Текст книги "Джейн Эротика"

Бесси показала ему дорогу, проводив в маленькую столовую. В последовавшем затем разговоре между ним и миссис Рид он, как я думаю, отважился предложить ей отправить меня в школу. Без сомнения, совет был принят без долгих раздумий, поскольку, как сказала Эббот, сидя однажды вечером за вышиванием с Бесси и думая, что я уже сплю, «миссис Рид, надо думать, была только рада избавиться от этой вредной, испорченной девчонки, которая только и знала, что подглядывать за всеми да строить козни». Из того же самого разговора я впервые узнала, что мой отец был бедным пастором, что моя мать вышла за него замуж вопреки советам близких, которые считали его ниже себя по положению, и что мой дедушка Рид был так разгневан ее непослушанием, что не оставил ей в наследство ни шиллинга. Спустя год после свадьбы мой отец заразился тифом, навещая бедных прихожан в фабричном городе, где располагался его приход и где свирепствовала в то время эпидемия болезни. Моя мать вскоре тоже заболела, и они оба умерли с разницей всего в один месяц.

Бесси, услышав мою историю, вздохнула и сказала:

– Бедную мисс Джейн тоже стоит пожалеть, Эббот.

– Стоило бы, коль она была бы милым послушным ребенком, но покажи мне того, кто станет жалеть такого мерзкого лягушонка!

– Никто не станет, это верно, – согласилась Бесси. – Дураку понятно, что красавица вроде мисс Джорджины, попади она в такое положение, вызвала бы больше сострадания.

– А то! Я души не чаю в мисс Джорджине! – страстно воскликнула Эббот. – Прелесть! Длинные кудряшки, голубые глазки, щечки румяные – картинка! Бесси, я бы не отказалась от кролика на ужин.

– Я бы тоже – с жареным лучком. Пойдем, спустимся в кухню.

И они вышли.

Глава 4

Я надеялась, что в моей жизни скоро наступят перемены, я страстно этого хотела и молча ждала. Однако проходили дни и недели, мое здоровье полностью восстановилось, а в доме не произносили больше ни слова о том, что меня так беспокоило. Миссис Рид иногда окидывала меня изучающим суровым взором, но заговаривала со мной очень редко. После того случая с обмороком она еще сильнее старалась подчеркнуть разницу между мной и своими собственными детьми. Мне отвели маленький чуланчик, где я спала в одиночестве, завтракала и обедала я отдельно и почти все время проводила в детской. Не было ни единого намека на то, что скоро я отправлюсь в школу. Но инстинктивно я чувствовала, что она больше не намерена выносить моего присутствия под одной с ней крышей. Временами она бросала на меня взгляд, полный глубокого непреодолимого отвращения.

Джон появился в моей скромной каморке в первую же ночь, я была уверена, что он придет.

– Джейн, – прошептал он, скользнув в дверь.

– Нет, – ответила я резко, сев в кровати.

Он остановился, пытаясь встретиться со мной глазами в темноте. При мысли о его осторожных ласках я почувствовала, что все внутри меня истекает томлением, а кожа требует прикосновения, но я резко одернула себя. Я не поддамся собственным желаниям и больше не позволю Джону пользоваться мной.

Его уродливый лоб прорезала глубокая складка. Да, он был уродлив, и теперь я это ясно видела. У него было широкое, мясистое лицо его матери и тучная фигура.

– Возвращайся к своим горничным и не приходи сюда больше, – сказала я.

Я подумала, что он сейчас ударит меня. По его искривленным губам было видно, что в нем поднимается ярость, но внезапно он повернулся и резко вышел. С тех пор он не удостаивал меня ни единым взглядом.

На следующий день я слышала, как он жалуется на меня матери.

– Не произноси при мне ее имя, Джон, – резко ответила она. – Я сказала тебе не подходить к ней, она недостойна упоминания.

И неожиданно для себя я крикнула, перегнувшись через перила:

– Это они не достойны того, чтобы разговаривать со мной!

При всей своей тучности миссис Рид стремительно взлетела вверх по лестнице, услышав это неосторожное замечание, и, втащив меня в детскую и швырнув на кровать, довольно настойчиво посоветовала не сходить с этого места и не произносить ни звука до самого вечера.

