Текст книги "История России с древнейших времен. Том 9. Царствование Михаила Федоровича Романова 1613–1645 гг."

Мы видели, что при Филарете Никитиче ни англичанам, ни французам, ни голландцам не дано было дороги в Персию; но по смерти Филарета Никитича взгляд, как видно, переменился, и в декабре 1634 года заключен был договор с голштинскими послами – Филиппом Крузиусом и Отоном Брюгеманом о дозволении компании голштинских купцов торговать с Персиею и Индиею через Московское государство в продолжение десяти лет. Компания обязалась давать ежегодно в царскую казну по 600000 больших ефимков, за что пошлин она уже никаких не платила, обязалась представлять в Посольский приказ роспись своим товарам, и если которые из них понадобятся в государеву казну, то обязана отдать их туда по прямой цене. Голштинцы должны были покупать в Персии всякие товары, шелк сырой, каменье дорогое, краски и другие большие товары, которыми русские купцы не торгуют, сырого шелку в краску в Персию не давать, крашеными шелками торговле русских людей не мешать, крашеных шелков, бархатов, атласов, камки персидской золотой и шелковой, дороги всякой, кутни всяких цветов, зенденей, киндяков, сафьянов, краски крутику и мягкой, миткалей, кисей, бязи, кумачей всяких, выбойки, бумаги хлопчатой, кушаков, ревеню, корня чепучинного, пшена сорочинского, нашивок, поясков шелковых, саблей, полос, ножей-тулунбасов, луков ядринских и мешецких, поручей и доспехов всяких, ковров, попон, шатров, палаток, полстей, орешков чернильных, ладану и москательных всяких товаров и селитры, которыми прежде торговали русские купцы, – этих товаров не покупать. Голштинцы не могли торговать в России товарами, которые они будут привозить из Персии, должны везти их прямо в свою землю; если голштинцы в Персии и Индии станут покупать краску крутик и мягкую, то они не должны провозить ее мимо Российского государства, но должны отдавать в царскую казну ежегодно по четыре тысячи пудов крутику, если царскому величеству будет надобно, а если будет надобно меньше, то дать, сколько надобно, получая из казны денег по пятнадцати рублей за пуд, потому что эту краску покупают в Индии по два рубля пуд, а в Персии – по семи рублей; ревеню обязаны голштинцы давать в казну по 30 пудов да столько же чепучинного корня, отдавать их в казну и русским торговым людям по той цене, почем они в Персии станут покупать; а если голштинцы станут продавать свои товары, то должны платить пошлину. Быть в голштинской компании торговым людям из разных голштинских городов тридцати человекам, за исключением всяких иноземцев. Для обороны своих кораблей на Волге компания посылает. на десяти кораблях по 400 вооруженных людей, на каждом корабле по 40, имеет на кораблях середние и малые пушечки, ручные самопалы и всякое оружие, но эти пушки и оружие голштинцы не должны оставлять или продавать в Персии, меди никакой не должны возить туда; если случится им на пути грабеж от русских людей или иноземцев, то им того не спрашивать у царского величества; если им понадобятся прибавочные люди, то они могут нанимать русских солдат и рабочих людей, которые захотят добровольно наниматься, но чтоб только это были вольные люди, а беглых с собою на кораблях на низ не возить.

Корабли строить в земле царского величества и лес покупать у царских подданных вольною торговлею, плотников нанимать царских подданных охочих людей, и от этих плотников корабельного мастерства не таить; к ворам не приставать, лиха на государя не мыслить, что узнают дурного – извещать; костелов своей веры в данных им местах и купленных не строить, божию службу совершать в домах, папежской веры попов и учителей и никаких латинской веры людей с собою в Российское государство не привозить и тайно у себя не держать, под страхом смертной казни. Если компания в котором году не заплатит выговоренной суммы, то взять на ней за то вдвое; а если царскому величеству торговля компании будет не прибыльна, то вольно ему, выждав года два или три, а по большой мере пять лет, отказать и герцогу Фридриху голштинскому за то на него нелюбья не держать.

