Текст книги "За Уральским Камнем"

Конец мая, начало июня – пожалуй, самый приятный период для путешествий по Сибири. Наступает лето, распустилась пышным цветом тайга. Все пропитано солнечными лучами и запахами. Мошка еще не беспокоит. В питании вновь свежая рыба и дичь. С хлебушком тоже проблем нет. Начался завоз на верхотурские склады. Да и само путешествие по воде не требует особых физических нагрузок и более безопасно. Лихой человек держится в стороне от водных путей, сейчас здесь многолюдно, торговые и воинские люди спешат по своим делам. Глядя на эту несуетливую деловитость и обстоятельность сибирской жизни, Шорин изумлялся:

«На Руси безвластие, бояре бороды друг другу рвут, народ переводят, а тут, в Сибири, порядок, деловитость, закон».

Вместе с Шориными из Сольвычегодска на Верхотурье следовал купец из Великого Устюга и промысловый человек из Нижнего Новгорода.

Дорожные знакомства легки и приятны. Людей сразу объединяют общие заботы, проблемы и неудобства, связанные с дорогой. Здесь сразу присутствует взаимопомощь и общий досуг. Разговоры текут легко и очень откровенны. Видимо, люди, считая встречу в пути случайной, относятся к попутчику как к случайному знакомому, а совместное проживание приводит к откровенным беседам, которые в обычных условиях не доверишь самым близким. Закончится дорога, случайный попутчик соберет свои вещи, скажет – прощай и навсегда исчезнет из твоей жизни. Именно это является причиной откровения и многого другого, что приводит к растерянности в дальнейшем при случайных встречах. Но эта растерянность в дальнейшем часто переходит в настоящую дружбу, так как людей теперь объединяют общие тайны.

Купец из Великого Устюга представился Петром Ушаковым. Это был крепкий детина, с обветренным лицом и мозолистыми руками. По всему было видно, что он сам не чурался работы и его руки перетаскали бессчетное число пудов груза. Но и сомневаться не приходилось, что эти руки махом переломают хребет тому, кто позарится на его добро или нанесет какой другой разор.

– Мы, Ушаковы, не первый год торговлю ладим в сибирских городишках. В этих делах люди не последние. На Верхотурье и Мангазее свои склады и амбары имеются, – хвастался купец. – Сейчас на Верхотурской верфи ладим два новых и три старых струга. Товару столько приготовили, что в Мангазею только за два хода доставить можно.

– А что за товар? – спросил Шорин.

– Товар известный, – осанился купец. – Есть и заморский: сукно, металл, пряности, украшения, а есть и наш из Великого Устюга: сермяжное и белое сукно, холст, кожа, промысловое снаряжение. Главное – не запоздать в Мангазею на начало торгов.

– Торг в Мангазее круглый год идет, опоздать трудно, – вставил Шорин.

– Так-то оно так, да не так, – засмеялся купец. – Сразу видно, что в купеческих делах не сведущ. Здесь надо угадать к окончанию сбора ясака. А он может тянуться до весенних оттепелей. Но если угадаешь, то достанутся тебе лучшие соболя, а за них и цена знамо выше, и спрос велик.

– Ну а как, иноземные купцы не обижают? – задал князь вопрос, чтобы перевести разговор в интересующее его русло.

– Как же! Раньше мягкую рухлядь без опаски везли в Архангельск. Торговаться с иноземцами не боялись. Ведь на своей земле стояли. А сейчас там швед командует. Воевода русские интересы не блюдет. Забыл ирод, кем на воеводство поставлен. Во всем слушается иноземцев. Так мы теперь пушные торги устраиваем у себя в Великом Устюге и у Строгановых в Соли Вычегодской. А на будущее собираемся мы, Ушаковы, в Сибирь перебраться. Скопим казну, в Тобольске на торгах пивной или банный откуп возьмем. А с таким доходным делом в гости-купцы недалеко, а то и головой таможенным можно стать, весьма хлебное место! – не на шутку размечтался купец.

