Текст книги "Разведывательная деятельность офицеров российского Генерального штаба на восточных окраинах империи во второй половине XIX века (по воспоминаниям генерала Л. К. Артамонова)"

Глава III
Секретная командировка в Турцию в 1888 г

В отделе г[енерал]-л[ейтенанта] Зеленого я усердно продолжал знакомиться с прежними работами наших офицеров Генерального штаба о соседних с нами приграничных районах Турции и Ирана. Между тем, по полученным из Эрзерума секретным донесениям, турки серьезно занялись укреплением Деве-Бойнинского хребта, прикрывавшего кр[епости] Эрзерум, и для руководства всеми работами пригласили английского военного инженера полковника Ляйярда. Работы эти шли усиленным темпом с весны и все лето, причем доступ к ним строго охранялся даже от местных жителей.

Г[енерал]-л[ейтенант] Зеленый и начальник штаба военного] округа г[енерал]-л[ейтенант] Троцкий были сильно заинтригованы в характере и цели этих оборонительных работ, которые производились, по слухам, на левом фланге всей обширной Деве-Бойнинской позиции. На запрос об этом нашего генерального консула (старого офицера Генерального штаба) о состоянии и месте работ был получен туманный ответ о крайней трудности и опасности для него совершить под каким бы то ни было предлогом поездку в этот горный район, который в ноябре уже покрывается снегом, а горные тропы становятся недоступными. Решено было поэтому в эту поездку направить кого-либо из офицеров Генерального штаба из Тифлиса или войсковых штабов приграничной полосы. Выбор г[енерал]-л[ейтенанта] Зеленого пал на меня, о чем он и доложил г[енерал]-л[ейтенанту] Троцкому.

Приглашенный в кабинет начальника штаба военного округа, я выслушал от него общее положение дел наших в приграничной с Турцией полосе, странной озабоченности турок о подступах от нашей границе к кр[епости] Эрзеруму и о больших работах военного характера, производящихся там в течение всего строительного сезона 1888 г. под руководством английских военных инженеров.

– Нам крайне важно выяснить степень проходимости путей по приграничной горной полосе от линии с.с. Казаурган – Ольты к крепости] Эрзерум и состояние левого фланга Деве-Бойнинской позиции. Проверить справедливость слуха о постройке на самом левом фланге этого хребта долговременного укрепления «Кара-кебек». Эту задачу я возлагаю на вас, как на офицера, совместившего в себе знание военного инженера и Генерального штаба. Г[енерал]-л[ейтенант] фон Шак превосходно вас аттестовал как усердного и знающего работника, вполне подготовленного к самостоятельной ответственной деятельности; то же говорит о вас и г[енерал]-л[ейтенант] Зеленый. У него вы получите все дальнейшие указания. Желаю вам полного успеха! – сказал в заключение начальник штаба, подав мне руку.

Я вышел в сильном радостном настроении. Наконец осуществляется моя мечта, и я начну самостоятельно работать в такой интересной и важной области знания, крайне важного для обороны государства.

Из дальнейшего разговора с г[енерал]-л[ейтенантом] Зеленым выяснилось, что самой поездке должна предшествовать еще очень серьезная подготовка. Мне нужно усвоить разговорный татарский язык (азербайджанское наречие); основательно ознакомиться по имеющимся материалам с тем, что уже в этом районе сделано раньше; сшить себе туземный костюм и выучиться его правильно и красиво носить; избрать себе какую-либо специальность, под покровом которой тщательно спрятать истинную цель моей поездки и самые работы. Мне предложили этим заняться безотлагательно.

Александр Семёнович Зеленый

Уроки татарского языка (устные и письменные) мне ежедневно давал наш штабной переводчик, родом елисаветпольский татарин. Избрал я себе специальностью врачевство и ежедневно ходил в военный госпиталь брать уроки перевязки ран, уходу за больными, знакомства с распознаванием болезней и подачей первой помощи; знакомства с наиболее ходкими медикаментами и их употреблением. Наконец, в отделе генерал]-л[ейтенанта] Зеленого я основательно познакомился с тем, что уже сделано и с характером района моих исследований. Для предстоящих работ я приобрел, а частью получил из штаба округа все необходимые инструменты.