Предложение было принято, голштинские послы съездили в Персию, получили позволение от шаха, и было постановлено, чтоб десятилетний срок компании считать от дня их возвращения из Персии в Москву, т. е. от 2 января 1639 года; по истечении семи месяцев от этого срока, т. е. 2 августа 1639 года, они обязались внести половину годовой суммы в казну царскую, если бы даже голштинские товары и не прибыли к этому времени в Ярославль. Когда это дело было улажено, голштинские послы подали жалобу, что именитый гость Василий Шорин был у бояр и говорил им сверх иных страшных речей и то, будто у герцога голштинского денег нет и заплатить уговорной суммы он в царскую казну не может, послы его у русских и немецких людей деньги занимают на еду; бояре отвечали Шорину и товарищам его, что они много врут, подали бы свои речи на письме, которое будет представлено царскому величеству. Послы объявили, что речи Шорина и товарищей его бесчестят герцога голштинского, и они, послы, об этом молчать не могут и требуют наказания Шорину. Кроме Шорина, послы жаловались на дьяка Назарья Чистова, который объявил послам, что царь без его Назарьевой думы ничего не решит о персидской торговле; послы посулили ему 2000 ефимков, поставили поруками иностранных гостей Петра Марселиса и Андрея фон-Рингена, кроме того, дали в заклад запону в 3000 ефимков, но когда Марселис принес ему 2000 ефимков, чтоб выкупить запону, то Чистой стал просить 3000, и когда послы отказали, то начал грозить им, запону удержал у себя и стал вместе с Шориным и его советниками умышлять против голштинцев, писать неправедные и позорные челобитья. Но Чистой заперся, что никакой запоны не брал, и послы уехали, не получивши удовлетворения. После отъезда их голштинский агент Демушерон явился к боярам и объявил, что герцог его просит царское величество пропустить в Персию голштинского посла с товарами на 80 возах, за что компания заплатит в царскую казну 25000 цесарских ефимков, а когда назад привезут в Москву купленные в Персии товары, то еще заплатят 25000 ефимков. Бояре отвечали, что это дело несхожее, не заплатя уговорных ефимков, договариваться вновь мимо дела; он бы, агент, объявил, какие товары из Голштинской земли теперь с послами на 80 возах повезут и что за пропуск их дадут, и прежние уговорные ефимки, 300000, теперь заплатят ли, потому что срок уже прошел, а денег не заплачено, а без этого прежнего платежа пропустить непристойно и вперед верить нечему. Агент отвечал, что повезут сукна, ефимки и другие товары, а какие именно, не знает, уговорным же ефимкам платеж будет, когда с шахом нынешние послы утвердятся. Бояре запросили 100000 ефимков за пропуск, обещая дать за это подводы до Москвы, а от Москвы до Астрахани – суда и гребцов; агент давал только 60000, бояре согласились, и царь уведомил об этом герцога своею грамотою в марте 1640 года, объявляя, однако, что уговорные ефимки должно заплатить по посольскому утверждению; в этой же грамоте Михаил жаловался на голштинских послов: «Послов твоих какая правда, будто они в посуленых ефимках дали Назару Чистову запону в 3000 ефимков, но они пришли к нам, великому государю, посольским обычаем, так им, мимо бояр наших и думных людей, промышлять тайно и подкупать таких наших обычных людей не следовало, и тебе, Фридерику князю, довелось вины класть за такие неправды на своих послов, а бояр наших и думных людей не бесчестить». В сентябре гамбурец Петр Марселис подал в Посольский приказ грамоту от герцога голштинского к царю; герцог писал, что посол его Отон Брюгеман заключил договор мимо его, герцогского, наказа и писем, которые он утаил от своего товарища, за что и казнен смертию, а заключенного им договора он, герцог, никак подтвердить не может; точно так же ложно и последнее предложение о 80 возах товаров, сделанное агентом Демушероном по тайному письму Брюгемана, и так как Демушерон умер, то на его место назначается датский прикащик, Петр Марселис, которому и дан подлинный наказ, как уговариваться насчет персидской торговли. Царь отвечал герцогу: «То твоя, Фридриха