Текст книги "Зимняя жатва"

Жюльен совсем не разбирался в винах, к тому же из-за грязной корки, покрывавшей стекло, не мог прочесть, что было написано на этикетках. Он достал наугад три бутылки, стараясь их не трясти, – такую рекомендацию в свое время громовым голосом давал Адмирал. Мешок заметно прибавил в весе, казалось, он вот-вот лопнет. Больше ничего класть туда было нельзя.

Уже собравшись в обратный путь, мальчик почувствовал, что у него заурчало в животе, но не поддался голодному зову плоти: недостойно мужчины набивать брюхо тайком, ни с кем не делясь. «Давай! Ты имеешь право, – нашептывал ему внутренний голос. – На карту была поставлена твоя жизнь. Преодолев страх перед бомбой, ты заслужил награду».

Не притронувшись к еде, Жюльен направился к выходу. Правда, ноша оказалась слишком тяжелой, чтобы справиться с ней одной рукой, и ему пришлось сначала поставить керосиновую лампу на верхнюю ступеньку лестницы, а потом вернуться за мешком. Теперь мальчик действительно напоминал вора: сейчас он покинет место преступления, унося добычу неизмеримо более ценную, чем денежные купюры или сокровища графа Калиостро.

Выбившись из сил, Жюльен добрался до первого этажа. Он утратил чувство времени и не знал, сколько часов провел во чреве донжона. Обливаясь потом, он потащил мешок по паркету, к счастью, догадавшись, положить его на маленький коврик, что значительно упростило транспортировку. То и дело мальчик оборачивался в ожидании, что произойдет непредвиденное и он будет наказан за свою дерзость: опрокинется что-нибудь из мебели – стул, например, – или он заденет одну из сотен валявшихся на полу пустых бутылок, и они покатятся все сразу со звоном, от которого лопаются барабанные перепонки, а уж эти звуковые колебания непременно вызовут вибрацию взрывателя… так иногда «до» верхней октавы, взятое оперной дивой, способно разбить фужер для шампанского.

На грани паники Жюльен добрался до выхода, но слишком толстый мешок не пролезал в щель, и ему пришлось наполовину его опустошить, вынося банки и бутылки в руках. Наконец он взялся за бронзовое кольцо и свел две створки вместе, закрыв дверь отмычкой. В голове раздавался победный клич: «Все! Задача выполнена!» Мальчик совершенно обессилел, но был счастлив. Спустившись по каменным ступенькам, он припрятал мешок в кустах, подальше от солнца. Никто здесь его не найдет, мать уж точно – она старалась не приближаться к опасной зоне. Разгибая ноющую спину, он думал только об одном: дай Бог, чтобы его не выследил Рубанок! Уж слишком большая несправедливость – после всех мучений дать себя ограбить этому стервятнику! Охваченный тревогой, Жюльен не решался уйти, сжимал кулаки, но не мог бросить драгоценную добычу. Ничего другого, однако, не оставалось. Принести мешок в хижину – немыслимо, из риги тоже плохой тайник: Клер рано или поздно обязательно обнаружит продукты, и, узнав, что сын побывал в доме, отберет отмычку, а то и вовсе надумает вернуться в Париж.

Он зевнул. Теперь, когда нервное напряжение спало, у него стали слипаться глаза. Нужно хоть немного поспать до того, как начнет горланить петух. Нехотя мальчик побрел к хижине, вошел на цыпочках и лег на свою соломенную постель.

8

Наутро он показал матери бутылки, соврав, что нашел их в риге под снопом соломы. Клер от изумления широко раскрыла глаза, провела ладонью по лбу и принялась их рассматривать.

– Боже Праведный! – воскликнула она. – Это же шато-марго и шато-латур! Считай, что нашел два золотых слитка. И превосходной выдержки!

Видя ее восторг, Жюльен испугался, как бы она не захотела тут же их откупорить, и поспешил изложить свой план. Сбивчиво, проглатывая слова, он заговорил о Горжю и о том, что бутылки можно выменять на хлеб или консервы.

– Думаешь, получится? Разве способны они оценить такие вина по достоинству? Вот Одонье – большой любитель бордо, он…

– Не хватало еще клянчить у нотариуса! – отрезал Жюльен. – Как ты себе это представляешь? Мы, как побирушки, топчемся в буфетной с бутылками под мышками в ожидании, когда мэтр соизволит нас принять?

