Текст книги "История России с древнейших времен. Том 9. Царствование Михаила Федоровича Романова 1613–1645 гг."

Гости и торговые люди сказали: «Мы, холопи твои, гостишки и гостиной и суконной сотни торговые людишки городовые, питаемся на городах от своих промыслишков, а поместий и вотчин за нами нет никаких, службы твои государевы служим на Москве и в иных городах ежегодно беспрестанно, и от этих беспрестанных служб и от пятинные деньги, что мы давали тебе в смоленскую службу ратным и всяким служилым людям на подмогу, многие из нас оскудели и обнищали до конца; а будучи мы на твоих службах в Москве и в иных городах, сбираем твою государеву казну за крестным целованьем, с великою прибылью: где сбиралось при прежних государях и при тебе в прежние годы сот по пяти и по шести, теперь сбирается с нас и со всей земли нами же тысяч по пяти и по шести и больше; а торжишки у нас стали гораздо худы, потому что всякие наши торжишки на Москве и в других городах отняли многие иноземцы, немцы и кизилбашцы (персияне), которые приезжают в Москву и в иные города со всякими своими большими торгами и торгуют всякими товарами, а в городах всякие люди обнищали и оскудели до конца от твоих государевых воевод, а торговые людишки, которые ездят по городам для своего торгового промыслишка, от их же воеводского задержанья и насильства в приездах торгов своих отбыли. А при прежних государях в городах ведали губные старосты, а посадские люди судились сами между собою, воевод в городах не было, воеводы были посыланы с ратными людьми только в украинские города, для береженья от тех же турских, крымских и ногайских татар». Подати, необходимые для настоящей войны, торговые люди полагали на государеву волю и говорили, что рады служить своими головами, за царское здоровье и за православную веру помереть: «То за нами, гостишек и гостиные и суконные сотни торговых людишек, речи». Черных сотен и слобод сотские и старостишки и все тяглые людишки сказали то же, жаловались на свое разоренье от пожаров, от пятинных денег, от даточных людей, от подвод, которые с них брали для смоленского похода, от поворотных денег, от городового земляного дела, от великих податей и от целовальнических служб. «И от такой великой бедности, – говорили они, – многие тяглые людишки из сотен и из слобод разбрелись розно и дворишки свои мечут».

Таким образом, дворяне и дети боярские явно выразили свою готовность к войне, указывая на необходимость принятия Азова, высказывая опасения, что в случае непринятия гнев небесный может постигнуть Русское царство: но вместе с тем для успеха дела они требовали сильных мер, требовали прекращения закоренелых злоупотреблений. Торговые люди ясно указывали на свое разорение. Сильные голоса раздались против людей, в руках которых было решение дела; любопытно, что в выписях, сделанных из речей, вероятно, для государя, жалоб на злоупотребления не находится. Сильные возражения против войны найти было легко. В марте приехал в Москву турецкий посланник Мустафа Чилибей. Молдавский воевода Василий Лупул представлял царю, каким бедствиям подвергнется русское войско в случае малейшей неудачи под Азовом, представлял, что на козаков, народ вероломный и непостоянный, полагаться нельзя, а это в Москве знали лучше, чем в Молдавии; наконец, воевода уведомлял, что султан поклялся в случае войны искоренить всех православных в своих владениях. По досмотру Азова оказалось, что город разбит и разорен до основания, скоро его поправить никак нельзя и от воинских людей защищаться не в чем. На этих основаниях 30 апреля царь послал козакам грамоту с повелением покинуть Азов; козаки вышли из города, но прежде не оставили в нем камня на камне. Огромное турецкое войско, явившееся для новой осады, нашло только груды развалин.

