Текст книги "Ахульго"

Глава 31

Власть Шамиля распространялась все шире, охватывая все новые общества и аулы. Одних привлекало к имаму проповедуемое им всеобщее равенство, другие мечтали поквитаться с ханами, от которых натерпелись на многие годы, но с которыми не в силах были справиться сами. К тому же Шамиль освобождал зависимых крестьян и делал их равными узденям – свободным горцам. Но не все проходило гладко. Многие опасались, что ханы снова возьмут верх, и тогда крестьянам придется хуже, чем прежде. Но те, кто решился сбросить оковы, предпочитали скорее смерть, чем возвращение под ханский произвол.

Кроме всего прочего, шариат Шамиля был горцам понятен и выгоден. Теперь они могли судиться по единому и понятному для всех закону, к тому же осененному Божьей волей. И кара незамедлительно настигала любого преступника, от простого горца до наиба. В ханствах же законом были лишь воля и каприз владетеля, а жаловаться на произвол было уже некому.

Шамиль назначал новых кадиев и мулл, давал освобожденным аулам своих наибов. Многие джамааты, только прослышав, что к ним направляется Шамиль, сами изгоняли нечестивцев и обязывались исполнять повеления имама.

Пошел уже второй месяц с тех пор, как Шамиль оставил Ах.

– ульго, призываемый восставшими аулами. Он думал теперь только о том, как вернется к своим женам и возьмет на руки своего младшего сына Саида.

Шамиль уже отдал приказ возвращаться, когда в его лагерь явился избитый пожилой мулла.

– Что случилось, почтенный? – спросил Шамиль.

– Слава Аллаху, хоть жив остался, – качал головой мулла.

– Кто на тебя напал?

– Те, кому я объяснял, что шариат – это путь к спасению, – говорил старик, умывая лицо.

– И что не исполняющий священные законы горько раскается, но будет слишком поздно.

Шамиль велел накормить гостя. Тот ел и рассказывал про высокогорный аул, в который был назначен муллой по рекомендации наиба и приказу Шамиля. Это был один из тех аулов, которые всегда готовы были ополчиться, защищая свою извечную вольность. Но они не спешили кому бы то ни было подчиняться и с кем-либо объединяться, полагаясь лишь на собственную силу и недоступность своих заоблачных жилищ. А всеобщая свобода и поголовное равенство, которые провозглашал Шамиль, казались им покушением на свои права, никогда и никем не ограниченные.

– Это настоящие разбойники! – говорил мулла.

– И сами в грехах погрязли, и соседям покоя не дают. Да сверх того на дорогах грабят. Шайтаны!

– Куда же ваш наиб смотрит?

– Наиб, когда приходил, снял пару голов, так остальные быстро присмирели. Но у наиба и другие дела есть. Оставил меня исправлять этих дикарей и ушел.

– И что же было потом?

– Даже неловко рассказывать, все-таки они наши люди.

– Говори, – велел имам.

– Посмотрим, какие они наши.

– Когда наиб ушел, они призвали всех своих родственников и решили меня убить.

– За что? – не верил Шамиль.

– Шариат им поперек горла стал.

– Как это?

– Я же говорю, не люди, а какие-то одержимые! И обычаи у них дикие.

Из сбивчивого рассказа муллы выяснилось, что в этом ауле веками процветало варварство, и жили там только дерзкими набегами на соседей. Кроме того, эти разбойники похищали девушек и обращали в своих наложниц. Таким образом, почти все эти разбойники были незаконнорожденными, но этого ничуть не стеснялись и даже гордились своим происхождением, уверенные, что только так родятся настоящие герои. Мулла изо всех сил пытался вернуть им человеческий облик, но они его не слушали и усердствовали лишь в потакании своим буйным нравам. А так как шариат все это запрещал, то они решили от него избавиться, а заодно и от муллы.

Через день Шамиль со своими мюридами появился в виду этого разбойничьего гнезда. Аул, оседлавший высокую скалу, почти сплошь состоял из башен, торчавших рогами на фоне синего неба. К аулу вела крутая тропинка, да и та была преграждена завалами.

