Текст книги "Энциклопедия жизни русского офицерства второй половины XIX века (по воспоминаниям генерала Л. К. Артамонова)"

Скоро пришло известие, что брат Максимилиан в составе своей артиллерийской бригады отправлен на фронт в пределы Азиатской Турции. Это известие очень взволновало нашу мать и, думаю, также и его невесту, с которой он был связан самой тесной дружбой с первого года поступления в Киевский кадетский корпус.

Этот год принес и мне лично чувствительную потерю: захворала, кажется, каким-то особым видом тифа самая младшая вдовы Елизаветы Яковлевны Чернушевич мой милый друг Юлия. Она прохворала неделю и умерла. Это было для меня большим горем. Она была немного старше меня: высокая, стройная, с одухотворенным лицом и прекрасными глазами, она сумела ко мне подойти. Мы всегда находили темы для разговоров и общие интересы и стали действительно настоящими друзьями, так как я питал к ней чистое братское чувство. Она была, несомненно, лучшей из всех членов семьи, любимицей своей матери и очень внешним обликом и характером напоминала нашу младшую сестру Наташу. С ее смертью интерес к посещению семьи Ч[ернушевич]ей для меня резко изменился, так как дядя Александр с женой никаких симпатий не внушали, а с другими членами я имел очень мало общего.

Занятия в корпусе шли успешно. Мы уже с головой погрузились в наши уроки, мечтая о скорейшем окончании в. гимназии и нашем дальнейшем будущем. Пролетели поэтому все зимние вакации, все большие праздники Р[ождества] Х[ристова] и Св. Пасхи. Подошло весеннее тепло, а с ним и начало экзаменов. Редко доходили до меня вести о брате Максимилиане; совершенно ничего наша семья не знала о брате Александре. Миша, уже второй год был в Михайловском артиллерийском училище. Младшие братья подтягивались в средние классы Немировской гимназии. Сестренка Наташа уже выучила грамоту, и ее предполагали поместить в м. Немирове в женскую прогимназию, соединив здесь трех младших членов семьи. По-видимому, там же, в Немирове мечтала зимний период проводить и мать с сестрой Катей. Брат Николай подумывал о переходе на службу в г. Киев. Я весь ушел в свои экзамены. Я, слава Богу, закончил полный курс среднего образования в военной гимназии, имея в среднем выводе по всем предметам около 11 баллов.

Все же не хватило мне вакансии для поступления сразу в Михайловское артиллерийское училище, о чем я мечтал: прислано было на корпус только две вакансии, и их заняли товарищи с более высокими отметками. Лагерь мы провели в усиленных занятиях с уклоном чисто военным. Все фронтовые учения производились теперь с ружьями; усердно упражнялись мы и на препятствиях военного городка. С усердием читали газеты, интересуясь всеми военными новостями. Съездить к родным не удалось, но брат Коля навестил меня перед отъездом в Петербург и снабдил деньгами на дорогу.

Перед самой отправкой опросили окончательно об избрании каждым из нас военного училища для продолжения дальнейшего образования. Я решил поступать во 2^е военное Константиновское училище (прежний когда-то Дворянский полк). В день отправки все мы устроили чисто товарищескую пирушку с вином; первый раз в жизни я выпил вина, и виноградного, притом столько, что делал разные глупости, в которых тогда не отдавал себе никакого отчета… На следующее утро мы сердечно простились с инспектором, нашими воспитателями и большей частью преподавателей, бывших в этот день в стенах корпуса.

Нас с нашим личным багажом отправили в Петербург на казенный счет в сопровождении офицера, представителя К[иевской] военной гимназии, со всеми нашими документами. Поезд отходил вечером. Были, конечно, на вокзале провожающие, или родные, или друзья со множеством горячих пожеланий нам здоровья, успехов и благополучия.

