Текст книги "Ахульго"

Глава 37

Лиза жила в Шуре ожиданиями. Местное женское общество ей быстро наскучило. Вернее, ей было неуютно среди дам, которые появлялись со своими мужьями или кавалерами и жили здесь какой-то другой жизнью, которую Лиза принимала с большим трудом. Лиза была ослеплена своим несчастьем и не могла видеть, что жизнь и здесь, в гарнизоне, имела свои особенные прелести. Постоянная близость войны меняла людей, они жадно наслаждались каждым днем, понимая, что любой из них мог оказаться последним.

Лизе отвели комнату в доме маркитанта, которого она изводила вопросами насчет дороги в Хунзах. Опасаясь, что она вздумает ехать туда сама, пожилой армянин пугал ее ужасными историями, приключавшимися на дорогах. Обычно это происходило вечером, за чаем.

– Вот недавно, – рассказывал Аванес, выпучив для убедительности глаза, – целый подполковник приехал из Казанищ, это тут рядом, там у меня лавка. Значит, приехал в бане попариться и визиты сделать. Обедал у командующего, потом в свой батальон возвращался.

– Один? – спрашивала Лиза.

– С ним унтер был и шестеро солдат, – повествовал Аванес, отхлебывая чай из блюдца.

– Вот, едут вместе, а подполковник вперед выехал, конь у него был хороший.

– Ну, выехал, – торопила Лиза, привыкшая, что Аванес любил рассказывать долго, будто товар выбирал.

– Трех минут не прошло! – размахивал руками Аванес.

– Выстрел! Солдаты с унтером подбегают, а подполковник убитый лежит.

– Господи Боже мой, – перекрестилась Лиза.

– Лошади нет, и шашка пропала, – говорил Аванес.

– Дорогая была шашка, из трофейных, в серебре, он ее у меня покупал.

– И что же, нашли разбойников?

– Куда там! – махнул рукой Аванес.

– Разве найдешь? Тут и свои могут под видом абреков. А ты говоришь – Хунзах!

– Что же мне здесь до весны сидеть? – горевала Лиза.

– Жди теперь, пока дороги откроются, – со знанием дела говорил Аванес.

– Я же жду. А весной дела пойдут. Первым делом войска в Хунзах двинутся или из Хунзаха.

– А далеко ли туда?

– Зимой – далеко, а летом, когда дороги, не так чтобы далеко.

– И ты пойдешь?

– Как не идти! – напомнила о себе Каринэ – жена маркитанта.

– У нас, знаете, сколько должников? Отправятся в поход – и поминай, как звали. А если убьют – так и вовсе беда.

– Поход для маркитанта – первое дело, – принялся просвещать Лизу Аванес.

– Господа офицеры любят налегке ездить. А как привал – давай сюда Аванеса. А у Аванеса и выпить, и закусить. Вина да водка лучше колбасы идут. А иным шампанское подавай, и непременно, чтобы французское, особенно Клико в почете. Этого у нас хватает, в Кизляре делают.

– А не страшно? – спрашивала Лиза.

– Привык, – улыбался Аванес, подливая себе чаю.

– И стреляли в меня, и грабили. А я вот он, царь-герой. Обещали к медали представить.

После таких историй Лиза долго не могла заснуть. Но ей было страшно не за себя. Она жалела своего мужа. Если такие ужасы творились на проезжих дорогах, под носом у целых полков, то каково же было ее Михаилу в Хунзахе, посреди этих страшных горцев? А если еще воевать приходится?

Лиза целовала мужние эполеты и слезно молила Бога уберечь Михаила от пуль и кинжалов. Она все еще надеялась, что Граббе вызволит Михаила из Хунзаха и вернет его в объятия преданной супруги.

Когда Лиза получила приглашение на ужин у генерала, то долго прихорашивалась перед зеркалом. Затем нарядилась в лучшее свое платье и отправилась в офицерское собрание с твердым намерением добиться от генерала положительного решения ее дела.

– Пусть хоть полк посылают в этот Хунзах, – говорила она себе.

– Все равно они тут от безделья маются, так пусть хоть несчастную женщину осчастливят.

