Текст книги "Утраченное искусство бега. Путешествие в забытую сущность человеческого движения"

Марк все равно неплохо пробежал марафон, показав третий результат. Тем не менее, по его собственным меркам, он был разочарован.

В Амазонии я увидел доказательства того, что мы, пускай и временно, в состоянии быстро и бессознательно приспосабливаться к гораздо более естественному бегу, когда оказываемся в непривычных для нас условиях. Это было потрясающе, однако возникающее в процессе умственное напряжение, судя по всему, требовало дополнительной затраты энергии.

Тогда-то я и начал приходить к выводу, что самым большим препятствием на пути к изменению наших движений является не только наша физиология. Сделать это нам мешает также и наш собственный разум.

Наш мозг живет в безмолвном мраке. Заточенный в черепную коробку, он занимается проприоцепцией[11]11
  Проприоцепция – также известная как кинестезия – ощущение положения частей собственного тела относительно друг друга и в пространстве.


[Закрыть] и генерирует электрические импульсы, тем самым создавая наиболее вероятные сценарии на основе имеющейся в его распоряжении информации. Чем чаще мы совершаем схожие движения, тем лучше создаваемые нашим мозгом сценарии, так как он сталкивается с уже знакомой ему информацией.

В этом, пожалуй, и заключается одна из самых больших проблем при попытке изменить нашу манеру двигаться: когда мы начинаем выполнять какие-то непривычные движения, мозг получает незнакомые для него сигналы, для которых у него нет готовых сценариев. Мы перегружаем его данными, которых он прежде никогда не видел, и, как следствие, он не в состоянии создать на их основе позитивные сценарии.

Достаточно перенести все это на экстремальные условия – непривычную температуру и незнакомый, сложный рельеф, – как становится очевидно, с какими трудностями сталкиваемся мы, анализируя собственное движение. У большинства не было возможности заранее потренироваться в этих условиях чрезвычайного уровня сложности, в результате чего, приезжая на место проведения марафона, люди оказывались заброшены в совершенно новую и странную среду, кардинально отличающуюся от той, в которой они обычно тренировались. В ответ на чуждое им окружение они начинали двигаться непривычным для них образом, совершенно не так, как делали это на тренировках, и им – несмотря на то что эти новые движения были зачастую более естественными и эффективными – парадоксальным образом оказывалось тяжело их поддерживать долгое время. Необходимых для этого энергозатрат оказывалось достаточно, чтобы одних лишить возможности насладиться новым для себя опытом, а других – и вовсе дойти до финиша.

Вернувшись домой, я стал замечать эту тенденцию и в собственной тренерской деятельности: применяя технику «эластичного бега», спортсмены очень быстро уставали. Согнувшись пополам после 400-метрового круга на треке, они пытались отдышаться и успокоить неистово колотящееся сердце. Атлеты словно натыкались на невидимый барьер и немедленно возвращались к своему первоначальному стилю бега, чтобы восстановить силы. Меня это беспокоило. Я должен был помогать людям двигаться более эффективно, а не превращать бег в более трудоемкое занятие.

После поездки в Уганду мои опасения были связаны с изменением физических привычек. Теперь я отчетливо видел, что не меньшие опасения вызывает и наша способность справляться с психологическими трудностями, возникающими при попытке изменить привычную манеру двигаться. Я понял, что при обучении новой технике имел дело не с только с аппаратным, но и с программным обеспечением человека.

Так сложилось, что одним из партнеров в моих исследованиях был Кентский университет, один из профессоров которого – он еще помог мне с анализом образцов крови и слюны, взятых мной у спортсменов в Амазонии, – по счастливой случайности оказался еще и ведущим специалистом по тренировке мозга с целью развития физической выносливости. Таким образом, в поисках ответов я снова очутился в этом университете, чтобы в очередной раз постучаться в дверь кабинета профессора Самуэле Маркоры.

Сэм, увлеченный своей работой и весьма разговорчивый итальянец, всегда был не прочь принять участие в научных дебатах. Слушать его рассказы о его исследованиях было все равно, что прийти на родео и пытаться удержаться верхом на быке. Он молниеносно перескакивал с одной темы на другую, щедро сдабривая свою речь матом, и, чтобы угнаться за его мыслью, приходилось стараться изо всех сил. Вместе с тем находиться в его компании было неизменно приятно. Он всегда говорил все начистоту, не боясь никого обидеть. Во время нашей первой встречи он в свойственной ему непревзойденной манере назвал мое исследование – которое, стоит признать, было тогда еще в зародышевом состоянии – «потенциальной чепухой». Однако я всегда ценил его искренность!