Мы, возбужденные и радостные, все же с грустным чувством покидали теперь наш милый Киев, где провели лучшие годы нашей юной жизни, не зная, что ждет нас теперь впереди. Директор при прощании с нами, несколько волнуясь, сказал немного: «Вы теперь не дети. Корпус дал вам все, что мог хорошее. Берегите себя и свою честь смолоду. Честно трудитесь и дальше над своим образованием; упорно добивайтесь в этом отношении самых существенных успехов, не растрачивая сил по пустякам, не отвлекаясь от главной вашей цели. Дай Бог вам полного успеха!»

Вот, собственно, суть его наставления. Ни в чем он нигде не подчеркнул, что он сделал для нас и как много мы ему во всем лично обязаны. Правду сказать, из всего административного и педагогического состава он был единственной личностью, расставание с которой глубоко меня взволновало. Я понимал, что едва ли в последующей жизни встречу когда-либо начальника и руководителя, к личности и советам которого я испытывал бы такое безграничное доверие и уважение. Мы горячими, искренними и сердечными криками ответили ему на его «прости».

Нам в поезде отвели целый вагон III класса, где мы все и разместились, воспитатели наши ехали в соседнем вагоне II класса в купе. У всех у нас на руках были свои собственные деньги; почти каждому на дорогу родные или друзья принесли корзинки или пакеты с продуктами и всякой снедью. Кое у кого оказалось и столовое вино. Мы шумели и весело беседовали в своем вагоне до глубокой ночи. Помню в пути только ст. Акуловку, где почему-то задержался наш поезд. Мы выходили поздно вечером здесь на перрон и гуляли, пока жандарм не попросил сесть в вагон и не так весело кричать. Все мы действительно были навеселе и дурачились по-детски. И замечание свое жандарм сделал очень добродушно, но настойчиво.

В столицу мы приехали днем. Природа по пути показалась нам после Украины зеленой очень для августа, когда желтеют уже все украинские поля и степи, но бедной и однообразной.

Столичный шум и грохот нас несколько озадачил, и мы первое время лишь жались друг к другу. На вокзале нас воспитатели распределили по училищам, куда мы отправились по два на каждом извозчике.

На Обуховском проспекте в огромном здании, когда-то выстроенном для Дворянского полка, с пушками у входа в парадный подъезд помещалось теперь Константиновское училище, куда я прибыл с товарищами; кажется, всего нас сюда было назначено 12 человек. Воспитатель был с нами.

Мы с вещами вошли в огромный вестибюль, двери которого широко открыл высокий, худощавый швейцар в совершенно красной ливрее с двуглавыми орлами, перевязью и булавой.

Наш воспитатель вошел в дежурную команду, познакомился с дежурным по училищу офицером: по списку он нас сдал ему, а тот принял всех назначенных в это заведение для дальнейшего нашего военного воспитания и образования. В дежурной комнате оказалось несколько ротных командиров и каких-то других должностных лиц. Наш список всех их заинтересовал, быстро пошел по рукам, и так же быстро вынесено было распределение наше по ротам.

Я был назначен в 4^ю роту (капитана Пороховщикова). Кроме нас были еще прибывшие из других корпусов. Всех, размеченных поротно, наши новые начальники в вестибюле соединили в группы, построили, перекликнули еще раз по списку и, предложив взять наши вещи, повели в свои роты по широкой и красивой лестнице в верхние этажи здания. Началась новая эра в нашей жизни.

Теперь своевременно подвести итог, что же я получил от Киевской военной гимназии за шесть лет пребывания там с 9/VIII 1870 г. по 9/VIII 1876 года как в отношении воспитания, так и образования.

1. В религиозном отношении: правильное понятие о Православной Христовой кафолической вере и некоторым уклоном исключительно в Божественное благоволение к самодержавному управлению нашей великой Родиной императором как помазанником Божиим.

Эту идею внедрили в наши умы и сердца, а мы просто, твердо и безапелляционно ее усвоили. Вторая по важности идея: «Нет выше подвига, как отдать жизнь свою за друзей своих, а именно за царя и Отечество и притом на войне, самоотверженно пренебрегая всякими опасностями и личными выгодами».