В Константинополь отправились из Москвы послы: дворянин Илья Данилович Милославский и дьяк Леонтий Лазоревский – с объявлением, что великий государь с братом своим Ибрагим-султановым величеством теперь и впредь хочет быть в крепкой братской дружбе и любви и в ссылке свыше всех великих государей навеки неподвижно, что государская мысль об этом крепко утвердилась и слово его никогда не изменится. Послы ехали по зимнему пути до Воронежа, из Воронежа – Доном на судах по полой воде. Они повезли донским козакам государева жалованья 2000 рублей денег, кроме того, сукна, вино и другие запасы; но должны были везти эти деньги, сукна и вино за свое; провожатым должны были заказать накрепко не объявлять никому, что везут жалованье донским козакам, чтоб в Азове про то не узнали, и козакам сказать, чтоб они о присылке жалованья между собою не славили, чтоб им, послам, в Турецкой земле за то утесненья и задержки не было. Если же государево жалованье в Азове не утаится, то послам говорить: «Прислано с нами теперь к козакам государево жалованье небольшое за то, что они государя послушались, из Азова вышли, а за другое не за что им послать». Если донские козаки станут говорить, что им жалованья прислано мало, а они государю служат и дурного от них ничего нет, то отвечать, что прислано жалованье с послами легким делом, больше послать для скорого отпуску было нельзя, чтоб они жалованье приняли, государю служили, а он вперед их в своем жалованье не оставит, что им уже прежде послано много, вперед пришлется еще больше и от турских людей им утесненья никакого не будет; о том царское величество в грамоте своей к султану писал с великим подкреплением, про них же писал, что на море ходить и турецких городов и мест воевать не станут: так они бы, козаки, задоров никаких не делали, государя с султаном не ссорили, чтоб слово государское, которое об них писано к султану, ложным не объявилось, а им, послам, за то не было вычетов, тесноты и задержанья. В Константинополе послы должны были прежде всего видеться с переводчиком, Зелфикаром-агою, отдать ему государеву грамоту и жалованные соболи, посоветоваться с ним о всяких тамошних мерах, как бы лучше. Великому визирю Мустафе-паше должны были сказать, что служба его и раденье великому государю ведомы, памятны и впредь забвенны никогда не будут; за его службу и раденье царское величество прислал ему жалованье десять сороков соболей и вперед будет присылать, смотря по его службе. Впрочем, послы должны были советоваться с цареградским патриархом Парфением, как визирю дать государево жалованье, также и другим пашам и приказным людям, от которых можно надеяться государю служб и правды. Если визирь и другие ближние султановы люди станут говорить про Азов, что донские козаки взяли его по повелению царского величества и помощь им государь посылал, то отвечать: «Вам самим подлинно известно, что донские козаки издавна воры, беглые холопи, живут на Дону, убежав от смертной казни, царского повеленья ни в чем не слушают и Азов взяли без царского повеленья, помощи им царское величество не посылал, вперед за них стоять и помогать им государь не будет, ссоры из-за них никакой не хочет: хотя бы их, всех воров, государь ваш, Ибрагим султан, в один час велел побить, то царскому величеству будет не досадно, потому что они воры, беглые люди и живут в дальних местах воровским кочевым обычаем. Прежде много раз государь посылал к ним говорить, чтоб они от своего воровства отстали, на море не ходили, турским и крымским городам тесноты не делали, а в прошлом, 1632 году государь послал усмирить их воеводу Карамышева, а они его убили до смерти». Если скажут: «Как же вы говорите, что донские козаки государя вашего не слушаются? Когда после азовского взятья приехали они в Москву помощи просить, то государь велел их казнить, и потом, когда государь послал им приказ покинуть Азов, то они покинули? Государь ваш сам писал к нашему султану, что велел казнить смертью тех козаков, которые к нему приезжали после азовского взятья», – отвечать: «Государь об этом к султану никогда не писывал; по дружбе к султану государь несколько раз писал к козакам, чтоб они Азов покинули, и за то