Итак, я изложил ему свои опасения.

«Давайте вернемся к Либерману, – ответил он. – В процессе нашей эволюции мы научились ходить и бегать в поисках пищи. Это помогло нашему виду выжить. Вместе с тем в ходе эволюции мы стали ленивыми. Ленивыми не в том смысле, что нам не хочется что-то делать. Речь идет об отказе от физической активности, которая не стоит затраченных на нее усилий. О том, чтобы избегать ненужных энергозатрат. Мы выработали у себя способность анализировать эффективность расходуемых ресурсов, чтобы не бегать целый день, впустую сжигая калории, хотя наша техника бега и выгоднее, чем, скажем, у шимпанзе. Увидев антилопу в пяти километрах от нас, мы не пускаемся за ней в погоню. Это попросту не стоило бы затраченных усилий, и полученные в результате калории не смогли бы их компенсировать. В нас выработался механизм субъективного восприятия необходимых усилий с целью избежать бестолковых энергозатрат.

Когда ты просишь людей изменить свой стиль бега, им оказывается тяжело это сделать, так как они пытаются взять под осознанный контроль то, что обычно происходит автоматически. Когда мы столь сильно на чем-то концентрируемся, нам кажется, что на это тратится больше усилий, чем на самом деле.

Если бы ты не сказал мне, как реагировали твои спортсмены, – продолжал он, – а вместо этого бы просто спросил: „Сэм, как ты думаешь, что бы случилось, если бы эти бегуны сильно сосредоточились на своей технике?” – то я бы ответил, что воспринимаемые ими усилия значительно возросли. Я бы мог сказать это тебе, полагаясь на научные данные».

Я понимал, с какой проблемой сталкивались мои бегуны. Человеческий мозг жаждет эффективности. Одной из причин успеха нашего вида стала наша потрясающая способность приспосабливаться к любым условиям. Таким образом, мы живем в мире, где нам попросту не приходится много двигаться. Мы стали невероятно эффективны в своей неэффективности.

Человек запрограммирован находить легкие пути и в дальнейшем с них не сходить. Как только человек начинает двигаться более эффективно, это становится проблемой – не из-за энергозатрат, которые на самом деле только падают и, по словам Сэма, не особо влияют на предпринимаемые усилия, – а потому, что нашему сознанию приходится участвовать в этом процессе, в то время как подсознание то и дело вмешивается в происходящее, как бы говоря: «Нет, давай-ка ты снова будешь бегать с пятки и с опущенной головой, потому что нам так нравится и у нас это хорошо получается». Именно этот процесс и приводит к утомлению.

«Приведу тебе один пример, – сказал Сэм со своим сильным итальянским акцентом. – Как-то я тестировал группу спортсменов, которые занимались на велотренажере. Некоторым из них я выводил на экране названия цветов – зеленый, красный, синий и т. д. – и просил определить цвет, которым были написаны эти слова. То есть если слово „красный” было написано синим цветом, то они должны были выбрать синий.

Проблема, – сказал он, – в том, что когда читаешь слово „красный”, написанное синим цветом, то машинально хочется нажать на красный. Чтобы это предотвратить, приходится сознательно себя останавливать. В итоге спортсмены, которые выполняли это задание, уставали гораздо быстрее тех, кто просто крутил педали.

То же самое происходит, когда ты просишь спортсменов сосредоточиться на своих движениях. Так как это требует большого умственного труда, особенно когда они пытаются изменить то, что обычно делают на автомате, то им кажется, что это требует от них дополнительных усилий – помимо тех, которые они прикладывают для самого бега.

Тут-то на помощь и приходит наука, – продолжал Сэм. – Она предсказывает, что нам должно становиться тяжелее, когда мы пытаемся осознанно контролировать собственные движения. С другой стороны, мы знаем, что со временем становится легче. Мы находим новые стратегии, которые становятся автоматическими, и нашему сознанию больше не приходится столь тщательно все контролировать. Так, например, в эксперименте с велотренажерами спустя какое-то время спортсмены стали находить разные способы справиться с поставленной задачей – например, щурились, чтобы было видно только цвет надписи, – в результате чего им приходилось прикладывать меньше усилий.