На званый ужин собралось высшее полковое общество. Но Граббе все не появлялся.

Устав ждать генерала, Траскин подал пример чревоугодия, и компания принялась за яства и напитки. Застолье обернулось пиром, за которым о Граббе помнила только Лиза, намеревавшаяся добиться от генерала конвоя, с которым она бы могла отправиться к мужу в Хунзах.

Оркестр уже устал играть, публика утомилась от танцев, но Граббе не появлялся. В отчаянии Лиза пила вино, которым настойчиво угощал ее Траскин. Он надеялся добиться ее благосклонности, но Лиза была неприступна. Траскин все подливал ей вина, пока выпитое не ударило Лизе в голову. Она вдруг упала в объятия Траскина и расплакалась у него на плече. Траскин понадеялся было, что дело сделано, но, к его разочарованию, Лиза принялась изливать ему душу, рассказывая, как сильно любит своего замечательного мужа-прапорщика и как по нему тоскует.

Растерянный Траскин выслушал печальную исповедь и деликатно отстранил от себя Лизу, не забыв выразить ей свое сочувствие. Но для себя решил, что разжалованный декабрист, даже если он теперь прапорщик, останется в Хунзахе, чтобы иметь случай еще более загладить свою вину или дождаться горской пули. В конце концов в Шуре были дамы, не имевшие столь вздорных романтических претензий и почитавшие за счастье услаждать начальника штаба.

Около полуночи Васильчиков решил узнать, намерен ли генерал спуститься на прощальный ужин. Но, застав Граббе спящим, не стал его беспокоить, потому что сон его, судя по всему, и без того был тревожен.

Ранним утром Граббе отбыл из Темир-Хан-Шуры. С ним уехал Васильчиков, а Милютин был пока оставлен в Шуре на предмет исполнения важного поручения.

Глава 38

Пехлеваны-канатоходцы всюду были желанными гостями. На базаре в Шуре посмотреть на них тоже собралось много народу.

После очередного представления, когда Айдемир, как звали потомственного трюкача, собирал со зрителей деньги, особенно щедрым оказался Жахпар-ага, капитан горской милиции, служивший при штабе полка в Шуре. Он дал канатоходцу полтину и шепнул, чтобы тот зашел к нему вечером.

Явившись куда следовало, Айдемир застал у Жахпар-аги еще и жандармского ротмистра. Когда канатоходец услышал, чего от него хотят, то согласился на рискованную затею не сразу. Но грозный вид Жахпар-аги и хорошие деньги, которые сулил ротмистр, сделали канатоходца еще более гибким, чем того требовала его профессия. Тем более что отказ повлек бы за собой запрещение выступать в крепостях, где сборы бывали самыми большими.

Жахпар-ага и жандарм привели его в штаб, где представили Попову и Милютину, которые должны были решить, годится ли Айдемир в лазутчики.

Попов уже видел его представление и полагал, что этот худощавый и ловкий, как кошка, горец вполне годится для тайной роли. Его интересовало лишь, согласится ли он взять в попутчики господина Синицына.

Когда позвали Аркадия, Айдемир оценивающе оглядел его со всех сторон и заявил:

– Пехлевана из него не получится.

– Отчего же? – полюбопытствовал Попов.

– Кость не та. Пружины нет, – объяснял Айдемир.

– Сами видите – стоит, как осел.

– Как он смеет?! – вскипел Синицын.

– Не обращайте внимания, – успокаивал его Милютин.

– Осел разве может по канату ходить? – продолжал Айдемир.

– Дикие люди, – шепнул Аркадию Попов.

– Танцевать умеешь? – спросил Айдемир кандидата в канатоходцы.

– Танцевать? – не понял Аркадий.

– Лезгинку.

– Не приходилось, – признался Аркадий.

– Если на земле не может, как на канате танцевать будет? – недоумевал Айдемир.

– А ты научи, – велел Жахпар-ага.

– Ты тоже не на канате родился.

– Мне Аллах дал, – упрямился Айдемир.

– А ему не дал.

– Его тоже Бог не обделил, – вступился за Аркадия Попов.

– Смел, как мюрид, умен. А вырядился как? От горца не отличишь.