Извещенный о прибытии имама, здесь его уже ждал наиб Абдурахман с двумя десятками мюридов и людьми из окрестных сел, которым от соседей-разбойников не было никакого житья. Не желая кровопролития, Шамиль сначала послал к ним своего парламентера Юнуса. Но дальше первого завала его не пустили. На предложение покориться без боя, ему ответили отказом, причем в самых грубых выражениях, не оставлявших сомнений в их намерениях. Затем из-за завала выбросили мешок, а главарь мятежников нагло расхохотался:

– Забирайте свой шариат. Мы его уже и в мешок уложили!

– Как бы в нем не оказалась твоя голова, – сказал Юнус, поднимая мешок.

Выслушав вернувшегося Юнуса, Шамиль подивился на упрямых отступников и двинул мюридов вперед.

Решительность имамского войска смутила даже отъявленных разбойников. Не успели они опомниться, как первый завал был уже взят и разметан. Следом быстро поднимались остальные воины имама, сопровождаемые местными жителями.

На помощь передовому заслону кинулось из аула несколько десятков человек. Шамиль врезался в их ряды, кося отступников направо и налево. Имаму помогали мюриды. И скоро уцелевшие бросились к своим башням. Но там уже были мюриды, которых Шамиль послал в обход села.

Яростная схватка продолжалась несколько часов, пока бунтари не были полностью разбиты. Немногие успели запереться в башнях, но судьба их была предрешена.

Башни эти представляли собой многоярусные крепости. На нижнем этаже помещались лошади и скот, на следующем были кладовые, на третьем этаже обитал хозяин со свой законной семьей, на четвертом хранилось имущество и добыча, а на пятом, самом верхнем, содержались похищенные женщины, пока не смирялись со своей судьбой.

Мюриды во главе с Султанбеком взяли тяжелое бревно и выломали ветхие двери. Разбойники были так уверены в своей безнаказанности, что не особенно беспокоились о прочности засовов. Выгнав лошадей и скот и опустошив кладовые, мюриды еще раз предложили отступникам сдаться. Было слышно, как воют женщины, как плачут дети, но никто не сдавался, а из бойниц летели пули. Тогда Юнус пригрозил, что подожжет башни изнутри. К башням начали сносить хворост. Султанбек уже поднял факел, когда бунтари согласились покориться. Около пятидесяти человек, среди которых были и женщины, вышли из башен и положили перед Шамилем оружие.

– Если так, давай обратно свой шариат, – сказал одноглазый старик, который, похоже, был главным хранителем варварских обычаев.

Затем из башен начали выходить старики и старухи, держа за руки чумазых малышей. Мюриды оттеснили их от башен и принялись искать оставшихся.

Шамиль удрученно разглядывал одичавших от беззакония людей, заслуживавших самого сурового наказания. Но имам решил иначе. Сначала он велел им похоронить своих убитых. На следующий день приказал разрушить до основания свои башни.

Когда с башнями было покончено, Шамиль разделил отступников по семьям и отправил на жительство в те аулы, которым они более всего досаждали. Скот был реквизирован в пользу Имамата, а остальная добыча обращена в пользу пострадавших от разбойников.

Когда побежденных уводили, мулла бросился к имаму:

– У кого я буду муллой, если все уйдут?

– Если я их оставлю, они тебя убьют, – сказал Шамиль.

– Как же мне теперь быть?

Дело нашлось и для муллы. Ему вручили мешок с книгами и показали на одноглазого.

– Наиб посадит его на цепь, пока он не выучит все эти книги наизусть, – сказал Шамиль.

– А ты следи, чтобы старался.

Когда Шамиль покидал этот край, в окрестных селах его встречали как освободителя и обещали сделать из бывших разбойников примерных земледельцев и смиренных поборников шариата.

Глава 32

Шура все еще находилась под впечатлением от небывалого маскарада. Дамы обсуждали наряды, а офицеры толковали о новых амурных увлечениях и крупных ставках, делавшихся в карточных играх, которыми закончился шуринский карнавал. Проигравшие ходили мрачные и подумывали, не сделать ли набег на соседние аулы, чтобы поправить свои денежные дела.

