Текст книги "ЯТ"
Автор книги: Сергей Трищенко
Жанр: Современная русская литература, Современная проза
Возрастные ограничения: +16
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 21 (всего у книги 25 страниц)
Глава 34. Рассказ гида. Схемы жизни
Схемы жизни, так они назывались. Их создали не на пустом месте, а в результате анализа жизни предшествующих поколений. Из самых благожелательных побуждений, которые в конечном счёте стали для людей побеждениями, победили их. А сначала хотели облегчить жизнь людям, помочь им, особенно начинающим жить.
Это позже рекомендации превратились в правила, потом в регламент, который становился всё жёстче и жёстче: коснел. Никто не вспоминал о том, что было раньше: порядок, казалось, существовал всегда. Никто не смел пускать жизнь на самотёк, а обязательно должен был следовать определённой Схеме. Выбрать одну по образчику и неукоснительно её придерживаться. Собственно, от человека после выбора Схемы мало что зависело: она вела его за собой.
Существовали специально утверждённые списки, модели, демонстрационные версии и тому подобные вещи. И нельзя было изменить Схему по собственному желанию. некоторые пытались вырваться из плена и жить самостоятельно, не обращая внимания на Схемы. Другие хотели сменить одну Схему на другую, более лучшую, престижную – если понимали, что ошиблись в выборе. Попытки первых беспощадно пресекались: выбирать должны все. Вторых… предупреждали, намекали, что от подобных действий следует воздерживаться, однако при наличии особых условий…
Схемы стали основой жизни. Всё было чётко расписано, взвешено, учтено, размерено.
Говоря о Схемах, нельзя не сказать об авторе Схем. Автор Схем… Сначала никто не знал, что у всех Схем – один-единственный автор. Думали, сидят правительственные речиновники, ведут речи, разрабатывают Схемы… Ну, на худой конец разработкой занимается специальный проектный или научно-исследовательский институт. А разработчиком оказался один-единственный Автор. Остальные появились позже.
Хотя и Автор появился после возникновения самых первых Схем – первые разработали очень давно. Просто он оказался самым лучшим, и потому создание Схем стали приписывать ему. Вернее, не так: идея Схем существовала до него, но именно он смог наилучшим образом осуществить идею в полном объёме.
А стал он Автором очень просто: из всех предлагаемых в то время Схем он не знал, какую выбрать. Тогда ещё существовала свобода выбора.
Ему нравилось многое, и он не мог ни на чём остановиться. Сегодня хотелось одного, завтра – другого. Он не мог решить, «с кого делать жизнь», несмотря на многочисленные словеты. Одни рекомендовали «делать её с товарища Дзержинского», другие – с Менжинского, третьи – с Кержинского. В его мозгу складывались удивительные картины – и ни одна ему не нравилась в полной мере. А если не нравилась – то и не осуществлялась. Он пытался комбинировать: … губы Никанор Иваныча приставлял к носу Ивана Кузьмича, добавлял развязности Балтазар Балтазарыча и дородности Ивана Павловича… но всё было не то.
Он думал за всех, он создавал людям новые жизни, новые схемы жизней, представлял, как они будут жить по ним – пусть люди не будут знать о нём, даже хорошо, что не будут знать, потому что он создавал схемы не из одних радостей, но и из рабостей. В жизни должны присутствовать и беды, и горести, и напасти, иначе Схема будет бледной, рафинированной и нежизнеспособной. Да, Схемы могли развиваться сами, однажды получив толчок создания. Но сам Автор не мог жить по созданной им Схеме. Или не хотел. Или не мог, потому что не хотел.
По сути, все схемы являлись «отходом» его деятельности по созданию собственной схемы. Он хотел создать единственную, неповторимую, какой бы ни у кого не было, чтобы существовала в единственном экземпляре.
Он был великим творцом. Собственно, пояснил Гид, чтобы стать великим, не надо размениваться на мелочи. Всего-навсего. Он всегда вносил в схемы радость творчества, развития, независимости мышления. А всеми властями во все времена ценилась не независимость мышления, а лояльность. Он забыл это – посчитал, что наступило то «светлое будущее», о котором давно говорили.