сулил им жалованье немалое и в самом деле послал, когда они Азов покинули». Если визирь и паши станут говорить: «Когда султановых посланников с Валуек отпустили в Крым, то их проводили только до Северского Донца, а до Тора не провожали, и на Торе погромили их запорожские черкасы, из которых один, взятый в плен, объявил, что подвел их из Святогорского монастыря старец», – отвечать: «Ратных людей, которые не пошли провожать турецких посланников за Северский Донец, государь велел казнить смертию; черкасы громят не одних турецких посланников, но и царских, люди они польского короля, царского повеленья ни в чем не слушают; а вору Черкашенину верить нельзя: говорил он про святогорского старца, избывая смерти, покрывая свое воровство и желая поссорить великих государей». Послы должны были отдать патриарху Парфению царскую грамоту и пять сороков соболей (на 250 рублей), отдать тайно, чтоб турские люди не сведали. Если визирь и паши будут их задерживать, делать бесчестье и тесноту, то им советоваться обо всем с патриархом Парфением и, как он им присоветует, так и делать, говорить патриарху, чтоб он о царском деле промышлял, визиря, пашей и ближних людей, которые с ним дружны, наговаривал на всякое добро и приходить к патриарху для благословения и для дел чаще, а если Парфений умрет, то к новому патриарху приходить не часто и не советоваться с ним ни о чем; соболи, которые посланы к Парфению, отдать новому патриарху, если он благочестив, если же еретик, то не давать ничего и под благословение не ходить. Александрийскому и иерусалимскому патриархам послано по четыре сорока соболей (по 150 рублей); милостыни на разные святые места послано двадцать сороков соболей. Кроме того, в запас на прибыльных людей, на раздачу для государевых дел и на выкуп пленных послы повезли соболей на 1500 рублей да для всяких покупок – на 3000. Они должны были давать, смотря по тамошнему делу, чтоб даром никому не дать; выкупу давать за пленных: за дворян и детей боярских – от 20 до 50 рублей, а за мелких людей, стрельцов, козаков и черных – от десяти до двадцати. Наконец, послы должны были настоять, чтоб султан писал титул царский как следует, чтоб не писал королем, потому что королей на Московском государстве никогда не бывало.

Приехав на Дон, послы узнали, что турские люди побрали и сожгли козачьи городки – Маныч, Яр, Черкаск, людей побили и в плен повели; остальные атаманы и козаки перебежали в Верхний Раздорский городок, засели тут и выбрали в старшины атамана Ивана Каторжного. Послы поехали в Раздоры, отдали козакам государеву грамоту и жалованье и говорили речь по наказу; козаки отвечали, что они государской милости и жалованью рады, но с азовцами помириться никак нельзя, потому что турские люди их вконец разорили. На третий же день по приезде послов в Раздоры, июня 6-го, городок этот был осажден турками и татарами, которые, однако, ушли после жестокого боя с козаками; последние помирились с Азовом, и послы отправились в этот город, откуда переехали в Константинополь. Здесь послы встречены были честно: приказные люди молдавского воеводы Василия прислали им баранов, кур и овощей на 20 блюдах; великий визирь послал цареградских овощей 250 блюд да 100 хлебов пшеничных. Чтоб не раздосадовать визиря, послы ездили к нему прежде представления султану; переводчик Зелфикар-ага дал им заметить, что визирь неподатлив, что надобно послать большие подарки любимцу его Резеп-аге; послы отослали Резеп-аге четыре сорока соболей на 215 рублей. Дело пошло на лад: визирь дал слово Резеп-аге, что станет делать посольские дела так, как царским послам годно. Визирю отослано было десять сороков соболей ценою на 2000 рублей, и он дал слово, что султан будет писать государя царем с полным титулом. На отпуске султан сказал послам: «Скажите великому государю, чтоб он для общей нашей братской дружбы и любви велел послать свое повеление к донским козакам, чтоб они на Черное море не ходили, моих сел и деревень не воевали, людей не побивали и в полон не брали, а я пошлю свое повеленье к крымскому хану, к кафинскому паше и к азовскому князю, чтоб они на украйны государя вашего сами не ходили и воинских людей не посылали».