Деятельный Траскин решил не останавливаться на достигнутом. По пути в Темир-Хан-Шуру он побывал в Кизляре, окруженном бескрайними виноградниками. Там его особенно радушно встречали местные винозаводчики, потчуя своими разнообразными напитками, среди которых особенно выделялась водка Кизлярка, делаемая казаками и отдававшая самогоном. Имелись и более благородные напитки, которые гордо именовались коньяками. Их делали армяне, переселившиеся сюда из беспокойного Карабаха, страдавшего от персидских нашествий. Производством вин заведовали грузины, знавшие в этом толк. Траскин велел представить образцы в Шуру на предмет дегустации, от результатов которой зависело, соблаговолит ли Траскин подумать о средствах для развития винокуренных заводов и с кем из откупщиков будет иметь дело.

Граббе, считавший себя знатоком по части напитков, производил дегустацию самолично во главе штабных офицеров. Отдавая должное искусству виноделов, Граббе несколько увлекся и уже третий день страдал головными болями. Он не велел никого принимать, и растерянные винозаводчики со страхом ждали решения своей участи. А тем временем гарнизон расправлялся с их запасами.

Траскин после ознакомления с множеством напитков, к которым были привезены и достойные закуски, пребывал в отличном расположении духа. Наконец, он отпустил кизлярских кудесников, обещав если не пособить, то хотя бы не мешать бурно развивавшейся отрасли. На прощанье он велел присылать к нему образцы ежемесячно для удостоверения в неизменном их качестве и договорился о поставках спирта для армейских нужд.

Граббе, торопясь обрести ясность ума, целыми днями пил кофе. Но оно мало помогало. Кизлярские напитки брали свое. Тогда Граббе перешел на чай, а потом и на квас.

Васильчиков каждое утро докладывал о визитерах, но Граббе по-прежнему не хотел никого принимать, ссылаясь на нездоровье.

– А госпожа Елизавета Нерская? – напомнил адъютант.

– Третий день уже просит аудиенции.

– А, Лиза, – поморщился Граббе.

– Насчет мужа своего, декабриста?

– Точно так, ваше превосходительство, – ответил Васильчиков.

– Просит вернуть его в Шуру или дозволить ей отправиться в Хунзах.

– Не принимать, – махнул рукой Граббе.

– Слезы льет, ваше превосходительство.

– Дурабаба, – сердился Граббе.

– Я ведь уже говорил ей. Сама не знает, чего просит.

– Также ханы настаивают увидеться с вами.

– Чего им надобно?

– Насчет Шамиля, – пояснил адъютант.

– Они до чрезвычайности обеспокоены его успехами.

– Проморгали злодея, а теперь жалуются, – говорил Граббе, отхлебывая квас из бокала.

– Не принимать. То есть пусть обождут пару дней. Еще есть важное?

– Прибыл фельдъегерь из Тифлиса.

– От Головина? – встрепенулся Граббе.

– Из Главного штаба, ваше превосходительство, – кивнул Васильчиков.

– Любопытно будет взглянуть, – сказал Граббе, ставя бокал на стол и набрасывая на плечи мундир.

– Несите бумаги. И Милютина ко мне.

Когда Васильчиков вернулся с Милютиным, Граббе спросил:

– Что там?

– Ответ на рапорт вашего превосходительства, – ответил Милютин, пробежав глазами бумаги.

– Читайте, – велел Граббе.

– Милостивый государь! – начал Милютин.

– Усмотрев из донесения Вашего превосходительства, что для скорейшего покорения гор и уничтожения главного нашего противника Шамиля вам необходимы силы и средства несоразмерные, коими Кавказский корпус в Дагестане не располагает, а также принимая во внимание то, что сам Шамиль пребывает в покое и наши расположения не беспокоит…

– Довольно, – прервал Милютина Граббе.

– Сдается мне, корпусной командир плохо представляет грозящую нашему владычеству опасность.

– Осмелюсь доложить, ваше превосходительство, – сказал Милютин, заглядывая в бумаги.

– Головин также испрашивает объяснений…

– Объяснений? – хмыкнул Граббе.

– На какой же предмет?

– Он полагает, что проект ваш хорош в общих чертах, однако в частностях…

– Что – в частностях?

– В деталях, – поправился Милютин.

– Ну? Говорите же! – велел Граббе.

– Когда ваше превосходительство предлагает разбить и разогнать полчища Шамиля, господин корпусной командир желает знать, какие войска должно на это употребить?

– Лучшие! – раздраженно сказал Граббе.