Происходит процесс обучения. В некотором смысле это похоже на обучение кого-то новому навыку, например игре в теннис, только в твоем случае ты на самом деле имеешь дело с людьми, которым также приходится перебарывать свой многолетний опыт бега в совершенно другом стиле».

Постепенно у меня начала складываться общая картина: чем активнее мы использовали новые движения, тем более машинальными они становились. А если эти движения были эффективнее тех, что мы делали прежде, то со временем снижались не только воспринимаемые, но и фактические энергозатраты. От нас лишь требовалось перетерпеть неизбежные первоначальные трудности, связанные с кажущимся увеличением затрачиваемых усилий в процессе усвоения новых движений.

Лично мне это казалось чем-то удивительным. Многие из нас действительно умеют бегать, и в простоте бега заключается одновременно и его красота, и самая большая проблема.

Я же стремился раскрыть секреты того, как мы бегали десять тысяч лет назад, когда были охотниками-собирателями. Мне хотелось, чтобы в своем беге люди использовали то, чем наградила их мать-природа, сделав более приспособленными для выполнения стоящих перед ними задач, а не просто более выносливыми. Причем теперь я был убежден, что ключ к разгадке скорее в нашем программном[12]12
  Программное обеспечение – наша психика, наш мозг, точнее – его сознательная часть, разум. – Прим. ред.


[Закрыть], а не аппаратном обеспечении[13]13
  Аппаратное обеспечение – наша физиология, своего рода «мышечная память», которая на самом деле также задается в мозге посредством нейронных контуров, однако относится скорее к бессознательному. – Прим. ред.


[Закрыть]. Если донести до бегуна эту идею, а также то, какие трудности ему понадобится преодолеть, включая изначально кажущееся увеличение затрачиваемых усилий, то ему будет гораздо проще справиться с ними. Он должен понять, что воспринимаемая нагрузка увеличивается из-за того, что он пытается изменить свою норму, задействовав в этом процессе свое сознание, и со временем, когда организм подстроится под новые движения, ему станет намного легче их выполнять.

Я покинул Сэма убежденным, что если нам удастся убедить свой разум в необходимости изменить привычные движения и не отступить от поставленной цели, несмотря на первоначальные трудности, то изменение нашего программного кода может стать тем самым заветным ключом к аппаратным изменениям, которых мы хотим добиться.

В своих поисках я пришел к выводу, что зачастую мы учимся на крайностях. Проведя столько времени в удушающей жаре джунглей, я решил, что в своей следующей поездке сменю раскаленную сковороду на морозильную камеру.

Я услышал, как моя нога дважды хрустнула, когда мы рухнули на землю. Оставшись наедине со своей болью, я сплюнул заполнившую рот желчь и замер, оценивая повреждения. Я представил, как моя израненная и покореженная конечность покоится под тяжестью давящей груды льда. Меня трясло. То ли от холода, то ли от шока. Я знал лишь то, что пора выбираться. Высвободив руки, я начал копать.

За несколько мгновений до произошедшего мы мчались вперед, пытаясь догнать невероятно быстрого Робби Бриттона. Он был опытным и титулованным участником ультрамарафонов (Робби выиграл бронзу на чемпионате мира по суточному бегу в 2015 году), и мы понимали, что остальным соперникам будет сложно его обойти, однако и подумать не могли, что мы не успеем за ним на снегоходе. Он опережал остальных бегунов на многие километры, и нам нужно было добраться до финиша первыми, чтобы организовать ему теплый прием. Температура упала до –40 °C, так что ждать на холоде было бы не самым приятным занятием. Кроме того, я прикрепил к телу Робби датчики движения, чтобы анализировать динамику его бега во время марафона, поэтому старался держать его в поле зрения.

Снегоход постоянно буксовал и в какой-то момент начал проваливаться под снег. Я ускорился, надеясь вывести его из заноса, однако избежать падения не удалось, и в итоге я оказался под толстым слоем снега, загруженным под завязку снегоходом и Бреттом Рокосом, медиком марафона.