Промысловый человек представился Исааком Ревякиным. То был сухощавый, подвижный, складно сложенный, совсем еще молодой парень. Один, неплохо одетый, он мало походил на промыслового человека.

– Жид, а в промысловые подался! Обычно ваш брат в лавке предпочитает сидеть или под закладные деньги давать, – грубовато, но вполне беззлобно заметил купец.

– У меня батя в Мангазее уже не первый год пушным промыслом занимается. Так я к нему покрученником еду. Везу с собой соболиную снасть, ружья с порохом и свинцом, топоры, толокна вдосталь. Просил еще собак прикупить по дороге, а то в Мангазее они весьма дороги, дороже коня на Устюжном торге, – произнес парень и засмеялся.

– Хороший вожак дороже коня! Это так, – согласился купец. – Слыхал я про твоего батю, удачливый промысловик! Давно хочу с ним познакомиться. Ты держись возле меня. Так ловчее будет. У меня на стругах тебе место найдется. Собак в Демьянском или Самаровском яме взять лучше. Сам не справишься, моя помощь понадобится. А ты по приезде с батей меня познакомишь. Слыхал я, нынче он на Енисей с ватагой пойдет?

– Это мне неведомо, – отвечал юноша, сразу показав смышленый ум. – А за помощь благодарствую, не откажусь.

– А в Нижнем Новгороде как дела идут? – спросил Шорин, которого деловые разговоры купца мало интересовали.

– Нижний Новгород кипит, народное ополчение собирает. Я все золото в земскую казну, старосте Кузьме Минину, сдал, а на остатки снаряжение взял. Ох достанется от бати, – вздохнул Исаак.

– А кто возглавит ополчение, не слыхал? – наконец услышав что-то интересное для себя, спросил Шорин.

– Слыхал! Говорят, просить будут князя Дмитрия Пожарского.

– Дмитрий Пожарский воевода добрый, воевать горазд. Если согласится, то шляхте и шведам конец, – облегченно вздохнул Шорин.

Так за разговорами бежали версты и дни. Менялись реки, проходили волоки. Наконец, река Тура. Она быстро превратилась из мелкой речушки в полноводную реку. Скоро город Верхотурье. От него начинается водный ход до самой златокипящей Мангазеи.

Ночь. Город Верхотурье совсем рядом. Слышали с вечера колокольный звон, доносившийся из Никольского монастыря. Анна попросилась ночевать на берегу, так как судовая обстановка ей наскучила. Когда все крепко спали, она тихо покинула шатер и пошла на крик ночной птицы. Крик, с завидной периодичностью, стал повторяться после захода солнца, но беспокойства у охраны не вызвал. Мало ли что за птица раскричалась, да и места здесь тихие. Давненько не видать вражеского племени. Светила луна, мерцали звезды. Ночь тихая, волнующая, пропитанная запахами. Анна двигалась по чуть заметной тропе, вдоль реки. Кусты цеплялись за одежду, иногда мягко хлестали по лицу, паутина, попадая на лицо, вызывала брезгливые ощущения. Но больше беспокоила мошка.

Снова раздался крик птицы. На этот раз совсем рядом, где-то у воды. Расступились кусты, и Анна оказалась на берегу. Птица молчала, княжна стояла у воды и ждала. Тихо. По воде стелется редкий утренний туман. Холодная луна вяло освещает реку и прибрежный кустарник. По телу княжны пробежала дрожь. Но она вызвана не ночной прохладой, а нервным возбуждением от риска и готовностью встретить опасность. Наверное, от подобных чувств у хищников вздрагивает кожа при виде врага или добычи.