князя, какая правда? Ты дело послов своих, договорные письма утверждал сам и закреплял своею рукою и печатями; посол у тебя был большой Филипп Крузиус, а Брюгеман был с ним в товарищах, и верено во всем твоей княжеской руке и печати и посольскому договору, а ты хочешь это дело нарушить мимо всякой правды. Нигде не ведется, чтоб утвержденные с обеих сторон договоры назад отдавать, а если такое великое утвержденье не крепко, то вперед чему верить и чем больше того крепиться? А нам, великому государю, от этого дела никак не отступаться». Герцог отвечал, что он хорошо знает, как вести себя с христианскими государями, которые в дружбе и свойстве с ним находятся, и потому пусть царь не велит вперед писать ему таких писем; у всякого государя могут быть неверные слуги, которые преступают свое полномочие, и государь за это не отвечает; что же касается до персидского дела, то он, герцог, отлагает его до другого, более удобного времени. Тем дело и кончилось.

С Польшею и Швециею был вечный мир, и близкого разрыва не предвиделось: постарались избежать и разрыва с страшными турками. Мы оставили турецкие дела с тех пор, как султан Осман присылал Фому Кантакузина с предложением воевать вместе Польшу. В 1622 году вместе с турецкими посланниками государь отправил в Константинополь своих посланников Ивана Кондырева и дьяка Бормосова. Приближаясь к Дону, посланники дали знать в Москву: «Ждем себе задержанья многого на Дону, потому что донской атаман Епиха Радилов, приходя к нам, говорил: „Призывали меня в Москве к боярам, и бояре приходили на меня с шумом, меня и войско все лаяли и позорили; а наше войско – люди вольные, в неволю не служат, и вы, посланники, на Дон идете к началу, как войско изволит, так над вами и сделают“. Посланники доносили, что на Дону живут черкасы запорожские, возвратившиеся с Черного моря; что в козачьих городах нашли они, посланники, волжских воровских козаков, атамана Богдана Чернушкина с товарищами человек с 50, ходят в рубашках тафтяных, в кафтанах бархатных и камчатых, а были они на море и громили персидские суда; донской атаман Епиха Радилов взял их с собою на низ, и когда посланники сказали ему, чтоб он таких воров к себе не принимал, то Епиха отвечал: „Если их не принимать, то они познают чужую землю“. Когда посланники приехали в козачьи юрты, то нашли их почти пустыми: козаки отправились на море, да и оставшиеся козаки вместе с атаманом Епихою Радиловым поехали также на море в присутствии посланников. Козакам, однако, не хотелось потерять и царского жалованья, и потому атаман Исай Мартемьянов присылал сказать Кондыреву, что они, козаки, стоят на морском устье, дожидаются турецких караванов, чтоб не пропустить их в Азов, и что скоро будут в Монастырский городок, где остановились посланники, так чтоб они их дожидались и никому царского жалованья не отдавали. Козаки действительно возвратились в Монастырский городок, но когда посланники в их кругу объявили обычное царское требование, чтоб они жили с азовцами мирно до возвращения их, посланников, из Константинополя, то козаки отвечали, что они государеву жалованью рады, но с азовцами, не управившись, помириться не могут, почему нельзя скоро отпустить туда и посланников. Давши такой ответ, козаки взяли у посланников жалованье, деньги, сукна, хлебные и пушечные запасы и вино вместе с судами, на которых эта казна была привезена, запасы из судов выгрузили, положили у часовни середи площади, а суда из реки выволокли к себе на берег. Посланники велели сказать им, чтоб они запасы устроили где-нибудь на другом месте, а не на площади, чтоб турецкие люди про запасы не знали, да и судов бы к себе не брали. Козаки отвечали, что, кроме площади, запасов положить негде, а судов они прежде никогда с Дону не отпускали. Пробыв только один день в Монастырском городке, козаки опять отправились на море, в 50 стругах, а в струге человек по 30 и 40, с ними вместе отправились приезжие люди из Белгорода, Курска, Оскола, Путивля, Ливен, Ельца и московские торговые люди, приехавшие на Дон с товарами. На