После отпуска пришел к послам переводчик Зелфикар-ага и сказал, что великий визирь про государево посольское дело говорил все доброе; только он, Зелфикар-ага, думает, что визирь хочет от послов почести; так им бы послать к нему подарок немалый. Послы, поблагодарив Зелфикара за службу и раденье, послали визирю из запасных четыре сорока соболей ценою в 345 рублей; визирь, принявши подарок, отвечал, что он рад служить царскому величеству и его делами промышлять. Хорошие деньги получил визирь также и с молдавского господаря Василия по поводу московского дела: послы, ничего не подозревая, рассказывали прямо, что Василий писал к государю, уговаривая его не разрывать с турками из-за Азова; но визирю очень не понравилось известие о непосредственных сношениях султанского вассала с единоверным государем московским: услыхав об этом от послов, он усумнился и молчал немалое время, а потом послы узнали, что господарь сменен и на его место назначен другой; но у Василия был покровитель, Касим-ага, названный отец визиря; просьба этого Касима была подкреплена тридцатью вьюками ефимков (15000), принесенных к визирю прикащиками молдавского воеводы, и Василий остался на своем господарстве.

Запасные соболи не остались также без действия: визирь объявил послам, что грамота к царю от султана уже написана с полным царским именованьем, свыше прежнего, что написаны грамоты к крымскому хану, кафинскому паше и азовскому князю, чтоб они не смели нападать на московские украйны, чтоб крымский хан отпустил всех русских пленников без выкупа и наказал тех воров, которые приходили войною на московские города. Послы были очень довольны, но потом начало их мучить беспокойство, правду ли сказал визирь? Точно ли исполнено главное, начальное дело, грамота написана ли с полным царским именованьем? Послали за переводчиком Зелфикаром: нельзя ли посмотреть черновую грамоту? Тот отвечал, что она должна быть у думного дьяка: послали к думному дьяку, обещали подарок; думный дьяк отвечал, что грамота у визиря; опять начали просить Зелфикара, сулить подарки немалые: нельзя ли достать грамоту от визиря? Зелфикар обещал подкупить ближних визиревых людей, но возвратился с ответом, что никакими мерами достать грамоты невозможно; только бы послы были покойны, он справлялся у думного дьяка, и тот уверяет, что царское именованье написано сполна; но послы не успокоились, бросились к патриарху, чтоб показал свою службу и раденье: нельзя ли посмотреть черновую грамоту? Патриарх отвечал: «Те грамоты ведать нельзя, но, чтоб послы не сомневались, титул написан, как должно, визирь – человек правдивый, что говорит, то и делает». Наконец, Араслан-ага, назначенный послом в Москву, показал Милославскому надпись на султановой грамоте: «В Иисусове законе над всеми великими государями великому государю московскому, царю всея Руси и обладателю, любительному другу Михаилу Феодоровичу». Тот же Араслан должен был отвезти в Крым, Кафу и Азов запрет воевать московские области. Что касается до козаков, то послы, исполняя наказ, повторили визирю: «Хотя их всех воров государь ваш в один час велит побить, то царскому величеству это не будет досадно». Визирь сказал: «Если вашему великому государю это не будет досадно, то наш государь с донскими козаками управится». Потом спросил: «Великому государю вашему своих ратных людей на этих воров послать можно ли, чтоб их от воровства унять?» Послы отвечали: «Когда эти воры были не разорены, то и тогда великому государю своих ратных людей посылать было на них нельзя, потому что эти воры, люди многих разных государств, называясь донскими козаками, жили в дальных местах воровским кочевым обычаем, переходя с места на место, а теперь и подавно ратных людей посылать не на кого, потому что нынешнею весною приходили на их юрты ваши ратные люди и разорили их без остатка: а что эти воры вашими воинскими людьми разорены, то мы тебе объявляем, что великому государю нашему это не будет досадно». Козаки знали, что московское правительство в сношениях с турецким постоянно величало их ворами, и жаловались: «Всегда про нас так пишут, называют ворами, а службы нашей к ним много. На Дону нам не житье, подождем с моря нашу братью, если они придут все поздорову, то мы еще на Дону поживем, а если с моря придет немного людей, то нам на Дону нечего дожидаться, надобно перейти на другое место: на устье Яицком поставлен город, мы этот городок сроем, станем жить на Яике и на море ходить». Узнавши об этом намерении, царь приказал астраханским воеводам, что если донские козаки станут приходить на Яик, то посылать на них ратных людей и промышлять над ними всякими мерами.

