Текст книги "Кружево. Дорога к дому"

– Тебе кажется, что со мной что-то не так?

– Нет, успокойся! Мне просто кажется, что тебе надо обсудить создавшееся положение со специалистом, который сумеет в нем разобраться и понять, что к чему. Потому что пока ни ты этого не понимаешь, ни я, да, по-моему, и Тоби тоже.

Вернувшись в Лондон, Кейт отправилась к психиатру, принимавшему на Харлей-стрит. После первого посещения она стала приходить к нему дважды в неделю, садиться в глубокое кресло с подлокотниками, стоявшее сбоку от камина, и рассказывать. Врач сидел в таком же кресле напротив нее, по другую сторону камина, подперев голову рукой, и внимательно слушал. Поначалу он постарался убедиться в том, что Кейт действительно ясно и определенно сказала когда-то Тоби, что ей совершенно не нравятся эти его упражнения с переодеваниями. Потом он предложил ей снова высказать Тоби свое к ним отношение. Кейт выполнила эту рекомендацию и вновь оказалась на полу в ванной. Тогда врач написал Тоби письмо, в котором просил его зайти для разговора «по одному очень тревожащему вашу супругу вопросу».

Тоби впал в ярость, едва распечатав это письмо.

– Ты выдала ему наш секрет. Знаю, что выдала. По-моему, мы с тобой договорились, что это будет нашим, и только нашим секретом?

– Это не мой секрет! Это твой! – заорала в ответ Кейт.

Но в конце концов Тоби согласился сходить к психиатру, а тот позднее рассказал о состоявшемся разговоре Кейт.

– Разумеется, – сказал он, – я не могу пересказывать вам все, о чем мы говорили. Но в общем ваш супруг держался вызывающе. Мой прогноз не оптимистический, скорее наоборот.

– Что вы хотите этим сказать?

– Я думаю, что он будет продолжать делать то же самое, притом заходить все дальше и дальше. Скоро он начнет носить женскую одежду не только дома, но и на улице. Станет таскать на работу в портфеле лифчик, носить под костюмом женское белье.

– А что делают в подобных случаях другие жены?

– Большинство жен не примиряется с этим, поэтому их мужья начинают ходить по проституткам и таскают свои тряпки с собой. Это одна из тех функций, для которых нужны проститутки. – Доктор помолчал немного, а затем очень мягко добавил: – Мне кажется, вам надо принять какое-то решение. Либо примиритесь с тем, что он таков, какой он есть. Либо уходите от него.

Еще целый месяц Кейт каждую ночь вначале спорила и ссорилась, но потом оказывалась вынужденной капитулировать перед мускулистой девственницей со стеклянным взором или же перед широкоплечей дамой с роковыми оборочками и ватной грудью. Но в конце концов она сделала для себя вывод, что выносить подобный маскарад всю оставшуюся жизнь она не в силах. Даже если бы ее муж перестал заниматься этими переодеваниями, все равно она внутренне знала бы, что на самом деле ему хочется именно этого.

В итоге после спора из-за дома, записанного на Кейт, Тоби ушел от нее, забрав с собой все серебро, все безнравственные скульптуры и деревянные фигурки, все проволочные стулья и кресла и все куда более ценные старинные бронзовые научные приборы. Когда Кейт пришла к специализирующемуся на разводах адвокату и рассказала ему всю свою унизительную историю, то, к ее удивлению, ей было сказано, что, скорее всего, развода «по совершенно очевидным основаниям» ей не добиться.

– Вы говорите, что в этих одеяниях он разгуливал только перед вами и больше ни перед кем?

– Насколько я знаю, да. Но и странно было бы, если бы он начал разгуливать в них перед кем-то еще, верно?

– Тогда, к сожалению, у нас нет доказательств такого поведения с его стороны, которое причиняло бы боль и страдания другим. Если бы эти доказательства у нас были, мы могли бы говорить о намеренной психологической жестокости в поведении вашего мужа. А так это будет очень трудно доказать. Я бы не советовал настаивать на «очевидных основаниях» как причине для развода. Думаю, следует попросить его представить нам доказательства его супружеской измены.

– Но мне кажется, он мне не изменял.

– Ну, это легко устроить.