Работы мои по всем направлениям продвигались успешно, и я даже рискнул сшить себе туземный аджарский костюм, который дома учился надевать, особенно, повязывать на голову чалму. Уроки татарского языка шли успешно и устные, и письменные. Я составил себе план и примерный маршрут моего движения и тщательно изучил существующие в штабе военного округа карты нашего приграничного района.

Наступил уже ноябрь месяц, и надо было торопиться с разведкой, иначе большие снега в горах сделали бы движение совершенно невозможным. В этом районе уже во второй половине августа бывают сильные утренники, и все становится белым до восхода солнца, а снег идет обильно в октябре.

Штаб военного округа снабдил меня официальным паспортом на имя «Константина-оглы, хаким-эфенди, едущего по делам в русское консульство в г. Эрзеруме». Этот паспорт был выправлен в турецком генеральном консульстве в Тифлисе. Но мне приказано было соблюдать величайшую осторожность и никому его здесь не показывать, а выехать из Тифлиса совершенно незаметным образом. В военном госпитале врачи, не зная для какой именно цели, приготовили мне запас особо ходких лекарств и перевязочные материалы, с точным указанием, при каких болезнях и в каких дозах лекарства употреблять. Штаб округа уведомил шифром карского военного губернатора генерал-майора Томича[24]24
  Петр Иванович Томич (1838–1911) – генерал-лейтенант, военный губернатор Карской области.


[Закрыть], что для сопровождения меня до крепости] Эрзерума необходимо назначить вполне благонадежного переводчика турецкого языка и двух чапаров[25]25
  Чапар – с аварского – гонец, нарочный; здесь, очевидно, употреблено в смысле «телохранитель».


[Закрыть], обеспечив их верность. Люди эти должны быть высланы на государственную границу к пограничному пропускному посту Караурган и явиться здесь начальнику пограничного отряда подполковнику Лукомскому, который укажет им, кого и куда сопровождать. Как генералу Томичу, так и Лукомскому в пакетах на их имя сообщалось, что ввиду особой важности командировки, все, что ее касается, составляет строгий государственный секрет.

За неделю до отъезда я никуда не показывался и обедал дома. О моей секретной командировке знали только начальник штаба военного округа, г[енерал]-л[ейтенант] Зеленый и его делопроизводитель капитан Горох. Все мои знакомые и сослуживцы знали, что после тяжелого лагерного сбора я собирался уехать в отпуск к своим родным в Россию.

За три дня до отъезда я выходил из дома только по вечерам и притом переодетый в туземный костюм, стараясь не обращать на себя внимание хозяйки квартиры. Теперь мне предстояло выехать незаметно из Тифлиса. За последний месяц (по отъезде царской семьи) я совсем не брился, и у меня отросли бакенбарды и бородка.

В день отъезда я предупредил хозяйку, что, вероятно, ночью с поездом уеду в отпуск к своему отцу в Киевскую губернию.

Все, мне нужное в жизни, было давно уже тщательно упаковано и вмещено в хурджимы (кавказский восточный чемодан из двух ковровых мешков). В день отъезда я из дома никуда не выходил. Мне надо было сесть в поезд, идущий из Тифлиса в 11 ч. ночи и доехать на нем до станции Акстафа. Отсюда на почтовых я должен был доехать до кр[епости] Карс, явиться там военному губернатору г[енерал]-м[айору] Томичу и лично вручить совершенно] секретный пакет. Дальнейший план действий зависел отчасти от военного губернатора.

Из дома в 10 ч. вечера, оставив на письменно столе записку об отъезде в отпуск, я вышел незаметно, неся на плече свои хурджимы. Найдя извозчика, я доехал до вокзала, расплатился и пошел брать билет, став с вещами в очередь.

Билет я взял II класса, и это была первая моя ошибка. До отхода поезда на перрон не пускали. Зал III класса был переполнен туземцами, солдатами, а вообще, пассажирами из простонародья. Меня инстинктивно потянуло в зал I класса. Но едва я вошел в дверь, как за мой ворот меня схватили руки огромного жандарма, дежурившего у дверей, и увлекли назад из залы.

