Текст книги "История России с древнейших времен. Том 9. Царствование Михаила Федоровича Романова 1613–1645 гг."

Кроме людей, ревностно заботившихся о материальных выгодах монастыря, т. е. своих родственников, в монастыре были два мужика-горлана: головщик Логин и уставщик Филарет. Логин приобрел удивление братии и посещавших монастырь голосом необыкновенно приятным, светлым и громким; в чтении и пении ему не было подобного; на один стих сочинял распевов по пяти, по шести и по десяти. Что стих искажался от этих распевов, терял смысл, что, например, вместо семени слышалось семени, до этого Логину не было дела, потому что он «хитрость грамматическую и философство книжное» называл еретичеством. Надменный своими преимуществами, удивлением, которое оказывали к его голосу, этот мужик-горлан не знал никакой меры, бранил, бил не только простых монахов, по и священников, обижал в милостыне, и никто не смел ему слова сказать. Дионисий часто обращался к нему с своими тихими поучениями, называл его государем, отцом, братом, величал по имени и по отечеству. «Что тебе, свет мой, пользы в этом, – говорил ему Дионисий, – что все жалуются на тебя, ненавидят тебя и проклинают, а мы, начальники, все как в зеркало на тебя смотрим? и какая будет польза, когда мы с тобою брань заведем?» Но увещания не помогали нисколько.

Другой мужик-горлан, уставщик Филарет, возбуждал удивление толпы и получил право быть горланом также по внешнему достоинству, которое в то время очень ценилось, – сединами добрыми; он жил у Троицы больше пятидесяти лет, уставщиком был более сорока лет – преимущество громадное по тогдашним понятиям: все остальные, не исключая архимандрита, были перед ним молодые люди. Логин своими распевами искажал смысл стихов; Филарет пошел дальше: по его мнению, Христос не прежде век от Отца родился; божество почитал он человекообразным. Филарет и Логин были друзья, и оба ненавидели Дионисия за обличения. «Пощадите, не принуждайте меня ко греху, – говорил им Дионисий, – ведь это дело всей церкви божией, а я с вами по любви наедине беседую и спрашиваю вас для того, чтоб царское величество и власть патриаршеская не знали, чтоб нам в смирении и в отлучении от церкви божией не быть». Логин отвечал ему: «Погибли места святые от вас, дураков, везде вас теперь много неученых сельских попов; людей учите, а сами не знаете, чему учите». Больше всего сердился Логин на Дионисия за то, что архимандрит вмешивался, по его мнению, не в свое дело, т. е. заставлял читать поучения св. отцов, и сам часто читал их, часто и певал на клиросе. «Не ваше дело петь или читать, – говорил ему Логин, – знал бы ты одно, архимандрит, чтоб с мотовилом своим на клиросе, как болван онемев, стоять». Однажды на заутрене Дионисий сошел с клироса и хотел читать; Логин подскочил к нему и вырвал книгу из рук, налой с книгою полетел на землю, стук, гром, соблазн для всех; Дионисий только перекрестил свое лице, пошел на клирос и молча сел; Логин, окончив чтение, подошел к архимандриту, и вместо того, чтобы просить прощения, начал плевать на него и браниться. Дионисий, махнувши посохом, сказал ему: «Перестань, Логин, не мешай божественному пению и братию не смущай; можно нам об этом переговорить и после заутрени». Тут Логин выхватил у него из рук посох, изломал на четыре части и бросил к нему на колени. Дионисий взглянул на образ и сказал: «Ты, господи владыко, вся веси, и прости мя, грешного, яко согрешил перед тобою, а не он». Сошедши с своего места, он всю заутреню проплакал перед образом богородицы, а после заутрени вся братия никак не могла уговорить Логина, чтоб просил прощения у архимандрита.