Козаки вмешались и в сношения с Персиею. Еще в июле 1621 года астраханские воеводы дали знать в Москву, что козаки воруют на Каспийском море, служилых, торговых и всяких людей грабят: атаман у них Тренка-ус. В 1641 году посол наследника Аббасова, шаха Сефи, подал челобитную царю: «С вашей государевой стороны всякие набродные, худые люди безыменные, беглые, собравшись, приходят на гилянские и на мазандеранские места, воюют, людей бьют, грабят, в полон берут, то же делают и над торговыми людьми, которые ходят по морю. Государь наш с вами будет стоять на этих набродных козаков, и мы их изведем заодно». Тут же посол жаловался на воевод, которые притесняют персидских купцов; но не одни воеводы притесняли. «Прежним персидским послам, – говорилось в челобитной, – было позволено торговать, продавать и покупать; ворота были у них отворены, всяких чинов люди ходили и торговали без боязни; а мы сидим взаперти, никого к нам не пускают; Григорий Никитников нам приказывает, что торговать велено с ним одним, и мы шаховых товаров до сих пор ни на один алтын не продали, от страху никто к нам не ходит». Послу отвечали относительно козаков, что давно отправлен царский указ воеводам – посылать на козаков ратных людей, побивать их, а взятых в плен казнить; пусть и шах в своей земле этих воров велит ловить и побивать, великий государь за них стоять не будет. Что касается до воеводских обид, то великому государю неизвестно, какие это обиды? В каких городах и от каких именно воевод? Объявите имена, и государь велит сыскать; и русским купцам в Персии от шаховых воевод и приказных людей бывает насилье большое. На третью жалобу отвечали, что действительно приказано торговать с послами гостю Никитникову повольною торговлею: «Неволи вам никакой нет; товары вы у Никитникова смотрели и свои казали, а не торгуете и замедление себе делаете неизвестно для чего». Но персиянин никак не мог понять повольной торговли с одним человеком: «Говорил я приставам прежде много раз и теперь сказываю то же: не уметь мне с Григорьем Никитниковым торговать: поставлена у него товарам цена большая, а я шаховой казны потерять даром и без головы быть не хочу». Посол настоял на своем и получил повольный торг со всякими людьми, под условием только торговать на посольском дворе, а не по улицам. Мы видели, что царь в качестве номинального повелителя Грузии требовал от шаха Аббаса, чтоб тот не опустошал этой несчастной страны. Шах отвечал, что он готов уступить Грузию московскому государю и возвратить грузинскому царю Теймуразу его семейство, если тот оставит сторону турок. Михаил велел объявить об этом послу Теймуразову, епископу Феодосию, бывшему тогда в Москве (1624 год), и прибавить, что царское величество не может разорвать с шахом, не может и помочь Теймуразу деньгами, потому что казна истощена польскою войною. В 1636 году приехал в Москву из Грузии Никифор, протосинкел и архимандрит, который объявил о желании Теймураза быть в подданстве у государя, вследствие чего после долгих рассуждений и осведомлений весною 1637 года отправились в Грузию князь Федор Волконский, дьяк Артемий Хватов и пятеро духовных лиц, с тем чтоб привести Теймураза к крестному целованью. С посланными отправились два иконописца и столяр с материалами, железом, красками. Приехавши в Грузию, Волконский нашел страну в самом жалком положении: после недавнего опустошения, причиненного персиянами, у Теймураза осталась во владении одна только Кахетия. Цель посольства была достигнута, Теймураз целовал крест царю Михаилу, причем посол успел уклониться от всяких обязательств со стороны царя. Теймураз просил, чтоб царь приказал построить крепость в горах для удержания кумыков от нападения на Грузию, просил также прислать лекаря и рудознатца. С ответом был послан в Грузию в 1641 году князь Ефим Мышецкий, который должен был объявить Теймуразу, что в настоящее время крепости построить никак нельзя: в Москве помнили несчастную участь русского войска в горах при Годунове; лекарь был прислан, касательно же рудознатца Мышецкий объявил, чтоб Теймураз прежде прислал в Москву образчики минералов, добываемых в его стране; наконец Мышецкий должен был вручить Теймуразу 20000 ефимков, кроме соболей.