– Куда лезешь, азиатская образина! – громко сказал жандарм, сопровождая свои слова внушительным толчком в спину. – Это место не для вашего брата!

Мне было больно, отчасти обидно, но в то же время я был удовлетворен, так как мое инкогнито оказалось хорошо маскированным. Я скромно устроился в III классе и дождался звонка. Выбравшись из толпы, я пробрался к вагону II класса и забрался в самый угол, стараясь не обращать на себя внимания.

Вагон наполовину только был наполнен пассажирами. Мимо меня прошли и уселись рядом два офицера из 39^й дивизии, бывшие со мною в лагере у ст. Михайловской. Я старался глядеть все время в окно. Поезд тронулся. Скоро прошел обер-кондуктор, проверяя билеты. Вероятно, в это время офицеры увидели меня в лицо. Я тоже в одном из них узнал полкового адъютанта, который часто бывал у меня по делам.

Грохот и шум движущегося поезда заглушил все разговоры. Но вот на одной из довольно длительных остановок, полагая, что я сплю, адъютант полка сказал товарищу:

– Поразительно напоминает мне этот туземец нашего начальника штаба в лагере к станции Михайловской. Только тот худее и бритый.

Я испугался и притворился спящим. Другой офицер внимательно посмотрел в мою сторону, ответил товарищу:

– Какой вздор! Просто тебе так показалось. Обыкновенная азиатская рожа, да еще по-свински забралась во II класс и разлеглась, заняв всю скамью.

Разговор у них принял другой характер, и обо мне они больше не говорили. Поздно ночью мы прибыли в Акстафу и здесь вышли. Я сейчас же пошел на почтовую станцию хлопотать себе о почтовых лошадях. Молодой начальник станции, взяв мою подорожную, повертел ее в руках и бросил небрежно, сказав:

– Много вас тут, азиатской шушеры, шляется. Нет для вас лошадей. Видишь, какой ворох подорожных – это гг. офицеры возвращаются по своим полкам. Надо прежде всего их удовлетворить.

Я взял свою подорожную и вышел с печалью, так как предстояло просидеть в Акстафе совершенно неопределенное время. Но вот к почтовой станции подошли еще две фигуры; в них я узнал офицеров из нашего вагона. Адъютант дружески за руку поздоровался с начальником конторы, и они по-приятельски о чем-то поговорили. Адъютант, выходя из конторы, сказал:

– Так, значит, через два часа, Иван Антонович, лошади будут?!

– Да, да, – крикнул ему в ответ начальник конторы.

Когда офицеры проходили мимо меня, я, придавая своему говору туземный акцент, сказал одному из них:

– Гаспадин адъютант! Пазвольте маленький дела вам лично далажить!

– Что тебе от меня надо? – спросил, подходя ко мне адъютант.

– Я вас лично знаю и имею один маленький дело, – сказал я настойчиво. – Дело вам лично далажить, – повторил я настойчиво, что заставило адъютанта насторожиться, и мы с адъютантом отошли дальше от его товарища. Резко изменив тон, я тихо сказал адъютанту:

– Вы не ошиблись. Я тот, кого вы знали по лагерю. Выполняю секретнейшее государственное важнейшее поручение и прошу вашей помощи в настоящую минуту. Довезите меня до Карса как вашего спутника. Дорогой узнаете, в чем дело. Не обнаруживайте, что меня узнали и ни слова вашему товарищу.

Адъютант серьезно выслушал меня и тихо сказал:

– Будет исполнено. Ждите меня здесь, господин капитан, – и поспешил присоединиться к своему товарищу.

– Что тебе говорила эта азиатская рожа? – спросил товарищ.

– Да все полковые хозяйственные поставки. Но это дело меня не касается. Пусть обращается к заведующему хозяйством в полку. Мое дело строевая часть, – и они прошли в железнодорожный станционный буфет.

Я терпеливо ждал больше 1½ часов. Наконец, поспешно подошел ко мне адъютант, извиняясь, что так замешкался.