Он был жесток и прекрасно это осознавал, но выхода не было. Покраснев, Клер отвела глаза.

– Разумеется, нет. Ты прав. Попробуй договориться с Горжю, но… будь осторожен: мне кажется, он нас недолюбливает.

– Тебе нечего беспокоиться, – произнес Жюльен уверенным тоном.

Ему не хотелось рассказывать матери о собаке, но он думал о ней с самого утра, как только проснулся. Собака-сапер. Нельзя ли с ее помощью очистить поле от смертельных снарядов? Он мог бы заниматься этим тайно, по ночам, ничего не говоря Клер. Перед глазами возникла картина: он, вооружившись ножом, пролезает под колючей проволокой, а рядом – с высунутым от напряжения языком – его сообщник пес. Вдвоем они сделают все необходимое: определят места, где зарыты мины, отроют их и уничтожат, бросив в море с вершины утеса. На это, конечно, уйдет время, зато в одно прекрасное утро, разливая кофе, он небрежно бросит:

– Знаешь, дело сделано — на Вороньем поле снова можно сеять. Земля опять принадлежит нам, теперь уж по-настоящему.

Ну и удивится она! Еще бы. Примется кричать, как все матери, потом заплачет, прижмет его к груди со словами, что он, дескать, сумасшедший, и тому подобное. И пусть его наградят одной-двумя пощечинами – не беда: все равно игра стоит свеч. Вот это будет подарок так подарок – полноценная, пригодная для обработки земля, за которую уж никто не посмеет предлагать гроши…

Только чтобы осуществить задуманное, ему позарез нужна немецкая овчарка – «четвероногий миноискатель», о котором говорил Рубанок.

– Ну что, – проговорил Жюльен решительным тоном, – я схожу туда?

Мать взлохматила ему волосы.

– Так и быть, – вздохнула она. – Ступай к своему приятелю, это хоть немного тебя развлечет. А я-то хороша – заставляю мальчишку работать круглые сутки, совсем обезумела! Но слишком много не болтай и, пожалуйста, ничего обо мне не рассказывай.

Жюльен пообещал. По-прежнему усталый, он чувствовал себя счастливым. В конце туннеля забрезжил свет. Особое удовлетворение он испытывал от того, что ему предстояло управлять их будущим втайне, оставаясь в тени, подобно богам греческих трагедий, которые он изучал в пансионе. Достаточно немного отваги и воображения – и он взнуздает судьбу, заставит подчиниться своей воле! Имея в распоряжении дом-сейф, который можно опустошать по мере надобности, и собаку-сапера, грешно предаваться унынию.

Оставив Клер трудиться на грядке с морковью, Жюльен вышел со двора. Мелкий галечник, поскрипывавший под ногами, напомнил ему так называемые алжирские бомбы, состоящие из обернутых в папиросную бумагу крохотных камешков, которые взрывались, подобно петардам, если с силой ударишь их о стену. Плечо ему оттягивала котомка, но, углубившись в Разбойничий лес, мальчик невольно прибавил шаг: в памяти ожили рассказы Адмирала о творившихся там преступлениях – убийствах и изнасилованиях, как раз в том месте, где дорога уходит под деревья. Многие крестьяне считали, что там хозяйничает нечистая сила, и даже грибы собирать остерегались. По другую сторону леса как раз и находилась ферма Горжю.

Как только Жюльен вышел на открытое пространство, до него донеслась ругань бывшего скотобойщика, распекавшего батраков за сломанный автомобиль, от которого распространялся тошнотворный запах. По счастливой случайности весь двор был в дыму, чем мальчик и воспользовался, чтобы подобраться к дому сзади. Не решаясь кого-нибудь окликнуть, он озирался кругом в надежде, что появится Рубанок. Внезапно на пороге покосившегося сарая выросла знакомая фигура. Парень, прищурившись, смотрел прямо на него. Голый до пояса, Рубанок казался двухцветным: на груди кожа была молочно-белой, в то время как лицо, шею и руки покрывал темный загар. При виде Жюльена с котомкой за плечами он не выказал ни радости, ни неприязни.

