Текст книги "Джейн Эротика"

Глава 8

Пробило пять часов, занятия были окончены, и все проследовали в столовую к чаю. Я имела смелость покинуть свой пьедестал. Стояли глубокие сумерки, и, забившись в угол комнаты, я опустилась на пол. Волшебное действие, которое на меня оказала поддержка Хелен, начало рассеиваться, и я, почувствовав, что меня переполняет отчаяние, бросилась на пол лицом вниз, содрогаясь от рыданий.

Хелен Бернс не было в комнате, и никто не мог помочь мне. Я дала волю слезам, падавшим на деревянные доски пола. Я искренне хотела хорошо вести себя, многого добиться в Ловуде, приобрести друзей, завоевать уважение и любовь. Я уже делала кое-какие успехи, в то утро я стояла во главе класса и мисс Миллер ласково похвалила меня. Мисс Темпл наградила меня одобрительной улыбкой и пообещала, что, если я в течение следующих двух месяцев буду продолжать хорошо заниматься, я смогу приступить к занятиям рисованием и французским языком под ее началом. А сейчас я вынуждена собирать осколки всех этих радужных надежд. Удастся ли мне когда-нибудь оправдаться?

«Никогда», – сказала я себе и страстно пожелала умереть. Прерывающимся от рыданий голосом я шептала эти слова, как вдруг кто-то подошел ко мне. Я подняла голову и снова увидела Хелен Бернс. Она была едва различима в этой пустой огромной комнате, слабо освещенной угасающим пламенем камина. Она принесла мне хлеба и кофе.

– Ну же, поешь что-нибудь, – сказала она, но я отодвинула от себя еду. Мне казалось, что малейшая крошка пищи или глоток жидкости встанут у меня поперек горла навечно. Хелен внимательно смотрела на меня с легким оттенком удивления, и, как я ни старалась, я не могла сдерживать своего смятения. Я снова зарыдала. Она села на пол возле меня, обняла руками колени, положила на них голову и сидела так, не произнося не слова. Я заговорила первой.

– Хелен, почему ты пришла к девочке, которую все считают лгуньей?

– Мистер Брокльхерст не заслуживает уважения. Его здесь не любят, да он и не делает ничего, за что его можно было бы полюбить. Если бы он выделил тебя как свою любимицу, ты приобрела бы много врагов, но в твоем нынешнем положении многие предложили бы тебе свою дружбу, осмелься они это сделать. Возможно, учителя и ученицы будут обходить тебя стороной день или два, но в глубине души все питают к тебе добрые чувства.

Мне было все равно. Я почти не старалась вникнуть в смысл того, что говорила Хелен – в таком отчаянии я пребывала. Я могла думать только о своем одиноком существовании, не согретом никакими привязанностями.

– Если никто не полюбит меня, я лучше умру, – всхлипывала я. – Я хочу, чтобы меня полюбили, ради этого я готова сломать руку, встать на пути у разъяренного быка, пусть даже лошадь проломит мне грудь копытом, пусть…

– Тише, Джейн! Ты переоцениваешь человеческую привязанность.

Возможно, это было правдой. Я просыпалась с мыслью о моем темноглазом возлюбленном. Я тосковала о любви, которую он воплощал в моих мечтах, и наслаждалась горячей волной желания, которая пробегала по моему телу в те минуты, которые целиком были заняты им. Я вряд ли сознавала, что он занимает слишком большое место в моих мыслях, но людям, страдающим от одиночества, а ведь одиночество было уделом моего детства, свойственно жаждать любви, этой главной человеческой потребности. Кроме того, Хелен Бернс сама призналась мне, что думает совсем о других вещах, когда ее секут. Я покраснела, вспомнив об этом. Наверное, она думала о чем-то хорошем, о доме, своей семье, которая была у нее когда-то, а не представляла себе, как ее бьет жестокий любовник.