морском устье козаки сошлись с турецкими караванами, шедшими в Азов, бились с ними, взяли корабль, две комяги и с добычею возвратились в Монастырский городок; шли они к себе в курени мимо стана турецких посланников и показывали им погромную рухлядь, стреляя из ружей. Тщетно посланники говорили им, чтоб помирились с азовцами, козаки отвечали: „Если азовцы пришлют к нам, то, может быть, и помиримся, а сами не пошлем, ссылайтесь с ними вы мимо нас“. Посланники отправили в Азов сына боярского объявить о своем приезде. Посланный возвратился с известием, что азовцы приходили к нему с великим шумом и говорили: „Пусть посланники придут в Азов: мы с ними управимся!“ Но азовские начальные люди дали знать посланникам, что прежние посланники, идя в Царь-град, замиряли козаков с азовцами; так хотят ли козаки помириться и теперь? Посланники обратились с этим вопросом к козакам, и те отвечали, что они с азовцами помирятся и их, посланников, в Азов отпустят, когда товарищи их придут с моря, а товарищей их теперь на море человек с тысячу и больше. Вскоре после этого, 8 августа, пришли с моря донские и запорожские козаки в 25 стругах, человек 700, под начальством запорожского атамана Шила и рассказывали, что они были за морем, от Царя-града за полтора днища, повоевали в цареградском уезде села и деревни и многих людей посекли, но из Царя-града высланы были на них каторги, и турки побили у них человек с 400. После этого козаки отпустили посланников в Азов; в Кафе Кондырев уверял пашу по обычаю, что если козаки вперед станут ходить на море, то государь из дружбы к султану стоять за них не будет; паша отвечал на это: „Донских козаков каждый год наши люди побивают многих, а все их не убывает, сколько бы их в один год не побили, на другой год еще больше того с Руси прибудет; если б прибылых людей на Дон с Руси не было, то мы давно бы уже управились с козаками и с Дона их сбили“».

В Константинополе посланники нашли страшную смуту: султан Осман был убит янычарами, и на его место был возведен дядя его – Мустафа; в Багдаде встали за это на янычар и перерезали их; услыхавши о судьбе своих собратий в Азии, константинопольские янычары взволновались; паши прямо велели объявить посланникам, что теперь им не до них. Но этого мало: на посольский двор явились янычары с жалобою, что козаки погромили их корабль с товарами, и требовали, чтоб посланники заплатили им за убытки, посланники не велели пускать их к себе; тогда янычары стали шуметь и браниться, кричали: «Даром мы вам этого не спустим, приходите все с обманом, а не с правдою, козаков на море посылаете, корабли громить велите, здесь в Царе-граде невольников крадете; и за это станем у вас резать нос и уши». Янычары вошли в посольские комнаты, искали всюду невольников, пересматривали рухлядь и, не нашедши ничего, ушли с бранью. Посланники послали жаловаться визирю на такое бесчестье; визирь отвечал: «Теперь мне не до послов, хотят меня переменить». Действительно, визирь был сменен. Новый визирь Гуссейн прежде всего потребовал у посланников шубы лисьей черной да соболей добрых на шубу. У посланников шуб не было, и они послали одни соболи; визирь рассердился и встретил их укорами за козацкие разбои; посланники жаловались, что им уже недель с пять корму не дают: визирь отвечал: «Вам и без корму можно быть сытым, соболей у вас много, а мне ничего не пришлете, соболи у вас родятся на Москве и с Москвы ходят во все государства; в Литве соболей не родится, приходят из Москвы, а литовский посол прислал мне сороков с 50 и больше: так вам бы промыслить, купить мне соболей хотя сороков с 20 или больше». Посланники отвечали, что у них соболей нет, все они роздали прежнему визирю и султановым ближним людям; а если он, визирь, государевым делом станет промышлять, то они хотя займут, а соболей ему еще промыслят сорока два или три. Визирь обещал промышлять государевым делом. Посланники отправили к нему три сорока соболей, но он рассердился, соболей не взял и сказал: «Еще они в Царе-граде живут не долго, а как поживут года с два или с