– Тогда пусть шутом будет.

– Как то есть шутом? – опешил Аркадий.

– Это в каком смысле? – спросил канатоходца Попов.

– У канатоходца шут бывает в страшной маске, – объяснял Айдемир.

– Я на веревке танцую, а он, как дурак, внизу повторяет, народ веселит.

– Бывает такой, – подтвердил Жахпар-ага.

– Дразнит всех и деньги собирает.

– И мне хорошо, и денег больше, – добавил Айдемир.

– У меня тоже был, но потом к Шамилю убежал.

– Так он у Шамиля? – насторожился жандармский ротмистр.

– Я слышал, погиб он, – сказал Айдемир.

– Это хорошо, – облегченно вздохнул жандарм.

– Так ты говоришь, наш человек у тебя ряженым будет? – спросил Попов.

– Не канатоходцем же.

– А что, господа? – улыбался Милютин.

– Дело нехитрое, и все кругом обозреть можно.

– Шутом не пойду, – упирался Аркадий.

– Это как-то неблагородно.

– Комедиантом! – поправил жандарм.

– Актером, – добавил Милютин.

– Как на маскараде.

– Я научу, – успокаивал Аркадия Айдемир.

– Но я… – не решался Аркадий.

– Я не сумею.

– Вам крупно повезло, господин Синицын, – убеждал Попов.

– Лучшего случая добраться до вашей желанной цели и не придумаешь.

– Да? – неуверенно произнес Аркадий, вспомнив про свои дуэльные пистолеты.

– Пожалуй…

– Жаль, я не в ваших летах, сам бы отправился! – деланно вздыхал Попов.

– Я… Я согласен, – объявил Аркадий.

Траскин был занят с откупщиками и подрядчиками, и Попову с Милютиным пришлось долго ожидать аудиенции. Наконец, Траскин принял и их. Узнав о цели визита и вспомнив распоряжение Граббе, Траскин кивнул им на стулья, а сам уселся на диван, потому что в кресле не помещался.

– Десять тысяч?! – изумился Траскин.

– На что же вы предполагаете употребить такую уйму казенных денег?

– Видите ли, господин полковник, – сказал Попов.

– Велено вызнать лучшие дороги к ставке Шамиля.

– За десять тысяч вам Шамиля на аркане приведут, – сказал Траскин.

– Позволю себе с вами не согласиться, – возразил Попов.

– Шамиль теперь стоит куда больше.

– Что же вы предлагаете? – спросил Траскин.

– Послать хорошего лазутчика, – сказал Милютин.

– Всего-то? – рассмеялся Траскин.

– Да я вам таких по червонцу найду, целую роту.

– Не просто лазутчика, – объяснял Попов.

– А который бы, при удачном стечении обстоятельств, смог произвести решительный выстрел.

– Выстрел? – не понял Траскин.

– В кого?

– Его превосходительство генерал-лейтенант Граббе считают, что целью должен стать сам Шамиль.

– Шамиль? – привстал от удивления Траскин.

– Как же вы намерены до него добраться?

– Мы предполагали разные способы, – сказал Попов.

– К примеру, представить нашего лазутчика богатым пленником, – добавил Милютин.

– Таких, как у горцев заведено, доставляют к Шамилю.

– Весьма правдоподобно, – кивнул Траскин.

– Однако есть вероятность, что богатого пленника наибы для себя приберегут или абреки отбить могут, – сказал Попов.

– Бывали случаи.

– Остановились на канатоходце, – заключил Милютин.

– На ком? – Траскин опять уселся на диван.

– Канатный плясун, комедиант бродячий, – сообщал Милютин.

– Дает представления по аулам.

– Надежный человек? – сомневался Траскин.

– Нам его Жахпар-ага посоветовал, капитан горской милиции, – сказал Попов.

– При штабе служит.

– Как же дерзает плясун браться за такое дело? – не верил Траскин.

– Не сам, господин полковник, – сказал Попов.

– Тогда кто же?

– Наш человек, – заверил Попов.

– Отчаянная голова, доложу я вам.

– Кто же это?

– Из вольноопределяющихся.

– Он разве на канате плясать умеет? Это все же не шашкой махать.