Напрасно Дионисий старался укрыть поведение Логина и Филарета в стенах монастыря; они писали на него жалобы в Москву, в Кириллов монастырь; наконец исправление книг, возложенное на Дионисия, возбудило еще большую ненависть их к исправителю и дало им возможность довести его до беды. Дионисий с товарищами, исправляя Потребник, между прочим, вычеркнули и ненужную прибавку и огнем в молитве водоосвящения: «Прииди, господи, и освяти воду сию духом твоим святым и огнем!» И вот Филарет, Логин и ризничий дьякон Маркелл отправили донос в Москву, что Дионисий с товарищами еретичествуют: «Духа святого не исповедуют, яко огнь есть». Логин считал себя знатоком дела, потому что в царствование Шуйского он печатал уставы и наполнил их ошибками. В это время патриарха не было в Москве, дожидались Филарета Никитича, и делами патриаршества управлял крутицкий митрополит Иона, человек, неспособный рассудить дело между исправителями и противниками их. Дионисий с товарищами был потребован к объяснению; четыре дня приводили его на патриарший двор к допросу с бесчестием и позором; потом допрашивали его в Вознесенском монастыре, в келиях матери царской, инокини Марфы Ивановны, и решили, что исправители еретичествуют. Но при этом решении, кроме невежества, высказалась еще другая язва общественная: тут действовала не одна ревность по букве, по старине, на которую наложили руку смелые исправители; тут обрадовались, что попался в руки архимандрит богатейшего монастыря, и потребовали у него за вину пятьсот рублей. Дионисий объявил, что денег у него нет и что он платить не будет; отсюда страшная ярость, и оковы, и побои, и толчки, и плевки. Дионисий, стоя в оковах, с улыбкою отвечал тем, которые толкали его и плевали на него: «Денег у меня нет, да и дать не за что: плохо чернецу, когда его расстричь велят, а достричь – то ему венец и радость. Сибирью и Соловками грозите мне: но я этому и рад, это мне и жизнь». За Дионисием присылали нарочно в праздничные или торговые дни, когда было много народа, приводили его пешком или привозили его на самой негодной лошади, без седла, в цепях, в рубище, на позор толпе, из которой кидали в него грязью и песком; но он все это терпел с веселым видом, смеялся, встречаясь с знакомыми. Привезут его иногда до обедни, иногда после обедни, и поставят скованного в подсеньи, на дворе митрополичьем, стоит он тут с утра до вечера, и не дадут ему воды чашки, а время было июнь, июль месяцы, дни жаркие; митрополит Иона после обедни сядет с собором за стол, а Дионисий с учениками своими празднует под окнами его келий в кулаках да в пинках, а иногда достанется и батогом. Словом ересь напугали царскую мать, Марфу Ивановну, вооружили ее против мнимых еретиков, а в народе распустили слух, что явились такие еретики, которые огонь хотят в мире вывести, – и вот страх и злоба овладели простыми людьми, особенно ремесленниками, которым без огня нельзя ничего сделать: они начали выходить с дрекольем и каменьями на Дионисия.