Опустив голову на плечо Хелен, я обвила ее руками. Она прижала меня к себе, и мы застыли так, не произнося ни слова. Спустя несколько минут в комнату вошла мисс Темпл.

– Ты-то мне и нужна, Джейн Эйр, – сказала она. – Пройди, пожалуйста, ко мне в комнату. Если уж и Хелен Бернс здесь, пусть идет с нами.

По запутанным коридорам и темным лестницам мы прошли за директрисой в ее комнату, которая была ярко освещена огнем камина и выглядела уютной. Пригласив Хелен Бернс сесть в низкое кресло, стоящее под одну сторону камина, она села по другую и подозвала меня к себе.

– Все, слезы закончились? – спросила она меня. – А с ними должна была утихнуть твоя обида.

– Я боюсь, обида никогда не утихнет, – ответила я.

– Почему?

– Потому что меня ложно обвинили. И вы, мэм, и все остальные, теперь будете думать, что я плохая.

– Мы будем думать о тебе то, что ты докажешь нам своими делами. Продолжай быть хорошей девочкой, и нам будет этого достаточно. Ну же, а теперь расскажи, что это за дама, которую мистер Брокльхерст назвал твоей благодетельницей.

– Миссис Рид, жена моего дяди. Он умер и оставил меня на ее попечении.

– То есть она приняла тебя не по своему собственному желанию?

– Нет, мэм. Ей не хотелось этого. Но когда мой дядя умирал, он взял с нее обещание, что она будет воспитывать меня у себя.

– Так вот теперь, Джейн, ты знаешь, или, по крайней мере, я сообщаю тебе об этом сейчас, что любой, кого обвиняют в преступлении, имеет шанс говорить в свою защиту. Тебе вменяют в вину ложь; так говори же, чтобы оправдаться передо мной. Ты можешь рассказать все, что подсказывает тебе память, не преувеличивай только и ничего не добавляй от себя.

Я приняла решение быть как можно более скромной, бесстрастной и, попросив несколько минут, чтобы составить связный рассказ, поведала о своем печальном детстве. Обессиленная переживаниями, я была более сдержанна, чем обычно, когда кто-нибудь затрагивал эту неприятную для меня тему, и, помня о предостережениях Хелен насчет того, что не следует взращивать в себе чувство обиды, взяла тон гораздо менее желчный и горький, чем обычно. Надо сказать, что так моя история выглядела более правдоподобной. По мере того, как я говорила, во мне росла уверенность в том, что мисс Темпл верит мне.

Когда я закончила, она молчала в течение нескольких минут, а затем произнесла:

– Я немного знакома с аптекарем мистером Ллойдом, я напишу ему. Если его ответ будет совпадать с тем, что ты рассказала – я имею в виду происшествие в красной комнате – ты будешь при всех освобождена от всяких подозрений. В моих глазах ты свободна от них уже сейчас.

Она поцеловала меня и, все еще не отпуская от себя, обратилась к Хелен Бернс.

– Как ты чувствуешь себя сегодня, Хелен? Много ли ты кашляла?

– Не так уж сильно, мэм.

– А боли в груди?

– Немного лучше.

Мисс Темпл встала, взяла ее за руку, измерила пульс, а затем вернулась на свое место. Я услышала ее тихий вздох. Она сидела в задумчивости некоторое время, затем, взяв себя в руки, весело произнесла:

– Сегодня вы мои гостьи, и мне нужно вести себя соответствующе.

Она позвонила в колокольчик.

– Барбара, – обратилась она к вошедшей служанке. – Сегодня я еще не пила чай, принеси поднос, да не забудь две чашки для этих юных леди.

Скоро все было выполнено. Как приятно было смотреть на фарфоровые чашки и пестро раскрашенный чайник на маленьком круглом столике возле камина! Каким душистым был напиток, и как вкусно пахли тосты!

