Текст книги "Белая эмиграция в Китае и Монголии"

Я приложил руку к фуражке, отдавая ему честь. Он же, улыбаясь, с поспешной готовностью приложил свою руку к виску. Я заметил следы оспы на его лице. Спокойные приветливые глаза светились мудростью. Я чуть услышал его «Сайхум байна!». Что-то детское, веселое и извиняющееся блеснуло в его улыбке и глазах, когда заторопившийся, запыхавшийся лама принес из колесницы большой золотой таз к нам в автомобиль. Я не знал, для чего был этот таз, но, судя по многим радостным восклицаниям антуража бога, он был каким-то очень нужным сосудом. Кроме Хутухты, в автомобиль уселись трое лам, и мы были готовы начать путешествие.

Как только я завел автомобиль, он, будучи без глушителя, сначала выстрелил, а потом так зарокотал, что смертельно испуганные лошади рванулись в стороны, точно их сдунуло каким-то смерчем. Они подпрыгивали, становились на дыбы, бросались на передние ноги, чтобы подбросить в воздух задние, крутились и метались… Но ни один всадник не вылетел из седла, только упали и покатились их остроконечные шапки. И, как бы в одобрение и похвалу этим лихим всадникам, я услышал сзади добродушный, мягкий, довольный смешок Хутухты…

Катили быстро по дороге, которая шла степью. Изредка приходилось брать между колес норы торбоганов и сбавлять скорость, чтобы не наехать на диких коз, которые упрямо перебегали дорогу впереди нас, вместо того чтобы умчаться в сторону необъятных лугов.

Седоки сзади молчали. Для них скорость автомобиля была чем-то новым. Монголы любят быстроту своих передвижений. На лошадях они скачут. Тут они переживали эту не испытанную ими прежде скорость. Это новое ощущение и видимость этой скорости были им приятны. Я судил это по тем коротким восторженным цоканьям, горловым восклицаниям, которыми они обменивались.

Путешественнику по Монголии кажется, что вся эта необъятная, зеленая, до самого горизонта раскинувшаяся степь людьми необитаема. Но стоит автомобилю остановиться, как точно из-под земли появляются одиночки и даже небольшие группы монгол, которые держатся на безопасном для них расстоянии и смотрят на вас молча. Они, оставаясь невидимыми, наблюдают за всем, что совершается на их земле, и с такой же быстротой эта весть о случившемся передается от юрты до юрты, от поселения до поселения, от уртона до уртона… И вы можете быть уверены, что независимо от того, где будет ваша следующая остановка, там вас тоже встретят зрители-монголы. Мы, русские, называли это – монгольский телеграф. Очевидно, он работал вовсю теперь, во время нашего движения.

Насколько хватал глаз, с обеих сторон дороги, от самого горизонта были видны скачущие наперерез нашему автомобилю монголы. Те, которые успевали опередить нас, бросались на землю и лежали распростертыми, пока Хутухта не проносился мимо. Один из этих скачущих пилигримов пытался даже состязаться в скорости с нами. Чтобы подбодрить его, я сбавил скорость. Скосив глаза, я видел вначале небольшую, с раздутыми докрасна ноздрями голову лошади и изумительно быстрые выбрасывания ее передних ног. Я еще замедлил ход, она продвинулась вперед; мохнатая, казалось, она вся вытянулась в беге, бросая комки земли из-под копыт и неся на себе довольно крупного, в красном халате, с непокрытой стриженой головой, ламу. Он стоял на стременах вполоборота, лицом в сторону мчавшегося автомобиля.

Дав ему возможность взглянуть на Гегена, я увеличил скорость, и под довольно оживленные победоносные восклицания «Бохко арат, бохко!» моих пассажиров мы оставили ламу в облаке пыли далеко позади.

На ночь мы остановились среди гор в долине. Вдоль реки были видны белые юрты. Одна из них была на деревянном помосте и украшена разноцветными лентами. К ней-то я и подкатил своего божественного пассажира – Хутухту.