три, то дадут мне и не в честь столько же, сколько литовский посол дал». Посланники прибавили еще пять сороков, ценою в 200 рублей, да и дворецкому визиреву послали подарки. Визирь удовольствовался, и посланники были отпущены с ответом, что султан Мустафа помирился с литовским королем, хочет быть в мире и с московским государем и азовцам запретить нападать на московские украйны; если же литовцы договор нарушат, если запорожцы выйдут в море хотя на одном стругу, то султан немедленно начнет с королем войну и даст знать государю в Москву. Французский посланник де Сези был очень рад, что Кондырева отпустили ни с чем. Поведение этого посланника представляет любопытное явление в истории европейской дипломатии. В описываемое время христианнейший король, борясь с своими протестантами внутри страны, не усомнился соединиться с протестантскими державами Северной Европы, чтоб противодействовать опасному для Франции усилению габсбургского дома; король польский был в союзе с этим домом, следовательно, французский посланник в Константинополе должен был действовать против Польши. Но де Сези прежде всего был ревностный католик; ему ужасна была мысль, что если турки в союзе с Москвою и Бетлем-Габором трансильванским одолеют Польшу, то польские протестанты могут воспользоваться этим и провозгласить королем своим Бетлем-Габора, протестанта. Вот почему он старался уверить свое правительство, что Франции нечего опасаться союза Польши с Австриею, ибо народ польский питает сильное нерасположение к последней, что, следовательно, нет нужды поднимать турок на Польшу. С другой стороны, де Сези хлопотал о свержении константинопольского патриарха Кирилла, в котором видел деятельного противника католицизму; он доносил Людовику XIII, что Кирилл – опасный еретик, кальвинист, который имеет одну цель – истребление католицизма и распространение кальвинизма в Греции и на всем Востоке, что для этого Кирилл назначает на свое место одного из своих родственников, который изучал кальвинизм в Англии. В 1623 году де Сези удалось свергнуть Кирилла, но через несколько месяцев Кирилл опять успел занять свой прежний стол, и де Сези продолжал враждовать с ним; по его донесениям, Кирилл напечатал в Виттемберге под именем ученика своего Захария и распространил по всему Востоку наставление, наполненное мнениями кальвинскими и лютеранскими.

В Кафе ждала посланников беда: сюда дали знать из Азова, что донские козаки вышли в море; посланников по этим вестям задержали. Кафинский народ грозился их убить; но вести о козаках не подтвердились, и посланников отпустили из Кафы; но когда они пришли в Керчь, то под этот город явились 1000 донских козаков в 30 стругах, стали против города, взяли комягу; в городе встало волнение, посланников схватили из корабля, повели в город и засадили в башню, грозя убийством. Кондырев послал сказать козакам, чтоб они сейчас же шли назад на Дон, иначе их, посланников, убьют; козаки отвечали, что им без добычи назад на Дон не хаживать, и пошли мимо Керчи на Черное море, за Кафу. Посланников выпустили из башни, но велели им ехать степью по черкасской стороне. Под черкасским городом Темрюком пришли на них запорожцы с криком, что донские козаки, идучи мимо Темрюка, погромили комяги, взяли в плен сына таманьского воеводы и отдали его на ок. уп за 2000 золотых: так посланники сейчас же отдали бы эти деньги, иначе их убьют. Турецкий посланник и азовский воевода, провожавший посланников, вступились было за них; но козаки поворотили и посланника и воеводу назад в Кафу, а Кондырева с товарищем оставили в Темрюке и посадили в башню. Тогда воевода и посланник дали им подарки и едва уговорили отпустить всех из Темрюка в Азов. Потом в степи посланники должны были отбиваться от ногаев, причем брат второго посланника Бормосова был взят в плен; ногаи кричали, что весною приходили на их улусы донские козаки, побрали жен их и детей, лошадей и животину; так если козаки отдадут полон назад, то и они отпустят пленников: насилу азовский воевода и турецкий посланник уговорили их отдать пленника.