Мужественно вынося испытание, не позволяя себе унизиться до забот о самом себе, Дионисий заботился о товарищах своей беды, хлопотал, чтоб они поскорее от нее избавились. Один из них, старец Арсений Глухой, не одаренный твердостью духа, не мог выдержать испытания; он подал боярину Борису Михайловичу Салтыкову челобитную, в которой подле сознания правоты своего дела, подле негодования на невежественных обвинителей, видим упадок духа, выражающийся обыкновенно желанием обвинить других в своей беде. «24 октября 1615 года, – говорится в челобитной, – писал из Москвы государевым словом Троицкого Сергиева монастыря келарь Авраамий Палицын к архимандриту Дионисию, велел прислать в Москву меня, нищего чернеца, для государева дела, чтоб исправлять книгу Потребник на Москве в печатное дело; а поп Иван Клементьевский приехал в Москву сам собою, а не по грамоте, и как мы стали перед тобою, то я сказал про себя, что меня не будет настолько, что я ни поп, ни дьякон, а в той книге все потребы поповские; а Иван поп сам на государево дело набился и бил челом тебе для себя, потому что у него там у Троицы жена да дети, чтоб государь приказал править книгу троицкому архимандриту Дионисию, а нам бы, попу Ивану да мне, чернецу Арсеньишку, да старцу Антонию с архимандритом же у дела быть: и ты, государь, по Иванову челобитью и по докуке, велел ему дать с дворца государеву грамоту на архимандричье имя». Оправдав сделанные в Потребнике поправки, Арсений продолжает: «Есть, государь, иные и таковы, которые на нас ересь взвели, а сами едва и азбуку знают, не знают, которые в азбуке буквы гласные, согласные и двоегласные, а что восемь частей слова разуметь, роды, числа, времена и лица, звания и залоги, то им и на разум не всхаживало, священная философия и в руках не бывала, а не зная этого, легко можно погрешить не только в божественных писаниях, но и в земских делах, если кто даже естеством и остроумен будет… Наше дело в мир не пошло и царской казне никакой протори не сделало; если бы мы что и недоброе сделали, то дело на сторону, а трудивыйся неразумно и неугодно мзды лишен бывает; а не малая беда мне, нищему чернецу, поднявши такой труд, сидя за государевым делом полтора года день и ночь, мзды лишаему быть; всего нам, бедным клирошанам, идет у Троицы на год зажилого денег по тридцати алтын на платье, одеваемся и обуваемся рукодельем… Не довольно стало, чтоб наши труды уничтожить, но и государыни, благоверной и великой старицы, инокини Марфы Ивановны кроткое и незлобивое сердце на ярость подвигнули. Если бы наше морокование было делано на Москве, то все было бы хорошо и стройно, государю приятно и всем православным в пользу, и великий святитель митрополит Иона по нас был бы великий поборник. Я говорил архимандриту Дионисию каждый день: архимандрит государь! откажи дело государю, не сделать нам этого дела в монастыре без митрополичья совета, а привезешь книгу исчерня в Москву, то и простым людям станет смутно. Но архимандрит меня не слушал ни в чем и ни во что меня ставил, во всем попа Ивана слушал, а тот и довел его до бесчестия и срамоты. Поп Иван на соборе слюнями глаза запрыскал тем, с которыми спорил, и это честным людям стало в досаду; и мне думается, что я, нищий чернец, страдаю от попа Ивана да от архимандрита, потому что архимандрит меня не послушал, дела не отказал, а поп Иван сам на государево дело набился, у дела был большой, нас в беду ввел, а сам вывернулся, как лукавая лисица козла бедного великобородого завела в пропасть неисходную, а сама по нем же выскочила». Наконец порешили дело, осудили Дионисия на заточение в Кириллов Белозерский монастырь; но трудно было провезти его туда, по причине неприятельских отрядов, загораживавших дорогу на север, и потому велели содержать его в Новоспасском монастыре, наложили на него епитемию – тысячу поклонов, били и мучили его сорок дней, ставя в дыму на полатях. Но заточение Дионисия не было продолжительно: приехал в Москву иерусалимский патриарх Феофан, при котором, как мы видели, возвратился Филарет Никитич и был поставлен в патриархи; Филарет, по современным известиям, спрашивал Феофана: «Есть ли в ваших греческих книгах прибавление: и огнем?» Феофан отвечал: «Нет, и у вас тому быть непригоже; добро бы тебе, брату нашему, о том порадеть и исправить, чтоб этому огню в прилоге и у вас не быть». Вследствие этого созван был собор, опять был сильный и долгий спор. Дионисий стоял в ответе больше осьми часов, успел обличить всех своих противников, и с торжеством возвратился в свой монастырь, где продолжал «искать красоты церковной и благочиния братского». Впрочем, Филарет Никитич не был еще успокоен доказательствами Дионисия и свидетельством Феофана; он говорил последнему: «Тебе бы, приехав в Греческую землю и посоветовавшись с своею братьею, вселенскими патриархами, выписать из греческих книг древних переводов, как там написано». Исполняя его желание, Феофан и александрийский патриарх Герасим прислали в Москву грамоты, где подтверждали, что прибавка «и огнем» должна быть исключена. О знаменитом Логине сделан был достойный отзыв в 1633 году, в грамоте патриарха Филарета, которою приказывалось отбирать уставы, напечатанные при Шуйском, «потому что эти уставы печатал вор, бражник, Троицкого Сергиева монастыря крылошанин чернец Логин и многие в них статьи напечатал не по апостольскому и не по отеческому преданию, а своим самовольством». В 1633 году протосипгел александрийский, архимандрит Иосиф, приехал и определен для перевода греческих книг на славянский язык.