Раздался плеск воды, по всему – от весел лодки. Человек явно был хорошим гребцом, но вся его сноровка и желание не шуметь, как он ни старался, не могли скрыть его работу. Вода, стекая с весел, радуясь возвращению, предательски шумела. Звук, обнаглев от стоящей тишины, усиливаясь, разносился далеко над водой. Показалась лодка, достаточно крупная, плоскодонная, сделанная из досок, хорошо просмоленных по швам и стыкам. Такие делают русские для перевозки поклажи по малым рекам. Человек увидел княжну, неподвижно стоящую на берегу, и направил к ней лодку. Лодка причалила. Нос устойчиво встал на песчаную береговую полосу. Человек молча, но расторопно, выскочил из лодки, помог Анне зайти на нее, с усилием оттолкнул от берега, запрыгнул в нее и уже без опаски погнал в сторону старицы, заросшей и незаметной с воды.

Пройдя сквозь камыши, лодка вышла на тихую просторную гладь старицы. Скоро показался стан кочевников. Пасутся разнузданные, но под седлом кони, готовые в любой момент сорваться и унестись в родную степь. На берегу одинокая белоснежная юрта. Костры не зажигают. Кругом охрана, остальные воины, завернувшись в шкуры, спят вповалку на земле. Караул встретил княжну и проводил в юрту.

Юрта обставлена по-походному, ничего лишнего, но официальность встречи и уважение выдержаны на должном уровне. Несколько лампад хорошо освещают все помещение. Масло источает приятный аромат, шкуры барсов застилают пол. Хан Алей в золоченых доспехах восседает, обложенный со всех сторон подушками. Он хорош! Резкие, восточные черты лица, глаза раскосые, но широко открытые. Чувствуется сила и ловкость в каждом его движении. Напротив приготовлено место для княжны Анны. Она сосчитала подушки, приготовленные для нее, их количество совпадало в точности с количеством подушек у хана Алея.

«Если у этого воина будет армия и хороший советник, он без труда захватит всю Великую степь. За потомком потрясателя вселенной пойдут все кочевые народы. Главное ему уничтожить противников, тоже рвущихся к власти», – подумала Анна, усаживаясь молча на свое место.

Разговор должен был начать хозяин на правах хана, воина, мужчины. Но он вдруг поймал себя на том, что впервые будет разговаривать с женщиной на равных, и как к ней обратиться, не знает. Красота Анны еще больше ввергла его в растерянность.

«Да этот степняк совсем дик, – подумала она. – Первое впечатление обманчиво. Больших дел от него не дождешься, но использовать будет легко».

– Я рада лицезреть и приветствовать хана Алея, потомка рода Джучи, сына самого Чингисхана, потрясателя вселенной. Вот мой тебе дар. Этот клинок когда-то принадлежал моему предку Амиру Тимуру. Он был в числе добычи, взятой в Индийском походе. Пусть он принесет тебе великие победы и славу.

Анна, в поклоне, положила саблю к ногам Алея. На самом деле она врала. Клинок был действительно индийского происхождения, и по всему, работы высокого мастера, но приобретен княжной нынче на Сольвычегодском базаре у заезжего арабского купца. Однако в данный момент это была не ложь, а дипломатический ход. Ведь без даров над ханом будет смеяться вся степь, а взять их сейчас негде.

Хан Алей окончательно смутился. Он даже вскочил на ноги, что противоречило всем законам восточной дипломатии. Шутка ли! Имя Амира Тимура до сих пор вызывает уважение и ужас по всем азиатским странам. Ведь именно его войска разгромили Золотую Орду и превратили ее в тлен, создавая единое государство ислама.

– Божественная! Мой меч принадлежит тебе! Скажи, что я должен делать? – страстно произнес хан Алей. И порывисто схватил Анну за руку, чем слегка напугал ее.

– Хан Алей, мне нужен твой меч. Не пройдет и месяца, как я подыму свой народ на борьбу с русскими. Я создам на севере свое царство, ты царство на юге. Мы будем дружны, как брат с сестрой. Сейчас ты должен повести свои орды на русские города. Сожги их посевы, угони скот и полон. Пройдись огнем по всей округе. Вымани русские дружины из городов в степь. А сам, не принимая сражения, растворись в Великой степи и жди от меня сообщения. Сам ничего не предпринимай, береги силы, – страстно произнесла Анна то ли просьбу, то ли приказ.