После таких приключений посланники добрались наконец до Азова, но не на радость: только что они успели расположиться на посольском дворе, как ворвались туда азовские люди с криком и угрозами: одни кричали, что посланников надобно убить, другие – что обрезать нос и уши и отпустить на Дон, потому что донские козаки не перестают разбойничать и теперь стоят на Донском устье, дожидаются каравана из Кафы. Посланники написали на Дон, чтоб козаки помирились с азовцами и свели свои струги с устья Дона, иначе их, посланников, убьют в Азове. Козаки исполнили это требование, прислали мириться, но не согласились в условиях: когда в Азове узнали, что козаки не мирятся, то к посланникам в окна полетели каменья и бревна, наконец козаки согласились помириться, как хотели азовцы, и посланников выпустили из Азова.

Осенью 1627 года приехал в Москву в другой раз грек Фома Кантакузин в послах от султана Мурада IV. Султан писал царю: «Вам бы попомнить прежнюю дружбу и любовь и быть с нами в сердечной дружбе и в любви и в послушании, как были предки ваши; о прямой своей сердечной дружбе к нам отпишите и послов своих к нам с грамотами посылайте без урыва, и если вам нужна будет какая помощь, то мы вам станем помогать». Кантакузин (выучившийся говорить по-русски без толмача) объявил Филарету Никитичу, что султан Мурад хочет государя Михаила Феодоровича иметь себе братом, а его, святейшего патриарха, хочет иметь отцом: они, государи, будут между собою два брата, а ты, великий государь, будешь им отец, и никто их братской любви не может разорвать. Цель такой братской любви была прежняя: воевать вместе землю короля Сигизмунда. Филарет Никитич отвечал: «У сына моего с султанами Ахметом, Османом и Мустафою ссылка о дружбе была без урыву, и никакой помешки дружбе их не бывало; а с султаном Мурадом у сына нашего ссылки не бывало, потому что случилась помешка от воровства крымского калги Шан-Гирея, который побил наших послов, ехавших к султану Мустафе. Узнавши о воцарении Мурада, сын наш хотел послать его поздравить, но не послал затем, что не знал, куда посылать: на Азов послать опасно, чтоб и над этими послами Шан-Гирей не сделал того же, что над прежними, а морем послать было нельзя, потому что во всех немецких государствах была война. А сын наш с Мурадом султаном в дружбе и любви хочет быть больше прежнего; Шан-Гирей вместе с русскими послами побил также и турецких и, что взял у них казны, отослал к шаху: так за это сыну нашему на султана Мурада сердиться не за что, случилось это не по султанову приказанью, а с королем Сигизмундом за его неправды сыну нашему в мире и дружбе никакими мерами быть нельзя, не отомстивши ему за его неправды». Кантакузин продолжал: «Когда я был у вас в первый раз и о чем ни говорил, то все польскому королю сейчас же стало известно; какие-то люди из Москвы писали ему, это нам известно подлинно, только не знаем, кто писал». Филарет Никитич, не отвечая на это, обратил разговор на неисправность в титуле, все султан пишет королю Михаилу Феодоровичу вместо царю. Посол кончил просьбою, чтоб государь запретил донским козакам нападать на турецких людей и земли; Филарет Никитич отвечал обычною речью, что на Дону живут воры и государя не слушают. По окончании посольских речей Филарет Никитич начал расспрашивать Кантакузина, как давно султан Мурад царствует, сколько ему лет, каков возрастом и какой был веры, также и паши какой были веры? Кантакузин отвечал, что Мурад сидит на государстве четвертый год, лет ему семнадцать, возрастом велик и дороден и смышлен, был греческой веры, потому что мать его была за попом, очень смышлена, и султан ее слушается. Визирь Гассан-паша греческой веры был, султан его слушает и жалует, другой визирь, Резен-паша, также греческой веры.