– Барбара, – сказала мисс Темпл. – Ты не могла бы принести еще хлеба и масла, этого недостаточно для троих.

Барбара вышла, но вскоре вернулась.

– Мэм, миссис Харден говорит, что она отмерила все в обычном количестве.

Надо сказать, что миссис Харден была экономка. Она приходилась особенно по душе мистеру Брокльхерсту, поскольку целиком состояла из китового уса и железа.

– Очень хорошо! – ответила мисс Темпл. – Тогда, я полагаю, мы обойдемся этим, Барбара.

И, когда служанка удалилась, добавила с улыбкой:

– К счастью, исправить это упущение все еще в моих силах.

Пригласив нас с Хелен к столику с чашками чая с великолепно вкусными, но не очень большими кусочками тоста, она поднялась с места, открыла шкафчик и достала оттуда сверток. Освобожденный от бумаги, на наших глазах он превратился в большой кусок пирога.

– Я собиралась дать по куску каждой из вас с собой, – сказала она. – Но поскольку здесь так мало тостов, придется угостить вас сейчас.

Она принялась нарезать пирог щедрыми ломтями. Это маленькое чаепитие казалось мне достойным богов; и не меньшее удовольствие доставляла нам ласковая улыбка хозяйки, с которой она наблюдала, как мы утоляем голод изысканным угощением, предложенным ею.

Чай был выпит, поднос унесен, и мы снова собрались вокруг камина, сев по обе стороны от нее. Теперь она повела беседу с Хелен, и я чувствовала, что должна быть благодарной за то, что мне довелось присутствовать при ней. Они говорили о вещах, о которых я никогда раньше не слышала; о народах и давно ушедших временах; о дальних странах; о тайнах природы, проникнуть в которые стремится человек. Они говорили о книгах! О, как много они прочитали! Какими знаниями обладали! Они, казалось, с легкостью разбирались во французских названиях и французских авторах, но каково было мое удивление, когда мисс Темпл спросила Хелен, не удается ли ей в редкие минуты свободного времени заниматься латинским, которому обучал ее отец, и, достав с полки книгу, попросила ее прочесть и перевести страницу из Вергилия. Едва она закончила, прозвенел звонок, призывающий нас ко сну, и медлить было бы недопустимым. Мисс Темпл обняла нас обеих.

– Да благословит вас Бог, дети мои! – произнесла она.

Хелен она задержала в своих объятиях на мгновение дольше, чем меня, и отпустила ее с большим сожалением. Она проводила нас взглядом, когда мы выходили из комнаты, и я догадывалась, что именно Хелен предназначался второй грустный вздох и слеза, которую она отерла со своей щеки.

Добравшись до спальни, мы услышали голос мисс Скетчерд, которая проверяла ящики девочек. В то мгновение, когда мы вошли, она как раз открыла ящик Хелен Бернс. Хелен была встречена резким выговором и обещанием прикрепить ей на спину с полдюжины неаккуратно сложенных предметов из ее ящика.

– Действительно, мои вещи в ужасном беспорядке, – прошептала мне Хелен. – Я собиралась сложить их, но забыла.

На следующее утро мисс Скетчерд написала крупными буквами слово «неряха» на куске картона и увенчала им широкий, умный лоб Хелен. Она носила его до самого вечера, смиренная и терпеливая, уверенная в справедливости наказания. Как только мисс Скетчерд удалилась, закончив вечерний урок, я подскочила к Хелен, сорвала листок и бросила его в огонь. Гнев, на который была неспособна моя подруга, весь день тлел в моей душе, а крупные горячие слезы обжигали щеки; ее покорность отзывалась невыносимой болью в моем сердце.

Спустя примерно неделю после описанных выше событий мисс Темпл получила ответ от мистера Ллойда, который свидетельствовал в мою пользу. Мисс Темпл перед всей школой объявила, что касательно обвинений, выдвинутых против Джейн Эйр, был сделан соответствующий запрос и что она рада, согласно результатам этого запроса, полностью восстановить мою запятнанную репутацию. Затем каждая учительница пожала мне руку и наградила поцелуем, а по рядам учениц пробежал одобрительный гул.