– Что бы сказал дядя Рид, если бы был жив? – произнесла я в ответ.

– Что… – едва смогла выговорить миссис Рид.

В ее холодных серых глазах обычно стояло застывшее спокойное выражение, но сейчас я увидела в них страх. Она выпустила мою руку и уставилась на меня так, как будто перед ней был не ребенок, а злобный демон.

– Мой дядя Рид сейчас на небесах, он видит все, что вы делаете и думаете. Папа и мама тоже видят, они знают, что вы запираете меня на весь день и хотите, чтобы я умерла.

Миссис Рид наконец обрела присутствие духа. Не говоря ни слова, она начала яростно трясти меня, затем надавала пощечин и ушла.

Прошли ноябрь, декабрь и половина января. Рождество и Новый год в Гейтсхеде прошли в обычном веселом оживлении. Здесь обменивались подарками, устраивали праздничные обеды и закатывали вечеринки. Я, естественно, была лишена права участвовать в веселье, ограничиваясь тем, что наблюдала, как Элиза и Джорджина спускались в гостиную, нарядившись в платья из муслина с алыми поясами и тщательно завив волосы. Я слушала звуки пианино или арфы, доносившиеся снизу, звон стаканов и фарфора, когда подавали угощение, и обрывки разговора, если открывалась дверь гостиной. Когда сидеть на верхней площадке становилось невыносимо скучно, я возвращалась в детскую, где царила тишина. Мне было немного грустно, но я не чувствовала себя несчастной. Я сидела, поджав под себя ноги, и думала о своем темноглазом возлюбленном, потому что мне казалось, что никто больше на всем белом свете не был ко мне привязан. Если бы Бесси выказывала чуть больше доброты и сочувствия, я бы с удовольствием проводила тихие вечера подле нее, но, одев юных леди, она удалялась на оживленную кухню или в комнату экономки, обычно унося с собой и свечу.

Я сидела перед угасающим камином, посадив куклу к себе на колени и иногда оглядываясь, чтобы убедиться, что тени, залегшие в углах комнаты, не таили в себе никакой опасности. Когда в камине оставались только тускло тлеющие красным угольки, я поспешно снимала одежду, обрывая крючки и тесемки, и пряталась от холода и темноты в своей постели. В кровать я обычно брала с собой куклу; людям свойственно к чему-то привязываться. Я никогда больше так страстно не желала появления моего возлюбленного с его темными глазами и черными волосами. Я больше не видела его портрета с тех пор, но я помнила каждую черточку его лица. Дикий огонек в его глазах, который так нравился мне, согревал меня в мрачные часы одиночества. Я представляла, как взгляд этих глаз устремлен на меня с любовью, которой мне так не хватало.

Иногда Бесси поднималась наверх, забыв наперсток или ножницы, или приносила мне что-нибудь, оставшееся от ужина, и присаживалась на край кровати, пока я ела. Потом она укутывала меня поплотнее в одеяло, целовала и говорила: «Спокойной ночи, мисс Джейн». Когда Бесси проявляла нежность ко мне, она казалась мне самым лучшим, милым и добрым существом на земле, и я страстно желала, чтобы она всегда была со мной так приветлива. Я хорошо помню эту стройную молодую женщину: у нее были черные волосы, темные глаза, приятные черты и свежий цвет лица, но характер – непостоянный и вспыльчивый. Как бы то ни было, она нравилась мне больше, чем любой другой обитатель Гейтсхед-холла.

Пятнадцатого января в девять часов утра долгий период ожидания наконец подошел к концу. Бесси ушла вниз завтракать, Элиза надевала шляпку и теплое пальто, чтобы идти кормить своих птиц. Джорджина сидела на высоком стуле, причесываясь перед зеркалом, а я заправляла кровати, получив от Бесси строгий приказ прибрать все до ее прихода (она часто использовала меня в качестве второй горничной).