– Давай сюда, – сделал он приглашающий жест. – Здесь моя берлога. Незачем лезть к отцу, тем более что у него и так все паршиво. Из-за подагры ему нельзя обжираться мясом, что приводит его в бешенство, сам понимаешь.

– Ты как-то говорил о собаке, которая находит мины… – в тон ему небрежно бросил Жюльен.

– Было дело, – грубовато ответил парень. – Но не за бесплатно. Кобеля-то приходилось кормить, а знаешь, сколько лопает немецкая овчарка? Деньги у тебя есть?

– Найду чем расплатиться.

– Не шутишь? Предупреждаю: гнусные картинки из медицинского словаря меня не интересуют – этот номер не пройдет. Надеюсь, ты говоришь о чем-то стоящем?

Они вошли в полутемный сарай, где стояла невыносимая духота. Свет просачивался лишь в щели между досками, когда-то проложенными просмоленной паклей, в длинных золотистых лучах роились бесчисленные висящие в воздухе пылинки. Рубанок уселся на кучу соломы, рядом Жюльен увидел несколько больших бочек: три, четыре… От них исходил мерзкий запах, от которого к горлу подступала тошнота. Мухи, одуревшие от жары и вони, с громким жужжаньем носились туда-сюда, ударяясь о лица незваных гостей.

– Здесь мой склад дерьма, – объяснил парень. – На любой вкус: тут и коровьи лепешки, и конские яблоки, и куриный помет, собираю везде, где увижу. Золотой запас. И клиентура своя имеется. Садись, пропустим по стаканчику, потом поговорим. Пса зовут Цеппелин. Он немного нервный – уже разок подрывался намине, нос виду целехонький, можешь не сомневаться, все на месте – и хвост и остальное. Повезло бедолаге! Нюх на снаряды у него просто потрясающий. Плохо одно: обнаружив мину, он шалеет. Придется тебе его все время держать на коротком поводке.

Рубанок откупорил бутылку с сидром и наполнил два стакана. Жидкость оказалась вязкой и густой, как растительное масло.

– Странный он, твой сидр, прямо сироп какой-то, – заметил Жюльен, поморщившись.

– Потому что больной, – с досадой произнес Рубанок. – В нем завелся микроб, и вино стало маслянистым. Вроде пустяк, а продать нельзя. Отец оставил его для нас. Можешь пить сколько влезет. Пей, хватит прикидываться барышней. От этого еще никто не помер.

Мальчик заставил себя осушить стакан до дна – уж больно не хотелось выглядеть в глазах Рубанка маменькиным сынком. Впрочем, на вкус вино было приятным, но слишком вяжущим и явно перебродившим. Яблочная бормотуха, настоящая бомба замедленного действия: свалит с ног, прежде чем почувствуешь первые признаки опьянения.

– Итак, чем ты собираешься расплачиваться за собаку? – пошел в атаку Рубанок, облизнув губы.

Раскрыв котомку, Жюльен извлек бутылки. Парень ладонью стер с одной пыль и присвистнул. Но тут же, сдвинув брови у переносицы, недоверчиво спросил:

– Где ты их взял? Наверняка из дедовского погреба? Но ведь в дом ты попасть не мог – он заперт, и к тому же там везде расставлены ловушки? Знаешь про них?

– Ловушки? – удивился Жюльен.

– Вот именно. Старик был сущий дьявол. Боясь, что его обчистят, он к ручкам всех дверей в доме и ставням привязал веревки, другие концы которых шли на чердак и соединялись со взрывателями бомбы. Все там опутано, словно паутиной. Стоит задеть веревки, как механизм сработает и все полетит к черту.

– Ты уверен? – Мальчик изобразил ужас.

– Еще бы! – прогремел Рубанок. – Не будь ловушек, я бы уж давно там побывал и все прибрал к рукам. Крутиться – крутился там, это точно, но влезть не решился. Молоток с долотом в таком деле не помощники. Оставалась, правда, дыра в крыше, но тоже слишком опасно: кровля обрушится, и полетишь вниз, приземлившись прямехонько на бомбу, а уж тогда заднице твоей не поздоровится!

Из груди его вырвался грубый смех, отозвавшийся в полупустых бочках.