К счастью, помощь не заставила себя долго ждать, подоспев в лице директора марафона Криса Книга, который помог нам выкопаться из снега. Когда с меня наконец сняли снегоход и я увидел, что моя нога повернута в нужную сторону, мне ощутимо полегчало. Следующим испытанием было встать на ноги, однако попытка была встречена острой болью. Нога не выдерживала ни малейшей нагрузки, однако оставаться на холоде было нельзя. Мы сильно замерзли, и было срочно нужно ехать дальше. В любом случае мне необходимо было сделать свою работу. Решив не упоминать про услышанный хруст, я запрыгнул обратно в снегоход, и мы направились к финишу.

Мы приехали за полярный круг ради Ice Ultra – пятидневного забега на 230 километров по замерзшим равнинам шведской Лапландии, включенной в список Всемирного наследия ЮНЕСКО в качестве последней точки Европы, нетронутой человеком. Условия трассы были диаметрально противоположны Амазонии. Здесь не было ни насекомых, ни змей или других ядовитых тварей. Беспокоиться о каких-то экзотических растениях также не приходилось. Мало что могло пережить столь суровый мороз. Вокруг простирался красивый холмистый снежный пейзаж, грозящий переохлаждением любому отчаянному бегуну, решившему на мгновение остановиться и насладиться видом.

Я был здесь впервые и перешел в режим выживания, глотая обезболивающее и убеждая себя, что с моей ногой – которая вполне могла быть сломанной – все не так уж и плохо. Впрочем, все это не умаляло важности сделанных мною открытий. По иронии судьбы самое главное из них было связано с тем, что я только что испытал на себе во всем его безжалостном проявлении: ударное воздействие.

Среднестатистический человек не умеет передвигаться по льду или снегу. Жителям относительно теплых стран редко выпадает возможность потренироваться в подобных условиях.

Как только забег начался, стало понятно, что для большинства участников ландшафт был непривычным. Бо́льшая часть участников, за исключением Робби, который сразу же вырвался вперед, начали забег довольно осторожно, подобно человеку, нерешительно пробующему ледяной ручей пальцем ноги, вместо того чтобы сразу нырнуть в него с головой.

Как я ранее наблюдал это и в Амазонии, в среднем они побежали в более высоком темпе, чему, вероятно, было две причины. Во-первых, мозг, желая получить больше данных от ноги, буквально заставлял спортсменов чаще касаться земли, чтобы быстрее понять, как справляться с незнакомым рельефом. Во-вторых, когда наша нога приземляется на поверхность вроде льда, на которой можно легко поскользнуться и упасть, мы автоматически переходим на более частые и более легкие шаги. Инстинкт самосохранения берет верх.

Многие тренеры традиционно советуют своим подопечным бегать словно по тонкому льду, чтобы свести к минимуму ударное воздействие. Удар ноги о землю при ее приземлении является одним из ключевых факторов утомления и мышечной дегенерации, а также главной причиной травм. В теории, если свести этот удар к минимуму, удастся бежать дольше и с меньшим количеством травм.

Если рассматривать наш скелет в качестве поддерживающей конструкции, к которой крепится все остальное, тогда необходимость беречь ее от удара кажется вполне логичной. Вместе с тем чем больше я рассматривал тело в качестве эластичной системы, где наши кости плавают в море напряжения, из которого мы извлекаем упругую энергию, тем больше убеждался в том, что столь сильно порицаемый «удар», возможно, нам вовсе никакой и не враг.

В Арктике я обратил внимание, что легкий бег с минимальным ударным воздействием, пролегающий по снегу (поверхности, которая при приземлении на нее почти не дает отдачи) или по льду (по которому приходится увеличивать темп бега, чтобы не поскользнуться), приводит к одному и тому же результату: полной потере динамики движений.

Упругая энергия толкает нас вперед. Я вспомнил, как этот процесс описывал Джеймс Эрлз – опускаясь, наш вес растягивает пружину, а запасенная в ней энергия используется для подъема этого веса обратно. Чем слабее надавить на пружину, тем меньше будет отдача. Участники марафона, которые свели ударное воздействие к минимуму за счет того, что не поднимали свой центр тяжести высоко от земли, в лучшем случае шли, в худшем – плелись. С уменьшением силы удара они с каждым шагом поднимали свое тело на меньшую высоту, продвигаясь вперед на меньшее расстояние. По сути, их просто приклеило к земле. На самом деле я видел перед собой утрированную версию того, чем в Великобритании грешили многие бегуны, боявшиеся слишком сильного удара о землю.