– …И какой численности?

– Достаточной!

– Также насчет продовольствия, госпиталей, мест расположения… – растерянно продолжал Милютин.

– Соответственно потребностям!

– Сверх того, насчет артиллерийского парка и снаряжения…

– Надлежащего! – отчеканил Граббе и усмехнулся.

– Траскин – и тот лучше разбирается!

– Как прикажете отвечать, ваше превосходительство? – подал голос Васильчиков.

– Никак, – сказал Граббе и задумался.

Помолчав с минуту, Граббе обернулся к офицерам, будто удивляясь, что они еще здесь.

– Мое почтение, господа.

Офицеры козырнули и вышли.

Граббе торжествовал. Его план блестяще удался. Он получил от Головина такой ответ, которого желал. Он и сам знал, что сил против Шамиля недостаточно, но теперь у Граббе были развязаны руки. Теперь он считал себя вправе обратиться прямо к военному министру Чернышеву, даже к самому государю императору, минуя Головина, который надеялся сыграть с Шамилем шахматную партию, тогда как Граббе жаждал идти ва-банк, чего бы это ни стоило.

Граббе вспомнил о ханах. Хорошо было бы пристегнуть к делу и их, пока хотя бы словесно. Оказалось, что в Шуре остался только Ахмед-хан Мехтулинский, остальные разъехались.

– Он-то мне и нужен, – потирал руки Граббе.

Хан был польщен, что был принят, когда прочим было отказано.

– Рад вас видеть, генерал, – обнял его повеселевший Граббе.

– Как ваше здоровье? – беспокоился хан, соблюдая этикет.

– Пустяки. Легкое недомогание.

– Легкое для вас и очень тяжелое для нас, – участливо говорил хан.

– Садитесь, почтеннейший, – пригласил Граббе.

Они сели на диван, что означало необыкновенную благосклонность Граббе.

– Как мюриды, все досаждают? – приступил Граббе к нужной теме.

– Жалят, как осы, отовсюду! – жаловался Ахмед-хан.

– Ханов уже ни во что не ставят, а значит, и вас, покровителей наших.

– Так уж и ни во что? – деланно удивлялся Граббе.

– Все к Шамилю бегут, – говорил хан.

– И чернь, и абреки, и прочие разбойники. А кто сам не хочет, тех он силой заставляет. Недавно целый аул разрушил и жителей выселил.

– Ваш аул? – осведомился Граббе.

– Тот сам по себе был, шариат не хотел принимать.

– Стало быть, пора кончать с бунтовщиками? – спросил Граббе.

– Золотые слова, генерал.

– Пора-то пора, – кивнул Граббе.

– Но ведь зима теперь.

– Зима, – вздохнул хан.

– Холод меня не остановит, – уверял Граббе.

– Только вот дорог нет.

– Дороги – что, их сделать можно, – сказал Ахмед-хан.

– А вот чем коней кормить? Надо весной за Шамиля приняться, по-настоящему.

– Я вас вот о чем попрошу, любезный.

– Граббе встал, подошел к столу и положил руку на бумаги, пришедшие от Головина.

– Некоторые господа ничего не смыслят, думают, что если Шамиля не трогать, то и он их не тронет.

– Еще как тронет! – вскочил Ахмед-хан.

– И так почти весь народ его сторону принял! Даже те аулы, которые от вас недалеко, которые называют себя мирными, и те ему тайно помогают.

– Какие же это аулы? – спросил Граббе.

– Хотя бы Чиркей или Миатли. Кругом крепости ваши, а они мюридов снабжают и людьми, и припасами. Их надо в первую очередь наказать!

– Совершенно с вами согласен, – прервал хана Граббе.

– Однако же будет лучше, если вы все бесчинства Шамиля, особенно что население к нему склоняется, подробнейшим образом изложите на бумаге.

– На бумаге? – переспросил Ахмед-хан.

– В письменной, так сказать, форме. У вас ведь есть наш помощник?

– Как не быть, – кивнул Ахмед-хан.

– Вот вы ему и изложите о бесчинствах Шамиля, а он все преотлично запишет, – объяснял Граббе.

– Мне нужно от вас свидетельство, чтобы предпринять решительные действия. И другим владетелям предложите то же сделать.