– Злыдень был твой дед, – повторил Рубанок, успокаиваясь. – Однажды чуть меня не прищучил. Это произошло уже после вашего отъезда, когда он остался в доме один. Я приметил, что после обеда он обычно заваливается спать, предварительно осушив здоровенную кружку водки. Как-то раз я вошел в дом и прямиком двинулся на кухню, надеясь что-нибудь стянуть: бутылку вина, банку варенья – не важно. И вот, едва открыв дверь, я кое-что обнаружил: оказывается, старикан обмотал себе запястье веревкой, которая была привязана к косе, стоящей возле двери. Хорошо, что я успел отскочить назад, иначе лезвие перерубило бы мне руку. Да она, пожалуй, и череп могла раскроить надвое.

Видимо, на лице мальчика отразилось сомнение, и Рубанок, поднявшись, продемонстрировал ему бледную отметину на руке пониже локтя.

– Смотри, – с гордостью произнес он. – След до сих пор остался. Отец сам зашивал, смазав нитки жиром.

Рубанок почесал шрам, который еще сохранял следы плохо обработанной раны.

– Нет, побывать там ты не мог, – снова проговорил он, и в словах его был почти испуг. – Слишком все надежно заперто.

– Разумеется, нет, – подтвердил Жюльен. – Я не сумасшедший. Бутылки я нашел в сарае за кучей соломы.

– Вот это больше смахивает на правду, – захохотал Рубанок. – Не больно-то ты похож на героя! И смотри не вздумай впредь соваться в дом, иначе очнешься на Луне с оторванными причиндалами и с башкой под мышкой.

Тем временем Рубанок закончил очищать бутылки от пыли. По всему было видно, что он тянет время, стремясь обтяпать предстоящую сделку с максимальной для себя выгодой.

– Вино настоящее, для городских, – пробормотал он. – Что-то можно с него поиметь, верно.

Они снова уселись на соломе и налили еще сидра, поскольку жара в сарае была невыносимой. Пили они как бывалые мужики – залпом, откидывая голову назад, едва успевая отдышаться перед очередной порцией. У Жюльена застучало в висках, жесты стали замедленными, неловкими, и он с трудом подхватывал стакан, который Рубанок беспрестанно наполнял.

– Ты поступил правильно, вернувшись сюда, – разглагольствовал бывший приятель, одержимый приступом вселенской доброты. – Что ты забыл в городе? Там люди только и делают, что заглядывают себе в нутро, как на исповеди. У настоящих трудяг нет времени на размышления, а если не так – значит, перед тобой лодырь. Тебе здесь выпал редкий шанс забыть все, что ты учил в пансионе, воспользуйся им. Пойми: в книгах слишком много слов, они жужжат, как мухи на куче дерьма, и в конце концов проникают в голову, рождая множество мыслей. В какой-то момент оказывается, что ты в них запутался, не знаешь, что тебе делать дальше, и у тебя руки опускаются, как у последнего идиота. В деревне все наоборот – люди действуют, а не болтают. Горожане – бараны, только и ждут, когда их остригут, они давным-давно потеряли способность кусаться, привыкли жить под прикрытием полицейских, точно несмышленыши под материнской юбкой. А нам, деревенским, не нужны полицейские, чтобы свести друг с другом счеты – обходимся своими силами. Отец твой и Адмирал так и поступали.

– Что ты хочешь сказать? – расслабленно произнес Жюльен.

– Сами вершили суд, как средневековые сеньоры, вот что, – грубовато заметил Рубанок. – Высшее и низшее правосудие [20]20
  То есть право выносить смертный приговор и разрешать мелкие тяжбы.


[Закрыть], и никто не смел им перечить. Так и извели Вельзевула.

– Вельзевула? – прыснул Жюльен. – Дьявола?

– Какого дьявола? Браконьера. Его так прозвали, потому что в тысяча девятьсот семнадцатом году ему в голову угодил осколок снаряда. Вытащить его не смогли, и во лбу у бедняги образовалось что-то наподобие рога. Чудаковатый он был, все время ставил силки на землях старика Шарля. И вот в один прекрасный день Вельзевул исчез. Ни для кого не секрет, что Адмирал его укокошил и скормил свиньям.

– Шутишь?