Он принялся набирать помощников, учеников. И для того, чтобы стало легче, и для того, чтобы стало больше творцов Схем – быть может, собственных Схем… А они, переняв основные приёмы и навыки создания Схем, отстранили его от работы. «Твои Схемы недостаточно схематичны, – заявили они, пытаясь бить его его же оружием, – а Схема должна отвечать своему названию, каждая линия должна быть чёткой, как на чертеже. Улучшая Схему, надо превратить её в Чертёж».
– А чёрта в любом контексте упоминать нельзя, – печально произнёс Гид. – Тем более в соседстве с ежом. Его колючесть – но не стальная! – даёт нечистой силе определённые преимущества.
С того момента, как Автор перестал создавать Схемы, люди всё больше стали походить на роботов. Если он являлся творцом, его ученики оказались ремесленниками в худшем смысле слова. Переняв букву, они не переняли духа, а дух в любом творчестве является первичным. Дух, вдохновение, душа. Нельзя творить без души: появляются бездушные люди. Но почему-то в обществе бездушных особенно душно…
Схемы вручали торжественно, под барабанные горны и струнные звуки духовых оркестров. Произносили клятвенно проклятые слова, – Гид не то заплакал, не то заскрипел зубами, чтобы не заплакать. – «От вас зависит наполнить Схему конкретным содержаниемым…» Ритуальные слова сохранились с тех пор, когда их придумал Автор – но тогда удавалось Схемы чем-то наполнять. А кто будет стараться, живя по чётко расписанной, регламентированной Схеме? Схеме-Чертежу, строго утверждённому Государственным Стандартом…
Хорошо, если схему разрешали выбирать самостоятельно. А то был момент в истории, когда из соображений «экономической целесообразности» (а может, политической, поскольку политика есть концентрированное выражение экономики) схему вручали одновременно с окончанием школы. Существовал Центр, где мощнейшие компьютеры – необходимость в Авторе уже отпала – разрабатывали схемы «гармоничного» общества, где каждый является винтиком и чётко знает свой шесток. Для разума, свободы выбора и свободы воли человека места не оставалось.
Были и сомневающиеся. «Нет, вы скажите, – наседали они, – если Схемы хорошо продуманы, откуда огромное количество несчастливцев? неужели их неудачи тоже запрограммированы в Схемах?»
А потом количество Схем резко сократилось. Вариантов осталось немного, разнообразие не поощрялось. Чем меньше Схем, тем легче их контролировать.
Официально внедрялась только одна: воспитание первой ступени, воспитание второй ступени, рабочее воспитание, свадьба (выделялась отдельно), рождение детей (допускалось несколько вариантов: один-два-три-четыре ребёнка. А может и больше, я не помню точно.). И – длительная трудовая деятельность, прерываемая рыданиями да периодами программируемого отдыха. Здесь количество вариантов снодва увеличивалось: отдых либо в одном месте, либо круизы. Незначительное продвижение по службе…
Существовало пять основных видов Схем: промышленная, сельскохозяйственная, транспортная, общегуманитарная, полицейско-армейская. Это для массового потребления. Для «элиты» существовали свои наборы схем, некоторые делались по индивидуальному заказу, почему и стоили безумно дорого. Но на самом деле вся «индивидуальная деятельность» являлась обыкновенным ширпотребом, в которую чуть-чуть добавили мишуры и блёсток.
– А преступники?… – спросил Том.
– Я как раз хотел об этом, – пояснил Гид.
А потом стали появляться подпольтные схемы – их носили под пальто. Кто-то изготовлял их. Мне вспроминается разговор, свидетелем которого я некогда стал – именно о них.
«…Полиция с этим борется…» «Но в их Схемах должна быть эта борьба?» «Да…» «И кто же победит?» «Не знаю…» – незнание стало крахом Схем. Может быть, если бы ими продолжал заниматься Автор, они смогли бы просуществовать ещё какое-то время, а может быть, и нет… Подпольные Схемы не являлись Схемами – просто людям надоело жить по указкам, и они решили действовать сами, вне жёстко запрограммированного общества. Никакая программа, пусть и самообучающаяся, не может предусмотреть того многообразия жизненных ситуаций, которые появляются в реальном мире.