Тоби согласился представить доказательства измены при условии, что Кейт в ответ даст юридически заверенное обязательство никогда не требовать от него никаких алиментов.

– Полагаю, что в данном случае мы и не смогли бы требовать никаких алиментов в вашу пользу, – сказал адвокат Кейт и вздохнул: – Ваш случай такой сложный.

– Чего же в нем сложного?

– Ну, у вас хотя бы есть собственный дом. У большинства женщин в вашем положении нет вообще ничего.

Рассказывая потом обо всем этом Пэйган, Кейт говорила: «Чтобы получить свидетельство о браке и затянуть узел у себя на шее, достаточно заплатить семь шиллингов шесть пенсов пошлины. А чтобы потом развязать его, нужны тысячи фунтов стерлингов. Тебе не кажется, что институт брака придумали адвокаты?»

Когда Кейт и Тоби окончательно расстались, Кейт охватил приступ яростной ненависти к чистоте форм и линий и к внутренней структуре объекта. Ее потянуло к розовым льняным занавесочкам со складками, к обивке из ситчика с крупными изображениями цветов или птиц. Полуподвальный этаж дома она снова переделала в квартиру и стала ее сдавать: это позволяло оплачивать текущие расходы по остальной части дома. Но за исключением этого она вдруг снова оказалась без доходов и поэтому дала объявление в «Таймс», предлагая услуги переводчика.

Все друзья, которые знали их не слишком близко, были поражены тем, что Кейт и Тоби расстались. И кто бы мог подумать?! Конечно, с Тоби нелегко; но, черт возьми, а с кем просто? Он идеально чувствует пропорции, его безусловно ждет впереди профессиональный успех, его уже ввели в состав какого-то комитета. Поскольку Кейт не могла рассказать всем им о подлинной причине развода, она изливала свою измученную и возмущенную душу на бумаге и отправляла все это Джуди. Из этих писем Джуди понимала, какое отчаяние охватило Кейт, и в своих ответных письмах выражала беспокойство, что нерегулярная работа вольной переводчицы может только усилить переживаемое подругой одиночество. По ее мнению, Кейт нужно было как можно больше и чаще выбираться из дома и общаться с людьми.

– Почему бы тебе для разнообразия не попробовать написать что-нибудь самой? – предложила как-то Джуди. – Переводами ты уже занимаешься много лет. И ты, и Тоби знакомы со многими журналистами. Почему бы тебе не попросить кого-либо из них о помощи? Напиши пару статей о художниках, о дизайнерах и дизайне, и пусть их кто-нибудь глянет. Наберись духу и обзвони несколько газет и журналов. Тебя не съедят. В самом худшем случае тебе просто скажут «нет».

Кейт в конце концов так и сделала. Всюду, куда она позвонила, ей задали один и тот же вопрос:

– Что вы можете предложить?

– Когда?

– Прямо сейчас.

– А-а-а…

– Пришлите нам в письменной форме пару каких-нибудь предложений, и мы вам ответим.

Она так и поступила, но ее предложения не вызвали ни у кого никакого интереса. Потом на какой-то вечеринке она познакомилась с художественным редактором журнала «Прекрасный дом» и начала придумывать заголовки к материалам этого журнала. Платили ей очень мало, но она была рада возможности учиться писать профессионально. Через полгода она снова послала в разные издания несколько своих предложений и на два из них получила заказы: на статью об английском поп-искусстве и еще на одну статью о фирме, изобретшей способ изготовления «древних» скульптур, выглядевших очень правдоподобно – не только камень казался действительно древним, но на нем даже были следы от лишайника. После этого Кейт поняла, что же такое новости. Если кто-то о чем-то где-то уже читал, то такая информация не могла быть «новостью», сколь бы интересной она ни была. Затем Кейт взяла интервью у двух дизайнеров, и эти интервью тоже были напечатаны. Тогда Кейт разослала новые предложения. Теперь уже каждое из них занимало всего три строчки, было напечатано на отдельном листке бумаги, а в верхней части каждого листка были указаны ее имя и телефон.

Как-то вечером ей позвонила Джуди и сказала: она договорилась, что Кейт возьмет интервью у одной из ее постоянных клиенток, в прошлом довольно известной балерины, теперь уже покатившейся к закату, которая должна была приехать в Лондон.