– Какие шутки! Свиньи, знаешь ли, жрут все, что придется, даже собственных поросят. Нет лучшего способа сделать так, чтобы человек пропал навсегда. Вот Вельзевул и сгинул. Уж больно досаждал он старику.

Жюльен хотел как следует все обдумать, но голова отяжелела, будто ее залили свинцом.

– Ты-то, конечно, не помнишь, уж слишком был мал, – продолжил Рубанок. – А вот я уже соображал, что к чему, хотя виду и не показывал. Смотрел, слушал – короче, мотал на ус. Да уж, делались делишки в усадьбе, ничего не попишешь! Молчуны они были, Леурланы, язык держали за зубами. Сами улаживали свои дела.

Странно было Жюльену слышать рассказ о своем семействе из уст чужака. Детские годы прошли, как во сне, сохранились лишь обрывки воспоминаний. Вот они с отцом идут по набережной вдоль здания консервного завода, и молодые работницы, лоснящиеся от масла, которым заливают рыбу, игриво их окликают. Он, как сейчас, видит этих девиц – с полными обнаженными руками, в бесстыдно расстегнутых блузках. Они стоят подбоченясь, блестящие в полумраке бараков, окутанные острым запахом рыбы. «Эй! – кричат они. – Посмотри, какая нежная у нас кожа, а все благодаря маслу! У других женщин не бывает такой шелковистой кожи! Иди пощупай, красавчик Матиас!» Да, вот что ему вдруг вспомнилось: «красавчик Матиас» – так они называли отца, отрезальщицы голов. С утра до вечера стояли они у конвейера и гильотинировали мертвых рыб. Девицы-отрезальщицы слыли дерзкими, проказливыми. «Сколько ни мой они голову душистым мылом, – зубоскалили мужчины, – запах сардин так прочно въедается в волосы, что от них всегда смердит. Ей-богу, так несет, что просто с ног валит!»

Матиас смеялся вместе с мужчинами, даже громче, чем остальные, ничуть не смущаясь, что на них оборачиваются прохожие. Жюльен тогда не все понимал – он то семенил рядом с отцом по неровной, всегда скользкой от раздавленной рыбы мостовой, то сидел на его плечах и с победным видом озирал окрестности, наблюдая за плетельщицами сетей с их бесконечной паутиной из хлопчатобумажных ниток. Его задевала фамильярность, с которой девицы с консервного завода обращались к отцу – казалось, они были близко с ним знакомы, – и посылали воздушные поцелуи, поднося к губам кончики пальцев. «Иди, иди, поздоровайся со своими сардинками!» – подзывали они его. «В следующий раз, – отвечал отец. – Или не видите, что я с сыном?» «Давай его сюда! – не унимались работницы. – Какой же он маленький! Вот возьмем да и закроем его в банке с сардинами!»

Жюльен отбивался, он боялся женщин, отрезавших головы рыбам, ему совсем не хотелось с ними здороваться.

– Знаешь, что люди болтают? – пробормотал Рубанок, зарываясь в солому. – Будто твоя мать угробила Матиаса… Как думаешь, это правда?

– Чушь! – как можно развязнее ответил Жюльен, которому плохо повиновался язык. – Произошел несчастный случай.

Он хотел изобразить негодование, но ничего не выходило. Голос, идущий изнутри, был вязким и густым, как сидр Рубанка.

– Мне-то наплевать, убила она его или нет, – примирительно заключил парень. – Я не полицейский. Семейные дрязги никого не касаются. Но злые языки утверждали, что в момент аварии она находилась на берегу и даже не ойкнула, когда с супружником случилась беда.

– И что из того?

– А вот что: у нее имелся мотив для убийства. Она прекрасно понимала, что, если не убьет муженька, он рано или поздно ее прикончит.

Если бы Жюльен не отяжелел так от вина, он непременно вскочил на ноги, но это было невозможно, и он ограничился презрительной гримасой. Проявленное им безразличие сразу же подхлестнуло рассказчика.

– Ведь Матиас, – продолжил Рубанок, делая упор на каждом слове, – был ревнивцем из ревнивцев, тебе это известно? Будь его воля, он держал бы твою мать взаперти в четырех стенах. Дошел до того, что стал подозревать ее в шашнях с Адмиралом.

На сей раз Жюльен не смог усидеть на месте.