Расправив пледы, я подошла к окну, чтобы сложить книжки с картинками и игрушечную мебель, разбросанную на подоконнике. Джорджина резко окрикнула меня – она запрещала мне трогать ее вещи (крошечные стульчики и зеркала, изящные тарелочки и чашечки – все это принадлежало ей), и я, не находя другого занятия, начала дышать на стекла, покрытые морозными узорами, чтобы посмотреть, что делается за окном. Растопив горячим дыханием просвет в причудливых листьях и цветах изморози на окне, я увидела, что ворота парка открыты и в них въезжает экипаж. Я безразлично наблюдала, как он катит к крыльцу, ведь в Гейтсхед часто приезжали гости, но ни один из них не имел никакого отношения ко мне.

Внезапно в детскую вбежала Бесси.

– Мисс Джейн, снимайте скорее передник. Чем это вы там занимаетесь? Умывались ли вы сегодня?

– Нет, Бесси, я только что закончила уборку.

– Несносная замарашка! Ну, что это вы там делаете?

Я была избавлена от необходимости отвечать, потому что Бесси слишком суетилась, чтобы слушать объяснения. Она потащила меня к умывальнику и поспешно бросилась меня умывать и, выпроводив на лестницу, приказала идти прямо в столовую. Я не успела спросить, кто меня ждет, так как Бесси уже умчалась, и медленно начала спускаться. Вот уже три месяца, как я не слышала от миссис Рид приглашения спуститься вниз. Столовая, зал и гостиная стали для меня заповедной зоной, в которую я не смела вторгаться.

Я остановилась в пустом коридоре перед дверью столовой, дрожа от страха. Я не решалась войти, но и вернуться в детскую я тоже никогда не решилась бы. Целых десять минут я провела в смятении. Яростный звон колокольчика, призывающего к завтраку, заставил меня принять решение.

– Кому я могла понадобиться? – спрашивала я себя, обеими руками нажимая на тугую дверную ручку, которая пару мгновений не желала поддаваться. Наконец, ручка опустилась, дверь распахнулась, я вошла, присела в низком реверансе и увидела мужчину.

Миссис Рид сидела на своем обычном месте возле камина. Она показала мне жестом, что можно подойти, и представила меня человеку, на лице которого застыло холодное выражение.

– Вот девочка, в отношении которой я писала вам, – сказала она.

Человек медленно повернул ко мне голову и, внимательно изучив меня серыми глазками, поблескивавшими из-под кустистых бровей, величественным низким голосом произнес:

– Как тебя зовут, девочка?

– Джейн Эйр, сэр, – вымолвила я, подняв голову. Он показался мне очень высоким, но тогда я была невелика ростом. У него было крупное лицо, и весь облик его был жестким и неприступным.

– Ну, Джейн Эйр, ты хорошая девочка?

Миссис Рид ответила за меня, многозначительно покачав головой:

– Вероятно, чем меньше об этом говорить, тем лучше, мистер Брокльхерст.

– Мне жаль это слышать. Нам нужно побеседовать.

Переломившись под прямым углом, он опустился в кресло напротив миссис Рид.

– Подойди сюда, – сказал он.

Я шагнула на ковер, и он поставил меня строго перед собой. Ну и лицо у него было! Теперь, когда он был на одном уровне со мной, я смогла его рассмотреть. Огромный нос! А рот! И эти выступающие вперед зубы!

– Нет зрелища более горестного, чем непослушный ребенок, – начал он. – Знаешь ли ты, куда попадают плохие люди после смерти?

– Они попадают в ад, – последовал мой заученный ответ.

– А что такое ад?

– Яма, полная огня.

– Хотелось бы тебе оказаться в этой яме и гореть в огне вечно?

– Нет, сэр.

– Так что же нужно делать, чтобы не попасть туда?

Мгновение я раздумывала.

– Нужно заботиться о своем здоровье, чтобы не умереть.

Здесь миссис Рид вмешалась, приказала мне сесть и взяла беседу в свои руки.

– Мистер Брокльхерст, в письме, которое вы получили от меня три недели назад, я упомянула, что нрав и поведение этой девочки не вполне отвечают моим упованиям. Если вы примете ее в Ловудскую школу, я бы советовала вам предупредить учителей, что стоит держать ее в строгости, стараясь искоренить самый худший из ее пороков – склонность к притворству.