– При канатоходцах шуты положены, – объяснял Попов.

– Ряженые. Так вот господин Синицын решился испытать судьбу.

– Синицын? – припомнил Попов.

– Это не тот ли наглец, что посмел предлагать поединок самому генералу?

– Он самый, – кивнул Попов.

– По дерзости своей и согласился на такое дело.

– Он, думаю, и стрелять-то не умеет.

– Обучили, – сообщал Милютин.

– К тому же он затем сюда и явился.

– Извольте объяснить, поручик, – недоумевал Траскин.

– Изволите ли видеть, господин полковник, у него к Шамилю личные счеты, – говорил Попов.

– Какие – не говорит, но цель его жизни заключается в том, чтобы вызвать Шамиля на дуэль.

– А он в своем уме? – постучал по своему лбу Траскин.

– Надеюсь, что не совсем, – улыбнулся Попов.

– При здравом-то уме кто же на такое решится? Однако же прибыл сюда с дуэльными пистолетами французского образца.

– Он, конечно, человек не военный, – добавил Милютин.

– Но и в том есть преимущество. Военного горцы сразу отличат.

– Тому есть прискорбные примеры, – сообщал Попов.

– Начальству было угодно отправить из Генерального штаба подполковника Бергенгейма из Хунзаха в Кахетию, а поручика Гордеева через южные лезгинские общества. И оба они от засад, неизвестно кем поставленных, погибли. После смерти упомянутых офицеров командир Отдельного Кавказского корпуса решил, что положение Дагестана таково, что впредь отправлять офицеров в горы невозможно…

– Так вы говорите – цель жизни?

– Я самолично его отговаривал, – убеждал Попов.

– А он на своем стоит. Не возьмете, говорит, в поход – сам уйду! Вот я и подумал, зачем же такому сорвиголове напрасно пропадать? Чем черт не шутит?

– Дас, – произнес Траскин.

– На свете чего не бывает…

– А не доберется до Шамиля, так хоть дороги выведает, – сказал Милютин.

– Я его и глазомерной съемке обучил, и насчет составления карт с ним занимался.

– И языками он почти овладел, – вставил Попов.

– На базарах практиковался и с переводчиком тоже.

– Так вы полагаете, он и в самом деле пойдет в горы?

– Если на цепь не посадим, пойдет, – заверил Попов.

Траскин задумался, а затем велел Милютину.

– Оставьте-ка нас на минутку с полковником.

Милютин козырнул и вышел.

– Я одного не возьму в толк, господин полковник, – обратился Траскин к Попову.

– Ежели этот ваш сумасброд Синицын так горячо желает стреляться с Шамилем, что само по себе событие чрезвычайное, то на что ему десять тысяч?

– Его превосходительство решили, – отвечал Попов, – что зло, которое причиняет нам Шамиль, оправдывает всякую меру, которая с успехом может быть употреблена для его истребления.

– Это верно, – согласился Траскин.

– Однако же фанатики на деньги не смотрят. Уже если что засядет им в башку, пушкой не вышибешь. Видал я таких, когда декабристов после бунта допрашивали.

– Траскин перевел дух и продолжал: – Ведь если рассудить, мы помогаем господину Синицыну исполнить его заветное чаяние. К тому же если предприятие сие увенчается успехом, то слава его затмит всех наших героев.

– Он, наверное, готов и бесплатно… – неуверенно предположил Попов.

– Зачем же бесплатно? – возразил Траскин.

– Всякое дело имеет цену.

– Долгов у него всего на триста рублей, – сообщил Попов.

– Да и те можно отнести на полковые издержки.

– Вы меня не понимаете, господин полковник.

– Траскин поднялся и навис над Поповым, сверля его глазами.

– Десять тысяч – так десять тысяч. За ценой не постоим. Только не вперед, а после.

– А если не справится? – спросил Попов.

– Значит, на то воля Божья, – вздохнул Траскин.

– Тогда к награде представим. Посмертно.

– А деньги?..

– начал понимать Попов.

– Я слышал, у вас семья? – участливо спросил Траскин.

– А жалование, знаю, небогатое.