В центре юрты, отведенной мне, уже горел костер, на котором в котле варилось мясо. Лама и молодой послушник накормили меня ужином, состоявшим из баранины с рисом. Тут же был высушенный на солнце овечий и козий сыр. Все это я запивал зеленым чаем с молоком яка и закончил урюками и убенами.

После моей голодовки на крыше этот обильный ужин просто «распростер» меня на войлочной подстилке. Я закрыл усталые глаза. Пахло войлоком, лошадиным потом и чем-то копченым, но поверх этих запахов – и побеждая их – через открытый полог юрты плыл ночной, слегка дурманящий аромат полевых цветов и трав… Это последнее меня и усыпило…

Я проснулся с восходом солнца, вышел из юрты и… остолбенел. Вся долина была покрыта юртами и монголами. Мне представилось, словно я очутился в стане древнего Чингисхана, с той только разницей, что здесь не было ни воинов, ни оружия, ни диких криков и насилия.

Я шел точно во сне, среди белоснежных юрт, которые, как круглые шапки гигантских грибов, усеяли зелень долины, и среди них колоритные группы мирных, дружественных и набожных монгол. Они, спешившись, сидели на корточках, сняв свои остроконечные шапки, курили свои длинные трубки и внимательно слушали наставления ламы. Он, увидев меня, понес навстречу мне свои вытянутые вперед ладонями кверху руки, на которые я положил свои. Затем мы обменялись табакерками и, сделав вид, что «понюшка табаку» свершилась, вернули их друг другу. Этот же лама указал мне на другую сторону реки, говоря, что там скоро начнутся скачки на верблюдах.

Я никогда еще не видел этого увлекательного зрелища и кстати хотел проверить такой малоизвестный и маловероятный слух о том, что скачущий верблюд выбрасывает свои длинные ноги во все стороны, только не вперед. Поэтому я решил непременно отправиться через реку, как только заправлю автомобиль для обратной поездки в Ургу.

Проходя через небольшую лужайку у самой рощи, я наткнулся на «цветник» – на группу монгольских, с подрумяненными лицами, женщин в ярких, разноцветных шелковых дели – халатах, с серебряными украшениями в их тяжелых косах, в цветных гутулах с острыми, кверху задранными носками. Все они были настолько красочны, что я, глядя на них, залюбовался ими. Очутившись в фокусе стольких женских глаз, я даже почувствовал какую-то легкую волну приятного смущения. Но все же не спускал с них глаз, стоял и… улыбался.

Они же, в свою очередь уже, очевидно, зная мою роль водителя «мохортырга», который привез их лучезарного Хутухту, кричали мне хором и вразбивку: «Сайхум байна!» А потом, почти что тем же хором, смеясь, убеждали в чем-то молодую смуглолицую монголку. Из-под ее круглой, малинового цвета шапочки выбивалась и лежала на ее лбу серебряная челка: серебряными галунами была расшита голубая грудь ее дели, закрытая рядами многоцветных бус. Она шла ко мне, улыбаясь всем своим широким, смуглым, в румянце, лицом, как маленькая радуга, приблизилась и протянула мне свои руки в длинных, красного шелка рукавах, на которые я с поклоном возложил свои… и вдруг я вздрогнул. Она больно ущипнула у локтя мою руку и, сверкая озорными глазами, звонко рассмеялась. Возбужденный, смеялся тоже и я… И не мог отнять своих рук – края рукавов моей куртки были зажаты в ее смуглых кулачках, а она продолжала смеяться возбужденно, отрывистым серебряным смехом, который звучал в моих ушах, как щелканье соловья.

Мои восторженные, а потом – и вдруг – «размякшие» глаза дали ей знать о ее силе и власти надо мной. Она стала серьезной, ее щелки-глаза вдруг округлились, и в потемневших зрачках прочел я вызов… Я опешил. В ответ на этот зов – остаться? А как же? Я перевел глаза на ту сторону реки. Там я увидел уже скачущих монгол-подростков на молодых верблюдах. В досаде на этот момент, требовавший внезапного решения, я, презирая себя за свою виноватую улыбку, ушел… ушел, пообещав вернуться. Расспрашивая про скачки и про место переправы на другую сторону реки, я немного задержался. Когда я вошел в мою юрту, в углу, на войлочной подстилке, на которой я спал прошедшую ночь, сидела улыбающаяся монголка. Возле нее лежала малиновая шапочка с серебряной челкой. Я не пошел на скачки.