Эти несправедливые слова задели меня тем сильнее, что были высказаны перед незнакомым человеком. Я смутно сознавала, что она хочет лишить меня даже этой неясной надежды на то, что в моей жизни произойдет перемена к лучшему. Мне казалось, что она старается посеять ростки недоверия и злобы на новом пути, который открывался мне. Я чувствовала, как, лишенная возможности оправдаться, я превращаюсь в глазах мистера Брокльхерста в хитрую, испорченную девчонку.

– Печально замечать притворство в ребенке, – сказал мистер Брокльхерст. – За ней нужно присматривать, миссис Рид. Я поговорю с мисс Темпл и учителями.

– Я надеюсь, что методы воспитания будут соответствовать ее склонностям. Ей нужно научиться скромности и трудолюбию. Что касается каникул – их она будет проводить в Ловуде.

– Вы рассуждаете в высшей степени благоразумно, мадам, – отозвался мистер Брокльхерст.

– Таким образом, я могу положиться на то, что это дитя будет принято в Ловуд?

– Можете, мадам.

– Девочка будет отправлена в школу как можно скорее. Уверяю вас, я стремлюсь снять с себя груз ответственности, который стал чересчур обременительным.

– Разумеется, разумеется. А сейчас разрешите откланяться. Я извещу мисс Темпл, что ожидается прибытие новой девочки, чтобы с ее приездом не возникло никаких осложнений. Прощайте, – и мистер Брокльхерст вышел.

Мы с миссис Рид остались вдвоем, и на несколько минут воцарилось молчание. Она занималась шитьем, я смотрела на нее. Я болезненно ощущала привкус разговора, звуки которого только что стихли в этой комнате. Каждое слово все еще резко отдавалось у меня в ушах, и в глубине души копилось негодование.

Миссис Рид подняла на меня глаза, приостановив ловкие движения пальцами.

– Выйди из комнаты и поднимайся в детскую, – последовал приказ.

Я поднялась и пошла к двери, но затем вернулась. Я миновала окно, прошла через всю комнату и приблизилась к ее креслу. Я должна была говорить. Меня жестоко подавляли, и теперь пришло время сказать. Я собрала все свои силы.

– Я не лгунья, – начала я. – Если бы я была лгуньей, то сказала бы, что люблю вас, но я могу заявить, что это не так. Больше вас в этом мире я ненавижу только Джона Рида. Это ваши дочери, Элиза и Джорджина, все время лгут.

Миссис Рид, не отрываясь, созерцала меня ледяным взором.

– Что-то еще? – спросила она.

Дрожа с головы до ног и пытаясь подавать охватившее меня нервное возбуждение, я не могла остановиться:

– Я рада, что вы мне не родственница. Я никогда в жизни не назову вас тетей. Я не приеду к вам, даже когда вырасту. И если кто-нибудь спросит меня о том, как мне жилось у вас, любила ли я вас, я отвечу, что мне отвратительна сама мысль о вас, потому что вы были жестоки ко мне.

– Да как ты смеешь такое говорить, Джейн Эйр?!

– Как смею? Как я смею? Потому что это правда! Вы думаете, что у меня нет чувств и я могу обойтись без любви, без ласки? Но я не могу. В вас нет сострадания. Я буду до самой смерти помнить, как вы бросили меня в красной комнате, заперли там. Я рыдала в ужасе, кричала, задыхалась, но в вас не было ни капли жалости. Вы наказали меня за то, что ваш злой сын ударил меня, сбил меня с ног просто так. Люди думают, что вы достойная женщина, но вы дурная и черствая. Вы – лгунья и притворщица!

Едва я вымолвила последние слова, как почувствовала, что моя душа воспаряет в ликовании, наполняется странным ощущением свободы, которого я не знала раньше. Миссис Рид, казалось, была напугана; она выронила шитье и сидела, раскачиваясь из стороны в сторону.

– Джейн, ты ошибаешься. Что с тобой? Ты вся дрожишь! Хочешь воды?

– Нет, миссис Рид.