Стремясь к чистоте вероучения, церковь должна была стараться и о восстановлении нравственной чистоты между вероучителями. В 1636 году послана была от царя такая грамота в Соловецкий монастырь: «Ведомо учинилось, что в Соловецкий монастырь с берегу привозят вино горячее и всякое красное немецкое питье и мед пресный, и держат это всякое питье старцы по кельям, а на погребе не ставят, келарей и казначеев выбирают без соборных старцев и без черного собора те старцы, которые пьяное питье пьют, на черных соборах они смуту чинят и выбирают потаковников, которые бы им молчали, в смиренье не посылали, на погребе беспрестанно квас поддельный давали; а которые старцы постриженники старые, житием искусны, предания великих чудотворцев Зосимы и Савватия хранят, тех старцев бесчестят и на соборе говорить им не дают; келари, казначеи и соборные старцы держат у себя учеников многих, а под начал священникам и рядовым старцам старым и житием добрым не отдают, живут в Соловецком монастыре кельями и заговором, старец помогает ученику своему, а ученик помогает старцу своему; в монастырские службы и по усольям посылают старцев простых, которые монастырской службы не оберегают и монастырю прибыли не ищут, а в монастыре их не считают, и от того монастырская казна пропадает; добрых старцев по промыслам не посылают, и которые молодые работники работают в огородах, тех кормят и зимою держат в монастыре с братиею вместе, за монастырем келий особых им не устроено и приставов у них, старцев и служебников добрых, не бывает; и другие многие статьи теперь в Соловецком монастыре делаются не по-прежнему, чего прежде не бывало и чему быть не годно».

В 1636 же году царь писал к строителю Павлова Обнорского монастыря: «Ведомо нам учинилось, что в Павлове монастыре многое нестроение, пьянство и самовольство, в монастыре держат питье пьяное и табак, близ монастыря поделали харчевни, и бани, брагу продают; старцы в бани и харчевни и в волости к крестьянам по пирам и по братчинам к пиву ходят беспрестанно, бражничают и бесчинствуют, и всякое нестроение чинится»; царь приказывает строителю унимать монахов и прибавляет: «Да и крестьяне пиво варили бы вовремя, когда пашни не пашут, и то понемногу с явкою, чтоб мужики не гуляли и не пропивались». Мы видели обращение Логина с архимандритом Дионисием в Троицком Сергиеве монастыре; понятно, что строители незначительных монастырей могли подвергаться еще большим насилиям уже прямо вследствие отсутствия общественной безопасности: так, в 1613 году строитель Стародубо-Ряполовского Хотимльского монастыря бил челом, что приехал к нему в монастырь монах Гермоген; силою взял церковные ключи, потому что приехал со многими людьми, с своим родом и племенем, захватил монастырскую казну, вотчиною владеет, живет не по монастырскому чину, строителя бранит и бьет. Если слабость общественного устройства допускала насилия, то мы не должны удивляться, встречая случаи самоуправства: в 1628 году бил челом монах Лаврентий, что прислан он был в Шую от суздальского архиепископа Иосифа собирать пошлины, и велел взять дворника Троицкого монастыря, иконника Ивана Яковлева, в великом духовном деле; но троицкий слуга Горчаков, собравшись со многими незнаемыми людьми, пришел на архиепископский двор, архиепископа и его, монаха Лаврентия, бранил неподобною бранью, неудобь сказаемо, Ивана иконника у него отбил, пограбил пошлинные деньги, разрубил ларец топором, прибил самого Лаврентия и покинул замертво; ночью, после этого грабежа, Горчаков опять пришел к архиепископскому двору и стрелял из пищалей в окна. Горчаков же в свою очередь бил челом, что Лаврентий, сказавши на иконника Ивана