И эта идея прочно устроилась внутри нас, что потом доказали своей кровью и жизнью питомцы корпуса в последующих войнах: все стены нашей кадетской церкви покрыты мраморными досками со списками убиенных и умерших от ран. Внушили нам и исключительную важность религиозного воспитания для истинного воина, без чего у него не хватит сил физических и моральных перенести все тяжкие испытания, особенно, большой и длительной войны.

Внушили твердо необходимость доброхотно исполнять все обряды церковные и молитвы, которыми подтверждается высокое религиозное настроение. Внушили также и то, что «самое важное в будущем начальнике – быть честным и безупречным в исполнении своего долга перед царем и Отечеством; всегда во всем служить примером своим подчиненным, а особенно, в религиозном отношении, так как в тяжких боевых испытаниях, когда смерть витает с одинаковой яростью над всеми, тогда только религия единит сердца начальников и подчиненных и дает непостижимые силы переносить самые невероятные трудности и горести».

Ничего этого мы в наших родных, в огромном большинстве, семьях не слышали раньше и привитием всех этих идей обязаны исключительно воспитавшей нас военной гимназии.

2. В воспитательном отношении: с первых шагов поступления в корпус нам внушалось слепое повиновение поставленному над нами начальству; твердилось с резкостью о будущем долге пред царем и Отечеством; стены наших рекреационных зал были увешаны портретами героев этого долга, начиная с царей, знаменитых генералов и других чинов, и кончая подвигом рядового Архипа Осипова и ему подобных, до сестер милосердия в Крымскую войну 1854–1855 гг. включительно. Но все обращение начальства, особенно первые два года, не вызывало в наших сердцах беззаветного доверия к их словам, идущим часто вразрез с делом. Только с появлением во главе нашего корпуса незабвенного Павла Николаевича Юшенова мы не на словах, только, но главное, на всех его поступках поняли, что такое совесть, долг, честь, самоотверженность и глубоко добросовестное исполнение своих обязанностей, своего честного слова, своей присяги. От него мы приняли, а в наших головах и сердцах глубоко залегли основы истинной морали в личной и общественной жизни.

Этот драгоценный багаж мы получили из нашей военной гимназии прежде всего и по преимуществу от него или под его честным и мудрым руководством. Таких высоких, чистых и важных истин огромное большинство из нас не могло получить в наших коренных семьях, где забитые нуждой и жизненными невзгодами наши отцы, матери и др[угие] старшие руководители часто кривили в повседневной жизни душой и двурушничали, подрывая доверие к своим объяснениям и поучениям в просыпающихся умах подрастающих детей. Весьма же часто мы в семьях слышали, якобы церковное изречение (конечно, вздорное): «Ложь – конь во спасение».

3. В отношении образования: сформированная графом Милютиным из кадетского корпуса в военную гимназию школа (в 7 классов) по своей программе и объему преподаваемых предметов, а главное, по составу привлеченных к преподаванию лучших и хорошо оплачиваемых педагогов, сразу поднялась во всех отношениях и над классической гимназией (8 классов), и над реальным училищем (6 классов).

Вместо латинского языка наш Павел Николаевич Юшенов ввел (правда, на свой счет) английский. Все же программы, в смысле разумности и добросовестности преподавания, в Киевской военной гимназии были поставленных образцово, что подтвердила в отчете и особая комиссия военно-учебных заведений. Мы, киевляне, поэтому получили действительно превосходное полное среднее образование.