После этих разговоров с Кантакузиным взяли запись: «Целую животворящий крест за великого государя своего Мурада султана на том, что государю моему с великим государем царем Михаилом Феодоровичем быть в дружбе, любви и братстве навеки неподвижно, послами и посланниками ссылаться на обе стороны без урыва; государь мой будет помогать царскому величеству ратями своими на недругов его и на польского короля стоять заодно; крымскому царю, ногаям и азовским людям на Московское государство войною ходить не велит; в грамотах своих царского величества именованье велит писать сполна». Кантакузин требовал, чтоб царь с своей стороны целовал крест на подобной же записи, но ему отказали на том основании, что если государь поцелует крест, то это пронесется в окрестных государствах.

Вместе с Кантакузиным в 1628 году отправились в Константинополь царские послы – дворянин Яковлев да дьяк Евдокимов – и повезли по обычаю донским козакам жалованье: 2000 рублей денег, сукна и разные запасы. По-прежнему послы узнали на Дону, что козаки под начальством атамана Ивана Каторжного промышляют на море над турскими людьми и что козаки живут с азовцами не в миру. По обычаю послы потребовали от козаков, чтоб они помирились с азовцами и свели своих товарищей с моря; козаки отвечали: «Помиримся, турецких судов, сел и деревень громить не станем, если от азовцев задору не будет, если на государевы украйны азовцы перестанут ходить, государевы города разорять, отцов наших, матерей, братью, сестер, жен и детей в полон брать и продавать; если же азовцы задерут, то волен бог да государь, а мы терпеть не станем, будем за отцов своих, матерей, братью и сестер стоять. И в том волен бог да государь, что наши козаки с нужды и бедности пошли на море зипунов добывать, стругов с 30, до вашего приезда, не зная государева нынешнего, указа и жалованья, а нам послать за ними нельзя и сыскать их негде, они в одном месте не стоят». Пришел Каторжный с моря и объявил, что турки погромили его под Трапезунтом. Помирив козаков с азовцами, послы отправились в Константинополь, встречены были очень ласково, но пришли вести из Крыма, что донские козаки напали на Крым, взяли и выжгли два города – Карасу и Минкуп. Обращение переменилось, и на отпуске визирь сказал послам: «Ступайте поздорову, хотя бы вас и не следовало так отпускать за ваших людей, козаков унимайте и государю своему известите, чтоб их унял, а не уймет, то доброго дела не будет». Послы отвечали: «Если царь велит нас отпустить с добрым делом, то сделает хорошо; а если бы над нами за козаков какое дурно сделал, то этим бы себе нечесть сделал, и так дурна и тесноты много, а неведомо за что; если за козаков такая нам теснота, так за это не за что нас теснить и голодом морить; если козаки на море воруют, то пиши на них к великому государю нашему, и великий государь наш станет их от воровства унимать, а нас не за что теснить и морить голодом».