– Брешешь! – воскликнул он, но в голосе его не было уверенности.

– Как? – торжествовал победу Рубанок. – Ты ничего не знал? Что старикан приударял за твоей мамашей? Да, малыш, я вижу, придется тебе кое на что раскрыть глаза.

И Рубанок поведал ему о крошечной, выкрашенной лазурно-голубой краской библиотеке в местечке Сен-Шаснье, специализирующейся в основном на сентиментальных романах для дамочек из хорошего общества. Там и работала Клер. Клиентки приходили за очаровательными книжицами, нравоучительными и безобидными, которые не стыдно отдать в любые руки. На стене красовалась вышитая крестиком вывеска на латинском языке: «Ad usum Delphini» [21]21
  «Для пользования дофина» – то есть книги с исключением неприличных мест. Первоначально речь шла об античной литературе, переделанной для сына Людовика XIV (лат.).


[Закрыть], отражавшая главный принцип заведения. Одним словом, премиленький уголок для приятного времяпровождения с занавесками на окнах и цветами на столиках, где в воздухе постоянно витал аромат вереска. Надежная библиотека, которой можно пользоваться, не опасаясь, что занесешь в дом какую-нибудь гадость. Все знали, что Клер, перед тем как вновь поставить книги на полку, укладывала их на сутки в герметично закрытый ящик, дезинфицируя парами формалина, которые убивали личинки вредителей, если те появлялись между страницами. Об этом уведомляло посетителей маленькое объявление, выставленное в витрине, где говорилось, что книги фонда периодически подвергаются тщательной обработке. Читая его, дамочки Сен-Шаснье удовлетворенно кивали. Клер помогала своим клиенткам в выборе литературы – пересказывала краткое содержание – и, в зависимости от возраста, рекомендовала ту или иную книгу для прочтения. Мамаши приводили к ней прыщавых девиц с обгрызенными ногтями – Сесилей, Дельфин, Мари-Март – и в тревоге обращались к библиотекарше: «Я предпочла бы для дочери что-нибудь очень приличное, не возбуждающее дурных мыслей. Знаете, она читает запоем, и это меня пугает…»

– Там-то твой дед ее и заприметил, – продолжил Рубанок. – Он заглянул в голубой домик, чтобы попросить Клер заняться его домашней библиотекой, в которой, по его словам, завелась всякая нечисть. И сразу же стал пускать пыль в глаза, сообщив, что у него-де тысячи книг. Сущая правда, но вот только ни одной из них он никогда не раскрыл! Все они были куплены случайно, чаще всего подержанными, просто чтобы заполнить шкафы. Старик Шарль выставлял их напоказ, надеясь произвести впечатление на клиентов, частенько появлявшихся в усадьбе, – уж очень он любил при случае шикануть, выдать себя за аристократа. Однако из-за постоянной сырости и плохого отопления в библиотеке завелись паразиты: если случалось по несчастью раскрыть тот или иной экземпляр, на свет божий выползали мокрицы. Вот, брат, как неудачно обернулось дело! Тогда твоя мать явилась в усадьбу с большим кожаным саквояжем, где помещалось все необходимое для дезинфекции. Старик Шарль сам отправился за ней на вокзал в коляске – так ему казалось романтичнее…

Жюльен невольно улыбнулся. Слова Рубанка пробуждали в нем давно забытые картины. Парень не лгал – мать знала все о войне с вредителями книг: оружие, тактику и маневры. Он помнит, как Клер стояла на стремянке в библиотеке, куда никто никогда не входил. Вытянувшись вверх, на цыпочках, с напряженными икрами, мать предавалась таинственному занятию, о котором он в свое время задал ей тысячу вопросов «как?» да «почему?». Помнится, она принялась терпеливо ему объяснять: первый враг книг – сырость, от нее на страницах появляются рыжеватые пятна, а справиться с ней можно, налив в блюдце жидкий хлористый кальций, высушивающий бумагу. Но куда более грозный враг – насекомые, эти крошечные паразиты. Их может скопиться видимо-невидимо за стеклянными створками шкафов, они прорывают целые галереи в деревянных досках – например, жук-точильщик приводит в негодность переплеты самых дорогих книг и притом жрет бумагу, или кожеед…

Да, ему казалось, что он вновь видит Клер, бережно вытирающую тряпочкой, смоченной скипидаром, корешки испорченных книг. Она делает это нежно, осторожно, словно гладит шерстку смирного домашнего животного. «Думаю, довольно будет запаха, чтобы их отогнать, – объясняла она, – но если не подействует, придется использовать пиретрин [22]22
  Инсектицидный препарат.