Перед отъездом я снова прошел по стану. У плотно завешенного входа юрты Хутухты двое пожилых лам в желтых шелковых полукафтанах принимали «хатуки» – подношения от коленопреклонных богомольцев. Стопка из этих голубых шелковых платков уже доходила до пояса ламы, а он взамен касался лба пилигрима красной кистью шелкового каната, конец которого скрывался в юрте и, как предполагалось, был в руке самого живого бога – Гегена.

Солнце было уже высоко. Словно падающие серебряные бусы, доносились трели жаворонков из поднебесья. Я почувствовал радостный душевный подъем, точно я попал в какую-то удивительную волну, – она захватила и несет, передавая мне от этих восторженно-набожных, преисполненных благоговением почти до религиозного экстаза монгол желание «весь мир заключить в мои объятия».

Это все было как чудный сон. И вдруг… мрачная мысль взметнулась в голове. Что-то ожидает меня в Урге? И я вспомнил, как хорунжий Бур-ий предостерегал: «Никто, – он грозил пальцем в воздухе, – никто не смеет отменить наказание, данное Дедушкой, кроме… кроме него самого».

Генерал-лейтенант А.И. Дутов

Генерал-лейтенант барон Р.Ф. Унгерн-Штернберг

Генерал-лейтенант И.С. Смолин

Контр-адмирал Г.К. Старк

Генерал-лейтенант Ф.Л. Глебов

Контр-адмирал В.В. Безуар

Генерал-лейтенант Г.П. Жуков

Генерал-лейтенант Р.-К. Ф. Вальтер

Генерал-лейтенант Д.Л. Хорват

Генерал от артиллерии М.В. Ханжин

Полковник В.И.Шайдицкий

Генерал-майор В.В. Зимин

Полковник Г.Г. Тиме

Полковник С.Д. Иванов

Полковник П.А. Веденяпин

Генерал-майор Л.А. Гаффнер

Полковник Н.Г. Дронников

Сотник Е.М. Красноусов

Ротмистр В.Э. Арнгольд

Полковник К.П. Савелов

Штабс-капитан Н.Н. Шредере

Мичман М.К. Делимарский

Знамя Шаньдунского офицерского инструкторского отряда

В.И.Шайдицкий и Д.М. Михайлов в форме китайской армии

Офицерский состав Шаньдунского офицерского инструкторского отряда

Виды формы юнкеров Шаньдунского офицерского инструкторского отряда

Юнкера 1-го выпуска Шаньдунского офицерского инструкторского отряда

Полковник В.И.Шайдицкий среди выпускников Шаньдунского офицерского инструкторского отряда производства 1928 г.

Офицеры Шанхайского русского полка

Раздел 3

В 1925 г. правитель Маньчжурии маршал Чжан Цзолин воевал с коалицией маршалов Среднего Китая, во главе которой стоял маршал У Пейфу. Командующий Восточным районом Маньчжурии генерал Чжан Чжунчан, имевший свой штаб на ст. Пограничная Китайской Восточной железной дороги, на границе Китая с Приморьем, за долгие годы пребывания на этом посту был тесно связан с русскими военными и гражданскими властями. Он относился с большим уважением и симпатией к белым русским и, когда в Приморье произошел крах государственной власти, пригласил к себе советником бывшего министра Приморья Н.Д. Меркулова⁵², а в свою армию – инструкторов: кавалеристов, пулеметчиков и других военных и штатских специалистов, по разным отраслям.