Свободная от тяжкого бремени, я начала жизнь с чистого листа, полная решимости прокладывать себе путь вопреки любым трудностям. Через несколько недель меня перевели в старший класс, а почти через два месяца разрешили приступить к занятиям французским и рисованием. Наступил день, когда я выучила два времени глагола etre и нарисовала свой первый дом (хотя, надо сказать, он рискованным наклоном своих стен превосходил Пизанскую башню). В тот вечер, ложась в постель, я забыла представить себе моего темноглазого возлюбленного, что обычно помогало мне утолять мои тайные желания. Вместо этого передо мной в темноте проплывала череда прекрасных произведений искусства. Я также размышляла, смогу ли когда-нибудь перевести небольшой французский рассказ, который днем показала мне мадам Пьеро. Так, стремления моей молодой плоти были вытеснены жаждой знаний, и, очень довольная этим, я крепко уснула.

Глава 9

Лишения, или, скорее, тяготы, жизни в Ловуде становились все менее ощутимы. Мороз был не таким лютым, снега таяли, пронизывающие ветры дули все тише, и, наконец, пришла весна. В период январских холодов каждый шаг причинял мне нестерпимую боль, но с приходом теплого апреля раны на опухших ногах начали заживать. Кровь больше не стыла в жилах по утрам и вечерам. Сквозь палую листву пробивались первые цветы – подснежники, крокусы, сиреневые примулы и золотистые анютины глазки. По четвергам, когда занятия заканчивались раньше, мы выходили прогуляться за ограду и находили по бокам дороги еще более прелестные цветы, растущие вдоль изгороди.

За апрелем последовал безоблачный май. Ранняя густая зелень купалась в лучах безмятежного солнца и мягких дуновениях западных или южных ветров. Ловуд стряхнул с себя строгие одежды зимы и зацвел яркими красками. Голые черные ветви ясеня, вязов и дубов теперь словно обрели новую жизнь. Лесная растительность стремительно заполняла овраги, а бесчисленные мхи и лишайники покрывали стены расщелин. Всем этим великолепием я наслаждалась в полной мере, пользуясь почти ничем не ограниченной свободой. Никто не следил за мной, я почти всегда была одна. Неужели не соблазнителен описанный мною прелестный уголок на склонах лесистых холмов, на берегах реки? Он приятен глазу, но, вероятно, не слишком полезен для здоровья.

Лесной край, где располагался Ловуд, был колыбелью туманов и гибельных болезней. Весна стремительно вступала в свои права, а вместе с ней в приют бедных сирот проникли ядовитые пары, принесшие с собой эпидемию тифа в многолюдные тесные комнаты школы. Полуголодное существование и холод, с которым никто не помогал нам бороться, привели к тому, что многие девочки оказались неспособны сопротивляться инфекции. Сорок пять из восьмидесяти учениц слегли одновременно. Ход занятий нарушился, за соблюдением правил уже никто не следил. Внимание мисс Темпл было целиком поглощено больными. Она почти не выходила из палаты, за исключением нескольких часов, когда ей удавалось поспать. Учительницы помогали укладывать вещи и делать другие приготовления к отъезду тем девочкам, которым повезло иметь друзей или родственников, имевшим возможность и желание увезти их из школы, этого рассадника заразы. Многие из них были уже больны и ехали домой умирать. Некоторые умерли в школе, и были похоронены быстро и без пышных церемоний, ведь отсрочка грозила гибелью остальным.