– Насилу удалось отделаться от товарища и пристроить его к другому проезжающему. Теперь я в вашем полном распоряжении, – сказал он.

Я крепко пожал ему руку, напоминая еще раз, чтобы он подсадил меня к себе в тройку, не обнаруживая во мне офицера, а трактуя того, каким я кажусь по костюму.

Когда тройка была подана к балкону почтовой конторы, и адъютант уже садился в нее, я ожидал поодаль.

– А где же ваш спутник? – спросил адъютанта начальник конторы.

– Подберу его на дороге, он меня ждет, – был ответ, и начальник конторы, простившись, поторопился уйти.

Тройка остановилась около меня, и адъютант помог мне сесть в перекладную с моими хурджимами. Мы ехали всю ночь, а утром рано адъютант подвез меня на почтовых к дому губернатора, вошел со мною в его переднюю и сказал дежурному жандарму, что я прибыл с секретным пакетом из Тифлиса и должен лично вручить его самому губернатору.

Положение на границе было тогда тревожное, и жандарм немедленно доложил о моем приезде. Скоро вышел ко мне заспанный генерал Томич в наскоро одетом сюртуке. Он очень удивился, увидев туземца, так рано его обеспокоившего.

– Чего тебе надо? – сухо спросил он меня.

– Личный бамага тебе ест, – сказал я при жандарме с туземным акцентом.

Генерал Томич махнул рукой, и жандарм вышел. Я вытащил из-за пазухи секретный пакет и, подавая, тихо сказал:

– Я капитан Артамонов, о котором вам телеграфировали.

Томич вскрыл пакет, прочитал его и кивком головы пригласил меня в свой кабинет. Заперев за мною дверь на ключ, он крепко пожал мне руку и сказал:

– Людей для вас я уже послал на границу подполковнику Лукомскому в Караурган. Это надежные туземные милиционеры, а на всякий случай семьи их останутся заложниками. Я был бы рад вас пригласить на обед, но опасаюсь расстроить ваше инкогнито. Здесь турецкий консул зорко следит за всем и агентов у него много.

Я отвечал, что ни в коем случае не желаю задерживаться здесь даже лишней минуты. Благодаря адъютанту полка, я удачно сюда доехал. Теперь же прошу его потребовать с почтовой станции для своих надобностей тройку, а мне разрешить на ней немедленно доехать до Караургана.

Томич вполне одобрил мое намерение и послал за лошадьми. Он поинтересовался всеми подробностями, как я выбрался из Тифлиса, очень одобрил мою осторожность, но предупредил, что впереди у меня много трудностей и, может быть, придется встретиться и с Керамом, который, по слухам, перебрался из наших пределов в турецкие. Адъютанта он очень похвалил, а я в свою очередь просил о содействии со стороны этого офицера мне в очень трудном положении упомянуть и в его сообщении штабу округа.

Подали лошадей, что было видно из окна. Генерал Томич сердечно пожелал мне благополучного исхода моей служебной командировки, и мы по-культурному простились в кабинете, откуда я вышел уже как туземец, почтительно кланяясь и прикладывая руку к чалме. Усевшись со своими хурджимами в перекладную, я помчался к нашей государственной границе. Часа через два мы проехали стоянку Елисаветпольского пехотного полка с прекрасными двухэтажными каменными казармами и уютными офицерскими флигелями. Отсюда оставалось 16 верст до пограничного поста Караурган.

По Карсу мы проезжали настолько рано, что на базарах лишь начинали раскладывать для продажи товары и жизненные припасы. Скалистая местность с множеством фортификационных сооружений придает крепости вид грозный и неприступный. Но зато вся местность, почти совершенно лишенная сколько-либо крупной лесной растительности, унылая и безотрадная. Улицы самого города, особенно его туземной части, узки, грязны и напоминают какие-то коридоры. Население очень пестрое и смешанное из множества народностей.

Для развлечения местного военного и чиновничьего общества существует гарнизонный клуб и городское общественное собрание, имеющее и летнее помещение[с] единственными тремя деревьями, известными под названием «Карский рай». Внешний вид крепости с ее фортами и батареями настолько грозен, что не верится возможности взять это укрепленное место открытым штурмом. Однако, за период войн наших с Турцией Карс дважды был взят нашими доблестными войсками штурмом, невзирая на всю силу своих верков[26]26
  Верки (устар.) – укрепления.