[Закрыть]».

Но существовали и более радикальные способы борьбы, тогда война приобретала тотальный характер. К полному уничтожению книжных недругов мать приступала дважды в год – в марте и сентябре. Отодвигались створки полок, и на верхнюю помещался стакан с сероуглеродом. Затем Клер тщательно закрывала стеклянную дверь в библиотеку, приговаривая: «Уж теперь им несдобровать! Ядовитые пары проникнут между страницами, и насекомые задохнутся». Но этот геноцид представлял опасность и для людей, ибо главным недостатком метода была повышенная воспламеняемость препарата. «Если теперь войти туда со свечой или зажженной керосиновой лампой, – шепотом предупреждала Клер, – то весь дом заполыхает – пых! Все равно что поджечь газ. Чудовищное пламя!»

Опасность завораживала Жюльена. Прижавшись носом к стеклянной двери, он с благоговейным ужасом смотрел на кожаные переплеты, принимающие смертельную воздушную ванну, представлял агонизирующих насекомых – вредоносных пожирателей слов, с брюшками, набитыми печатными буквами. Мать тогда казалась ему всемогущей, наделенной таинственной властью, в ее руках находилась судьба человеческого знания, которое она защищала от прожорливого ползающего племени своим умением использовать оружие уничтожения, умещающееся в обыкновенном блюдце или стакане. Он не отводил взгляда от зловещего сосуда, стоявшего на верхней полке, надеясь заметить, как из него вырывается голубоватый смерч зарождающегося пожара, но оружие упорно оставалось невидимым.

– Эй! – крикнул Рубанок. – Не дрыхни! Испорченные книжки были только предлогом. Старик хотел поймать ее в свои сети. Спать с ней он хотел, вот что. А может, так оно и было, кто знает?

На этот раз Жюльен пришел в себя окончательно. В мозгу роились смутные мысли, которые он предпочел бы не вытаскивать на свет божий, а запрятать подальше.

– Он все время вокруг нее крутился, – не унимался его собеседник. – Я понял это из разговоров слуг в буфетной. При малейшей возможности старался затащить ее к себе, и она, представь, не противилась: приносила ему редкие издания, стоившие бешеных денег. И учителя-то таких в глаза никогда не видели. И все это старику, понимаешь? Тому, кто сроду ничем не интересовался, кроме конторских книг!

Рубанок зашелся от хохота, ударяя себя по ляжкам.

– А потом появился твой отец, – внезапно успокоившись, произнес он. – И у Адмирала прямо из под носа стянули лакомый кусочек. Он ни слова не сказал. Уступил, спасовал перед сыном. Но ты должен знать: никогда старик не любил твою мать так, как свекор любит сноху, – он мечтал с ней переспать. И это не укрылось от Матиаса, он догадывался, все время подозревал. И в конце концов убедил себя, что старик пользовался его женушкой до него… Ревность доводила его до бешенства, он вообразил, что ты – сын Адмирала, его братец. Каково!

Мальчик сделал попытку встать. Его мутило, но, как ни странно, он был рад опьянению и надеялся, что, проспавшись, забудет все сказанное Рубанком. Ему казалось, что он угодил в вонючее болото и не может выбраться.

Рубанок поднялся на ноги. От него несло потом и еще чем-то отвратительным. Звериный запах вызвал у Жюльена новый приступ тошноты.

– Вот так! – грубо проговорил парень. – Возможно, ты сын старика. Теперь понятно, почему ты хилый да и умом не блещешь: деревенские дурачки чаще всего – дети старичья. Расспроси-ка лучше свою мать. Болтают, что ты родился недоношенным, семимесячным, но кто знает, как оно было на самом деле, согласись? А что, если эти два недостающих месяца она провела в постели твоего деда?