Я и те, кого недуг обошел стороной, в полной мере наслаждались красотами пейзажа и прелестями весны. Нам позволялось гулять по лесу, как бродягам, с утра и до поздней ночи, мы делали, что хотели, и шли, куда хотели. Мистер Брокльхерст и его семейство не показывались больше в Ловуде, некому теперь было надзирать за тем, как содержится школа. Суровая экономка уехала, спасаясь от инфекции, а та, что приехала ей на замену (она заведовала раньше лазаретом Лоутона), была значительно щедрее. Когда не хватало времени на то, чтобы приготовить обед, а это случалось довольно часто, она давала нам по куску холодного пирога или щедрому ломтю хлеба с сыром и отпускала в лес, где мы пировали на свободе, выбрав укромный уголок – каждая себе по вкусу.

Но где же была Хелен Бернс в это время? Почему я не проводила эти сладкие часы свободы вместе с ней? Неужели я могла забыть ее? Или настолько очерствела душой, что мне наскучило ее скромное общество? Этого никогда не могло бы случиться! Хелен была одной из многочисленных больных. На несколько недель я была лишена возможности видеть свою подругу, потому что ее переместили в одну из комнат наверху. Она находилась не в той части школы, которая была отведена под госпиталь, потому что была больна не тифом, а чахоткой. Чахотку, в силу собственного невежества, я принимала за какое-то легкое недомогание, которое время и заботливый уход в скором времени должны были излечить.

Мне не хватало Хелен, ведь я нашла в ней преданного друга, о появлении которого в своей жизни не могла и мечтать. Я начинала страдать от одиночества и печально бродила вокруг Ловуда, в мыслях неизменно возвращаясь к своей подруге. И вот наступил час, когда я встретила нового партнера по играм.

Джек работал в конюшне, где держали пони, на которых возили из Лоутона в школу все необходимое. Я бы так и не познакомилась с ним, если бы не эпидемия тифа. Обычно учениц кто-нибудь сопровождал, а к слугам нас тем более не допускали. Но сейчас нам позволяли долгие прогулки. Как раз совершая одну из них, я и наткнулась на Джека, который сидел на низкой каменной ограде. Вокруг не было ни души и, когда он поздоровался, мне не оставалось ничего другого, кроме как ответить на приветствие.

Завязался разговор, в течение которого я вынуждена была поведать Джеку о том, почему у меня такой грустный вид. Он горячо посочувствовал беде, постигшей Ловуд, и сказал, что уехал бы отсюда, если бы была возможность получить работу в другом месте, но поскольку это маловероятно, он вынужден остаться.

Мне нравилась его манера говорить, непринужденная, но в то же время далекая от легкомысленного заигрывания, которое могло бы смутить меня. У него были большие, мягкие ладони и широко расставленные зеленые глаза. Его нельзя было назвать привлекательным – коренастая грубая фигура и грязные светлые волосы, но я тоже не считала себя красавицей, и, кроме того, мы чувствовали, что оба одиноки.

С тех пор я часто встречала Джека на том же самом месте во время своих долгих прогулок и всегда останавливалась поговорить с ним. Я знала, что он наблюдал издали за ученицами школы, но ему никогда не удавалось перемолвиться словом ни с одной из них. Таким образом, в его глазах я была неким высшим существом, и это обстоятельство доставляло мне некоторое удовольствие, словно воздавая мне должное за недостаток женской привлекательности.

Я не могла бы сказать, когда именно он впервые коснулся меня или когда его потрескавшиеся губы прижались к моим в поцелуе, но я хорошо помню, как отчаянно мне хотелось, чтобы это произошло. Год прошел с тех пор, как я в последний раз была с мужчиной, а Джек был старше и значительно симпатичнее Джона. Я не любила его, но он нравился мне, и мы продолжали встречаться два раза в неделю, утешая друг друга горячими поцелуями и страстными объятиями.

Я приходила к низкой каменной ограде, где он обычно сидел, и мы шли через Ловудский лес, в конце концов, укрывшись под сенью раскидистого дерева, и жадно прижимались друг к другу, стягивая с себя одежду.