В начале войны с Внутренним Китаем маньчжурский диктатор назначил генерала Чжан Чжунчана командующим фронтом, а тот пригласил генерал-лейтенанта Константина Петровича Нечаева⁵³ в качестве военного советника. Образовалась русская группа войск, дошедшая до следующего состава: пехотная бригада (два полка), кавалерийская бригада (два полка), отдельные инженерные роты, дивизия броневых поездов (шесть поездов) и отдельная воздушная эскадрилья. Кроме того, не входящая в состав группы конвойная сотня, личная охрана маршала Чжан Чжунчана, в 120 шашек, при 5 офицерах.

При помощи русских, закончивших свою гражданскую войну и охотно откликнувшихся на чужую, генерал Чжан Чжунчан завоевал Пекин, Тяньцзин (столица провинции Чжили), Цинанфу (столица провинции Шаньдунь) и Циндао. Став тупаном этих провинций и маршалом, он заключил союз с тупаном пяти центральных провинций, маршалом Сун Чуанфаном, и дошел с русскими частями до г. Шанхай.

С развитием боевого успеха на фронте Н.Д. Меркулов начал подготовку по формированию военного училища для русской молодежи, и, когда маршал Чжан Чжунчан взял провинцию Шаньдунь и объявил ее столицу Цинанфу своей резиденцией, вышел приказ о сформировании «Шаньдунского Офицерского Инструкторского Отряда» в составе четырехвзводной роты для русских, с производством их в офицеры в будущем, по окончании наук.

Намечавшийся вначале курс в полгода, потом год окончательно определился в двухгодичный, по программе военных училищ мирного времени. Преподавателями и строевыми офицерами были генералы, штаб– и обер-офицеры Русской армии, по своему прежнему стажу; юнкерами зачислялись молодые люди, как окончившие средне-учебные заведения, так и не закончившие, не ниже пяти классов гимназии или реального училища. Все носили китайскую форму и состояли в китайских воинских чинах и званиях, жалованье получали повышенное против китайцев и в серебре, как офицеры, так и юнкера. Училище получало определенные кредиты, на которые довольствовалось, одевалось, обувалось, приобретало всевозможные учебные пособия и содержался весь штат.

Через Училище прошло около 500 человек русской молодежи. Закончило в 1927 г., первым выпуском – 43 человека и в 1928 г., вторым выпуском – 17 человек.

Маршалом Чжан Чжунчаном, специально для первого выпуска, был сформирован Особый полк, из всех родов оружия, в котором должности младших офицеров заняли молодые подпоручики.

В этот полк я был назначен из Училища на должность помощника командира полка по строевой части (старшего штаб-офицера), со специальным заданием дать молодым офицерам русское офицерское воспитание. Командиром полка был назначен старший по производству в полковники китайской службы Приморского драгунского полка – ротмистр Квятковский⁵⁴, бывший личный адъютант генерала Крымова⁵⁵, в конце Великой войны.

В 1928 г., при начале краха, Особый полк в качестве надежного резерва был отправлен на фронт остановить поток отступавших своих войск на север и задержать быстрое продвижение войск новой враждебной коалиции, выдвинутой закулисными действиями европейской и японской политики в китайских делах.

По сложившимся обстоятельствам и по предварительному истинно офицерскому соглашению между ротмистром Квятковским, капитаном Даниленко и мной я, вступив в командование полком, быстрыми маршами выводил полк из района непосредственных боевых действий, обходя местоположение высших штабов, грузился на русские бронепоезда, спеша выйти из чужой гражданской войны, с единственной целью спасти судьбой доверенные мне жизни русских офицеров и солдат. Это мне удалось полностью.

Почти в то же время далеко на севере полковник Кобылкин⁵⁶ (после бегства начальника Училища – полковника русской службы, офицера Генерального штаба), став во главе Училища, сложными дипломатическими действиями и удачными маневрами выводил его из общей неразберихи и благополучно разоружился на территории Маньчжурии.

С ликвидацией японцами маньчжурского «монарха» Чжан Цзолина ушел в небытие и маршал Чжан Чжунчан, предательски убитый. Распалась русская группа войск, и закончило свое существование Русское военное училище с малыми потерями.