Яковлева духовное дело, посадил его в цепь да в железа и вымучил на нем 200 рублей; он, Горчаков, пришел к Лаврентию с упреками, зачем он так делает, а Лаврентий, собравшись со многими людьми незнаемыми, его, Горчакова, бил, увечил, топором изрубил и монастырских денег полтораста рублей отнял. Кто из них оказался правым, кто виноватым – неизвестно; известно нам только, что Лаврентий был прислан от архиепископа Иосифа Курцевича, который был сослан в 1634 году в Сийский монастырь за бесчинство, за многие непристойные дела; к обвинениям в нравственных беспорядках были присоединены и обвинения политические. Известно нам также, что шуяне были очень недовольны управлением этого Иосифа, как видно из челобитной их на попа Алексея Кузьмина и на сына его, дьякона Федора: «Прислал к нам в Шую бывший Иосиф архиепископ, иноземец из Суздали этого попа Алексея и сына его Федора по мзде, по накупу; Алексей, стакавшись с архиепископскими наместниками, с иноземцами же, киевлянами, и с архиепископскими приказными людьми, умысля продать нас духовными делами и иными всякими бездельными составами, учинили нам налогу и тесноты и продажи многие. Когда на место Иосифа поступил нынешний архиепископ Серапион, то он, сыскавши их безделье и бесчинства, из Шуи от церквей отослал; теперь они, Алексей с сыном, живут в Покровском Красном селе (в Москве) и берут на нас засыльные грамоты в поклепных всяких составных исках и на Москве придираются к тем из нас, которые туда приедут для своего промыслишка, сами пристают и бездельников нанимают приставать».

Преемник Филарета Никитича, патриарх Иоасаф, должен был вооружиться против беспорядков, происходивших в московских церквах: «В царствующем граде Москве, – пишет патриарх, – в соборных и приходских церквах чинится мятеж, соблазн и нарушение вере, служба божия совершается очень скоро, говорят голосов в пять, и в шесть, и больше, со всяким небрежением; а мирские люди стоят в церквах с бесстрашием и со всяким небрежением, во время св. пения беседы творят неподобные с смехотворением, а иные священники и сами беседуют, бесчинствуют и мирские угодия творят, чревоугодию своему последуя и пьянству повинуясь, обедни служат без часов; во время великого поста службы совершают очень скоро; в воскресные дни и праздники заутрени поют поздно и скоро, учительные евангелия, апостолы, поучения св. отец и жития не читаются. Пономари по церквам молодые без жен; поповы и мирских людей дети во время св. службы в алтаре бесчинствуют; во время же св. пения ходят по церквам шпыни, с бесстрашием, человек по десятку и больше, от них в церквах великая смута и мятеж, то они бранятся, то дерутся; другие, положив на блюда пелены да свечи, собирают на церковное строение; иные притворяются малоумными, а потом их видят целоумными; иные ходят в образе пустынническом, в одеждах черных и в веригах, растрепав волосы; иные во время св. пения в церквах ползают, писк творят и большой соблазн возбуждают в простых людях. Также в праздники вместо духовного торжества и веселия затевают игры бесовские, приказывают медведчикам и скоморохам на улицах, торжищах и распутиях сатанинские игры творить, в бубны бить, в сурны реветь, в ладоши бить и плясать; по праздникам сходятся многие люди, не только молодые, но и старые, в толпы ставятся, а бывают бои кулачные великие до смертного убийства; в этих играх многие и без покаяния пропадают. Всякие беззаконные дела умножились, еллинские блядословия, кощунства и игры бесовские; едят удавленину и по торгам продают; да еще друг друга бранят позорною бранью, отца и мать блудным позором и всякою бесстудною нечистотою языки свои и души оскверняют».