[Закрыть] и отчаянное сопротивление гарнизона. Теперь крепость усилена еще и нами.

В штабе полка мы справились о дороге на пост Караурган. Здесь почтовые лошади не ходят, и ямщик дороги не знает. Прибыл я к кирпичному домику поста под сильным снегом, так как мы, в общем, поднялись на Карское плато, а от него еще на пограничный горный кряж, местами густо заросший лесом и большими с трудом проходимыми кустами. По пути мы почти нигде не видели туземного населения, кроме стоянки полка и постов пограничной стражи.

Сойдя с постовой тележки, я спросил, где начальник пограничного поста.

– А тебе он зачем? – грубо спросил меня пограничник.

– К нему важный бамага из Тифлиса, – отвечал я с преувеличенным акцентом, – пажалуйста, веди к началнику: балшой дела.

Пограничник привел[меня] к канцелярскому домику и открыл дверь. Я вошел, но дверь забыл запереть.

– Запирай за собою дверь, – грубо крикнул на меня высокий, худощавый штаб-офицер в тулупчике, высоких сапогах и меховой шапке. Это и был подполковник Лукомский. – Что тебе надо? – грубо переспросил он.

Я вытащил из сумки пакет и молча подал ему. Он вскрыл, быстро прочитал и сконфуженно извинился за свое грубое извинение (читай, обращение. – С.З.). Здесь мы впервые и познакомились. На этом посту пришлось прожить несколько дней, пользуясь гостеприимством Лукомского, и отсюда я и перебрался на турецкую территорию.

По прибытии на пограничный пост я устроился в домике Лукомского и никуда не выходил. Он сообщил мне. Что уже два дня тому назад прибыли из Карса туземные милиционеры (из них один переводчик) от военного губернатора с приказанием дать в провожатые тому лицу, которое представит ему, Лукомскому, письмо губернатора.

На следующий день Лукомский представил мне мой будущий конвой из трех милиционеров: один из них был по национальности персиянин, много лет уже служил в милиции и имел звание старшего урядника, а на груди его красовались медали; он свободно владел персидским, турецким и курдским языками и считался одним из переводчиков при канцелярии военного губернатора; два других были курды, жители Карской области, ставшие русскими подданными лишь после присоединения этой области к России с 1878 г. Все трое были с кинжалами, винтовками и патронташами через плечо; сидели на добрых горских лошадях, имея за седлом небольшие хурджимы. Они, конечно, никогда не знали меня раньше и приняли за того, кто назван в моем паспорте. Курды по-русски не говорили и очень мало понимали. Но переводчик был человек умный, бывал[ый] и весьма прилично объяснялся по-русски.

На меня мои будущие спутники произвели впечатление хорошее, что я и постарался выразить самой сердечной заботой об их нуждах, объявив им, что еду в Эрзерум, в наше русское генеральное консульство по своим делам. За услугу во время пути переводчик будет получать от меня ежесуточно по два меджидье[27]27
  Меджидие – турецкая золотая монета = 100 пиастрам, содержала 6,610 г чистого золота.


[Закрыть](больше серебряного рубля каждый), а чапары – курды – по одному меджидье каждый. Довольствовать себя и лошадей будем вместе, а платить буду я. Заботиться о продовольствии и вести переговоры по этому вопросу будет переводчик, сообщая мне лишь сколько и кому из туземного населения я должен заплатить.

Видя, как почтительно Лукомский называл меня «хаким-эфенди» и обращался со мною, они серьезно считали меня путешествующим доктором. Слово Лукомского, сказанное им о том, что за полную мою безопасность в пути туда и обратно отвечают своей головой они и их семьи, мои спутники приняли вполне серьезно и глубоким поклоном выразили свою готовность верно мне служить. Когда они ушли, Лукомский конфиденциально сообщил мне, что через два-три дня должен на пограничный пост прибыть возвращающийся из 4-месячного отпуска наш консул в турецкой провинции Ван.