Однажды вечером в начале июня Джек внезапно сказал:

– В конюшне никого нет.

Я собиралась уже повернуть на нашу обычную тропку, и его слова застали меня врасплох.

– Там будет теплее, чем на голой земле, – сказал он.

Действительно, в тот день было прохладно. Я кивнула и последовала за ним вдоль ограды к конюшням. Мы никогда еще не показывались вместе так близко от школы, и от страха, что нас могут обнаружить, у меня по спине побежали мурашки.

– Джейн, ты улыбаешься? – сказал он и, взяв меня за руку, повел за собой в темный, пахнувший деревом флигель. – Впервые, с тех пор, как мы познакомились, – добавил он.

– Не так много причин для радости в последнее время, – ответила я, стараясь подавить улыбку печальной мыслью о том, что пока я здесь со своим любовником, моя подруга лежит в своей постели, тяжело больная.

– Ты не можешь отвечать за все, – произнес он, закрывая за собой дверь и укладывая меня на сноп свежего, мягкого сена.

Мы никого не встретили во дворе, и в конюшне тоже стояла тишина, было слышно лишь мягкое шуршание губ пони в стойле и далекое жужжание мухи. Но при мысли о том, что кто-то может войти, сердце начинало возбужденно биться, отдаваясь внизу живота. Дрожащими пальцами я сорвала пуговицы с грязной широкой рубашки Джека. Ручной труд сделал его тело широким и сильным, и мои пальцы скользили вверх и вниз по его мускулистой груди, покрытой светлыми волосами. Я слегка сжала ногтями его плечи, он застонал и потянулся к моим губам.

Кожа его губ загрубела, но он был нежен и с жадностью искал моих поцелуев. Желание вспыхнуло во мне, и под тканью одежды обозначилась грудь. Джек ласкал меня, не снимая форменного платья. Его большие руки ощупывали меня, скользили по груди, пока дыхание мое не стало вырываться из горла учащенными толчками. Своим языком он проникал мне в рот, как будто хотел, чтобы я действовала смелее.

Сильная, жаркая волна желания прокатилась по моему телу, и все у меня внизу сжалось в предвкушении. Он обхватил меня своими огромными, широкими руками и сильнее прижал к себе. Одна рука оставалась на моей груди, а вторую он запустил мне в волосы.

Слышалось только шуршание сена, и этот звук еще сильнее подчеркивал тишину. Сквозь прорехи на крыше просачивался солнечный свет, скользивший золотыми лучами по нашим телам. Воздух был напоен летними ароматами.

Обхватив одной рукой плечо Джека, другой я провела по его лицу и волосам. Прижав меня к нашему ложу из сена, он немного отодвинулся назад, чтобы заглянуть мне прямо в глаза. Я выдержала взгляд его зеленых глаз. Его руки опустились мне на колени под платьем и продолжили движение вверх.

Моя кожа как будто загорелась под его руками, а бедра страстно жаждали прикосновения. Его пальцы скользили между ног и замерли в дюйме от заветного места, он улыбнулся, чувствуя мое желание. Я приоткрыла рот, не отрывая от него глаз, и он быстро скользнул пальцем внутрь, одновременно прижавшись к моим губам поцелуем. Я стонала каждый раз, когда он доставал палец и снова погружал его внутрь, и руками цеплялась за подстилку из сена.

Внезапно он остановился и начал покрывать мой подбородок поцелуями. Я осторожно подалась вперед и слегка укусила его за шею, сжав зубы на его коже. Он ответил на это, прижав мою руку к себе так, что я почувствовала твердый выступ его пениса. Я взяла его за ягодицы, и, поддразнивая, мои быстрые жадные пальцы спускались вниз, а затем снова вверх. Он застонал и еще выше поднял мое платье, расположившись так, словно готов был войти в меня. Я выгнула бедра, коснувшись его, и обвила его руками за шею. Он издал глухой стон и вошел в меня так же медленно, как и вышел, чувствуя, как раскаты удовольствия звучат в моем теле.