Возможно, нам не стоило так сильно бояться ударного воздействия. Разумеется, о том, чтобы просто яростно топать ногами, речи не шло – в том, чтобы избегать чрезмерной нагрузки на тело, была своя логика, – однако я не был уверен, что стоит так уж сильно осторожничать.

Мои исследования с участием тысяч спортсменов показали, что во время быстрого бега удар о землю неизбежно увеличивается. Вместе с тем мне не давал покоя следующий вопрос: было ли усиление удара о землю следствием того, что мы быстро бежали, или же, наоборот, мы бежали быстро за счет более сильного ударного воздействия?

Когда я вернулся домой, у меня было много пищи для размышлений. Первым делом, однако, я направился прямиком в ближайшую больницу. Мои опасения подтвердились. В результате удара снегохода я действительно сломал ногу. Мне было велено не подвергать ногу нагрузке, отдыхать и воздержаться от любой физической активности. Запрещено было даже водить машину. Я решил не упоминать, что предыдущие восемь дней ездил на снегоходе, пробирался по глубокому снегу и вкалывал по полной на арктическом марафоне.

Сахарский марафон представляет собой шестидневный забег на 251 километр и носит звание (будь то по праву или нет) самого тяжелого ультрамарафона на планете. Это был первый многодневный забег, в котором я финишировал, и с тех пор мне довелось тренировать, готовить и изучать множество спортсменов, решивших замахнуться на участие в нем.

На пьедестале почета здесь с большим перевесом преобладали марокканцы, завоевывающие неизменное золото с 1997 года (лишь однажды уступив абсолютное чемпионство представителю Иордании).

Живущие в глубине Атласских гор, древние амазиги (более широко известные как берберы, хотя сами такое название и недолюбливают) ведут такой же образ жизни, как и коренные жители Восточной Африки, жившие за десять тысяч лет до нашей эры. Амазиги живут в засушливых суровых условиях. Представители этой народности постоянно перемещаются – зачастую преодолевая большие расстояние пешком. Многие с детства бегают в школу и на рынок, ухаживают за своими животными и ведут кочевой образ жизни, как их далекие предки, что требует большой физической выносливости. И потому факт, что многие великие бегуны по происхождению являются амазигами, уже не вызывает удивления.

Такими бегунами были братья Ахансаль – Мохаммед и Лахчен. Среди множества других достижений на их коллективном счету 15 побед в Сахарском марафоне. Во время этой поездки мне невероятно повезло быть приглашенным в один из тренировочных лагерей Мохаммеда Ахансаля, чтобы я своими глазами увидел, как он занимается с чрезвычайно талантливыми спортсменами из других уголков мира.

Для меня было огромной честью пожить в лагере и стать свидетелем тренерской работы Мохаммеда. Я провел много времени, наблюдая за его движениями и тренерской методикой, обсуждая природу движения и выслушивая его мысли о правильной технике бега по песку. Это помогло мне существенно расширить свои знания как в области движений в целом, так и бега по пустыне в частности. Между тем среди превосходных бегунов, в числе которых были Павел Палонси (с которым я познакомлю вас позже) и марокканец Абдельазиз Багазза, мое внимание привлекли движения одной из молодых спортсменок. Ее звали Азиза Раджи.

Азиза не только быстро бегала, но и быстро становилась примером для подражания для многих молодых марокканских женщин. Для мусульманских женщин в традиционной сельской общине участие в спорте в лучшем случае осуждалось, в худшем – запрещалось. Большинство девушек к 20-летнему возрасту уже были замужем и вели домашнее хозяйство. Азиза с детства наблюдала за тренировками своих братьев и однажды тоже решила попробовать. Девушка оказалась настоящим самородком. С тех пор она многого добилась, в том числе финишировав первой среди женщин в 2016 году сначала на Оманском пустынном марафоне, а потом на марафоне Trans Atlas, организованном братьями Ахансаль. Она дважды финишировала в первой шестерке на Сахарском ультрамарафоне и пришла второй на 270-километровом ультрамарафоне Meraas Al Marmoom в Дубае. Ей светило блестящее будущее. Своим примером Азиза проложила дорогу в большой спорт для других марокканских девушек.