В моих интересах подождать прибытия русского консула, которого явились встречать и проводить в город Ван его обычная свита служащих и личный конвой: они все теперь находятся на турецкой территории у пропускного поста в одной версте от нашего Караурганского пограничного поста. Конечно, случай был незаметно для турецких пограничных властей проехать мне в свите консула, а потому я охотно согласился ждать, но никуда не выходя с поста днем, чтобы как можно меньше показываться. Мой конвой тоже был рад отдыху и даровой пище.

Скорее, чем ожидал Лукомский, прибыл в Караурган и наш консул г. Колюбакин[28]28
  Алексей Михайлович Колюбакин (1851–1917) – генерал-лейтенант (1906); в 1884–1889 гг. был императорским вице-консулом в г. Ване, посвятив эти года исследованиям Армении, Курдистана и ближайших округов персидского Азербайджана.


[Закрыть]. Он был подполковник Генерального штаба и уже четыре года исполнял усердно обязанности консула в г. Ван, числясь официально чиновником русского Министерства иностранных дел. Он прекрасно владел европейскими языками, весьма сносно овладел турецким; отлично поставив себя в турецком обществе начальников, пользовался их уважением. Он мужественно и разумно вступался за интересы христианского армянского, а частью, греческого населения, в массе которого пользовался популярностью. Мы познакомились и в дружеской беседе провели весь вечер и даже заполночь.

Алексей Михайлович Колюбакин

Он сообщил, что узнал от г[енерал]-л[ейтенанта] Зеленого о моей командировке, ехал же быстро, рассчитывая меня еще где-либо по пути нагнать.

Очень рад оказать мне всякое содействие в переходе границы, чтобы не вызывать подозрения турок, которые сильно раздражены против своих христиан, перенося враждебные чувства и на нас, русских. Не скрыл он от меня, что я должен быть готовым ко множеству неприятностей в пути, да и в самом Эрзеруме, в прежде всего от нашего же русского генерального консула, которого оттуда давно надо убрать. По его словам, он давно уже не на месте, так как сам никуда не ездит, а собирает свои сведения через армян-переводчиков, которые его надувают. Сам лично он большой трус, и мой приезд ему будет, вероятно, очень неприятен.

Не скажу, чтобы эти сведения произвели на меня хорошее впечатление. Я понял, что мое поручение сильно осложняется. Назад вернуться нельзя. Так, с Божьей милостью, вперед!

Исполнение некоторых формальностей задержало нашего консула еще целый день, а к вечеру, сердечно простившись с Лукомским, я в свите консула проехал границу, причем наши паспорта были официально просмотрены, а багаж подвергся только беглому внешнему осмотру. Свита консула приготовила ему в одном из турецких частных домов ночлег. Мой проводник подыскал и для меня особый ночлег, так как в одном дворе нам было очень тесно.

Начальник турецкой пограничной линии бим-баши (штаб-офицер) Ахмед-эфенди, константинопольский образцовый офицер, еще молодой, принял нашего консула с вежливым, но холодным почетом. Консул провел еще сутки на месте, собираясь в нелегкий путь по горной дороге в г. Ван. Мы условились с ним, что я двинусь в путь на следующий день после него. День мы провели вместе, и он рассказал мне много интересного из своей службы в Генеральном штабе, а между прочим, и о своей первой поездке за границу в Европу на маневры австрийской армии. Возвращался он в Россию через г. Бреславль, в котором остановился на сутки. Узнав, что командир IV германского корпуса, знаменитый военный писатель генерал фон Богуславский[29]29
  Альберт фон Богуславский (1834–1905) – германский военный писатель, генерал-лейтенант.


[Закрыть]находится в Бреславле, он заехал к нему на дом и расписался ему, как старшему начальнику в гарнизоне.

Генерал ф[он] Богуславский в ответ немедленно прислал своего адъютанта с просьбой к капитану Колюбакину пожаловать куч. вечера обедать, но непременно в русской военной форме. Колюбакин был принят очень гостеприимно генералом и его семьей в интимной семейной обстановке, а после обеда – с глазу на глаз в кабинете. Здесь фон Богуславский завалил капитана Колюбакина массой вопросов о русской армии, ее воспитании, обучении и настроении. Он просил на те вопросы, которые К[олюбакин] считает секретными, не отвечать.