4. В физическом отношении. Ни в одном военном учебном заведении империи не было такой образцовой заботы о питомцах в санитарном, медицинском, продовольственном и физкультурном отношении, как в Киевской военной гимназии при директоре Павле Николаевиче Юшенове. При нем исчезли частые эпидемические заболевания, уносившие нередко немало жертв; дети под ежедневным строгим наблюдением врачей и при усиленном питании поправлялись даже от принесенных из дома серьезных полученных[наследственных] задатков. Правильная, строго урегулированная жизнь сочеталась с разумными физическими упражнениями; введение в жизнь обучение ремеслам и музыке, а также разумные развлечения в рекреационное время, наконец, проявлялась особая забота о недопущении переутомления детей, особенно, в переломном юношеском возрасте (увоз в театр во время экзаменов, экскурсии на юг летом и пр.) – все это в результате дало нам после 6-летнего учения и регулярной жизни здоровье, правильно воспитанные организмы, с ними и крепкую веру в свои силы для перенесения всех трудностей в дальнейших наших стремлениях к высшему образованию.

И мне хочется здесь, перескочив через пару месяцев жизни уже в другой обстановке и при совершенно иных условиях, сказать все, что еще осталось в моем сердце о нашем незабвенном директоре Павле Николаевиче Юшенове. Когда доставивший нас в училище офицер-воспитатель перед своим возвращением в г. Киев зашел еще раз к нам, чтобы захватить обратно все уже снятое с нас обмундирование военной гимназии, а также проститься с нами, мы просили его передать всем в нашей «alma mater» в Киеве, а главное, директору Павлу Николаевичу нашу сердечную благодарность за все, что было для нас сделано, за все чисто родительские о нас заботы.

Потекли новые для нас дни нашей жизни в училище, отодвинувшие постепенно в сторону все воспоминания о прошлом. Кажется, в начале марта месяца 1877 г. Мы получили из Киевской военной гимназии официальное извещение о смерти незабвенного нашего директора Павла Николаевича Юшенова; испросив разрешение своего начальства, мы вечером в училищной домовой церкви отслужили по нашем незабвенном отце-начальнике панихиду, на которую собрались не только питомцы б[ывшего] Киевского кадетского корпуса, но и все, кто знал или даже слышал об этом необыкновенном начальнике и человеке. Искренна и глубоко благоговейна к Богу была наша скромная, от всего благодарного юношеского сердца молитва за упокой этой поистине великой русской души!..

Павел Николаевич Юшенов был от природы грузен и склонен к полноте. Он страдал иногда одышкой. Зная хорошо свой организм, он регулярно каждый день ездил верхом в сопровождении берейтора, стараясь использовать свои поездки всегда с какими-либо определенными разумными целями. Как заботливый хозяин корпуса, он давно уже решил восстановить все беспорядочно вырубленные и запущенные участки владений вверенного ему учреждения. Пригласив для этой цели ученого лесовода, он повел это дело по плану, настойчиво и с большим успехом. Объезд всех таких участков верхом был поэтому тоже для него делом серьезным: он внимательно следил за правильностью хода посадки и роста деревьев. В этой последней экскурсии его сопровождали, кроме берейтора, еще кто-то из хозяйственных чинов администрации корпуса, а также и рабочие.

Уже оканчивая объезд, он обеспокоился видом некоторых посадок на захудалом и запущенном пустыре, плохо, по-видимому, перезимовавших. «Как вы думаете, оживут ли весною эти березки?» – спросил Павел Николаевич, круто повернувшись в седле к своему спутнику… Не успел тот ему ответить, как увидел, что грузная фигура директора стала валиться с коня… Бросились на помощь и поддержали падающего, но он уже был мертв: моментальный разрыв сердца… Такова приблизительно картина его последних минут жизни, переданная очевидцами.

Известие о смерти директора Павла Николаевича Юшенова с быстротой молнии облетело не только Киев, но и весь край, посылавший своих детей на воспитание в Киевскую военную гимназию.