– Джейн, ты слишком возбуждена. Ну же, возвращайся в детскую, милая, и приляг.

– Не называйте меня милой, я не хочу лежать! Отправьте меня в школу поскорее, миссис Рид, я ненавижу этот дом!

– Отправлю как можно скорее, – пробормотала миссис Рид и, подобрав шитье, стремительно вышла из комнаты.

Я была оставлена на поле боя, из которого вышла победителем. Первый бой – и первая победа. Какое-то время я не двигалась с места, попирая ковер, на котором недавно стоял мистер Брокльхерст, и наслаждалась одиночеством завоевателя. Я точно знала, чем себя вознаградить. Бегом бросившись в соседнюю комнату, я чувствовала, как меня захватывала волна щекочущего возбуждения. Я ощущала покалывание в пальцах и трепет в груди при мысли о том, что скоро увижу знакомые черты. Я едва нашла нужный том, потому что миссис Рид убрала его в дальний угол. Вне себя от нетерпения я вытащила книгу, торопливо перелистала страницы и нахмурилась, не увидев нужной. Кто-то вырвал ее. Миссис Рид забрала его у меня, или, может быть, это был Джон.

Я не была удивлена, что последовало очередное несправедливое наказание. Даже, наверное, ожидала, что страница будет вырвана. Я поставила книгу на место и опустилась на пол, застыв в меланхолической грусти. Его облик сохранился навсегда в моей памяти, им не под силу будет вырвать его оттуда.

Внезапно я услышала звонкий голос:

– Мисс Джейн! Где вы? Идите обедать!

Голос принадлежал Бесси, но я не пошевелилась. Легкими шагами она вошла в комнату.

– Маленькая негодница! – сказала она. – Почему вы не идете, когда вас зовут?

Ее присутствие вывело меня из оцепенения. Я подошла к ней, обняла и сказала:

– Ну же, Бесси, хватит браниться.

Я никогда раньше не позволяла себе такой искренности, и это неожиданно пришлось ей по душе.

– Вы странный ребенок, мисс Джейн, – сказала она, глядя на меня сверху вниз. – Маленькая одинокая бродяжка. Вы, верно, едете в школу?

Я кивнула.

– И вам не жаль оставлять свою бедную Бесси?

– Какое дело Бесси до меня? Она все время бранится.

– Это оттого, что вы такая пугливая и застенчивая. Вам нужно быть храброй.

– Чтобы меня еще больше обижали?

– Чепуха! Хотя вам достается, это верно. Ну-ка, идемте, у меня для вас хорошие новости.

– Вряд ли для меня бывают хорошие новости, Бесси.

– Детка! Что вы такое говорите? Какие печальные у вас глаза! Миссис с юными леди и мистером Джоном уезжают в гости, и мы будем с вами пить чай вдвоем. Я попрошу кухарку испечь вам пирожок, а потом вы поможете мне проверить ваше белье, скоро нужно будет укладывать вещи. Миссис хочет отправить вас в школу через день-два.

– Бесси, обещай мне, что не будешь ругать меня до моего отъезда.

– Обещаю, но вы должны быть послушной девочкой и не бояться меня. Не надо вздрагивать каждый раз, как я прикрикну на вас, это так раздражает.

– Тебя я больше не буду бояться, Бесси, я к тебе привыкла. Скоро мне нужно будет опасаться других людей.

– Ага, значит, вы уже и рады, что оставляете меня.

– Нисколько, Бесси. Как раз сейчас мне грустно от этого.

– Как раз сейчас! С какой прохладцей говорит это моя маленькая леди! Ну а если я осмелюсь попросить поцелуя, вы, пожалуй, мне откажете?

– Я поцелую тебя, наклонись.

Бесси наклонилась, мы обнялись, и я, немного приободрившись, проследовала за ней. День прошел в мире и согласии, а вечером Бесси рассказывала самые свои увлекательные истории и пела самые милые песни. Даже моя жизнь озарялась иногда светом солнца.