– По совести говоря, едва хватает, – признался Попов.

– Ну так вот, триста Синицыну, авансом, – прикидывал Траскин, загибая пальцы.

– И плясуну канатному…

– Двести, – вставил Попов.

– Чтобы не выдал.

– Пожалуй, – согласился Траскин.

– Ассигнациями.

– Золотом, – настаивал Попов – В крайнем случае – серебром. Ассигнации горцы не принимают.

– Тогда хватит с него и ста, под расписочку.

– А остальное? – осторожно спросил Попов.

– Пополам, вам и мне, – улыбнулся Траскин.

– И пусть себе этот ваш истинно помешанный Синицын хоть на канате пляшет, хоть к горцам перебегает, хоть с мюридами стреляется, но чтобы духу его здесь не было!

– Но как же сведения? – опомнился Попов.

– Сведения? – расхохотался Траскин.

– Вы что же, полковник, всерьез полагаете, что он живым оттуда вернется?

– Бог его знает, – ответил Попов.

– Дуракам, говорят, везет.

– А ежели вернется, так в лазарет его, в дом умалишенных, на вечное излечение!

Глава 39

В семье Шамиля был торжественный день. Маленькому Саиду в первый раз брили голову.

Джавгарат держала младенца на руках, а Шамиль остро отточенным ножом снимал с его головки невесомые волоски. Саид беспокойно вертел головкой, и Шамилю приходилось ее удерживать. Только когда сын встретился глазами с отцом, он затих и улыбнулся.

– Только не порежь, – беспокоилась Джавгарат.

– Он еще такой маленький.

Шамиль кивнул, он потому и не доверил это важное дело кому-то еще, что опасался поранить своего младшего сына.

– Не успеешь оглянуться, как большой вырастет, – улыбалась Патимат, вытирая полотенцем головки своих сыновей, которых только что тоже побрили.

– Все уже? – торопил мать Джамалуддин.

– Нет, не все, – ответила Патимат.

– У вашего брата сегодня праздник. Поэтому у вас будут новые папахи.

– Новые! – обрадовался Джамалуддин.

– Ну да, старые-то давно обтрепались.

Патимат достала с полки две новые овчинные папахи и надела их на своих сыновей.

– Настоящие мужчины! – похвалила их Джавгарат.

Мальчики примеряли папахи и, отталкивая друг друга, смотрелись в висевшее на стене небольшое зеркало.

– Обещайте, что больше не будете драться, – сказал Шамиль.

– А чего он? – отталкивал брата Джамалуддин.

– А он меня играть не пускает, – жаловался Гази-Магомед.

– Ты со своими играй, – отвечал Джамалуддин.

– Нечего к старшим лезть.

– Слушай старшего брата, – наставлял сына Шамиль.

– А он будет тебя защищать.

– Гази-Магомеда? – усмехнулся Джамалуддин.

– Мы когда с друзьями боремся, он сам мне помогать лезет.

– И правильно делает, вы же братья, – сказала Джавгарат.

– Когда Саид вырастет, тоже будет вашим помощником.

– Да когда он еще вырастет! – махнул рукой Джамалуддин.

– Я и так всех уложу!

– И я уложу, – вторил брату Гази-Магомед.

– Ладно, – взял его за руку Джамалуддин.

– Пойдем посмотрим, как новых коней объезжают.

Но прежде, чем братья ушли, Патимат достала с полки большую деревянную тарелку, на которой лежала нарезанная кусочками халва с орехами.

– Раздайте это друзьям, – сказала она.

– Друзьям? – удивился Джамалуддин, набивая халвой рот и угощая Гази-Магомеда.

– А если останется, то всем, кого встретите, – велел Шамиль.

– У нас праздник, – улыбнулась Патимат, кивая на сверкающую головку Саида.

– А когда нам в первый раз брили, тоже халву раздавали? – спросил Джамалуддин.

– Так положено, – кивнула Патимат.

– А я не помню, – удивился Джамалуддин.

– И я не помню, – добавил ГазиМа-гомед.

– Ты еще маленький был, – объяснил брату Джамалуддин.

Братья схватили сладости и умчались.