– Почему сестра?! – выдохнул Алей. – Ты будешь моей женой!

– Возможно, и так, но после того, как уничтожим русские города, – уклончиво ответила княжна.

– Хорошо! Не пройдет и месяца все русские дружины выйдут в степь. Я буду исполнять все твои указания! – запальчиво выкрикнул хан и привлек Анну к себе.

Теперь растерялась княжна. В юрте они были двоем, и насилие остановить было некому. Она слабо сопротивлялась, обдумывая свои действия, надеясь больше на случай. И действительно, закричали постовые, и вбежал десятник.

– Хан, русские хватились княжны. Ищут по воде и по берегу.

– На берегу остался след от лодки. Если его найдут, я не смогу оправдаться. Везите меня срочно обратно, – приказала десятнику Анна, чем удивила его до глубины души.

Хан Алей подтвердил указание, и Анна бегом бросилась к берегу, где в лодке ожидал ее тот же молчаливый человек. Приподняв платье, она ловко запрыгнула в лодку. Человек улыбнулся, ощерив рот. Анна заметила, что язык у него отрезан.

– Это хорошо! – отметила она. – Если застанут вместе, не сболтнет лишнего.

Крики слышны и на воде, и на суше. Анна снова пробирается сквозь кусты. Луна скрылась за облако, ночная мгла на короткое время закрыла все от глаз. Только отблески факелов давали ориентир. Княжна различила голос Шорина, что обрадовало ее и придало уверенности. Она тоже откликнулась. Василий и Анна были уже рядом.

– Аннушка, где ты была, что случилось? – тревожно воскликнул Шорин.

– Успокойся, княже! Все хорошо, – чуть позевывая, отвечала княжна. – Просто встала по нужде, а тут ночь такая чудесная, прогуляться захотелось и слегка заплутала. Не сердись, сам взгляни, правда, чудесная ночь?

Князь Шорин оглянулся вокруг. Ничего чудесного он не увидел, но чувство стыда охватило его.

«Княжна по интимному делу поднялась, а я, не разобравшись, шум поднял, ей сейчас, наверно, неудобно перед мужиками, вон стоят, таращатся», – подумал князь, а вслух произнес:

– Извини, дорогая! Я сильно испугался за тебя.

– Ничего, княже, – тихо и ласково произнесла Анна. – Пойдем, любимый, спать, до рассвета еще есть время.

Глава восьмая. Восстание

Август 1910 года. Город Тобольск.

Лето в разгаре, и стольный город Сибири Тобольск снова в тревогах. Нынче здесь на воеводстве сидит князь Иван Михайлович Катырев-Ростовский. В прошлом году он прибыл в Сибирь и быть ему на воеводстве еще долгие годы.

Сейчас, сидя в палатах, воевода изучает донесения из Великой степи, будь она неладна. Нынче хан Алей активен как никогда. Наскочит на город малой ратью, спалит посевы и заимки, порубит тех, кто не успел скрыться за стенами, и, не принимая боя, уйдет под другой город или в степи растворится.

Войско у Алея хоть и невелико, но состоит большим числом из ногайцев, а те отличные воины. Погромив Уфимский уезд, сожгли Кинырский городок, затем объявились под Тюменью. Но спасибо Господу, Тюменский воевода Семен Волынский вовремя был упрежден. Некто служилый, конный казак Гришка Пушников, сообщил о приближении орд, и тех отогнали. Хан Алей ушел в степь, теперь вот опять объявился. уже под Туринском. В Тарском уезде калмыки огнем прошлись. Если они соединятся, то Тюмени несдобровать, а то и на Тобольск орда может пойти.

Князь Иван Михайлович уже забрал из Верхотурья и Березова охочих людей, стрельцов и часть служилых казаков. Они сейчас в степи за Алеем гоняются.

– Сколько раз ловили царевичей, а затем царским указом отпускали, – рассуждал он. – Нынче, если словим Алея или кого другого из царевичей, велю сразу удавить, в Москву отправлять не буду, там сейчас не до них.