Этим актом закончилось славное трехлетнее существование Русского военного училища, родившегося во имя долга перед родной армией, в невероятных условиях в изгнании и успевшего дать для Родины 43 и 17 отлично воспитанных и образованных офицеров, на деле получивших разносторонний опыт.

Полковник Иннокентий Васильевич Кобылкин по окончании Николаевского кавалерийского училища (сотни) в 1910-м или 1911 г., как забайкальский казак, вышел офицером в полк своего войска, которым в мирное время командовал генерал Крымов. Блестящий офицер, истинный выразитель девиза «Один в поле и тот воин», всем своим существом преданный идее за «Веру, Царя и Отечество», природный военный педагог, непрерывно горящий для служения Родине, после ликвидации Училища оказался в г. Харбин (Маньчжурия), вне всяких дел. Впереди его ожидала беспросветная лямка обывателя с добыванием себе куска хлеба службой, далеко отличающейся от служения офицера.

Будучи связан с Братством Русской Правды, по приезде в Маньчжурию, он убедился, что эта организация оказалась пропитанной провокаторами и члены ее на территории СССР передаются в руки ГПУ из Харбина. Полковник Кобылкин принимает поистине героическое решение отправиться в СССР, помимо организации, а там, на месте, вступить в смертельную борьбу с врагами России. Своими помощниками он выбрал двух вернейших из верных: одного, окончившего первым выпуском Шаньдунское военное училище, подпоручика Переладова⁵⁷, в прошлом кадета Петровско-Полтавского кадетского корпуса, и второго, окончившего Читинское военное училище, подпоручика Олейникова⁵⁸. Объявив всем и каждому, что он уезжает на восточную линию Китайской Восточной железной дороги, в тайгу на охоту, он на самом деле уехал на западную линию дороги, к одному своему верному казаку на заимку, где и соединился с пробравшимися туда разными путями и в разное время двумя своими будущими соратниками. Около года он налаживал и проверял пути и явки Братства Русской Правды, связывался со своими казаками в Забайкалье, принимал соответствующий внешний вид обывателя СССР и изучал до тонкостей новый язык и уставы Красной армии. Когда он почувствовал, что им все подготовлено, как глубоко религиозный человек, отговел и отправился со своими идейными помощниками на подвиг во имя России.

Он прекрасно знал родное Забайкалье и всех казаков, посему очень скоро этот край стал бурлить. Много усилий потребовалось для ГПУ как-то усмирить область, но все органы совдепской власти понесли ощутительные потери в личном составе. Переладов, поступая в колхозы или на заводы, становился отличнейшим стахановцем, с единственной целью, чтобы за отличие попасть в какую-нибудь депутацию в Москву, дабы ловким ударом руки или ноги вышибить дух из самого «отца народов». Однажды он и был в такой депутации, но она была принята лишь «старостой» Калининым.

Выполнив задачу местного значения, тройка стала пробираться дальше в Сибирь и временно обосновалась в г. Иркутске, где продолжала свою борьбу. Полковник Кобылкин поступил рабочим на завод, а его соратники – в официальные совдепские учреждения. Однажды агенты ГПУ явились на завод и вызвали «рабочего» в кабинет управляющего. Один из агентов подошел к нему и сказал: «Полковник Кобылкин Иннокентий Васильевич, Вы арестованы». В то же время были схвачены Переладов и Олейников. Видимо, к тому времени они сделались очень опасными врагами для Совдепа, так как английское телеграфное агентство Рейтер дало из Москвы телеграмму об их аресте по всему миру. В Шанхае она появилась во всех многочисленных иностранных газетах, откуда все узнали о гибели героев. Через несколько месяцев уцелевшие члены Братства Русской Правды сообщили об их работе в СССР.

Сколько мук претерпели эти воины перед смертью в застенках ГПУ, мы никогда не узнаем. Господь Бог простит им их земные грехи за подвиг во имя данной Всевышнему присяги, в выполнении долга воина во что бы то ни стало и до конца.