– Не думайте, что я, немецкий генерал и командир германских войск корпуса, перестал быть славянином. Я прекрасно отдаю себе отчет о том, что готовит нам, славянам, будущее. И меня радует всякий прогресс и усовершенствование в вашей армии. Я один из лучших учеников знаменитого нашего стратега и вождя генерала фон Мольтке. Я знаю твердо, что в будущем предстоит великая война Германии и всех ее сторонников с вашей великой славянской державой. Готовитесь ли вы к этому? Отдаете ли себе отчет о неизбежности войны между вашим государством с германскими армиями? Вот почему я счастлив хоть раз в жизни повидать русского офицера Генерального штаба и услышать из уст его откровенный ответ на мучающие меня вопросы.

Затем генерал ф[он] Богуславский рассказал, как ф[он] Мольтке подбирал себе сотрудников, как их строго и долго испытывал и учил.

– Однажды, разбирая их решения на периодические задачи о войне на разные фронты с соседями, ф[он] Мольтке очень похвалил мою работу. При решении таких задач соблюдалась строгая секретность и изолированность каждого из нас в работе: никто не знал о работе соседа, занимая совершенно изолированную комнату и не сообщаясь ни с кем. Работа подписывалась только номером, под которым лишь ф[он] Мольтке был известен ее автор. При гласном разборе таких задач в присутствии нас, его сотрудников, а часто и лиц высшего командования в армии, никогда не назывались авторы. Поэтому критика со стороны ф[он] Мольтке была строга и откровенна: все ошибки отмечались беспощадно и очень редко мы слышали похвалу. Но вот такой похвалы удостоилась моя работа. В заключение разбора ф[он] Мольтке нам сказал: «Мы, немцы, гордимся нашей железной организацией, выучкой и дальновидностью в своих планах, предусматривая до мелочей всевозможные случайности. Да, я согласен в тем, что мы серьезно и методично относимся к военному делу и вопросам возможных войн нашего государства. Но мы по природе тяжелодумы и ненаходчивы. Меня глубоко смущает мысль о предстоящей и неизбежной войне с нашим великим восточным соседом – славянской Россией. В этой загадочной стране и из среды славянского народа может явиться вдруг гений, который опрокинет всю нашу систему и разгромит наши силы» Вот это мнение моего дорогого и высокочтимого военного учителя генерала ф[он] Мольтке вызывает у меня с тех пор самый острый интерес к вашей стране и ее армии, а главное, понимают ли у вас о необходимости великой войны в будущем с германским государством и готовятся ли к такой войне армия, – закончил разговор генерал ф[он] Богуславский.

Он, между прочим, рассказал к[апитану] Колюбакину, что ф[он] Мольтке любил иногда рассказывать о своей временной службе в Турции, куда его пригласили в качестве военного эксперта. Фон Мольтке, еще будучи полковником, посетил Малую Азию и приграничную с Россией полосу местности. Здесь его внимание остановила замечательная по своему значению и неприступности Зивинская позиция. Он отметил ее в своих мемуарах и добавил свое мнение о ее неприступности, сказав следующее: «Едва ли в мире найдется такой дурак-полководец и такая безгранично послушная, безумно храбрая армия, чтобы попытаться штурмовать с фронта эту неприступную позицию».

«К сожалению, – сказал г[енерал] ф[он] Богуславский к[апитану] Колюбакину, – во время войны 1877–1878 гг. с Турцией в русской армии нашелся и такой генерал, и такая безумно храбрая армия, которые атаковали прямо в лоб Зивинскую позицию с огромными потерями для себя»[30]30
  Зивинское сражение – одно из ключевых сражений Кавказской кампании Русско-турецкой войны (1877–1878), произошедшее 13 июня 1877 года близ села Зивин. Русскими войсками командовал генерал-лейтенант Василий Александрович Гейман (1823–1878).


[Закрыть].