Глава 5

Утром девятнадцатого января, едва пробило пять часов утра, Бесси вошла со свечой в мой чулан и застала меня почти одетой. Я встала за полчаса до ее прихода и тщательно умылась. Мне предстояло покинуть Гейтсхед с дилижансом, который должен был проезжать ворота в шесть часов. Все, кроме Бесси, еще спали. Она уже разожгла камин в детской и отправилась готовить мне завтрак. Мало кто способен есть перед предстоящим увлекательным путешествием, вот и я не могла проглотить ни кусочка. Бесси приложила все усилия к тому, чтобы я сделала пару глотков горячего молока и съела кусочек хлеба, но, ничего толком не добившись, завернула пару бисквитов и положила в мою сумку. Затем она помогла мне надеть пальто и шляпку, и мы вышли из детской. Когда мы проходили спальню миссис Рид, Бесси спросила меня: «Вы не зайдете попрощаться?»

– Нет, – ответила я. – Она заходила вчера перед сном и сказала, что нет надобности беспокоить ее с утра. Она наказала мне помнить, что всегда была моим добрым другом и мне следует быть благодарной и отзываться о ней соответствующе.

– И что вы ответили, мисс?

– Ничего. Я накрылась одеялом и отвернулась к стене.

– Это нехорошо, мисс Джейн.

– Хорошо, Бесси. Твоя миссис была мне не другом, а врагом.

– О, мисс Джейн, не говорите так!

– Прощай, Гейтсхед! – воскликнула я, когда мы прошли через зал и вышли в парадную дверь.

Луна зашла, кругом стояла тьма. Зимнее утро было сырым и холодным, и у меня стучали зубы, когда я торопливо шла по дорожке. В сторожке горел свет, жена привратника растапливала печь. Мой чемодан, который принесли еще вчера вечером, стоял, перевязанный веревками, у двери. Послышалось шуршание колес, извещавшее о приближении дилижанса. Пятна фонарей быстро увеличивались, прорезая предрассветный сумрак.

– Она едет одна? – спросила жена привратника.

– Да.

– И далеко это?

– Пятьдесят миль.

– Долгий путь! Неужели миссис Рид не боится отправлять ее в такую даль одну?

Дилижанс подъехал. Кучер и кондуктор велели побыстрее садиться. Мой чемодан погрузили. Я не могла распрощаться с Бесси, лицо которой покрывала поцелуями.

– Поезжайте осторожно и берегите ее, – сказала она кондуктору, который поднимал меня наверх.

– Ладно, ладно, – последовал ответ.

Дверь захлопнулась и раздался голос: «Поехали».

Так я рассталась с Бесси и Гейтсхедом и устремилась навстречу неведомому. Я очень смутно помню эту поездку. День казался нескончаемым, мы словно проехали сотни и сотни долгих миль. Мимо пронеслось несколько городов, в самом крупном из них кучер остановился, лошадей распрягли, а пассажиры вышли пообедать. Меня отвели на постоялый двор, кондуктор хотел, чтобы я что-нибудь съела, но у меня не было аппетита, и он оставил меня одну в огромной комнате с двумя каминами в противоположных концах. Прошло много времени, прежде чем кондуктор вернулся, водворил меня на место, и мы поехали дальше.

День был промозглый и туманный. С приходом сумерек я начала размышлять о том, что мы, вероятно, уже очень далеко от Гейтсхеда, потому что больше не проезжали городов. Пейзаж изменился, горизонт теперь заслоняли высокие серые холмы. Сумерки сгущались, мы въехали в долину, поросшую лесом, и, когда совсем стемнело, я услышала, как сильный ветер яростно шумит кронами деревьев.

Убаюканная этими звуками, я начала клевать носом. Я задремала, но тут почувствовала, что дилижанс внезапно остановился, дверь отворилась. Я увидела женщину, одетую как служанка. Ее лицо и платье были освещены светом фонарей.

– Есть ли здесь девочка по имени Джейн Эйр? – спросила она.

– Да, – ответила я.

Меня вынесли наружу, спустили чемодан, и дилижанс мгновенно скрылся.