Схемы начали критиковать и в официальной прессе. «Схемы превраньились в старинные горескопы: предсказывают процветание, а ожидает банкротство». «Ошибок быть не должно, – оправдывались создатели Схем». «Но они есть», – их били фактами.
– Сухими, – поёжился Том, – больно ведь.
Гид продолжал:
«Откуда столько крахов мелких фирм?» «Без этого нельзя обеспечить развитие крупного капитала!» «Значит, вы обманываете мелких хозяев, продавая им неблагополучные Схемы, выдаваемые за благополучные?» «За их деньги мы можем продать только такие Схемы. Правдивые стоят гораздо дороже». «Значит, качество Схем зависит от количества денег?» «Разумеется. Более тщательный расчёт… дополнительные условия… детальное прогнозирование… И вообще: чтобы лучше жить, надо больше иметь денег». «Тогда зачем Схемы? Достаточно иметь больше денег…» «Тс-с-с! Разве так можно? Как можно без Схем? Как жить, что делать? Это подсказывают Схемы…»
За Схемы полагалось платить, можно в рассрочку. Но если не хватало денег оплатить первоначально выбранную Схему, её меняли на более дешёвую, а значит, и более хулшую – и худшую, и хулящую, и хулимую. Худеющую самостоятельно и худящую человека, ею пользующегося. Более дорогая Схема позволяла заработать больше, но если человек не учёл каких-то соблазнительных расходов, не заплатил вовремя – приходилось расплачиваться жизнью…
– А как же Автор?
– Автор? Автор отшёл от дела – или его отшили («Хорошо, что не пришили», – заметил Том), но какое-то время продолжал создавать Схемы: он не мог не делать их. Он оставался единственным настоящим Творцом Схем… они заключали в себе дело его жизни, как затёрто это ни звучит. Любое событие своей жизни он воплощал в Схему… чего не всегда следовало делать… – Гид задумался. Потом продолжил изменившимся голосом:
– «Не превращай это в Схему!» – просила она. Но как можно создать живое дело, не отдавая ему часть себя?
Он замолчал.
– И что теперь? – спросил Том. – Схемы продолжают существовать?
– Да-да. Кое-где, кое-когда и кое-как.
– Они продаются? – продолжал Том гнуть свою линию в дугу, пытаясь по этой дуге объехать щекотливое положение, в которое мы ненароком попали. Щекотало под ложечкой.
– Если мы пойдём… туда, вы их увидите, – хмуро произнёс Гид. – Если захотите.
Продолжения рассказа не последовало: приехала полиция и освободила нас, перекусив леску.
Полицейские и довезли нас до Ярмарки – впрочем, до неё оставалось совсем недалеко.
Вечерело. Солнце закатывалось за горизонт дурацким смехом. На востоке догорала полоска заката. Небеса наливались синевой, словно синяк под глазом. По небу метеором пролетел искромётный юмор.
Из-за деревьев выкатилась полная Луна, но светящаяся довольно ущербно, бледно, тускло – не так, как обычно. Я присмотрелся, сощурившись. На Луне, недалеко от Моря Ясности блестел криво приклеенный – с торчащим вверх хвостиком – аккуратный фирменный ярлык: «Гамбург. Фабрика Луны».
В гостиницу мы ввалились с удовольствием – но раздобыл его по дороге Гид, либо кто-то из нас, либо оно появилось самопроизвольно – мы не помнили, настолько устали.
Теперь, когда мы вволю побродили по Ярмарке, побывали в Госпитале, в парке развлечений, отвлечений и вовлечений, познакомились с местной промышленностью, мы решили наконец сделать то, что полагалось сделать с самого начала: разработать план действий. Дальнейших действий.
Почему мы не разработали его сразу? Можно сказать пошло и неоригинально, хотя сказанное будет правдой: Ярмарка схватила нас и понесла.