Аюбовь к Родине и стремление к исполнению долга перед ней принуждали нашу молодежь оставлять мирную, спокойную жизнь в родительских домах, лишать себя маленького мещанского счастья и отдавать все, вплоть до жизни, на алтарь служения Вере, Царю и Отечеству, вставая в строй под знамена и штандарты Российской Императорской армии. Точно так же и зарубежная белая молодежь, страдающая потерей России, тоской по ней и питающая непримиримую вражду к ее поработителям, руководимая желанием хотя бы в будущем быть ей полезной, искала возможности быть военной, научиться владеть оружием и приобрести военные знания, необходимые для будущей борьбы с врагом России – коммунизмом.

Патриотическое чувство толкнуло молодых людей поступать в число воспитанников Шаньдунской военно-инструкторской школы, которая зародилась в центре седого Китая в Шаньдуне, в древнем, насчитывающем тысячелетие со дня своего основания городе Цинанфу, расположенном в нескольких верстах от реки Желтой (Хуанхэ). Маршал Чжан Чжунчан дал возможность существовать школе, и покрытые седой пылью 400-летние своды Коммерческого собрания приютили под собой Русскую военную школу.

Кто бы мог думать, что на узких улочках Цинанфу когда-либо появятся русские юнкера, ровные ряды блеснувших под нестерпимым солнцем штыков и раздадутся звуки маршей школьного оркестра и залихватские песни твердо шагающей по каменным плитам мостовой юнкерской роты?! Но это было и есть, кто участвовал в формировании школы, господа офицеры и преподаватели, кончившие школу молодые подпоручики и юнкера, с любовью вспоминают о днях, проведенных в стенах Шаньдунской военной школы.

* * *

Гражданская война в Китае в 1924–1925 гг. являлось периодом борьбы Севера и Юга. Во главе северных войск стоял правитель трех восточных провинций (Маньчжурии) маршал Чжан Цзолин. Одним из его ближайших и наиболее деятельных боевых генералов являлся маршал Чжан Чжунчан. Боевые операции последнего против южан были удачны благодаря присутствию в его войсках сначала весьма незначительной русской группы. Впоследствии Русский отряд развернулся в солидную группу войск, в которую входили все роды оружия: пехота, кавалерия (два полка), артиллерия, броневые поезда (5), воздушные силы, технические части, мастерские и заводы по выделке патронов, ручных гранат, снаряжения: людского, конного и амуниции. Все русские части принимали непосредственное участие в боях, несли большие потери (русское православное и магометанское кладбища в своих оградах дали место до тысячи могил, не считая тех, кто погибли на поле битв и не могли быть выведенными оттуда); причем, необходимо заметить, в весьма редких случаях терпели неудачи. Китайское военное командование, учитывая несомненную пользу, приносимую ими, относилось к русским отрядам почтительно и доброжелательно. Победы войск маршала Чжан Чжунчана были вырваны у противника благодаря мужеству и доблести русских офицеров и солдат.

1 октября (нового стиля) 1925 г. на основании распоряжения маршала Чжан Чжунчана начальником штаба Русской группы китайской службы Генерального штаба генерал-майором М.А. Михайловым⁶¹ была сформирована Шаньдунская военно-инструкторская школа для русских молодых людей, имеющая цель в 18 месяцев подготовить из них инструкторов для китайской армии. В основу курса была положена программа 1922/1923 учебного года русских военных училищ, расположенных в Сербии. В течение первого месяца в школу прибыл командир роты, китайской службы подполковник Иннокентий Васильевич Кобылкин (впоследствии, а именно в 1935 г., расстрелян большевиками в г. Иркутске вместе с подпоручиком Переладовым – воспитанником школы. Они проникли на Русскую землю, чтобы вести партизанскую борьбу с красными поработителями России), 4 курсовых офицера и свыше 70 юнкеров русской белой молодежи.