На похоронах этого необыкновенного человека присутствовали такие массы народа, что подобного собрания верующих и пожелавших отдать усопшему последний долг не запомнили самые старые скептики-киевские старожилы. Очень много явилось отовсюду приезжих, которые сообщили со слезами, чем они обязаны почившему. Вот когда открылось все, что было до сих пор тайной. Так, например, обнаружилось, что исключенные Павлом Николаевичем в самом начале его управления 60 кадет отнюдь не были выброшены на улицу: он всех их устроил в разные учебные или технические школы на свой счет и аккуратно следил за их дальнейшей судьбой. Кроме того, через доверенных лиц ознакомившись с тяжким положением многих семей, к которым принадлежали выключенные из корпуса, он тайно (от неизвестного) поддерживал их единовременными или месячными пособиями; имеющим же права помогал устроиться на казенный счет других своих сыновей и дочерей. Следя зорко за всеми питомцами управляемого корпуса, директор через воспитателей, обязанных прочитывать письма от родителей к воспитанникам, узнавал о семейных несчастьях или каких-либо бедствиях в семьях своих питомцев, и опять-таки помощь от неизвестного выручала бедствующих неожиданно, иногда в самую трагическую минуту.

С такой же отеческой заботой относился он ко всем служащим и рабочим корпуса, а также отвечал на многочисленные к нему просьбы нуждающихся и обремененных[39]39
  Евангельская цитата: «Приидите ко мне, все труждающиеся и обремененные, и аз упокою вы» (Мф. 11:28).


[Закрыть] всякого звания и положения, старательно уклоняясь в своей деятельности от характера или вида «благодетеля» или «благотворительной конторы», где выдают попрошайке все, что тот назойливо попросит. Всякая же помощь и поддержка, строго проверенная, отличалась большой обдуманностью и целесообразностью, отнюдь не заключаясь только в денежной подачке. Так же точно, как и пользовавшиеся его благотворительностью совершенно не принадлежали к какому-либо одному, да еще привилегированному классу людей. Вот почему на его похоронах было такое колоссальное количество людей разного положения в обществе: и знатных, и простых, и богатых, и совершенных бедняков.

Но растрогало всех присутствие на этом печальном прощании с незабвенным начальником, воспитателем, отцом и человеком множества детей обоего пола… Кто внушил детским сердцам, кого хоронят, неизвестно, но думаю, что нечто, не укладывающееся в обыкновенные рамки человеческого ума и рассуждений, подсказало подрастающему поколению, какое уходило от него навсегда великое, чуткое и любящее детей русское сердце…

Вечная и благодарная память тебе, наш великий воспитатель, наставник и друг, незабвенный Павел Николаевич Юшенов. Да будет тебе, по украинскому старинному обычаю, земля пухом! Царство тебе Небесное! Прими и от меня в этих искренних строках дань глубочайшей сердечной благодарности за все, чем я обязан тебе в моем воспитании и образовании.

Глава III
Обучение во 2^м военном Константиновском училище (1876–1878 гг.)

Выбор мною училища не был простой случайностью. Я мечтал получить такое образование, какое получил и наш директор П.Н. Юшенов, а потому поступать в Михайловское артиллерийское училище и быть ученым артиллеристом. За недостатком вакансий я предпочел идти во 2^е военное Константиновское училище, а не в другое, потому что, по рассказам старших, в этом заведении было лучше поставлено преподавание всех учебных предметов, а кроме того, лишь в это училище поступали желающие не только из военных гимназий, но также и окончившие курс классических и реальных гимназий; в это же училище устремлялись и лица с высшим образованием, желавшие отбыть только что введенную общую воинскую повинность не в рядах армии, а при лучших условиях. Да и само училище, по преемству от Дворянского полка, имело старые боевые и симпатичные традиции, без утрированного немецкого солдафонства, каким славилось 1-е военное Павловское училище. По традиции, большинство питомцев из г. Киева направлялось в Константиновское училище.