Можно привести и более наукообразное оправдание: в любой области знаний – на любом новом месте – трудно сразу разобраться во всём и начать действовать системно. Сначала нужно «понабивать себе шишек», изучить поле деятельности, которое вначале представляется сплошным хаосом. Отсюда бесконечные бросания из стороны в сторону, в попытках ухватить, выделить одну основную линию – а линий много, и всякая кажется основной. Более того: особенно сильно она кажется основной, если хочет казаться таковой. У кого сразу получится понять закономерность развития и логику поведения той вещи, которой вы только-только начали заниматься? Это под силу разве гениям, а мы с Томом, к сожалению, ими не были. Поэтому мы и барахтались, будто в первый раз брошенные в воду, били руками куда попало – лишь бы не утонуть. Плыть начинаешь много позже – при такой методике. Скажете, у нас был Гид? Да, но он не знал, что нам надо: мы практически говорили на разных языках. Сначала надо договориться о терминологии, найти общие слова и понятия, на которые можно опереться. Поэтому он и водил нас то туда, то сюда, выполняя появляющиеся пожелания и прихоти, которые были такими же какпопальскими.
Сейчас же мы освоились, заматерелись, заматерились, во взгляде появилась осмысленность. Мы научились не видеть в Ярмарке хаос, бессистемность… хотя бессистемность – есть системность… но тс-с-с! – сейчас вечер. Теперь-то мы умели задавать более целенаправленные вопросы, а не бесконечные «что это?» и «сколько стоит?».
Не поздно ли мы спохватились? Вот какой вопрос мучил нас. С момента прибытия на Ярмарку прошло несколько дней, Ярмарка занимает громадное пространство, мы наверняка не могли наткнуться на Томов СЖ – он-то исчез ещё раньше – разве что совершенно случайно. Но поскольку оказалось, по словам главного врача, что нам больше не о чем беспокоиться, мы могли считать, что главную задачу – возвратить Томов СЖ – выполнили: какой-то же СЖ у него появился? Пусть он пока сам не понимает, какой, и в чём именно заключается, но всё же? А остальные задачи являются побочными и должны интересовать нас лишь постольку, поскольку нам самим интересно подробнее познакомиться с огромным живым организмом: Ярмаркой.
– Может, походим ещё немного по этой Ярмарке? – нерешительно предолжил я, немного неискренне. – Неужели ты не хочешь узнать, что тут происходит на самом деле?
– А может, оно происходит не на самом деле, а рядом? – неуверенно произнёс Том.
– Зачем идти на другую Ярмарку? Зачем рисковать?
– Да не будем мы его ковать, – Том выглядел очень вяло.
Судя по словам главврача, в нём зрел новый СЖ. Вялости следовало ожидать, но как мне следует поступить: оставить Тома в покое, назначить постельный режим, или наоборот – кинуть в гущу событий? Я не знал.
– Я и сам не знаю, зачем туда идти, – признался Том. – Я чувствую, что надо посмотреть, что там имеется. Здесь моего старого СЖ нет. Но в нём что-то находилось. Что-то важное или нужное.
– Или тебе домой хочется? – решил уточнить я с другой стороны.
– Домой не хочется… – сказал Том, – но родители, наверное, волнуются, – и ушёл в ванную.
Действительно, как я не подумал об этом факторе? Обо всех подумал, а об этом – нет. Мда-а… Ну и я!
Я посидел немного, посамобичевался, а потом принялся обдумывать роль Гида в нашей истории: не мог ли он быть засланным, чтобы наблюдать за нами? Но кем, Сборщиками? Мы до сих пор ни одного не видели. А потом я подумал: что это – не детектив. Это сюрреалистическая лингвистика! Такого поворота событий в ней быть не может.
И потом: Гид не ожидал нас специально – просто ожидал кого-то у ворот Ярмарки, в обычном месте, где ожидают вновь прибывших, чтобы показать им всё, что нужно. И не показывать то, что не нужно. Обычный экскурсовод на необычной Ярмарке в ожидании клиентов. Со Сборщиками он связан быть не мог – им-то зачем? Сборщики никогда не заметали следов: там, у нас, никто ничего не увидел бы, что они берут, а здесь доказать, что это твоё, также невозможно.