Жалоба патриарха Иоасафа на кулачные бои показывает, что этот крепко вкорененный обычай не ослабевал и от строгих мер, предпринятых против него патриархом Филаретом, который запретил ходить за старое Ваганьково на кулачные бои, ослушник подвергался кнуту; Филарет указал также: «Кликать бирючам по рядам, улицам, слободам и в сотнях, чтоб с кобылками не ходили, на игрищах мирские люди не сходились, чтоб смуты православным христианам от этого не было, коледы б, овсеня и плуги не кликали». Церковный суд при Филарете Никитиче не спускал нарушителям семейной нравственности: так, сослан был в оковах в Корельский Никольский монастырь боярский сын Семичев за то, что с рабынями своими прижил семерых детей, а рабыни эти были между собою двоюродные сестры; также поступлено и с стольником Колычевым за подобное преступление.

Понятно, что нравственные беспорядки наиболее были сильны в местах отдаленных, на степных границах государства, за Уральскими горами. В Воронеже, например, мог быть такой случай: бил челом сын боярский Федор Плясов: вечером, когда сидел он в торгу в ряду, прислал за ним посадский ильинский поп Яков сына боярского, своего зятя, Ивашку Полубояринова, звать его к себе вина пить; пришел он к попу и видит, что сидит у него прежний его разбойник Антошка, который его, Плясова, разбивал; поп стал этого Антошку с ним мирить; а когда смерклось, то поп, Антошка, Полубояринов и наймит Ивашка связали Плясова, мучили его и пытали, а потом повели из посада к реке, переволокли через острог, вымучили 20 рублей денег и привели к кресту в том, что жаловаться на них не будет. Сильные жалобы слышались от правительства церковного на упадок нравственности в Сибири: патриарх Филарет писал сибирскому архиепископу Киприану: «В сибирских городах многие русские люди и иноземцы, литва и немцы, которые в нашу православную веру крещены, крестов на себе не носят, постных дней не хранят, которые из них ходят к калмыкам и в иные землицы для государевых дел, те пьют и едят и всякие скаредные дела делают с погаными заодно; иные живут с татарками некрещеными как с своими женами, и детей с ними приживают, а иные хуже того делают – женятся на сестрах родных, двоюродных, названных и на кумах, иные на матерей и дочерей посягают. Многие служилые люди, которых воеводы и приказные люди посылают в Москву и в другие города для дел, жен своих в деньгах закладывают у своей братьи у служилых же и у всяких людей на сроки, и те люди, у которых они бывают в закладе, с ними до выкупу блуд творят беззазорно, а как их к сроку не выкупят, то они их продают на воровство же и в работу всяким людям, а покупщики также с ними воруют и замуж выдают, а иных бедных вдов и девиц беспомощных для воровства к себе берут силою, у мужей, убогих работных людей жен отнимают и держат у себя для воровства, крепости на них берут воровские заочно, а те люди, у которых жен отняли, бегают, скитаются между дворами и отдаются в неволю, в холопи всяким людям, и женят их на других женах, а отнятых у них жен после выдают за других мужей. Попы таким ворам не запрещают, а иные попы, черные и белые, таким людям и молитвы говорят и венчают без знамен. Многие люди, мужчины и женщины, в болезнях постригаются в иноческий образ, а потом, выздоровевши, живут в домах своих по-прежнему, а многие другие и расстригаются; в монастырях мужеских и девичьих старцы и старицы живут с мирскими людьми вместе в одних домах и ничем от мирских людей не рознятся. Сибирские служилые люди приезжают в Москву и в другие города и там подговаривают