Шамиль убрал нож, вытер руки и зашептал благодарственную молитву. Жены тоже подняли перед собой руки, добавляя после каждой просьбы Шамиля к всевышнему свое «Аминь». После молитвы Патимат достала из цагура муку и принялась месить тесто.

– Для гостей будет хинкал, – сказала она, а затем велела Джавгарат: – Поставь котел на огонь.

Джавгарат уложила ребенка в люльку и достала с полки большой котел. Но в кувшине не оказалось воды. Тогда она накинула теплый платок и отправилась за водой.

– Дай Аллах здоровья Сурхаю, – сказала Патимат.

– Теперь не надо спускаться к реке.

– Пойду, посмотрю, как у него дела, – сказал Шамиль, набрасывая на плечи шубу.

Большое, выложенное из камня хранилище для воды, которое Сурхай устроил на Ахульго, немного облегчил женщинам жизнь. На горе не было родников, и раньше приходилось спускаться к реке по крутым тропам, а затем подниматься обратно с тяжелыми большими кувшинами. Теперь на Ахульго были свои запасы. Для их пополнения был проведен деревянный желоб. Он тянулся от родника на окраине Ашильты у соснового бора.

У входа в дом сидел Султанбек, наводя красоту на свою шашку. Увидев имама, он поднялся.

– Пойдем, посмотрим, что Сурхай делает, – сказал Шамиль.

– Обещал, что скоро закончит, – сказал Султанбек, убирая шашку в ножны.

– А где Юнус? – спросил Шамиль.

– В Чиркату поехал, – сообщил Султанбек.

– Зачем?

– Сообщили, что туда явился человек из Шуры.

Письмо тебе принес, – докладывал Султанбек.

– А почему ко мне не пришел?

– Говорят, лошадь поскользнулась. На перевалах все обледенело. Еле живой был, когда до Чиркаты добрался.

На Ахульго лежал снег, по которому бежало несколько тропинок. Самая широкая вела к хранилищу воды. Там, где под землей были очаги, снег таял и поднималась испарина.

Ровных мест на Ахульго было мало. На одном из них, за мечетью, ахульгинская молодежь объезжала коней. Посмотреть на удальцов собралось много людей. При однообразной жизни на голой горе это было волнующим зрелищем.

На коня уже успели накинуть арканы, и двое парней тянули их в разные стороны, чтобы удержать коня на месте. Еще двое, держа скакуна за уши, надевали на него уздечку.

Собравшиеся подавали советы:

– Держите крепче!

– Теперь к удилам привязывайте!

Парни сняли арканы с шеи коня и начали привязывать их к удилам. Тем временем Хабиб, сын чабана Курбана, сумел набросить на коня седло и подтянуть подпругу. Он уже собирался и сам вскочить на коня, когда послышались предостерегающие крики:

– Рано лезешь!

– Убьет!

– Пусть перебесится сначала!

Конь, будто опомнившись, взвился на дыбы и начал бешено метаться. Но веревки, привязанные к удилам, не давали ему освободиться. Когда конь устал и тяжело дышал, роняя пену, на него вскочил Хабиб. Почувствовав на себе седока, конь с новой силой встал на дыбы. Бешено вращая глазами, конь прыгал в стороны, пятился, снова поднимался на дыбы, но Хабиб к нему будто прирос, усмиряя коня уздечкой и плетью.

– Зверь, а не конь! – кричали горцы.

– Смотри, смотри что делает!

– Если ляжет – соскакивай!

Конь чуть было не опрокинулся на спину, но наездник только потерял папаху, а коня заставил присесть на задние ноги и снова подняться.

– Теперь по кругу пускайте, – советовали знатоки.

– Пока совсем не устанет.

– Пусть успокоится.

– А потом воды дайте, чтобы хозяина почувствовал.

– Хороший конь.

Шамиль видел, с каким азартом наблюдают за смельчаками его дети. И вспоминал, как сам в юности объезжал коней, делая это без чьей-либо помощи.

Хабиб укротил коня и подъехал на нем к Шамилю.

– Теперь возьмешь в мюриды, имам?

– Вижу, в мюриды ты годишься, – чуть улыбнувшись ответил Шамиль.