Но мне тоже хотелось остаться на Ярмарке: несколько вопросов следовало разгадать на месте – мне казалось, что для них недавно созрели все условия. Я решил проверить, так ли это в самом деле, и подошёл к подоконнику, где в длинных горшках самого дела зрели условия. Осмотрел их. Некоторые созрели полностью, но некоторые оставались зеленоватыми, словно горошек мозговых сортов. Ладно, обмозгуем…
И я сел мозговать. Но не раскидывать мозгами: пол укрывал синтетический ковёр с длинным гибким ворсом и я предполагал, что ворс будет щекотаться.
Кто были все те – или весь тот, – что подбрасывал в номер сон, наглость, разнобой? Почему при нашем появлении некто вскочил в автомобиль, пахнущий серой? Простое совпадение: он не хотел ни с кем встречаться, не только с нами? Кто говорил за моей спиной, а когда я оборачивался, никого не видел?
У меня было предчувствие, что на эти вопросы нам удастся найти ответ. Да, мы многое повидали, достигли своей – вернее, Томовой – цели… Но мы ничего не сделали! Надо оставить здесь след. Может, следует сходить на другую Ярмарку, о которой говорил Гид?
Я высказал вышедшему из душа и вытирающему шевелюру Тому свои соображения. На свежую голову, думаю, он лучше сообразит.
Он задумался.
– Давай завтра здесь похолдим денёк, зайдём в холдинг-центр, посмотрим… а там и домой, если ничего не изменится, – после душа он чувствовал себя намного бодрее. Вероятно, новый Томов СЖ вырос ещё немного после полива.
Мы с наскоро соствили план действий на завтрашний день, после чего спокойно устнули – потому что составили устно. Если бы письменно, то… подумайте сами.
Уже засыпая, я подумал, что планы обычно не выполняются, особенно когда строятся строго по пословице: на охоту идти…
Глава 35. Снова на ярмарке
Сегодня, возможно, наступил последний день нашего пребывания на Ярмарке. Мы чувствовали себя немного подавленными, словно он наступил именно на нас – да так, собственно, и получалось – и подвяленными, поскольку находились в полуподвешенном состоянии вялящейся рыбы. Жар, правда, шёл изнутри.
Нас окружала грусть: вились пчёлы, выписывая вензеля и сплетая траекториями толстую косу.
Мы обходили Ярмарку, разглядывая то, что не успели разглядеть, встречая то, что уже видели, прощаясь и с тем, и с другим, и с третьим – чего не заметили и не встретили.
Что-то мы увидели, что-то смогли увидеть, что-то пропустили, не оказались в том месте, где могли увидеть, и потому не увидели.
Мы бесцельно толкались по рядам в наивной надежде наткнуться на след Томова СЖ. Потому что сказанное главным врачом вчера, сегодня показалось абсолютно нереальным. Да, имелся СЖ, да, исчез, да, что-то новое внутри появляется, но нет в том нашей заслуги. Не мы сделали, не мы решили задачу: пусть задача и наша, но решение оказалось чужим. Правильным, верным, но чужим… и неожиданным: не таким, на какое мы рассчитывали. Вот если бы нам сказали: пойдите туда – не ведомо куда, принесите то – не ведомо что, и то, наверное, мы чувствовали бы себя легче.
Вчера ответ главврача воспринимался немного иначе. Сегодня мы захандрили – одновременно. Вроде и надо уходить: здесь делать больше нечего… и в то же время оставалось сосущещение несделанности. Главное, не хотелось ничего делать: острая жажда деятельности отсутствовала. Так, должно быть, чувствует себя поклявшийся отомстить, когда внезапно узнаёт, что враг умер от простуды и мстить некому. И всё: решимость, силы, стремления – внезапно оказываются ненужными.
В таком состоянии мы ходили по рядам, слушали, смотрели, почти ничего не видя. Всё шло мимо нас. Вот, например, торгуются двое:
– Сколько стоит?
– Нисколько.
– За полцены возьму.