В мае 1630 года приехал в Москву в третий раз Фома Кантакузин с объявлением, что султан уже послал рать свою на днепровских козаков, и с просьбою, чтоб царь с своей стороны наступал на польского короля, султан просил также, чтоб царь отправил и в Персию свое войско, которое должно там соединиться с турецким; наконец просил унять донских козаков. Филарет Никитич отвечал послу, что царская рать на Польшу будет готова, ибо государь, сын его, до перемирных лет польскому королю терпеть не будет. Посол объявил, что султанов сердарь с войском стоит на Узе совсем наготове и ждет московского гонца с грамотами: как только гонец приедет с указом, так сердарь и пойдет на польского короля весною по траве. Филарет Никитич заметил тут об одном неприятном обстоятельстве: шведский король Густав-Адольф заключил с польским королем перемирие, но зато, прибавил патриарх, теперь у поляков с черкасами бои великие за веру: поляки черкас хотят привести в папежскую веру, а черкасы не хотят отстать от своей христианской веры, и за то между ними великие бои. Шведский Густав-Адольф король завел войну с цесарем, и с шведским королем вместе стоят на цесаря короли английский, датский и французский, да Голландские штаты, а цесарю помогать хочет польский король: так от этого перемирье между Швециею и Польшею непременно разорвется. Кантакузин отвечал, что неправды поляков во всех государствах ведомы и многие поляки прямят султану Мураду, а из Киева Русь и кальвины присылают к султану с тем: как придут в Литву турецкие ратные люди, то они, Русь и кальвины, будут с ними вместе на поляков готовы. Потом Филарет Никитич расспрашивал посла о донских козаках; Кантакузин отвечал: в прошлом, 1626 году донские козаки с запорожскими черкасами разгромили монастырь Иоанна Предтечи, на море, от Царя-города верст с 200, и много казны взяли; султан послал на них воевод, которые отняли у козаков семь стругов и привели в Константинополь; султан велел расспросить пленных, по чьему приказу ходили они войною на то место, и козаки сказали, что они ходят воевать сами по себе, а царского повеленья на то нет; султан велел всех их казнить. Посол прибавил, что наши сердятся на московского государя за донских козаков, но Капитан-паша ему радеет и даже предлагает давать донским козакам жалованье с обеих сторон, и с московской и с турецкой, чтоб войны от них и ссоры между государями не было, или даже перевести их на Мраморное море.

Вместе с Кантакузиным в июле того же года отправлен был в Константинополь посол Андрей Совин и дьяк Алфимов. Совин повез донским козакам грамоту, в которой им приказывалось идти на польского короля в сход к турецким пашам, стоящим на Узе. Козаки, прочтя грамоту, отвечали послу: «Исстари при прежних государях не бывало, чтоб нас, козаков, на службу в чужие земли одних без государевых воевод посылали; кроме московского государя, чужим государям мы, атаманы и козаки, никогда не служивали; а турским людям никто так не грубей, как мы, донские козаки, и у нас с турскими людьми какому быть соединенью? Мы им сами грубнее литовских людей. Если государи укажут нам идти на польского короля без турецких пашей с своими государевыми воеводами, то мы на государскую службу идти все готовы; на море ходят черкасы запорожские, а мы, донские козаки, на море не ходим, пишут, на нас затевая, азовцы по недружбе, а хотя бы мы и ходили на море, то нам прокормиться другим нечем, государского жалованья нам не присылывано давно и теперь не прислано». В провожатых у послов был воевода Иван Карамышев; из Москвы и из Валуек на Дон пришли вести, что этот Карамышев сам напросился на Дон козаков побивать и вешать; по этим вестям козаки бросились с пищалями и рогатинами к воеводе, прибили его до крови, выволокли из струга и повели к себе в круг. Послы вступились в дело, говорили козакам, чтоб они не убивали воеводу, не верили затейным речам, а писали бы об этом в Москву к государям. Козаки отвечали бранью и угрозами. «Нам дело не до вас, – кричали они послам, – ступайте к себе в стан, пока и над вами того же не сделаем». Карамышева втащили в круг, били саблями, кололи рогатинами, поволокли за ноги к Дону и бросили живого в реку, но послов отпустили спокойно в Азов.