Но в это время, последнее время жизни, внимание царя Михаила особенно занимали два тяжелые дела – по отношению к Дании и Польше. Мы видели, что прежние сношения с Даниею кончились ничем по причине споров о том, на каком месте ставить королевское имя. В начале 1637 года приехал в Москву гонец Голмер с грамотами короля Христиана IV, который просил отпустить в Данию кости королевича Иоанна: просьба была исполнена, а через несколько лет в Москве решили последовать примеру Годунова, вызвать из Дании же принца в женихи для старшей дочери царской – Ирины Михайловны. 9 июня 1640 года потребован был в Посольский приказ датского короля, прикащик Петр Марселис и допрашиван, сколько детей у датского короля и каких лет? Марселис объявил, что у Христиана IV два сына от первой жены: один, наследник престола, уже женатый, другой помолвил жениться, но есть еще третий сын, Волмер (Вальдемар), от другой, венчальной же жены (от графини Мунк, на которой король был женат с левой руки); этому принцу 22 года; король с матерью его не живет будто бы за то, что хотела его портить, но сына своего Вальдемара король любит. В. ноябре отправили в Данию гонца, переводчика иностранца Ивана Фомина, с жалобою на герцога голштинского, который не исполнял условий договора относительно персидской торговли; этому Фомину велено было проведывать подлинно тайным обычаем, сколько у короля детей от венчальных прямых жен, от королев, и сколько не от прямых жен, и в каких чинах у него эти дети? Проведать допряма про королевича Волмера: сколько ему лет, каков собою, возрастом, станом, лицом, глазами, волосами, где живет, каким наукам, грамотам, языкам обучен? Каков умом и обычаем и нет ли в нем какой болезни или увечья, и не сговорен ли где жениться, чья дочь его мать, жива ли и как живет? Промышлять, чтоб королевича Волмера видеть ему самому и персону его написать подлинно на лист или на доску, без приписи, прямо, промышлять этим, подкупя писца (т. е. живописца), хотя бы для этого в Датской земле и помешкать неделю или две, прикинув на себя болезнь, только бы непременно проведать допряма, во что бы то ни стало, давать не жалея, а для прилики, чтоб не догадались, велеть написать персоны самого короля Христиана и других сыновей его.

Иван Фомин, возвратившись из Дании, подал записку, что королевич Волмер 20 лет, волосом рус, ростом не мал, собою тонок, глаза серые, хорош, пригож лицом, здоров и разумен, умеет по-латыни, по-французски, по-итальянски, знает немецкий верхний язык, искусен в воинском деле; сам он, Фомин, видел, как королевич пушку к цели приводил; мать его, Христина, больна: отец ее был боярин и рыцарь большой, именем Лудвиг Мунк, и мать ее также боярыня большого родства. Относительно портретов Фомин доносил: «Присылал за мною копенгагенский державца Ульфелт и говорил: „Слух до меня дошел, что ты подкупаешь, чтоб тебе написали портреты короля и королевичей подлинно, без приписи, но ты сам знаешь, что это невозможное дело, потому что живописец должен стоять перед королем и королевичами и на них глядеть; но государь наш на то соизволил, велел себя и королевичей своих написать и послать к вашему государю“. После этого Ульфелт спросил: „Зачем это государю вашему нужны портреты?