А мы и не взглянули: что он продаёт, не посмотрели: не наше ли? Нет, пошли дальше.
Но потом прежнее любопытство начало понемногу просыпаться: оно, оказывается, просто до сих пор спало, а я-то подумал!..
Оно проснулось окончательно, когда мы увидели вывеску и зашли в магазински – скорее всего, польский или румынский – «Мании и педии». Или немного раньше: когда остановились перед магазином и затеяли сугубо теоретический спор:
– Почему «мании и педии»? – начал Том.
– Наверное, от латинских слов «manus» – рука и «pedis» – нога, – предположил я.
– А мне кажется, что от слов «man» – человек и «paidos» – ребёнок – как основа педагогики, на греко-голландском, – возразил Том.
– Но педагогика напрямую происходит именно от «pedis» – нога, – в свою очередь возразил я, – и означает то, что от образования всегда бегали.
– И к нему бегали, – снова возразил Том. – Тот же Ломоносов, например.
– И это верно, – согласился я. – Зайдём?
Интерьер магазина оказался оформленным в унисон нашему настроению: всё было затянуто печалью – тонкой светло-серой марлей, в которой встречались продёрнутые в неожиданных направлениях серебристые полоски-нити. В некоторых местах она свисала складками.
– А озёра? – недоуменно спросил Том.
– Пора бы привыкнуть, – заметил я. – Занавески стирали в озёрах, поэтому они и стали такими.
– Озёра или занавеси? – хитро спросил Том. Вот это было более характерно для него, больше на него похоже.
– Сам не знаю, но ответ универсальный.
Мании в маниизине продавались самого различного назначения. У входа располагался ретроотдел, где висели мании величия в виде мантий, мантилий и манто – от самых больших до самых маленьких, – пригодные, хотя и негодные, по сути своей, как для одного человека, так и для целого народа.
Дальше пошли стильные футболочки и маечки с различными надписями блестящими и свистящими буквами.
С удвилением читал я переливающиеся надпечатки на груди: «Самый-самый-самый-самый», «Я – самый лучший», «Я – лучше всех», «Первый парень на деревне», «Самая обаятельная и привлекательная», «Голова!», «Умище-то, умище!», «Москва – третий Рим», «Богоизбранный народ», «Соль земли», «Пуп земли», «Х…(складка не дала прочитать – наверное, «хозяин») земли».
Кроме них продавались: арифмомания – испещрённая цифрами словно шрамами; шифромания – нафаршированная шифрами; нимфомания – вся в наядах и русалках; рифмомания – перепаханная, изборождённая строчками стихов; библиомания – увешанная Библиями различного формата и назначения, каноническими и апокрифическими, злобно рычащими друг на друга; клептомания – проклёпанная заклёпками и иными металлическими предметами; меломания – изрисованная мелом; веломания с торчащими спицами; деломания – создающая лишь видимость дела; теломания, в просторечии именуемая бодибилдингом. Продавалась также идеомания, выражающаяся в поисках идеологий – от идола до идиотизма.
В разделе педий продавались энциклопедия, эмциклопедия, энциклопудия, циклопедия, циклопопедия, клопопедия, попопедия, логопедия, догопедия, стогопедия и рогопедия, по-другому называемая «Рога и копыта». На полках стояло ещё много чего, но мы дальше не пошли: чтобы ознакомиться, хватило и этого. Мы же заходили не за этим, а просто так.
Выйдя из магазина «Мании и педии», Том сказал:
– Мне раньше казалось, что слово «мания» произошло от слова «мантия» – так, наверно, и было сначала: если всё началось с мании величия, то все, считавшие себя – королями, правителями, богоизбранниками, помазанниками божьими, – рядились в мантии. А теперь эти психи думают, что рядятся в мантии, а на самом деле надевают футболочки…
– Рядятся в тоги, – возразил я, вызывая Тома на провокацию. Но Том на провокацию не пошёл, обойдя её стороной и сыграв:
– В итоги! – и продолжил стандартным ответом: – В тогу не рядятся, в неё невозможно рядиться.
– В ней можно только родиться, – подхватил я.