Ритм начал нарастать, я застонала, каждым новым стоном встречая его толчки. Он обхватил руками мою голову и сильно прижимался к моим губам, так, что я чувствовала его зубы. Он слегка изогнулся, и я почувствовала, что ядро удовольствия внизу моего живота разбухает и разрастается. Мое сознание затуманилось, рассудок словно разлетелся на несколько кусков. И я чувствовала только, как с очередным толчком его плоти внутри меня я все глубже погружаюсь в сено.

Неожиданно он достал из меня пенис и кончил со стоном. Мое возбуждение резко испарилось, и я осталась лежать неподвижно. Дыхание мое прерывалось, а желание осталось неудовлетворенным.

– О, Джейн! – вздохнул он, опускаясь на сено рядом со мной.

Я взглянула на его крупное, грубое тело и не произнесла ни слова.

Когда я некоторое время спустя вышла из конюшни, то с удивлением поняла, что уже стемнело. Взошла луна, в неярком свете я увидела привязанного у ворот школы пони, который, как я знала, принадлежал доктору. Кому-то, наверное, стало хуже, раз за мистером Бейтсом послали в такой поздний час.

Я услышала, как открылась входная дверь, из нее вышел мистер Бейтс в сопровождении одной из нянек. Он сел на пони и отъехал, и она уже собиралась закрыть дверь, когда я подбежала к ней.

– Как Хелен Бернс? – спросила я.

– Очень плохо, – последовал ответ.

– Это для нее пригласили мистера Бейтса?

– Да.

У меня в груди все сжалось от чувства вины. Я утоляла свои низменные желания, в то время как моя подруга мучилась приступами боли. Я подняла руку к волосам – в прядях застряла соломинка. Вынув и разломав пополам, я бросила ее на землю. Мое сердце тяжело билось.

– Что говорит доктор? – снова спросила я.

– Он говорит, что она еще недолго пробудет с нами.

Я почувствовала, как меня охватил ужас, сменившийся острой болью и желанием немедленно видеть ее. Я спросила, в какой комнате она находится.

– Она в комнате мисс Темпл, – ответила нянька.

– Я могу пройти наверх и увидеть ее?

– О нет, девочка. Тебе пора домой, ты можешь серьезно заболеть, если будешь гулять, ведь уже выпала роса.

Няня уже закрыла парадную дверь, и я зашла через боковой коридор, который вел в классную комнату. Стояла полная тишина. Я прокралась в коридор, пытаясь отыскать комнату мисс Темпл. Она находилась в другом конце здания, но я знала дорогу и, поскольку на безоблачном небе ярко светила луна, найти ее не составило труда. Я боялась только, что меня обнаружат и отправят назад, а ведь я чувствовала, что просто обязана увидеть Хелен. Я должна обнять ее, прежде чем она умрет. Я должна в последний раз услышать ее голос.

Я спустилась по лестнице, пересекла нижний этаж и, умудрившись открыть и закрыть две двери без всякого шума, я добралась до комнаты мисс Темпл. Из-под двери и сквозь замочную скважину пробивался свет, стояла неподвижная тишина. Подойдя ближе, я увидела, что дверь приоткрыта, вероятно, для того, чтобы впустить немного свежего воздуха в комнату, где царил недуг. Без дальнейший колебаний, вся во власти нервного возбуждения я потянула на себя дверь и заглянула внутрь. Я искала глазами Хелен и больше всего на свете боялась, что найду ее уже мертвой.