“ Фомин отвечал: „Государевы мысли в божиих руках: мне неизвестно“. Потом королевский секретарь повторил тот же вопрос и прибавил: „Если государю вашему королевич Волмер надобен для воинского дела, то король отпустит его к царскому величеству“. Летом 1641 года дали знать в Москву, что едет к государю необыкновенное посольство из Дании: в послах едет королевич Вальдемар, граф шлезвиг-голштинский, а вторым послом – Григорий Краббе. Сделаны были распоряжения об особенных почестях; во всех городах воеводы ездили к графу Вальдемару челом ударить. В Москве послов поместили на дворе думного дьяка Ивана Грамотина в Китае-городе, причем велено палаты, поварню, все хоромы и конюшню осмотреть, вычистить, худые места починить, столы, скамьи и окончины поставить, навоз и щепы со двора свозить и посыпать на дворе песком; у средней палаты двери были железные, а мосту перед нею и всходу не было, так велено было сделать мост с перилами и лестницу, колодезь вычистить, в двух палатах да в покоевой задней деревянной горнице лавки и скамьи обиты были сукнами червчатыми, да в тех же палатах и в горнице, где стоял граф Вальдемар, один стол покрыт был ковром, а три – сукнами червчатыми багрецовыми. Приставам дан был наказ: „Вы бы рассмотрели всякими мерами подлинно и у дворян и у посольских людей в разговорах тайно разведали, как графа Вальдемара посол Краббе, дворяне и посольские люди почитают, государским ли обычаем или рядовым обычаем?“ Приставы отвечали, что Краббе перед графом шляпу временем снимает, по дороге едучи, и в шляпе с ним говорит, за обедом сидит с ним вместе; думные и дворяне графа почитают, говорят с ним все, снявши шляпы, и в разговоре с ним называют его королевичем, а не послом и во всем его почитают государским обычаем».

Посольство было принято обыкновенным образом, потому что в грамоте королевской Вальдемар был написан послом, а не королевичем; просьба Вальдемара, чтоб позволено ему было представиться в шпаге, не была исполнена, хотя он и говорил, что будет терпеть за это вечный позор. В ответе с боярами Вальдемар потребовал повольней торговли для датских купцов по всему Московскому государству. Бояре отвечали: пусть датские купцы приезжают по пяти и по шести человек и торгуют свальным товаром, а не порознь, с обычными пошлинами. Вальдемар просил позволения устроить прядильню для канатного дела, бояре отвечали: без смолы прядильне быть нельзя, а смоляной промысл отдан на откуп с 1636 года, когда же урочные откупные годы отойдут, то государь велит смоляной откуп отдать датским людям также на урочные годы. Вальдемар просил позволения датчанам строить дворы и церкви и получил ответ, что двор у датских купцов в Москве есть, а в Новгороде, Пскове и Архангельске пусть купят дворы или поставят на посаде, но киркам не быть; также чтоб и русским купцам было позволено иметь свои дворы в Дании. Вальдемар требовал, чтоб позволено было датчанам иметь в Москве агентов и прикащиков, позволоо иметь одного агента. Требовал, чтоб с разбитых кораблей вещи сыскивались и возвращались хозяевам, а переем был бы мирный, без десятины; согласились с замечанием, что и прежде никогда десятины не брали. Требовал позволения учредить компанию датских купцов для исключительной торговли в России кожами и юфтью, за что компания надбавит пошлин: прежде бралось по 4 со 100, а датчане будут платить по 7 со 100; бояре отвечали, что такой повольной торговле быть непригоже: царского величества подданным в том будет оскорбленье. Вальдемар требовал позволения для датчан покупать ежегодно 1000 ластов хлеба для Дании и столько же – для Норвегии; ему отвечали, что в Российском государстве был хлебный недород не по один год и свои люди хлебом еще не наполнились, а если вперед будет урожай, то позволение дадут. После этих переговоров хотели писать грамоты на вечное докончание, но тут опять неодолимое препятствие: Вальдемар требовал, чтоб в датской грамоте имя королевское было написано прежде царского, бояре не согласились, и послы по-прежнему поехали ни с чем.