К воеводе впустили посыльного.

– Путилка Афанасьев, из Тары, – представился казак, – отписка тебе, воевода, от князя нашего Ивана Масальского.

Отписка гласила:

«Калмыки приходили под Тарский город войной, много коров и лошадей угнали, волость повоевали, десять человек побили. Отняли озера, где соль берем, варни пожгли. Самим не можно справиться с калмыками, воинских людей мало. Прошу тебя, воевода Иван Михайлович, вели охочих людей по городам собрать и воевать калмыков в Тарском уезде».

– Второй год соли из Тары не будет! – заохал воевода. – Совсем худо! Чем оклад на жалованье давать будем. В Тобольске соль уже закончилась, из Тюмени берем, а если и там соляные варни пожгут, что тогда? Служилый народ терпеливый, деньги могут подождать, а вот соль надобна. Запасов не сделать, да и промысла не будет.

То же время, недалеко от города Березова.

Торг на Мангазее нынче удался на славу. Купцов из Москвы не было, иноземцам тоже все ходы перекрыли, а мягкой рухляди вдоволь. Большой барыш достался поморским и усольским купцам. Весь товар из амбаров выгребли, но пушнину скупили всю. Редкая драная шкурка осталась у промышленных и самояди. Вот и купчина из Пустозерска, Степан Федотов, на славу торговлю справил и возвращается к себе домой. Мягкую рухлядь он продаст голландским или шведским купчишкам прямо у себя в Пустозерске. Вот только не продешевить! Торопиться не будет. Узнает цены на торгах в Сольвычегодске, а уже потом начнет торговаться. Копейки не упустит, знай наших. У иноземцев и так немалая выгода. Ехать никуда не требуется, риска никакого. Взял рухлядь – и сразу на корабль. Строил планы Степан, развалившись в ладье.

Северным ходом пойдет домой, через Уральский Камень, прямо к себе на Печору. Трудно было выправить дорожные документы, ведь запрет на северный ход имеется. Много подарков пришлось отвалить таможенному голове в Мангазее. Но купец все равно в выгоде. Дорога через Верхотурье гораздо длиннее, денег и времени уйдет куда больше. Березов уже рядом. Отметить документы, приобрести кое-какую справу, и вперед через камень. Спокойное течение мыслей у Степана прервал оклик одного из служак.

– Степан! Командуй к берегу, ладья прохудилась. Не дай бог, рухлядь подмочим.

– К берегу, привал! – заорал купец. Он хоть и спешил, но перспектива сушить меха не вдохновляла, да и размяться хотелось.

Охрана и служки принялись разгружать струг. Затем завалили ладью набок и в носовой части обнаружили повреждение. Разошлись доски, без пакли и смолы не обойтись. Смеркалось, пришлось отложить работы до утра. Каждый привычно занялся своим делом по устройству лагеря.

Не было ощущения тревоги, всеми владели думы о родном очаге и близких людях. А между тем сотни враждебных глаз наблюдали за ними. Весь день разведчики сопровождали их струг, чтобы не прозевать этого часа. И он настал – час смерти.

Со всех сторон засвистели стрелы. С близкого расстояния они глубоко впивались в незащищенные тела, не оставляя шансов выжить. Охрана среагировала сразу, дав залп из ружей, но врага это не остановило. Живые пытались добраться до оружия, но все было тщетно. На каждого насело по пять, а то и до десяти человек. Отбивались чем могли, но их судьба была решена. Один за другим падали русские на землю, сраженные стрелой или заколотые ножом. Последним пал Степан. До последнего вздоха он защищал свое добро. Он ни секунды не сомневался в своей победе. Великая досада и удивление отразились на его лице, когда, утыканный стрелами, он потерял возможность двигаться и, умирая, рухнул на землю.

Радость победителей, а это были кодские остяки, не знала границ. Трупы своих воинов, которых оказалось немало, предали огню, а над русскими устроили настоящую вакханалию.