многих жен и девок, привозят их в сибирские города и держат вместо жен, а иных порабощают и крепости на них берут силою, а иных продают литве, немцам и татарам и всяким людям в работу; а воеводы, которые в Сибири теперь и прежде были, о том небрегут, людей этих от такого воровства, беззаконных, скверных дел не унимают и не наказывают их, покрывая их для своей корысти; а иные воеводы и сами таким ворам потакают, попам приказывают говорить им молитвы и венчать их силою, и всякое насильство и продажи воеводы тутошним торговым и всяким людям и улусным иноверцам чинят великие». Таким образом, причина зла вскрывается в конце патриаршей грамоты; эта же причина указывается и в царской грамоте самим воеводам сибирским: «В сибирских городах служилые и всяких чинов люди в духовных делах архиепископа и его десятильников слушать и под суд к нему ходить не хотят, научают друг друга на архиепископа шуметь, и вы, воеводы, им в том потакаете, а которых наших людей посылаете к татарам, вогуличам и остякам собирать нашу казну, и те люди татарам, вогуличам и остякам чинят всякое насильство и посулы берут великие, а нашей казне прибыли ни в чем не ищут; в пьянстве у вас многие люди бьются и режутся до смерти, а вы про то не сыскиваете». Сибирякам дана была грамота, которой дозволялось им уводить жен и девиц из других городов; патриарх Филарет приказал архиепископу взять эту грамоту и доставить к нему в Москву. О деятельности митрополита Киприана в Сибири летописец говорит следующее: «Неверных многих крестил и слабость многую в беззаконных женитьбах и в других многих духовных делах исправил и утвердил, и от многих неискусных людей многую молву, мятеж и тесноту терпел». При архиепископе Макарии, в 1625 году, произошел в Тобольске следующий случай: в самое Светлое воскресенье у заутрени к боярину князю Юрью Яншеевичу Сулешову начали подходить христосоваться дети боярские и разных чинов люди; все целовались по обычаю, но сын боярский Низовцов поцеловал князя в руку; Сулешов тут же при архиепископе и при всех людях зашиб Низовцова, велел посадить его под стражу и подал жалобу, что Низовцов сделал это, умысля воровски, по наученью сибирских людей. Чем кончилось дело, неизвестно.

Видим и преследование чародейства со стороны правительства: в Тобольске обыскали какого-то протопопа и нашли у него в коробье траву багрову, да три корня, да комок перхчеват бел; воевода тотчас дал знать об этом царю, и протопоп вместе с коробьею был отослан в Москву. У церковного дьячка Григорьева обыскали какие-то гадальные тетради, называемые рафли, тетради, по указу патриарха, сожгли, а дьячка сковали и сослали в монастырь на черную работу. В 1632 году царь писал псковским воеводам: «Писали к нам из Вязьмы воеводы наши: посылали они за рубеж для вестей лазутчиков, и те лазутчики, пришед из-за рубежа, сказывали им, что в литовских городах баба-ведунья наговаривает на хмель, который из Литвы возят в наши города, чтоб этим хмелем на людей навести моровое поветрие». Вследствие этого запрещено было, под опасением смертной казни, покупать хмель в Литве. В июне 1635 года приехал в Москву силистрийский митрополит Иоаким с просьбою о милостыне и говорил, что был он в Царе-граде, и патриарх Кирилл приказывал ему известить государю и его ближним людям тайно, чтоб государь велел свое здоровье остерегать от грамот турского царя и от подарков его: не было бы какого насылочного дурна от турского султана в грамотах и подарках, потому что на государя султан имеет досаду за мир с польским королем.