Способность ясно мыслить вернулась ко мне через некоторое время, и я осмотрелась. Темнота была наполнена дождевыми каплями и шумом ветра, но мне удалось разглядеть вытянутое строение – или множество строений с многочисленными окнами, в некоторых из них горели огоньки. Я проследовала за своей проводницей ко входу по дорожке, усыпанной галькой, мокрой от дождя. Она проводила меня по коридору в комнату, где пылал камин, и оставила одну.

Я стояла у огня, отогревая онемевшие пальцы, когда в комнату вошли две женщины. Одной из них была высокая дама с темными волосами, темными глазами, широким лбом и печальным выражением лица. В руке у нее была свеча.

– Ее нужно поскорее отвести в постель, – сказала она. – Девочка выглядит усталой. Ты устала? – обратилась она ко мне, положив руку на мое плечо.

– Немного, мэм, – ответила я.

– И, без сомнения, хочешь есть. Накормите ее ужином, мисс Миллер. Ты первый раз покидаешь своих родителей, дитя мое?

Я рассказала, что у меня нет родителей. Она спросила о том, как давно они умерли, сколько мне лет, как мое имя, умею ли я читать, писать и шить, затем слегка коснулась пальцем моей щеки и произнесла: «Я надеюсь, ты будешь хорошей девочкой» и вышла, оставив меня наедине с мисс Миллер.

Мы долго шли через бесконечные комнаты и коридоры огромного, беспорядочно построенного здания. В конце концов, мы оказались в широкой зале, где стояли два длинных сосновых стола с зажженными свечами. На скамьях вокруг столов сидели девочки разных возрастов, от девяти или десяти до двадцати лет. Они были одеты в одинаковые коричневые шерстяные платья старомодного покроя и холщовые передники. Был час самостоятельных занятий, и они все заучивали уроки на завтра.

Мисс Миллер показала мне на скамью возле двери, куда мне следовало сесть, и, повернувшись лицом к девочкам, громко приказала: «Старшие, соберите учебники и поставьте их на полки». Четыре высокие девушки поднялись со своих мест в разных концах стола и, обойдя всех, собрали учебники. Снова раздался приказ: «Старшие, принесите подносы с едой».

Девушки вышли и быстро вернулись с подносами, уставленными тарелками. На каждом из подносов стоял кувшин с водой и кружка. Девочки передавали друг другу тарелки, но, когда очередь дошла до меня, я только отпила из кружки, но не притронулась к еде, чувствуя нервное возбуждение и усталость.

Ужин был окончен, мисс Миллер прочитала молитвы, и девочки парами направились наверх. Охваченная непреодолимой слабостью, я едва замечала, что происходит вокруг меня, и отметила только про себя, что спальня, как и классная комната, была очень длинной. Этой ночью я должна была спать с мисс Миллер. Она помогла мне раздеться, и когда через десять минут потух единственный огонек, комната погрузилась в молчание. Помню только, что успела поздравить себя с тем, что мне теперь нечего опасаться ночных посещений Джона Рида, я была избавлена хотя бы от этого искушения. С этой мыслью я уснула.

Ночь показалась мне очень короткой, у меня не было сил даже на то, чтобы видеть сны. Я только раз проснулась от шума порывистого ветра, налетавшего со злобным удовольствием, и дождя, который обрушивался потоками на крышу, и почувствовала, что мисс Миллер уже лежит рядом. Когда я открыла глаза в следующий раз, звонили в колокол, девочки уже встали и одевались. Я поднялась с неохотой, потому что было невыносимо холодно, оделась, дрожа всем телом, и умылась, когда освободился таз. Снова начал звонить колокол. Девочки выстроились в шеренгу попарно и прошли в холодную, тускло освещенную классную комнату. Мисс Миллер прочитала молитвы и скомандовала: «Встать по классам».

Начались занятия. Сначала произнесли молитву, затем несколько текстов Писания, после последовало длительное чтение глав из Библии. Все это заняло час. Рассвело. Прозвенел звонок, девочки опять построились и прошли в другую комнату на завтрак. Как я радовалась возможности поесть! Я чуть не падала от истощения, потому что днем раньше почти ничего не ела.