– Это можно, – согласился Ахмед-хан.

– А про все мои убытки тоже писать?

– И это пишите без стеснения, – сказал Граббе.

– Я приобщу ваши рапорты к своему письму на имя государя императора.

– Самого царя? – не верил Ахмед-хан.

– Кто же еще даст нам средства, коими с Шамилем совладать можно? Не Головин же.

– Напишем, – пообещал Ахмед-хан.

– Все напишем.

– Рад, что вы меня понимаете, – сказал Граббе.

– А за сим…

Граббе хотел уже закончить аудиенцию, но Ахмед-хан не хотел уходить с одними обещаниями.

– Господин генерал, – сказал Ахмед-хан, упершись руками о стол.

– Зима длинная. Надо что-то делать. Шамиль на месте сидеть не будет. У него теперь мюриды, вроде гвардии, они на зимние квартиры не уходят, как ваши.

– Что же вы предлагаете? – спросил Граббе.

– Даже когда имам сидит в своем Ахульго, его мюриды по аулам ездят, народ волнуют.

– Агитаторы? – догадался Граббе.

– Проповеди читают, – продолжал Ахмед-хан.

– Адскими муками пугают, кто не будет исполнять шариат. Даже сюда, на равнину приходят.

– Может, и нам следует агитаторов послать?

– Надо бы, – соглашался Ахмед-хан.

– Еще много есть аулов, которые колеблются, которые еще не поддались коварным речам мюридов.

– Вот и наставьте их в должном смысле, – предложил Граббе.

– Я сам мусульманин, – ударил себя в грудь хан.

– И шариат знаю. Но я не проповедник. Надо таких людей найти, которые объяснят нашим невеждам, что Шамиль их обманывает и неправильно толкует шариат!

– Это вы дело говорите, – кивал Граббе.

– Главное, чтобы человек этот был ученый, большой ученый, не наш, – предупредил Ахмед-хан.

– Почему же? Разве своим не больше верят?

– Наших народ слушать не станет, – объяснял Ахмед-хан.

– Шамиль и первый еще имам Гази-Магомед, когда узнали, что один из учителей их пьет вино, стали упрекать его, что тот нарушает шариат. А тот говорит: яйца курицу не учат.

– А они что? – спросил Граббе.

– Ничего.

– Совсем ничего?

– Вылили все его вино и разрушили дом, а сам он убежал к шамхалу.

– Кажется, я знаю человека, который нам нужен, – припоминал Граббе.

– Кто он? – обрадовался Ахмед-хан.

– Большой ученый.

– Тогда давайте его сюда, и поскорее, – советовал Ахмед-хан.

– Пока весь Кавказ не загорелся от моря до моря!

– Я напишу в Тифлис.

– В Тифлис? – насторожился Ахмед-хан.

– Он там живет, – объяснил Граббе.

– На жаловании у нас состоит.

– Казанский муфтий? – прищурился хан.

– Мустафин?

– Кажется, так, – кивнул Граббе.

– Вы его знаете?

– Его тут все знают, – махнул рукой Ахмед-хан.

– Его уже присылали.

– И что же?

– Он теперь, наверное, благодарит Аллаха, что живой отсюда ушел, – рассказывал Ахмед-хан.

– А когда приезжал, обещал всех успокоить и даже самого Шамиля убедить, что тот неправильно толкует шариат, сеет смуту и напрасно поднимает кинжал против ханской власти и могущественного царя.

– Народ, выходит, не внял проповедям?

– Послушали, поспорили, а потом пригрозили муфтию, что убьют, если в Тифлис не уберется.

– Дас, – задумчиво произнес Граббе.

– Так они и другого не послушают.

– Смотря кого, – пожал плечами Ахмед-хан.

– А вы как полагаете? – спросил Граббе.

– Не знаете ли таких, кто действительно может повлиять на заблудших?

– Знаю, генерал, – загадочно произнес Ахмед-хан.

– Их все слушаются.

– Кто же сии господа? – любопытствовал Граббе.

– Сила и золото, – ухмыльнулся Ахмед-хан.