– Родятся в рубашке, – поправил Гид серьёзно.
– Вот-вот, – кивнул я, – в рубашке, но не своего размера.
Пикируясь, мы увидели магазин «Страх и Ко» и вошли туда – привлекло название.
– Реклама начинается с вывески, – сказал Том. Я молча согласился.
– Скажите, пожалуйста, – обратился Том к продавцу, – почему Ко? Сопутствующие товары? Что именно: боязнь, трусость? Мокрые штанишки? Однако я не вижу трусости. Или у вас один товар носит разные названия? Куда носит, зачем?
Продавец усмехнулся. Судя по выражению лица, подобный вопрос он слышал неоднократно, и поэтому давно приготовил нечто вроде обзорной лекции:
– Начну с названия. Раньше магазинчик назывался «Страх и только». А поскольку толь – пропитанный смолой картон – перестали выпускать, то, соответственно, и продавать. Да и Толька ушёл из компаньонов. А теперь, поскольку распространяются новые веяния, мы решили немного осовремениться. Что касается остального… Есть страх, а есть трусость. И страх ценится гораздо выше. Потому что страх появляется, когда есть непосредственная опасность для жизни. А трусость… – он махнул рукой. – Трусость «моложе»: если страх есть проявление инстинкта самосохранения, свойственного всему живому, то трусость не встречается ни у кого, кроме людей. Трусость порождена разумом, она является своего рода платой за разум. То есть видимых причин для страха нет, нет прямой опасности – скажем, надо выступить на собрании, покритиковать начальника, – а человек боится. Вот это не страх, а трусость. Страх можно преодолеть – нам известны примеры, а трусость часто превращается в черту характера, прирастает к нему, и тогда избавиться от неё невозможно. Иногда удаётся изгнать трусость, но только страхом. Испытав большой страх, человек перестаёт трусить. Хотя встречаются и исключения, – задумчиво добавил он.
Мы прошли, посмотрели. Разнокаплиберные страхи не внушали опасения.
– Сюда, наверное, сдавал страхи знакомый того малыша, – вспомнил Том, когда мы шли к выходу.
Выйдя, мы заметили сидящего на скамейке гражданина. Он собирался войти в учреждение напротив, и широко раскрыл портфель, где лежало сложенное вдвое чинопочитание. Он достал его, развернул, тщательно разгладил… Но оно всё равно осталось сложенным. Так продолжалось несколько раз: сколько он ни старался, разгладить чинопочитание не удавалось. Пришлось ему надевать чинопочитание и идти сложенным если не вдвое, то склонившись в глубоком поклоне – обязательно.
– Зря старался, – пояснил Гид, – оно не разглаживается. Это естественный вид. Верно, ему не разъяснили.
– Что касается естественного вида, – произнёс Том, – то прошу обратить внимание на того субъекта, который что-то подбирает с земли.
– Подойдём поближе, – предложил Гид.
Субъект небритой наружности собирал судимости. На нём висело уже штук пятнадцать, а он всё искал новые и новые.
– Скажите, где находится ветеринарная больница? – обратился он к нам.
Гид указал.
Субъект удалился, а Гид произнёс, глядя вслед:
– О да! Ветер и нары – вот всё, что ему нужно.
– Больница – как вольница, – сказал Том.
– Возможно, – отозвался я, увлекая всех за собой – меня заинтересовал человек, сидящий в маленькой лавочке-киоске. Как-то уж очень по-особому хорошо он смотрел. Мне показалось, что знакомство с ним нам пригодится.
Так и получилось: он делал всякие мелкие услуги. И сейчас их возле лавки стояло два полных ведра. Мы поблагодарили, взяли по ведру и пошли.
Прошёл офеня, провозглашая:
– Кому негодные условия погодные?
Никто не заинтересовывался.
Что-то пробежало, весело хлопая ушами по плечам – слонёнок? Но нет, то был не слонёнок, а нечто похожее на маленькую обезьянку с длинным хвостом и большими ушами. Это пробежало Шалопайство.
– Это и есть новые веяния? – спросил я Гида.