Столовая представляла собой мрачную комнату с низкими потолками. На длинных столах дымились котелки, распространявшие, к моему ужасу, совсем не аппетитный аромат. Я услышала, как вздох разочарования вырвался из груди тех, кому предстояло вкусить этой непривлекательной пищи. Высокие девушки из старшего класса произнесли громким шепотом: «Какая гадость! Овсянка снова подгорела!»

– Тишина! – раздался окрик.

Чуть не падая в обморок, я жадно набросилась на еду, но, проглотив пару ложек и утолив немного голод, я почувствовала омерзительный вкус этого варева: горелая овсянка – это такое же несъедобное блюдо, как гнилая картошка. Девочки работали ложками с неохотой, каждая пыталась глотать то, что оказывалось во рту, но сразу же отказываясь от своих попыток. Завтрак был окончен, а никто толком и не позавтракал.

До начала занятий оставалось еще пятнадцать минут, и классная комната наполнилась шумом голосов, потому что, очевидно, в это время разрешалось переговариваться вслух и с большей свободой. Разговор вертелся вокруг завтрака, которым были недовольны решительно все. Мисс Миллер находилась в комнате, и вокруг нее собралась группа старших учениц с серьезным и решительным выражением на лицах. Я услышала, как кто-то произнес имя мистера Брокльхерста, на что мисс Миллер неодобрительно покачала головой, но смирить всеобщее негодование она не спешила, так как, судя по всему, разделяла его.

Часы пробили девять, и мисс Миллер покинула маленький кружок и провозгласила: «Тишина! По местам!»

Привычка к дисциплине восторжествовала, и через пять минут разрозненная толпа несколько упорядочилась и затихла. Все преподаватели уже заняли свои места, но, казалось, все чего-то ждали. Я в недоумении стала оглядываться, но внезапно все одновременно поднялись с мест в едином порыве.

Что было тому причиной? Я не слышала никакого приказа и не понимала, в чем дело. Я размышляла над этим, а все уже опять сели на скамьи. Взгляды были устремлены в одну и ту же сторону, и, обратившись в том же направлении, я увидела даму, которая встретила меня вчера. Она стояла на пороге, печально и безмолвно рассматривая два ряда девочек.

– Старшая из первого класса, принеси глобусы, – сказала она.

Девушка отправилась выполнять команду, а дама медленно двинулась между рядами. Сейчас, при дневном свете, она показалась мне высокой, стройной и прекрасной. Это, как я позже выяснила, была мисс Темпл, Мария Темпл (я однажды увидела ее имя на молитвеннике, который мне было поручено отнести в церковь). Директриса Ловуда (а дама была не кем иным, как директрисой) собрала учениц старшего класса вокруг стола, на котором стояла пара глобусов, и начала вести урок географии. Затем последовали уроки чистописания и арифметики, а позже мисс Темпл учила музыке некоторых из старших учениц. Длительность каждого занятия отмерялась по часам. Наконец, они пробили двенадцать. Директриса поднялась с места.

– А теперь мне нужно кое-что сказать ученицам.

Нарастающий гул голосов, обычный для конца занятий, словно потонул в ее голосе. Она продолжила:

– Сегодня вам подали завтрак, который невозможно было есть, и вы, вероятно, голодны. Я распорядилась, чтобы вам принесли ланч, состоящий из хлеба и сыра.

Преподаватели взглянули на нее с легким удивлением.

– Под мою ответственность, – обратилась она к ним и незамедлительно вышла из комнаты.

Хлеб и сыр действительно вскоре принесли, что вызвало всеобщее удовольствие и оживление. Затем последовал приказ: «В сад». Ученицы надели соломенные шляпки и серые фризовые плащи. Меня одели так же, и толпа девочек вынесла меня на воздух.

Сад был обнесен такими высокими стенами, как будто их создатель хотел исключить любую возможность узнать, что находилось по другую их сторону. Пространство в середине сада было поделено на маленькие клумбы, где работали ученицы. У каждой из учениц была своя собственная клумба. Летом, усыпанные цветами, они должны были радовать глаз, но сейчас, в конце января, пятна коричневой мерзлой земли придавали саду унылый вид. Все девочки бросились играть и бегать, а я стояла, дрожа от холода, как вдруг услышала, как кто-то слабо кашлянул позади меня.