Глава 33

Сурхай осмотрел работы, сделанные без него, и остался доволен. Кроме подземных сооружений, были возведены две линии укреплений, защищавших Ахульго со стороны возможного наступления через перешеек, который тоже был перекопан рвами. У окраины Ахульго, скрытой покатостями горы, возвели резиденцию для имама, а подземную мечеть надстроили еще одним этажом и минаретом. Когда работы были закончены, Сурхай повел строителей на скалу, возвышавшуюся над подступами к Ахульго. Сама природа подсказывала, что на этом месте должна быть возведена цитадель. Скалу, и без того прозванную Щулатлулгох – Прочной горой или Твердыней, Сурхай намеревался сделать и вовсе неприступной.

Подъезжая к Ахульго, Шамиль увидел сотни людей облепивших Щулатлул-гох. Они передавали друг другу камни, поднимали на веревках тяжелые бревна, обрушивали выступающие части скалы и строили вокруг вершины стены. Повсюду стучали кирки и тесла, высекая из скального камня снопы искр. По узкой тропинке, поднимавшейся по гребню перешейка, женщины носили в кувшинах воду, а дети вели ослов, которые волоком тащили брусья. На саму скалу люди поднимали все это уже на себе.

На краю Ашильты, на речке, была устроена мельница, в которой дробили и перемалывали известняк. Затем в него добавляли молоко и яйца, а полученную смесь в деревянных ведрах тоже отправляли на скалу, где строилось укрепление.

Шамилю хотелось поскорее увидеть свою семью, но он решил сначала взглянуть на старания Сурхая.

Несмотря на легкие раны, полученные в походе и еще не до конца зажившие, Шамиль поднял на плечи тяжелый брус и начал подниматься на утес. Его примеру последовали и Юнус с Султанбеком, но последний взвалил поверх своих двух брусьев еще и мешок с известью.

Люди приветствовали своего имама и поздравляли с благополучным возвращением. Шамиль в ответ кивал и отвечал, как принято, только не пожимал рук, потому что руки его были заняты. Юноши просили имама отдать им свой брус, но он отказывался и быстро поднимался в гору.

Вокруг кипела работа, не видимая снизу. Рылись траншеи, пробивались ходы между частями крепости, укорененной в недрах скалы, вкладывались камнем бойницы. У одной из внутренних стен стоял Сурхай, распекая своего сына.

– Куда ты смотрел? Эта стена должна быть толще!

– Мастер сказал, что камень твердый, что и так достаточно, – оправдывался сын.

– А я говорю, недостаточно, – настаивал Сурхай.

– Он привык строить дома, а стены должны выдерживать огонь самых больших пушек!

– Разве эту стену видно снизу? – удивлялся мастер.

– Как они в нее попадут?

– У них есть пушки, которые стреляют вверх, а ядра падают вниз, – объяснил Шамиль, опуская свою ношу.

– Вах? – удивился строитель, поправляя съехавшую на лоб папаху.

– И такие бывают?

– Имам! – обрадовался Сурхай, завидев Шамиля.

– Наконец-то ты вернулся.

– Раньше не смог, – здоровался Шамиль с мастерами.

– Народ у нас, сами знаете, гостеприимный, не хотели отпускать.

– И упрямый, – добавил Сурхай.

– Говоришь им: клади в три камня, а они – по-своему, в два. Над каждым стоять приходится!

Но строитель делал вид, что не слышит. Он отвалил от стены уже поставленный на место камень и положил его поперек, так получалось шире.

– Не надо их ругать, – сказал Шамиль.

– Они пришли сюда по доброй воле и знают свое дело. Лучше расскажи, что тут будет.

– Настоящая крепость, – принялся показывать Сурхай, разворачивая свиток с планом. Он показывал чертеж, а затем демонстрировал строящиеся сооружения.

– Посредине – главная башня, но видна будет только верхняя часть. По бокам еще две. Между ними крепкая стена. Вокруг, по краю, тоже прочные стены с бойницами. Само собой – подземные ходы, пещеры для припасов…

– К весне закончишь? – прервал его Шамиль.

– Надо.

– Поторопись.

– Шамиль положил руку на плечо Сурхая.

– Лето будет жаркое.

– Пусть только сунутся! – воскликнул Сурхай.

– На эту крепость не то что лезть, смотреть будет страшно!

– А что там? – показывал Шамиль в сторону Нового Ахульго.