К моменту вступления в это училище мне исполнилось около 17½ лет. В день нашего прибытия в это учреждение, после выполнения формальностей по приему нас в вестибюле, мы, новички, назначенные в 410 роту, поднялись за своим ротным командиром во второй этаж, прошли по длинному асфальтовому коридору некоторое расстояние, вошли через застекленную наполовину перегородку с надписью наверху «IV^я рота» в другую половину коридора и, подойдя к двери с надписью «Цейхгауз IV роты», мы остановились. Здесь, по указанию командира роты, мы переоделись во все обмундирование училища, а все наше снятое аккуратно сложили, перевязали и сдали в цейхгауз каптенармусу. Наши чемоданчики ротный командир осмотрел и, не найдя ничего запрещенного, разрешил взять с собою.

Мы прошли отсюда с ним в наш дортуар, состоящий из четырех комнат (каждая на один взвод). Нас встретил с рапортом командиру роты дежурный старшего курса. Затем последовало размещение нас по взводам. Каждый взвод, таким образом, состоял из юнкеров двух курсов: старшего (второгодников) и младшего – из вновь поступивших. Начальником взвода был старший портупей-юнкер (с тремя белыми поперечными нашивками на погонах), а ему в помощь – отделенные начальники – младшие портупей-юнкеры (две поперечных нашивки на погонах) и ефрейторы (одна нашивка). Ответственный хозяин в роте, старший над всеми нами – фельдфебель, – обыкновенно избиравшийся из самых лучших и достойных во всех отношениях юнкеров, носил на погонах одну широкую золотую нашивку, а через плечо – специальную шашку с серебряным офицерским темляком; такие же темляки носили старшие и младшие портупей-юнкера на своих тесаках. Все же остальные учащиеся, носившие звание юнкеров, были одеты одинаково, имея погоны, обвитые тонким золотым галуном с трафаретной буквой «К» с короной. Все младшие юнкера, т. е. первого года пребывания, считались военнослужащими рядового звания; с переходом же на старший курс – унтер-офицерского звания.

Ротный командир спокойно, но строго и внушительно объяснил нам, что мы должны во всем повиноваться нашим начальствующим в роте: фельдфебелю, взводным и отделенным, и без разрешения этих своих непосредственных начальников никуда не отлучаться из помещения своей роты, строго соблюдая все требования порядка и дисциплины. Нам предстоит в течение трех месяцев пройти курс обучения воинскому строю и всем знаниям, обязательным для новобранцев армии, а затем уже нас приведут под знаменами нашего училища к присяге на службу царю и Отечеству. Делом нашей подготовки займутся наши взводные, отделенные или специально назначенные обучающие из старшего курса.

Мы выслушали все наставления внимательно, а затем, по указанию наших старших, заняли свои места в дортуарах. По внешности, все как будто напоминало дорогой наш Киевский корпус, но, начиная со здания, всей внутренней обстановки и всех новых для нас людей, все носило строго казенный, сухой, официальный характер, лишенный всякой внутренней теплоты и участи к прибывшим. И люди, и вещи, и самые здания как бы говорили: забудьте все прошлое; теперь вы наши подчиненные, слепые и безответные исполнители всех наших требований; о том, что ждет каждого из вас за малейшее нарушение устава и наших требований вы прочитаете на стенных плакатах, где указаны шкалы наказаний, неизбежных и неумолимых. И действительно, такие плакаты с расписанием занятий, очередей дежурств и шкалы наказаний бросались прежде всего в глаза и в коридорах, и в дортуарах. Каждому из нас была указана и сдана отделенным начальником железная кровать с постельными принадлежностями; на каждые две кровати – шкафик с полками и двумя выдвижными ящиками. Все вещи, собственные и казенные, надо было аккуратно сложить туда, а свой чемодан сдать в цейхгауз на хранение. Все ценные вещи можно было тоже сдать на хранение с ведома своего младшего взводного офицера и по списку. Разрешалось на руках иметь часы и карманные деньги.