Рядом с кроватью мисс Темпл стояла кровать поменьше, наполовину скрытая белый пологом. Я угадала очертания фигуры под пологом, но лица не было видно. Няня, разговарившая со мной в саду, спала в кресле. Свеча, с которой забыли снять нагар, тускло мерцала на столе. Мисс Темпл не было в комнате, позже я узнала, что ее позвали к одной из больных девочек. Я сделала шаг вперед, положила руку на полог, но, не в силах отдернуть его, боясь увидеть перед собой бездыханное тело, позвала шепотом:

– Хелен! Ты спишь?

Она пошевелилась и отодвинула занавес, я увидела ее лицо – бледное, осунувшееся, но удивительно спокойное. Она, казалось, так мало изменилась за время болезни, что мой страх тут же рассеялся.

– Это ты, Джейн? – спросила она своим нежным голосом.

Я забралась к ней на постель и поцеловала в лоб. Лоб был ледяной, щека, ладони, запястья тоже казались холодными и как будто истончились. Но улыбка осталась прежней.

– Зачем ты пришла, Джейн? Я слышала, как недавно пробило одиннадцать.

– Я пришла к тебе, Хелен. Мне сказали, что ты очень больна, и я не смогла бы уснуть, не поговорив с тобой.

– Ты пришла попрощаться? Я думаю, ты сделала это вовремя.

– Ты уезжаешь, Хелен? Едешь домой?

– Да, домой. Мне предстоит долгий путь.

– Нет, Хелен, нет!

В отчаянии я не могла говорить. Пока я старалась подавить слезы, Хелен охватил приступ кашля. Няня так и не проснулась. Хелен, изнуренная, лежала, не двигаясь, несколько минут.

– Джейн, у тебя голые ноги, – прошептала она. – Ложись ко мне и укройся моим одеялом.

Я забралась под одеяло, она обвила меня руками, и я прильнула к ее телу. Прошло какое-то время, прежде чем она произнесла, все еще шепотом:

– Я так счастлива, Джейн. Когда тебе скажут, что я умерла, ты должна быть твердой и не поддаваться скорби, ведь в этом нет ничего грустного. У меня только отец остался на этом свете; он недавно женился и не будет по мне скучать. Я умру молодой и избегну многих страданий.

– А я увижу тебя снова, когда сама умру?

– Ты тоже попадешь туда, где царит счастье. Тебя примет всемогущий Отец всей вселенной, не сомневайся в этом, Джейн.

Я еще сильнее прижалась к Хелен, сейчас я любила ее сильнее, чем когда-либо раньше. Она подарила мне любовь, которой я так жаждала. Я и представить не могла, что станет со мной после ее смерти. Кто будет так же любить меня? Мне казалось, что я не должна ее отпускать, я лежала, уткнувшись лицом в ее шею. Еще несколько минут прошло, и она весело произнесла:

– Как хорошо лежать вот так! Последний приступ кашля немного утомил меня, кажется, сейчас я смогу уснуть. Только не уходи, Джейн. Мне нравится, когда ты рядом.

– Я останусь с тобой, моя милая Хелен. Никто тебя не отнимет у меня.

– Тебе тепло?

– Да.

– Спокойной ночи, Джейн.

– Спокойной ночи, Хелен.

Она поцеловала меня, и вскоре нас обеих сморил сон.

Когда я проснулась, уже стоял день, меня как будто подняли на воздух. Я почувствовала, что кто-то взял меня на руки. Это была одна из нянек; она несла меня по коридору обратно в спальню. Мне не вменили в вину, что я самовольно ушла из общей комнаты – все, казалось, были заняты другим вещами. Пару дней спустя я узнала, что мисс Темпл, вернувшись к себе на рассвете, нашла меня спящей в маленькой кровати. Я прижималась лицом к плечу Хелен, обвив ее руками. Я спала. Хелен была мертва.

Ее похоронили на церковном кладбище в Брокльбридже, и целых пятнадцать лет на этом месте был лишь маленький, заросший травой холм. Теперь там стоит камень серого мрамора, на нем высечено ее имя и слово «Resurgam»[1]1
  Воскресну (лат.).


[Закрыть].