На наши движения влияет множество факторов: образ жизни, эмоциональный фон, восприятие собственных движений, а также степень осознанности их выполнения. Изучая бегунов во время своих путешествий, я смог выстроить общую картину и учесть факторы, способствующие развитию самых эффективных – с точки зрения достижения желаемого результата и затраченных усилий – техник бега, которые сводятся к природному предназначению нашего тела. Конечно, всегда имеют место различные вариации, характерные для определенных народов или регионов, – именно поэтому я продолжаю путешествовать и совершенствовать свои знания, – однако если говорить в общем, то там, где я наблюдал грамотно выстроенные движения, я наблюдал одну и ту же закономерность. Изучая людей, чей образ жизни уходил своими корнями в далекое прошлое, я получал глубокое понимание природы естественных движений. Движений, которые не были затронуты современной жизнью так, как я наблюдал это у себя на родине. То, что я узнал, наблюдая за бегом Азизы, помогло мне дополнить выводы, к которым я пришел в Арктике.

Из всех возможных рельефов песчаный, пожалуй, является самым сложным для бега. Песок буквально присасывает ноги к земле. Фраза «Шаг вперед, два назад» никогда не была так актуальна, как при попытке забежать на песчаную дюну, и чем яростнее будет борьба, тем скорее придет поражение. Каждый раз, когда мы ставим на песок ногу, она начинает в нем тонуть. В результате сила, создаваемая при ударе о землю, становится меньше.

Наши ступни неизбежно оставляют следы на песке – попробуйте сделать это на асфальте! Так происходит из-за того, что тысячи песчинок, которых мы касаемся с каждым шагом, смещаются, рассеивают энергию удара, из-за чего мы потом не можем ее использовать.

Все энергопотери приходится восполнять за счет внутренних сил организма, и в результате чего он начинает выталкивать свои ноги из песка за счет мышц. Эластичная система нашего тела простаивает, и вместо того, чтобы ее использовать, мы прикладываем огромные усилия, которые физиологически неспособны поддерживать слишком долго. Таким образом, мы невероятно быстро устаем и в итоге просто шагаем – или пробираемся – через песок.

Марокканские бегуны знакомы с пустыней не понаслышке. Для песка на местном языке существует столько же названий, как у эскимосов для снега. Азиза двигалась динамично, с очень широким и высоким шагом – это был образцовый бег. Каждый раз, когда ее нога уходила назад, сближаясь с землей, спортсменка уже смещала центр тяжести, сводя к минимуму время соприкосновения с землей, – так она отдавала песку гораздо меньше энергии. Это было чрезвычайно важно.

Самым удивительным было то, что особенности рельефа почти не сказывались на ее естественном беге – который все еще был идеален в моих глазах, – а также как будто совершенно не утомляли ее. Азиза двигалась максимально динамично – она усердно размахивала руками, словно зачерпывая воздух у себя за спиной, а тонувшие в песке ноги в точности повторяли движения рук. Она была идеально приспособлена к бегу по пустыне. Более того, движения Азизы поразительным образом напоминали мне о бегунах, которых я изучал в Африке. Казалось, она использует эластичную систему своего организма на всю катушку.

Я не видел причин бегать подобным образом только на песке. Теперь у меня не оставалось сомнений, что ключевую роль в вопросе упругости движений играло увеличение амплитуды вертикальных колебаний нашего тела во время бега. Так наши ноги успевают оказаться позади перед контактом с землей, тем самым снижая его продолжительность, что позволяет нам увеличить темп и эффективно распределять нагрузку по телу.

Помимо прочего, я переживал по поводу того, действительно ли мы были в состоянии придать нашему бегу упругость, которую я так надеялся увидеть. Хотя я и допускал, что это может зависеть от индивидуальных особенностей, все указывало на то, что наша способность генерировать динамичные движения – вроде тех, которые демонстрировала Азиза, – была ключевой составляющей забытого искусства бега, которое я открывал заново. Больше всего меня беспокоило то, не было ли оно забыто слишком.

Во время поездки в Сахару до меня дошли слухи о людях, которые своими движениями бросали вызов нашим представлениям о человеческих возможностях. Судя по всему, они жили прямо здесь, в Марокко. Я был просто обязан их отыскать.