Жюльена вырвало прямо на собственные башмаки. Когда спазмы прекратились, он покачиваясь вышел из сарая и окунул голову в поилку для скота. Рубанок шел следом, злобный, раздраженный, видно было, что ему не терпится ударить Жюльена побольнее. Он напоминал бешеную собаку, учуявшую кровь раненого зайца.

– Потом появились и другие… Скульптор один… Бенжамен Брюз. Никогда о нем не слышал? Старик заказал ему огромную статую твоей матери – носовую фигуру из дерева. Он собирался установить ее на «Разбойнице» – яхте, которую как раз строил твой отец. Ну и дрянь же был этот Бенжамен Брюз! Из парижских хлыщей, неудавшийся гений. И мать твоя вроде бы позировала ему голой, сиськи вперед, – просто свинство! Матиас все время бродил возле мастерской, намереваясь их застукать, а старик его еще больше подзадоривал. Это была своего рода месть: старикан чувствовал облегчение, видя, что сын точно такой же ревнивец, как и он сам. Да-да, Бенжамен Брюз. Не хочешь к нему наведаться? Он все время торчит в лесу, там, со стороны Совиной просеки, живет отшельником с тех пор, как вернулся из Дюнкерка. Брюз мог бы многое тебе порассказать. «Разбойница» – да-да… Она-то и рухнула на Матиаса. Не принесла ему удачи носовая фигура!

– Я пришел поговорить насчет пса… – нерешительно заметил Жюльен, вытирая лицо.

Рубанок вздрогнул, возвращаясь к реальности, захлопал ресницами, словно спящий, разбуженный ярким светом. Ругнувшись, он подошел к поилке и тоже погрузил в нее голову по самые плечи.

– Проклятый сидр, – прорычал он выпрямляясь. – Забирает за здорово живешь!

Он сделал знак мальчику следовать за ним. Неподалеку от сарая была псарня, где папаша Горжю держал охотничьих собак. Там, в отдалении от остальных животных, находилась немецкая овчарка, очень крупная, но с опущенными ушами. На ее боках, где местами облезла шерсть, виднелись розоватые шрамы.

– Взрывом ее наполовину выпотрошило, – сказал Рубанок. – Хозяин зашил собаку, но все равно она была уже не та. Перестала слушаться. Стоило появиться человеку в военной форме, как она начинала показывать зубы.

Рубанок вошел и подозвал пса. Жюльен почти забыл о мучившей его головной боли. Цеппелин нехотя приблизился, глядя на них с недоверием.

– Славно, что ты решил ее взять, – миролюбиво проговорил парень. Охотиться ее не заставишь, дом сторожить – тоже. Отец однажды попросту пристрелил бы ее. Но в том, что касается мин, ей равных нет.

Внезапно в мозг Жюльена закралась страшная мысль. Не расставляет ли Рубанок ему ловушку? Не надеется ли, что рано или поздно он подорвется на одном из смертельных снарядов, зарытых на Вороньем поле? Случись такое, и Клер, несомненно, уйдет оттуда, откажется от борьбы, уступив земли Горжю за кусок хлеба. Нет, это было бы чудовищно, нужно гнать дурные мысли, не дать им завладеть собой!

Цеппелин принялся лизать Жюльену руки розовым шершавым языком.

– Уходите, – стал проявлять нетерпение Рубанок. – Давайте пошустрее! У меня работы по горло. Да присматривай получше за своим кобелем: увижу, что крутится возле кур, – всажу ему вилы в бок!

Не ответив, Жюльен побрел со двора. После недолгого колебания пес потрусил за ним. Вид у него, с облезшими боками, был настолько неприглядным, что мальчик невольно подумал о том, как отреагирует на его появление мать.

При виде собаки Клер поморщилась, но все-таки, даже если ей и пришло на ум, что появился лишний рот, сдержалась и ничего не сказала. Жюльен, воспользовавшись тем, что мать работала в глубине огорода, достал припрятанные в кустах продукты и разложил перед ней, надеясь оправдаться.

Мать, потрясенная щедростью Горжю, только недоверчиво разглядывала все эти сокровища, долго не решаясь до них дотронуться. Цеппелин тем временем с угрюмым видом обследовал новое место обитания, обнюхивал землю, то и дело поворачивая голову в сторону колючей проволоки, словно уже догадался о присутствии там мин.