Средством против преступлений считали усиление наказания, усиление преступлений считали следствием уменьшения строгости наказаний. В прежние времена фальшивым монетчикам заливали горло воровскими их деньгами; царь Михаил переменил было эту казнь на торговую, «чая того, говорит указ, что они от такого воровства уймутся от наказания, без смертной казни: но те воры нашей государской милости к себе не узнали, таких воров теперь умножилось, и от их многого воровства, по поклепным воровским оговорам, многие простые невинные люди пострадали». Вследствие этого возобновлена была казнь заливания горла. Гнездо фальшивых монетчиков открыто было в 1634 году за шведским рубежом в Корельской земле; занимались этим делом здесь русские перебежчики. Мы видели, что царь Михаил в грамоте своей к новгородцам объявлял всепрощение; ясно видно, что новое правительство поступило точно так же в Москве и во всех других областях; но само предавая забвению политические преступления, совершенные в страшную эпоху смут, правительство потребовало и от частных людей, чтоб они прекратили всякие иски относительно вреда, претерпенного ими в Смутное время; в 1622 году великие государи указали: в поклажах, боях, грабежах, что делалось до разоренья и в разоренье, по кабалам в долгах, которые кабалы не подписаны больше пятнадцати лет и челобитья по ним не бывало, суда не давать. Для прекращения сутяжничества и волокиты в 1635 году велено было бирючам прокликать повсюду, чтоб никто взаймы денег, хлеба, под заклад платья, лошадей и всякой рухляди и никакой ссуды без кабал и без памятей никому не давал и не ссужался. В 1617 году царь подтвердил постановление Грозного – не мириться с разбойниками: «Которые истцы с разбойниками или с приводными людьми с поличным, в разбойных делах, не дожидаясь указа, станут мириться и мировые челобитные в приказ приносить, то этот их мир не в мир ставить и разбойников наказывать по государеву указу, кто чего доведется; а с истцов за то пеню брать, смотря по делу: не мирись с разбойниками». Но относительно убийства в ссоре по-прежнему, как и во времена Русской Правды, мировые допускались; в 1640 году черный поп Никандр помирился с крестьянами Белозерской Тунбажской волости, убившими сына его, священника Луку: «После обедни у Николы Чудотворца учинился спор у вдового попа, сына моего Луки, с троими крестьянами Тунбажской волости, и один из них, Омрос Семенов, сына моего зарезал до смерти; я было, старец Никандр, пришел на разнимку, но тот Омрос Семенов и меня ножом же резал. Я его, Омроса, с товарищами во всем простил, и вперед мне на них не искать, в головных деньгах и похоронных на них государю не бить челом, кроме государевых пенных, а пени что государь укажет, в том его царская воля, а я, старец Никандр, и с своими детьми то все дело отдали богу судить, в чем я с своими детьми и мировую запись дали Омросу с товарищами». В 1636 году в Сольвычегодске была любопытная мировая: посадские люди и волостные крестьяне, выведенные из терпения насильствами воеводы Головачева, написали одиначную запись, чтоб друг друга не выдавать, пошли всем миром к воеводе и разграбили его, говоря: «Которые-де мы деньги давали, те и взяли»; они хотели было убить Головачева, но приехали на воеводский двор Андрей и Петр Строгановы и помирили Головачева с мирскими людьми: написана была мировая, и мирские люди взяли у воеводы за миром триста рублей. Закрепление крестьян необходимо вызывало определение, как поступать в случае убийства крестьянина, которое теперь прямо причиняло ущерб землевладельцу. В 1625 году князь Дмитрий Михайлович Пожарский докладывал боярам, и бояре приговорили: убьет боярский человек боярского человека и с пытки станет говорить, что убил в драке, неумышленно или пьяным делом, то убийцу, высекши кнутом, выдать тому боярину, у кого убил человека, с женою и детьми в холопи, а жены и детей убитого у его боярина не отнимать; если сын боярский, или его сын, или племянник, или прикащик боярский, дворянский, или приказных людей, или сына боярского прикащик убьет крестьянина и с пытки скажет, что убил неумышленно, то из его поместья взять лучшего крестьянина с женою и детьми неотделенными и со всем именьем и отдать в крестьяне тому помещику, у кого крестьянина убили, жену и детей убитого крестьянина у помещика не отнимать, а убийц метать в тюрьму до государева указа. Убьет крестьянин крестьянина до смерти и скажет, что неумышленно, то убийцу, высекши кнутом, выдать с женою и детьми помещику убитого.