Мы заняли свои места, устроились и скромно познакомились со своими снедями. Скоро раздался сигнал к обеду. Фельдфебель громко крикнул: «Стройся». Все помчались в коридор, где повзводно стали фронтом развернутой роты. Фельдфебель быстро прошел по фронту и отсчитал на каждый стол определенное число обедающих рядов, а затем приказал дежурному портупей-юнкеру вести роту к обеду. Наши столовые оказались в превосходных, светлых, сводчатых помещениях с асфальтовыми полами и выбеленными клеевой краской стенами. Перед обедом по общему сигналу пропели во всех столовых училища молитву, а затем по сигналу же все сели обедать.

В зимних помещениях каждому ставился прибор из 2-х фаянсовых тарелок, ложки, ножа и вилки. Столы чистые, черные, без скатертей. Хлеб с лотка. Горячее жидкое первое блюдо подавалось два или три раза, сколько спрашивали; второе – порционно каждому. Обед был прост, хорошо приготовлен и сытный; хлеб и квас отличные. За приготовлением и правильной раздачей пищи следят специальные дежурные по кухне от каждой роты. В воскресенье и праздничные дни давалось третье блюдо.

По возвращении с обеда, нас повели гулять в пределах дворового владения училища: между зданиями имелся большой двор и небольшой отдельный садик с высоким каменным и глухим забором со стороны двух улиц. Здесь мы и кружились все время, знакомясь и разговаривая; некоторые играли в мяч и кегли, катались на гигантских шагах или взапуски бегали.

Первые три месяца, по правилам училища, в городской отпуск новичков не отпускали; старший курс с разрешения своего ротного командира и с билетами от него с обязательной явкой перед уходом и при возвращении дежурному офицеру училища отпускали даже до «поздних часов», т. е. до 11 ч. ночи, когда все обязаны быть в стенах учреждения. Только для совершенно благонадежных юнкеров младшего класса, но уже после принятия присяги и поверки их воинского образования допускалась такая же льгота.

В училище при столовых был открыт частным антрепренером (с разрешения и по контракту с начальством) буфет, в котором можно было юнкерам за строго определенную плату получить чай, хлеб, кофе, молоко, пирожные, сухари и булки. Это было большое удобство, и после обеда мы торопились к буфету, нарасхват поедая пирожные с горячим чаем или кофе. Для такого расхода, к сожалению, не у всех бывали деньги. Но за взаимное угощение и одолжение довольно сносно регулировали этот вопрос.

Во дворе, при выходе на гулянье, нас поджидала шеренга «шакалов» – это спекулянты-торговцы со своими корзинками или тележками-ларьками, открывавшие торговлю своим, часто залежалым и третьесортным товаром. У них можно было получить бутерброды с ветчиной, колбасой, всякие фрукты, шоколад, всякие пряники, сладости и коробки конфет и что-либо по специальному заказу. Продажа эта считалась разрешенной, но под строгим контролем назначенных для того чинов хозяйственной части училища. Спекулянты занимались своим делом из года в год, знали всех и вся, а главное, все способы обхода самых строгих блюстителей порядка. И люди эти были для многих из нас искусителями и тяжким злом. Зная прекрасно все порядки и строгости училища, а также требования начальства производить торговлю по таксе и на наличные деньги, нахалы смело предлагали каждому новичку полный кредит. При массовом физическом движении в течение дня и нашем возрасте училищной пищи было недостаточно. Много юношей соблазнялись кредитом, забирая все съестное и сладкое по книжке.