В октябре 1641 года уехали датские послы, а в апреле 1642 г. в Москве признали за нужное отправить в Данию посольство с важным делом. Отправлены были известный уже нам окольничий Степан Матвеич Проестев и дьяк Иван Патрикеев для заключения докончания, причем должны были отвезти подарки королевичу Вальдемару; в запас дано им было соболей на 2000 рублей, велено расходовать, смотря по тамошнему делу, искрепка, без чего быть нельзя, чтоб государское дело совершить добром. Это государское дело состояло в предложении брачного союза между королевичем Вальдемаром и царевною Ириною Михайловною. Тайный наказ послам по этому делу говорил: «Если спросят, есть ли с ними персона царевны, – отвечать: „У наших великих государей российских того не бывает, чтоб персоны их государских дочерей, для остереганья их государского здоровья, в чужие государства возить, да и в Московском государстве очей государыни царевны, кроме самых ближних бояр, другие бояре и всяких чинов люди не видают“.

Послы были приняты в Дании не очень ласково; когда они на представлении королю по обычаю сказали, что великий государь велел королю поклониться, про свое государское здоровье сказать и брата своего здоровье видеть, то король на это смолчал, про государское здоровье не спросил и не встал. Послы, не подавая царской грамоты, долго стояли молча, все ждали, что король встанет и спросит про государево здоровье; наконец Проестев сказал, что они ждут исполнения обычая; тогда король велел канцлеру сказать, что рад слышать про здоровье своего брата. Послы отвечали на это, что царь про королевское здоровье спрашивал сам, вставши; король спросил их: „Как были у вашего государя наши послы, то им у вас что делали?“ Проестев отвечал: „Когда были ваши послы у нашего государя, то государь наш у вашего королевского величества чести не умалял, а мы теперь видим тому противное“. Король встал, снял шляпу и сам спросил про государево здоровье. Начались переговоры, начались с вопроса: кого прежде писать в грамотах? Канцлер сказал: „Этому делу по вашей мере не быть; государь наш во всей Европе никакому государю своей чести не уступит и такою дорогою ценою ни у которого государя дружбы купить не хочет“. И опять дело о докончании кончилось ничем. Началось другое дело: послы стали говорить о государственных великих делах, что великий государь хочет быть с его королевским величеством в приятельстве, крепкой дружбе, любви и соединении свыше всех великих государей и для того велел его королевскому величеству объявить, что его государской дщери царевне Ирине Михайловне приспело время сочетаться законным браком и ведомо ему, великому государю, что у датского Христиануса короля есть доброродный и высокорожденный его королевский сын, королевич Вальдемар Христиан, граф шлезвиг-голштинский. И если его королевское величество захочет быть с ним, великим государем, в братской дружбе навеки, то он бы позволил сыну своему государскую дщерь взять к сочетанию законного брака». Ближние королевские люди спросили: «Как великий государь графа Вальдемара хочет иметь у себя в присвоеньи и в какой чести? Какие именно города и села даст ему на содержание?» Послы ответа на это не дали по неимению наказа, о вере же сказали, что Вальдемар должен креститься в православную веру греческого закона. На это последовал отказ, и послы по обоим делам отпущены ни с чем. Вальдемара в это время не было в Копенгагене, послы отправили к нему царский подарок – пять сороков соболей: когда уже они получили отпуск, то Вальдемар приехал в Копенгаген и пришел к ним бить челом за государское жалованье. «Теперь, – говорил он, – я милость государя вашего к себе незабытную вижу, потому что пожаловал меня своим государским многим жалованьем». Послы королевича почитали и говорили, чтоб сел, но королевич говорил: «Когда вы, послы, сядете, то и я с вами сяду». Послы отвечали: «Ты государский сын, мы по указу государя нашего тебя почитаем, тебе, по твоему достоянью, добро пожаловать сесть, и мы с тобою сядем». Королевич сел посередине стола, а по конец не сел. О сватовстве он сказал: «Отец все мне рассказал об этом деле; с вами много говорить не позволено, да и нечего; во всем положился я на волю отца своего».