Правильному ходу занятий помешала в самом начале война с генералами Фэн Юсяном и Сун Ченфаном. Противник подошел к самому городу Цинанфу, столице Шаньдуна, и школе пришлось принять участие в боях. 29 ноября н. ст. 1925 г. рота школы в составе 3 офицеров и 67 юнкеров участвовала в боях под Цинаном. Когда враг был прогнан и вновь восстановилось в городе успокоение, в школе продолжались прерванные занятия до 9 декабря, а с этого числа боевая обстановка снова их прервала. С 9 по 13 декабря школа участвовала в боях под Тэчжоу совместно с русскими и китайскими частями под командой китайской службы генерал-майора Чехова⁶².

В этих боях школа понесла первые потери: один раненый и два попавших в плен, но сумевших убежать. С 13 по 20 декабря школа несла охрану железнодорожного моста у деревни Лидече. 21 декабря

1925 г. школа составила десант русского бронепоезда «Чань-дянь» и вошла в состав Русско-Китайского отряда генерала Чехова, наступавшего в помощь генералу Ли Тиньмину. 23 декабря школа в составе 3 офицеров и 71 юнкера участвовала в бою под станцией Чинсен, выполнила свою задачу, наступая по совершенно ровной и открытой местности против укрепившегося в превосходных силах противника. Рота последовательно овладела тремя укрепленными линиями противника. Потери школы: 3 убитых и 12 раненых юнкеров. После этого боя школа была оттянута в тыл и поставлена на охрану железнодорожного моста через реку Хуанхэ. К новому году школа вернулась в Цинан, где должность начальника школы принял китайской службы Генерального штаба полковник Владимир Федорович Тарасов.

Сейчас же по окончании праздника Рождества Христова школа приступила к усиленным занятиям, чтобы наверстать упущенное. 20 марта 1926 г. школа вновь была вызвана на фронт и составила личный конвой маршала Чжан Чжунчана. Вместе с маршалом школа вступила в Тяньцзин, а затем и в Пекин. Пребывание в Пекине было использовано на ознакомление с китайской стариной, запретным городом и дворцами. На Страстной неделе школа провела богослужение в русской духовной миссии и первая из русских частей отслужила панихиду на могиле Великих Князей, убитых красными в Алапатьевске. К 17 мая школа вернулась в Цинан, и началось дальнейшее прохождение курса. Несмотря на жаркое лето, лекции и строевые занятия шли полным темпом – по 8 часов в день. На съемки и для практического прохождения саперных и подрывных работ юнкера выезжали в лагерь учебной инженерной роты.

29 августа окончились переходные экзамены и юнкера были уволены в трехнедельный отпуск. С 1 октября начались лекции на старшем и младшем курсах. 25 октября школа приказом маршала Чжан Чжунчана была переименовала в Шаньдунский офицерский инструкторский отряд и получила знаменный флаг.

К 1 марта был закончен курс старшего класса и начались выпускные экзамены. 26 марта был строевой смотр и боевая стрельба с маневрированием, причем все офицерские должности были заняты выпускными юнкерами. 27 марта состоялся первый выпуск 43 человек, произведенных в подпоручики китайской армии.

* * *

Строевые занятия. Сразу же после подъема и утреннего завтрака начинались строевые занятия. Один час посвящался гимнастике (вольные движения и аппаратная). Остальные три часа шли на исключительно строевую подготовку юнкеров. Строевое обучение шло планомерно, начиная с одиночного учения и кончая ротным. Ружейные приемы тщательно отделывались. Одиночные и переножные учения происходили во дворе школы, а для взводного, ротного учения и для тактических занятий школа выходила за город к амуничной фабрике, где имелся большой плац, поле, и довольно пересеченная местность давала отличную возможность приучить юнкеров к ней и делать практически тактические задания. Стрельбы происходили в живописной местности в горах, в которых расположен буддийский монастырь.