К концу месяца набегала крупная сумма, которую спекулянт великодушно соглашался «подождать», перенеся на следующий месяц этот долг общей цифрой, но включая в него 20 % за ожидание. И так разрастался долг, как снежный ком, с каждым месяцем. Если же часть его и погашалась уплатой наличными, то почти неизбежно нарастала снова. К концу года обыкновенно спекулянт, отойдя в сторонку с зарвавшимся клиентом, просил его чуть не со слезами «не обижать, а заплатить». Когда ему припертый к стене клиент представлял свои резоны еще подождать, такой «шакал», как бы с отчаяния, доставал из бокового кармана вексельную бумагу (соответственной долгу стоимости) и просил подписать на сумму долга вексель, обещая в таком случае продолжать затем давать в кредит все потребное и на следующий год. Обыкновенно, клиент соглашался. В результате всех этих манипуляций к выходу из училища долг у некоторых слабых лиц достигал двухсот и более рублей, а у многих, во всяком случае, крупных десятков[рублей]. Деньги эти уплачивались спекулянту обязательно, притом у неимущих из сумм, отпускаемых казной на обмундировку и проезд до места офицерской службы. Очень редко спекулянт терял в своих расчетах. У него были в руках векселя, и он грозил предъявлением их в воинскую часть серьезно скомпрометировать молодого офицера на первых шагах его службы. Этого все опасались, напрягая всякие возможности, лишь бы отделаться от такой угрозы. Среди таких «шакалов» славился «Гришка», наживший на юнкерских бутербродах два больших каменных дома в столице.

Начальство училища об этом знало. Для уничтожения этого зла и допущен был в стенах училища в тупике одного из коридоров среднего этажа буфет частный (очень почтенной дамы Анны Ивановны), который усердно посещался нами. Но… буфет работал только в середине дня, от завтрака (в 12 ч. дня) до обеда (в 4 ч. дня), безусловно на наличные деньги, хотя и по очень низкой цене за все; утром же и вечером, когда очень в нем велика была нужда, он не открывался. Терпеливые и пронырливые «шакалы» дежурили у всех входов и выходов из училища почти во все часы дня и до поздней ночи; у них можно было получить все, до водки включительно. Словом, это было наше домашнее зло, с которым надо было серьезнее считаться начальству, но оно в такие мелочи нашей жизни не входило.

Скоро мы, особенно киевляне, почувствовали, что нас охватывает атмосфера жесткого, сухого формализма, слепое преклонение перед авторитетом начальства и строгое, неуклонное китайское правило «чин чина почитай». До наших же душ и чувств никому никакого дела не было. Высшим над нами в училище начальником был в это время генерал-майор Рот, сын известного времен николаевских генерала Рота[40]40
  Очевидно это Логгин Осипович Рот (1780–1851) – генерал от инфантерии, генерал-адъютант. Генерал Рот не пользовался любовью и уважением подчиненных. Человек сухой, формалист, в высшей степени придирчивый даже в мелочах; жестокость его по отношению к подчиненным нашла себе отражение даже в беллетристике.


[Закрыть]. Это был высокий, сухопарый русский немец, хороший служака, любивший дисциплину и муштру. Во главе училища, составлявшего в строевом отношении отдельный батальон из четырех рот, стоял командир батальона гвардии полковник Д. (на правах командира полка), тоже немец, очень требовательный в службе, сухой формалист. Каждую роту возглавлял гвардии капитан, являясь во всех отношениях ответственным за нас начальником; ему в помощь назначались четыре офицера (числившихся по гвардии), по одному на каждый взвод роты – это и были наши ближайшие офицерского ранга начальники, выше всех наших юнкерских властей. Учебная часть составлялась из ученых академиков: инспектора классов училища, его помощника, канцелярия, а затем целая плеяда преподавателей по всем предметам весьма обширной программы.

Научные предметы делились на две группы: 1) чисто образовательные – история Православной церкви (настоятель училищного храма о. Середонин[41]41
  Михаил Ильич Середонин р-1898) – священник, протоиерей; в 1866–1888 гг. служил в церкви Обновления храма Воскресения Христова при 2-м военном Константиновском училище.


[Закрыть]), русская литература, новейшая русская история, статистика, все отделы математики (т. е. приложения к алгебре, геометрии, тригонометрии и сферической тригонометрии), космография, геология, французский и немецкий языки; 2) чисто военные – геодезия с топографией, тактика, военная история, законоведение и военное хозяйство, полевая съемка.