– Мечеть, вижу, стала выше. Это ты хорошо сделал, с минарета должно быть видно небо. А рядом?

– Твой дом, – гордо сообщил Сурхай.

– Дом? – удивился Шамиль.

– Мне хватало и того, что был. Как у всех остальных.

– Это дом имама, – объяснял Сурхай.

– Резиденция! Имаму не пристало принимать почетных гостей в подземелье. Да и будет где совет собирать, чтобы из окон весь Дагестан был виден.

– Ты прав, брат мой, – согласился Шамиль.

– Мы строим Имамат не для того, чтобы от кого-то прятаться, как мыши, а чтобы жить, как свободные люди.

Пожелав строителям помощи всевышнего, Шамиль отправился на Ахульго.

Неподалеку от новой резиденции горел костер, вокруг которого собралось много людей. Женщины с детьми на руках, дети постарше, девушки, старики – все слушали аксакала, который, наигрывая на пандуре, пел о том, что видел, когда не был слеп, и что слышал потом. Это было повествование о грозном завоевателе Надир-шахе, который пришел покорить Дагестан и которого горцы разбили наголову.

Старик пел, раскачиваясь в такт своей музыке:

Персии стал он владыкой, И турок разбил Надир-шах, Афганистан захватил он, И в Индию двинул войска,

Дели разграбил и сжег, Индии сердце он вырвал. Назвался «Владыкою мира» И руку решил наложить На непокорный Кавказ…

Люди увидели Шамиля, и по рядам пробежал шепот:

– Имам!

– Шамиль вернулся!

Люди начали вставать, хотя Шамиль и показывал знаками, чтобы они сидели и не нарушали песнь старика. Но аксакал сам прервал свое повествование и тоже встал.

– Салам алейкум, имам!

– Ва алейкум салам, – пожал его руку Шамиль.

– Как ты узнал, что это я?

– Тебя все узнают. Посмотри, даже твой младший сын тянет к тебе руки.

И действительно, Саид во все глаза смотрел на отца и тянул к нему ручонки. Джавгарат поднесла сына, Шамиль подержал его за руку и улыбнулся. Ему хотелось прижать сына к сердцу, но на людях не принято было проявлять нежные чувства. Старшие сыновья вырвались из рук Патимат и бросились к Шамилю. Но он только пожал им руки и вернул сыновей на место. Жены Шамиля засобирались домой, чтобы принять долгожданного главу семейства как подобает, но Шамиль велел им остаться.

– Продолжай, почтенный, – сказал Шамиль старику.

– Я тоже послушаю.

– Рассказываю, что было, – сказал старик, усаживаясь обратно на свою шубу.

– Я был тогда совсем мальчишкой, но такое не забывается.

Старик отпил воды из кувшина и снова ударил по струнам.

О люди, послушайте, что он творил в Дагестане, Этот шакал кровожадный, этот безжалостный зверь.

Старик пел, и перед людьми вставали ужасные картины.

Свирепые воины шаха громили села и топтали конями младенцев. Возводили курганы из отрезанных голов и кормили собак глазами, вырванными у детей. Уводили в рабство юношей и девушек, а стариков сбрасывали в пропасть.

Затем аксакал сменил мелодию и начал рассказ о том, как дагестанцы положили конец бесчинствам шаха:

Вместо аулов цветущих он оставлял пепелища, Пока Дагестана народы не стали народом одним, Чтоб напоить палача кровью его же нукеров, Чтоб уничтожить злодея и страшное войско его. Вышли на битву мужчины, и женщины вышли за ними, И растерзали шакалов барсы ущелий и гор.

Глаза мальчишек горели гордым пламенем, девочки вытирали слезы и начинали улыбаться, а старик продолжал свою песню, уже под новую мелодию, более звонкую и радостную:

От нас бежал, как трус, «Владыка мира», Забыв свой трон, корону и казну. И в бешенстве рыдал, ни с чем оставшись, И говорил потом, скрипя зубами: «Лишь глупый шах пойдет на Дагестан!»

– А что потом стало с Надир-шахом? – спрашивали дети.

– Его наши убили?

– Его свои же кинжалом закололи, – ответил аксакал.

– Как это, говорят, так? Полмира завоевали, а какие-то горцы у тебя корону отняли?