– А отцом ты уже стал?

– Уже скоро, – смущенно ответил Хабиб.

– Тогда и приходи, – сказал Шамиль.

Крепость на скале, которую люди успели прозвать Сурхаевой башней, величественно возвышалась над Ахульго. Трудно было представить, что кто-то сможет сюда забраться, а тем более – захватить эту небольшую, но крепкую цитадель, защищенную самой природой и окруженную мощной каменной стеной.

Шамиль с Султанбеком осматривали крепость, удивляясь, что могут сотворить люди, имеющие ясную цель и умелого начальника. Это был настоящий замок, который опоясывал вершину скалы. Слева от нее располагалась двухэтажная башня, на крыше которой был устроен квадратный завал из срубов и камней. Этот завал защищал вход в оба нижних этажа и в третий – подземный. Завал занимал примерно треть крыши и располагался с южной стороны, обращенной в сторону гор и Ашильта.

От основной стены замка на юго-запад тянулась еще одна стена, прикрывавшая отдельную саклю и окруженная завалами, обращенными к почти отвесному ущелью. Между этим ответвлением и замком находился вход в большую пещеру, связанную подземными коридорами с помещениями самого замка.

Справа от пика скалы располагались две одноэтажные каменные сакли, окруженные общей замковой стеной. Большая из них имела выход к Ахульго. Меньшая тоже имела выход, но уже к отдельной части замка, расположенной к юго-востоку и связанной с главным замком толстой каменной стеной. Здесь высилась трехэтажная башня. А под ней, за стенами, располагались еще и отдельные нижние завалы.

Таким образом, крепость представляла собой что-то вроде панциря, надетого на скалу. Она преграждала путь к Ахульго и защищала все подступы, которые простреливались из многочисленных бойниц. Вдоль стен высились горы камней, оставшихся от строительства и теперь тоже обращенных в оружие. Для того же служили и не пошедшие в дело бревна.

Строительные работы были закончены. Теперь Сурхай обустраивал помещения, в которых должны были жить защитники крепости. Сюда же, для временного гарнизона, собирали сушеное мясо, муку и бурдюки с водой. В отдельных пещерах складывали мешки с порохом, пули и оружие.

– Еще бы пушки сюда, – сказал Султанбек.

– Пусть тогда попробуют взять, – кивнул Сурхай.

– Магомед обещал, – напомнил Султанбек.

– Я слышал, наш мастер отправился к Ташаву, – сказал Шамиль.

– Там есть одна пушка, которую мы отбили, когда ходили с первым имамом на Владикавказ. Потом мы отправили ее в Беной.

– Наверное, хочет узнать, как настоящая пушка сделана, – предположил Султанбек.

– Мы и без пушек сможем держаться, – заверил Сурхай.

– Сурхай, – сказал Шамиль, пожимая руку строителю.

– Я не могу отблагодарить тебя так, как это сможет всевышний. Но то, что ты сделал, народ не забудет.

– Мы вместе это сделали, – ответил Сурхай.

– Говоря по совести, мне было стыдно перед людьми. Что я им мог дать?

Построй они такую крепость какому-нибудь хану, их бы озолотили.

– Значит, еще не все на свете меряется золотом.

Отсюда открывалась замечательная панорама. Оба Ахульго были исчерчены дорожками по белому снегу, как чернилами по бумаге. А вокруг, куда хватало глаз, громоздились высокие хребты. Река, огибая Ахульго, текла в сторону Гимров и исчезала в глубоком каньоне. Напротив Ахульго, на другом берегу реки, поднимались уступами горы с похожими на шатры макушками. Левее, над изгибом реки, виднелись сады и дома Чиркаты. Над аулом рядами поднимались горы, уходя к небу все более высокими гребнями, как волны окаменевшего океана. Еще левее, перед рекой, снова поднимались каменные громады, по склонам которых вилась дорога из Чиркаты в Ашильту и на Ахульго.

– Сколько мы сможем выстоять? – размышлял про себя Шамиль.