Тот уныло кивнул и вздохнул:
– Если так пойдёт дальше, скоро не поймёшь, где человек, а где – понятие. Вы и сами, наверное, это встречали.
Я вспомнил собаку, жмущуюся к ногам человека, продававшего респектабельность. Он сказал, что она – его забота. Тогда я не придал значения его словам – во всяком случае, такого значения, которое придавал им он, а потому наши мнения совпасть не могли; я посчитал их шуткой, гиперболой – чем угодно, но не правдой. А распознавать самостоятельно и правильно я тогда не мог: что-то забылось, что-то изменилось, что-то угадывалось с первого взгляда, что-то – нет. Бывает иногда: глядишь, а не видишь. Да и потом… я вспомнил ложь на коротких и на длинных ногах и напомнил Гиду об обоих случаях. Он покачал головой:
– Нет, всё не совсем так, или совсем не так. Вы, наверное, устали и потому забыли. Когда известное имеет известный вид, к которому вы привыкли… у себя, и все мы привыкли здесь – это нормально. Но когда у известного вид неизвестный, новый… Вот это уже хуже. И, что ещё хуже, я не вижу выхода.
Выхода и я не видел. Зато мы увидели другое – то, что нас немного порадовало: на двух соседних лотках продавались схожие товары; в левом – наши, в правом – импортные. Так вот, наши поползновения весьма успешно конкурировали с иноземными инсинуациями. Они смотрелись намного мощнее и развесистее.
Совершенно неожиданно мы увидели среди многоцветия одежд мрачного средневекового стражника с алебардой, которой он разгонял устроившихся там и сям бардов с гитарами – видимо-невидимо они решили устроить фестиваль авторской песни. А он шёл меж ними, махал алебардой и приговаривал:
– Але, барды! Але, барды!
Стражник вёл за собой даму – на цепочке, пристёгнутой к поясу. Дама возмущалась:
– Это же моя прихоть!
– Хоть при, хоть не при, – флегматично заметил стражник, – а отвечать всё равно придётся.
– Ваше благомордие! – взмолилась дама.
Но стражник не услышал и повлёк её дальше. Мы не стали вмешиваться – вдруг он и нас утащит в средневековье? – а зашли в магазин «Времена года».
– Наверное, продуктовый, – предположил Том.
Но ошибся: здесь продавали настоящие времена года.
– Как так может быть? – удивлялся Том. – Как можно продавать весну, зиму, лето?
– А осень, по-твоему, можно? – поинтересовался я.
– Да, и осень тоже.
– А что они такое: зима, весна, лето, осень?
– Как что, времена года!
– Да? Ты скажи, на что можно указать пальцем, чтобы сказать: вот весна, вот – лето, а вот – осень, не говоря о зиме. Что такое времена года?
– Ну-у, зима – это снег…
– Снег – это снег. На полюсах снег и летом.
– Действительно… – Том задумался.
А я подошёл к отделу с названием «Приметы весны». Любопытно, что капели я не увидел. Звон капели – услышал, запах – ощутил, и ещё нечто неуловимое, что позволяет ощутить именно капель, а самой капели… И я понял: капать может и из-под крана, а капель бывает лишь весной – не вода делает капель капелью, а именно звон, запах и то самое, неуловимое…
Аналогичные приметы имелись и для других времён. Но увидеть всё одновременно можно было только здесь…
Мы вышли из магазина в… я не могу описать наше настроение. Походите по осеннему лесу, вслушайтесь в шуршание листвы под ногами, принюхайтесь… Походите по зимнему лесу, посмотрите на заиндевевшие деревья, на ёлки, покрытые снегом, прислушайтесь к скрипу и хрумтению снега, вдохните морозный воздух, отщипните иглочку от ёлки, разжуйте её… Походите по весеннему лесу, полюбуйтесь на прокалывающие старую листву тоненькие иголочки зелёных травинок, подышите… Походите по летнему лесу… А теперь попробуйте совместить всё одновременно – весь восторг, охватывающий вас при каждом путешествии, при каждой прогулке, учетверённый восторг… упятерённый – ещё и от необычности происходящего!
Правообладателям!
Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.