– Ты видел ту битву? – спросил Шамиль.

– Тогда я был уже слеп, – ответил старик.

– Там погиб наш отец, а мои старшие братья привезли его в аул. Они-то бились и все видели.

– А где корона шаха? – спрашивали дети.

– Потерялась?

– Корона! – торжествующе поднял палец аксакал.

– Разве могло потеряться это свидетельство шахского позора? Мои братья ее сберегли.

– Корону самого Надир-шаха? – удивился Юнус.

– Сейчас увидите!

Старик отложил пандур и стал что-то искать под своей шубой. Люди, не веря, столпились вокруг старика. Но тот действительно извлек из-под шубы что-то похожее на венец.

– Вот она, корона того, кто хотел нас покорить! – объявил аксакал и протянул ее Шамилю.

– Ее нашли мои братья, когда шах сбежал.

Шамиль с интересом рассматривал великий трофей. Корона была сделана из железа, покрытого серебром. Золотые возвышения вокруг короны служили оправой для драгоценных камней, но уже потеряли часть своего чудесного убранства. Зато уцелели золотые перья, исходившие от этих возвышений. Посредине, над большой глазницей, обрамлявшей некогда самый крупный драгоценный камень, золотое перо стояло прямо. Над этим пером сохранилось еще одно, усыпанное небольшими бриллиантами. Даже в таком истерзанном виде корона зримо олицетворяла воинскую славу Дагестана.

На золотом ободке короны Шамиль разглядел полустершуюся надпись.

– Мы даровали тебе победу, – прочел Шамиль.

– Всевышний простит грехи твои, прежние и будущие. Он прольет на тебя мудрость Свою. Он наставит тебя на путь истинный. Он твой помощник.

– Ай, шайтан, – покачал головой Юнус.

– Сам себе грехи прощает!

– За свои дела он будет гореть в самом пекле, – сказал Шамиль, продолжая рассматривать корону.

– И чего этому шаху тут понадобилось? – недоумевал Юнус.

– Он шел на Россию, – сказал старик.

– И думал, что легко перешагнет наши горы.

– Надо бы рассказать это русскому царю, – сказал Юнус.

– Его предки это помнили, – сказал Шамиль.

– Они с нами дружили и не жалели об этом.

– А ханы тоже воевали с Надир-шахом? – спросил Султанбек.

– И ханы, и свободные горцы, – сказал старик.

– Тогда все стояли вместе, как стена.

– Выходит, у наших ханов память короткая, – сказал Юнус.

– Раньше ханы были настоящими владыками, – рассказывал старик.

– Над ними не было никаких хозяев. Они воевали и ходили в походы. Когда явился Ермолов, они и с ним воевали. Только Надир-шаха одолели все вместе, а с Ермоловым – каждый воевал за себя. Но у генерала была большая армия, против которой трудно было устоять. Ермолов сначала потеснил чеченцев, а затем принялся за Дагестан. Он подавлял восстания, побеждал ханов, отнимал их земли и назначал новых ханов, которые ему повиновались. Даже хунзахский Нуцал-хан по примеру отца дрался с Ермоловым. А когда он умер, Ермолов не признал его наследника и назначил править ханского родственника. Начались смуты и раздоры, и вдова Нуцал-хана Бахубика, надеясь сохранить ханство, признала власть Ермолова. Только ханы – это еще не весь Дагестан, свободный народ желал оставаться свободным. А новые ханы, получив царские ордена, решили, что теперь им подвластно все. Такие уж они люди, что готовы служить кому угодно, лишь бы им разрешили делать с остальными все, что им вздумается. На людей обрушились бедствия, которые народ никогда не терпел, даже вера начала приходить в упадок. Но нашлись люди, наши имамы, которые решили спасти народ от унижения и очистить веру. А что было дальше, вы и сами знаете. А кто не знает – пусть спросит Шамиля.

Все хотели потрогать корону и передавали ее из рук в руки. Заметив, что кто-то пытается выковырнуть из нее камешек, Юнус отобрал корону и вернул ее старику, но тот протянул ее Шамилю.

– Возьми ее, имам, – сказал аксакал.

– Это слишком дорогой подарок, – сказал Шамиль.

– Назови цену.

– Тогда скажи, сколько стоит свобода? – спросил старик.