Юнкера особенно любили эти походы на стрельбу, когда они получали возможность уйти из душного города и пользоваться чудесным горным воздухом, и сама стрельба доставляла молодежи большое удовольствие. Возвращались хотя и усталые, потные, загорелые и обильно покрытые дорожной пылью, но веселые и с задорными, жизнерадостными лицами бодро шагали под звуки залихватских солдатских песен. Часто школа ходила со своим духовым оркестром, и тогда по узким улочкам города раздавались мощные звуки маршей, сверкала под лучами солнца медь труб и блестела щетина высоко по-гвардейски поднятых трехгранных русских штыков. Никогда не пропускалась хотя бы малейшая деталь того или другого обучения, и нужно сказать, что рота школы в строевом отношении была подготовлена отлично. Ружейные приемы делались безукоризненно, сложное ротное учение происходило без сучка и задоринки. На параде церемониальным маршем рота ходила великолепно, а рассыпной строй не мог желать ничего лучшего. Из неуклюжей и нерасторопной молодежи были выкованы отчетливые, подтянутые строевики, прекрасные стрелки и отличные бойцы, что было и доказано на деле в боях. Верховой езде и конному строю юнкера обучались при конвойной сотне казаков, которая находилась в личном распоряжении тупана.

Лекции. После обеда и обеденного отдыха начинались лекции по разным предметам. Происходили они в общем зале за теми же столами, на которых обедали. Лекции читались офицерами преимущественно, кончившими Академию Генерального штаба, и на репетициях требовались серьезные знания по тому или иному предмету. Периодически курсовыми офицерами и некоторыми преподавателями читались сообщения на различные темы из военной истории, которые доставляли юнкерам громадное удовольствие, ибо разворачивали перед ними заманчиво-интересную картину давно прошедших битв, сложных боевых операций, походов и геройских подвигов. На этих сообщениях, всегда удачно читаемых, молодежь училась, видя ошибки прошлого, впредь самим не делать таковых.

Особенно интересны были сообщения о походах в Россию Наполеона, читанные полковником Николаевым. Фортификация, основательно пройденная в теории, была пройдена и на практике путем рытья окопов самими юнкерами, а также осмотром укреплений крепости Циндао. Военная топография также была закончена съемками, которые юнкера провели более чем удовлетворительно. Подрывное дело на практике пройдено было в лагере инженерной роты, и, кроме того, юнкера осмотрели сделанную ротой линию укреплений на случай наступления противника на Цинанфу с юга.

При переходе с младшего курса на старший происходили переходные экзамены, а по окончанию выпускные. К ним юнкера тщательно готовились, просиживая за учебниками, чертежами и схемами дни и ночи. Как в строевом, так и в подготовке по военным наукам школа справилась со своей задачей и дала юнкерам максимум знаний. Кончившие школу и получившие чин подпоручика китайской армии едва ли могли по полученным знаниям стоять ниже подпоручика Русской армии, что и было засвидетельствовано экзаменационной комиссией. В школе была библиотека, преимущественно состоящая из книг военного содержания, которые охотно прочитывались юнкерами.

* * *

Внутренний распорядок жизни школы ничем не отличался от такого же старых военных училищ. В 6 часов утра раздавался сигнал подъема, и вся рота поднималась, одевалась и бежала в умывалку, где каждый юнкер мылся, начищался и приводил себя, форму и амуницию в надлежащий вид. Затем рота выстраивалась в зале для осмотра и утренней молитвы. Это был большой зал с колоннами, поддерживающими высокую крышу, увешанный досками, на которых золотыми иероглифами были вырезаны все возможные китайские мудрые изречения. С потолка свешивались деревянные вычурные люстры для свечей, зажигаемых во время богослужения.

В передней части, на особом возвышении, был сооружен алтарь, где совершались церковные службы. В противоположной стороне стояли ряды столов, а по стенам висели портреты покойных Государя Императора, Вел. Князя Николая Николаевича, схемы, чертежи, карты и т. д. Дальше помещалась китайская кумирня с громадным идолом Будды, но она на время пребывания школы была заколочена. По бокам в два яруса шли помещения трех взводов роты, офицерского собрания, цейхгаузы, канцелярия школы и другие помещения. На отдельном дворике помещались околоток и кухня. Осмотр юнкеров весьма тщательно производил дежурный офицер, после чего читалась молитва и рота садилась за столы для завтрака.