Они, разрубив грудь, извлекли сердца русских и съели сырыми. Теперь они станут обладать их отвагой и силой. А вот счастливцы, которым достанется оружие или доспехи, станут еще и неуязвимыми. Но, на беду, русских было десять, а их несколько сотен. Все это вызвало бесконечные драки между воинами, что очень напоминало дележ добычи в волчьей стае, где есть закон, но это закон силы. Потом был пир, прямо на трупах поверженных врагов, где хвастовство друг перед другом превзошло все границы. В завершение праздника трупы насадили на сухие жерди, как шашлык, и пустили сплавом по реке. Пусть русские видят, что мы сделали с их братьями, и боятся, так как это скоро случится со всеми.

Город Березов. То же время.

Петр Черкасский готовился к отъезду. Срок его воеводства подошел к концу. Буквально в последние дни своего царствования Василий Шуйский успел подписать указ на его преемника, князя Степана Ивановича Волынского. Новый воевода принял дела и сразу понял, что в Москве это назначение виделось ему совсем по-другому. Этакий медвежий угол, где служилые томятся от безделья, в подчинении слабые, полудикие инородцы, но вот подарков великое множество. Все утверждали, что за два года воеводства в Сибири можно столько скопить мягкой рухляди, что на всю оставшуюся жизнь хватит.

Ожидания насчет подарков, надо сказать, оправдались с лихвой, но воеводство оказалось делом весьма хлопотным. Ясак собери, заготовку на зиму сделай, острог приведи в порядок, отписки, грамоты, указы со всех сторон сыпятся. А инородцы эти, самоядь, вогулы, остяки, дюже дикие и злые, хуже татар будут. Чуть слабину дашь, враз город спалят. Слухи одни тревожнее других. Сначала с ясаком тянули, а сейчас дошло до того, что служилых, которые за ясаком в Белогорье ушли, всех побили. Еще на Петров день рать в Тобольск ушла, по требованию тамошнего воеводы. В Березове и сотни казаков не осталось. Вот и думай, как быть?

Петр Черкасский действительно собрался в дорогу, но вот отъезд все откладывал. Дело в том, что князь Шорин перед отъездом в Обдор был какой-то странный. Совершенно один заявился он из Коды. Без провианта, поклажи, на старенькой долбленой лодке проделал он путь от Коды до Березова. На вопросы отмалчивался, заявил, что отбывает в Обдор.

– Тревожно становится в волости. Инородцы бунт затевают. Я в Обдорск срочно направляюсь. Усмирю самоядь, и сразу обратно в Березов. Часть обдорских казаков с собой приведу, – сообщил Шорин свои планы.

– А где Анна? – спросил старый воевода.

– Больна сильно! Боюсь, разум у нее помутился! – странно произнес Василий, затем добавил: – Присматривай, князь, за городскими инородцами строже, особливо за Азизой, что за детьми доглядывает, на душе тревожно.

Перед отъездом Шорин привел к нему своих сыновей и оставил на попечение Черкасскому.

– Ты, князь, крестным отцом им приходишься, пригляди за хлопцами. Пусть на глазах у тебя будут, пока меня нет. Вернусь, заберу всех в Обдор, – попросил он.

Вот и сидит Черкасский в Березове, не ведая почему. Страшную весть узнал он нынче. Хорошо что от своих соглядатаев. Велел молчать под страхом смерти. Донесли ему, что остяки, вогулы и самоядь объединились и готовы к бунту. Но это было и так хорошо известно. А вот что княжна Анна, супруга Шорина, венчанная в церкви, где он был посаженым отцом, предводитель всего восстания, чуть не убило князя. Он не мог в это поверить. Надежных людей послал он за Шориным. Тот, ведя подкрепление из Обдора, скоро должен прибыть в Березов. Осунулся князь, исхудал за последнее время. Сквозь слезы наблюдал он за малолетними Петрушей и Тимофеем. Те целыми днями носились по двору, шалили и без конца тормошили престарелого князя, а тот молился Святой Троице, чтобы образумили Анну и отвели от греха.