Рассказав мне все это, наш консул на прогулке посоветовал мне очень внимательно относится к встречным на важнейших доступах к Эрзеруму позициях, обязательно исследуя возможность обхода их с флангов. После полудня наш консул своей свитой и значительным местным конвоем уехал по дороге в г. Ван.

Я собирался выехать тоже в этот день, но ко мне пришел смущенный переводчик и тихо сказал, что нам паспортов бим-баши Ахмед-эфенди не выдает, ссылаясь на то, что ему необходимо навести о нас справки, так как мы едем не с русским консулом, а совершенно самостоятельно и в другую сторону. Переводчик отметил большую холодность и подозрительность начальника турецкого пограничного кордона. Он долго допрашивал переводчика о моей личности, профессии и значении в России и совершенно не удовлетворился сведениями, какие ему сообщил о всех нас переводчик. Положение мое начинало становиться затруднительным. Я решил не подавать виду, что обеспокоен задержкой и беззаботно сказал переводчику: «Хорошо, подождем; покорми только лошадей, да, кажется, их надо перековать». Переводчик, видимо, успокоенный, ушел выполнять мое приказание.

Но сам я был далеко не так спокоен и, оставшись один, тщательно спрятал в двойной подошве запасной обуви мои карты исследуемого района.

Наступила ночь. Никто к нам не заходил весь день. Люди мои обратили, однако, внимание на то, что два вооруженных <нрзб> дежурили и днем, и ночью около нашего домика. Стемнело. Я лег в дымной и курной, полуврытой в землю сакле на свой войлок с тяжелым сердцем и тревожными мыслями.

Около 11 часов ночи ко мне с переводчиком довольно шумно и властно вошел бим-баши Ахмед-эфенди, разбудил меня и сказал холодно:

– Вот случай доказать лучше всяких справок, что ты действительно доктор: заболел у меня грудной ребенок и кричит всю ночь. Жена просит помочь больному ребенку.

Я тот же час встал, зажег свечу в своем походном фонарике, вынул из хурджим изящный чемоданчик с клеточками для лекарств, инструментами и перевязочным материалом и все это развернул медленно и торжественно. Расспросив о заболеваемости ребенка все подробности и зная, что детей здесь держат в холодных саклях полуголыми, я достал фланелевый бинтик и объяснил, как забинтовать животик ребенку. Затем, достав капель доктора Боткина[31]31
  Сергей Петрович Боткин (1832–1889) – врач-терапевт, физиолог и общественный деятель.


[Закрыть], я на целую мензурку прокипяченной дистиллированной воды, опустил только две капельки, тщательно стеклянной палочкой все размешал и вылил в чистую бутылочку. Подавая это лекарство и бинт, я посоветовал ребенка сейчас не кормить, а, забинтовав ему не туго, но тепло животик, давать ему этого лекарства на конце чайной ложечки по несколько капель только тогда, когда будет очень сильно кричать.

Василий Александрович Гейман

Ахмед-эфенди серьезно меня выслушал, переспросил и ушел. Я после того лег и крепко уснул до утра. Когда я проснулся, переводчик мне доложил, что Ахмед-эфенди просил позволить войти.

Я быстро оделся и принял его. Он с радостной улыбкой сообщил мне, что, когда жена забинтовала ребенку осторожно животик и дала две-три капли лекарства, ребенок успокоился; только еще раз пришлось повторить лекарство, так как ребенок совершенно спокойно спал до утра. Сейчас он не кричит и хорошо принял материнскую грудь. Я искренно порадовался этому известию, так как совершенно серьезно стремился к тому, чтобы оказать действительную помощь, памятуя хорошо все наставления бывалых и опытных в обращении с туземцами моих врачей-учителей в госпитале. Да и сам я немало читал об уходе за маленькими детьми и наблюдал это в нескольких семьях.

Эти скромное и случайное обстоятельство настолько расположило Ахмеда-эфенди в мою пользу, что он высказал мне совершенно откровенно свое сомнение в моей профессии. Он усердно просил меня у него отобедать, а отъезд свой отложить на завтра. Чтобы его не обидеть и не вызвать опять недоверия поспешностью отъезда, я согласился.