– Месяц, два, полгода? А сколько может длиться осада? Осада… Почему они должны защищаться на собственной земле? Почему генералы не соблюдают мирный договор? Почему эти люди должны покидать свои дома и прятаться в подземельях? Почему на этом свете столько зла? Почему он, имам, не может сделать свой народ счастливым? Или он делает что-то не так?..

– Юнус скачет, – показал Султанбек вдаль, туда, где по дороге из Чиркаты мчался всадник

– Юнус? – очнулся от своих раздумий Шамиль.

– Я его коня узнаю. Несется, как по ровной дороге.

Юнус прибыл из Чиркаты с важным сообщением, которое прислал человек Шамиля в Шуре.

– Как чувствует себя посланец? – спросил Шамиль.

– Немного обморозил ноги, но скоро поправится, – ответил Юнус.

Сообщение помещалось в серебряной монете, которую мог открыть только тот, кто знал ее секрет. Шамиль вынул свернутый листок, развернул его и отошел к краю крепости, куда падали солнечные лучи, чтобы получше разглядеть мелкие строчки.

В сообщении говорилось о том, что в горы посылают нового лазутчика с целью убить Шамиля, а заодно разведать новые дороги к Ахульго. Автор письма просил Шамиля быть осторожным. И еще он спрашивал, какой дорогой направить лазутчика?

Пока Юнус с Султанбеком осматривали законченную крепость, Шамиль совещался с Сурхаем.

– Зачем им новые дороги? – спросил Сурхай.

– Чтобы напасть с разных сторон?

– Если они придут, как раньше, из Шуры, по Хунзахской дороге, то за нашими спинами будут сильные аулы, – размышлял Шамиль.

– И они нам помогут, – кивнул Сурхай.

– Конечно, но плохо то, что царские войска со своими пушками смогут добраться до Ахульго без особого труда, – сказал Шамиль.

– А на этот раз сардар пошлет против нас большую армию.

– Мне тоже кажется, что они собирают силы.

– Хотят нанести решающий удар, – предположил Шамиль.

– А если мы сможем направить их по другой дороге, со стороны Эндирея, от их главной крепости, – Шамиль показал на хребты, возвышавшиеся за Чиркатой, – то им придется воевать на каждом шагу.

– Там и дорог-то нет, – сказал Сурхай.

– Одни тропинки.

– Верно, – кивнул Шамиль.

– И в этом наше преимущество.

– Зато там много мюридов, и никогда не ступала нога солдата, – добавил Сурхай.

– Ни один вольный аул не сдастся без боя, – продолжал размышлять Шамиль.

– А мы сможем встретить войско сардара, где и когда сочтем нужным.

– Значит, нужно указать им тот путь, который нам нужен?

– И убедить, что он безопасен, – добавил Шамиль.

– Они должны думать, что встретят только склоненные головы, что никто не ударит им в тыл и не посмеет придти на помощь к нам.

– А когда войска втянутся в горы… – понимающе кивал Сурхай.

– Мы заставим их пожалеть о том, что они пошли на Ахульго.

– Если они вообще сюда дойдут, – усмехнулся Сурхай.

– Для друзей – сердце, для врагов – кинжал.

Шамиль на мгновение задумался, а затем предложил маршрут для Граббе:

– Внезапная – Буртунай – Аргвани.

– О Буртунай и Аргвани они сломают все зубы, – сказал Сурхай.

– Но сначала нужно получить согласие обществ, через которые могут пойти войска Граббе, – сказал Шамиль.

– Я напишу им письма, и пусть тамошние наибы немедленно пришлют их ответы.

– Доставим как можно быстрее, – заверил Юнус.

– Если они согласятся, наш человек в Шуре будет знать, по какому пути направить лазутчиков, – продолжал Шамиль.

– А пока позаботьтесь, чтобы его посланца хорошо лечили. Если скоро не поправится, пусть пошлют другого человека туда, куда он укажет.

– Я все понял, имам, – сказал Юнус.

– Письма я напишу утром, – сказал Шамиль и улыбнулся: – А пока нас ждет хороший хинкал. Сегодня я побрил младшего сына.

– Да будет доволен им всевышний, – сказал Сурхай.

– Пойдемте же, пойдемте все, – приглашал Шамиль.

– Скоро и другие подойдут. Курбан прислал большого барана.