– Что?! – в ужасе воскликнула Кейт. – Не смей! И не думай об этом!

– Почему не попробовать? – Голос из Нью-Йорка был еле слышен, будто он доносился через миллионы километров. На линии что-то затрещало и зашипело, потом снова прорезалась Джуди: – Я тебя убью, если не возьмешь. Я уже обо всем договорилась!

– Это я тебя убью, если не отменишь! – прокричала в ответ Кейт. – А она убьет нас обеих!

– Никого она не убьет. Учти, Жужу ничего не знает ни о Лондоне, ни о том, что в нем находится. Она вообще ничего ни о чем не знает. Но она довольно занятная личность.

– Ну и что мне с ней делать? С чего хоть начать?

– Позвони в «Ритц» и договорись с ее секретарем о времени встречи. Я ей сказала, что ты работаешь в «Глоб».

– Но я там не работаю!

– Тогда постарайся не говорить, что ты там работаешь. Но твоего звонка будут ждать. И ради бога, держись спокойно и уверенно. Чтобы Жужу не догадалась, что ты берешь интервью первый раз в жизни. Она считает тебя ведущей журналисткой этой газеты. А я встречала многих ведущих журналистов и уверена, что ты вполне способна ею быть.

– Но я не сумею!

– Где твое британское мужество? Где твой дух Дюнкерка?[6]6
  Во время Дюнкеркской операции (май – июнь 1940 г.) английские и французские моряки и летчики проявили исключительный героизм.


[Закрыть] Где та часть тела, которую мы, американцы, называем хребтом? Перестань дрожать и действуй, Кейт! Даже если не получится – что в этом ужасного? А я знаю, у тебя получится, Кейт.

Голос Джуди был еле слышен, но в нем отчетливо звучали сердитые ноты, и Кейт поняла, что ей будет намного легче взять интервью у Жужу, чем объясняться потом с Джуди, если она этого не сделает. Немного помолчав и заметно подняв тем самым стоимость разговора, Кейт сдалась.

В бледно-розовой тунике, едва прикрывавшей задницу и придававшей ей какой-то неземной вид, и в блестящих белых виниловых сапожках, Кейт сидела с открытым блокнотом на краешке постели в номере Жужу. Дыхание у нее перехватывало, голова кружилась, а в душе было ощущение безотчетной тревоги. Сама Жужу, теперь уже не столько балерина, сколько одна из тех личностей, которые известны благодаря частому появлению на экранах телевизоров, блондинка с превосходно уложенными волосами, выглядела где-то лет на тридцать пять, а возможно, и на двадцать. Внешне просто символ семейного очага и домашнего уюта, она скромно сидела в оранжевом парчовом кресле, в очках на кончике носа и с ниткой в руках: она чинила бусы, разорванные во время скандала накануне вечером.

Вся кровать была завалена бриллиантами и фотографиями драгоценностей с проставленными на них датами.

– Приходится возить с собой эти фотографии: в Америке есть правило, что, когда возвращаешься в страну, надо либо доказать, что драгоценности были у тебя и до отъезда, либо платить пошлину, – объяснила Жужу. Она скрылась в ванной, сменила свой длинный восточный халат на полотенце, вернулась, смела с постели Кейт, бриллианты и фотографии и улеглась на нее сама, а массажистка занялась ее правой икрой. Не дожидаясь вопросов, Жужу сама заговорила о том, что если хочешь жить полноценной и насыщенной жизнью, то надо не казаться ни слишком худой, ни слишком молодой и никогда не ворчать и не хныкать. – Каждый мужчина, который когда-нибудь хотел на мне жениться, непременно говорил мне: «Жужу, раньше я любил свою жену, но теперь она просто изводит меня своим ворчанием. Я не могу выносить этого брюзжания, когда прихожу с работы». А еще-о-о все мужчины любят хорошо поесть, и они не переносят, когда у них под носом женщина сидит на диете. К тому же, если женщина хочет, чтобы у нее было хорошее лицо, она не должна быть чересчур худой. Так что приходится выбирать. Лично я ем все, чего душа пожелает, но осторожно.

Жужу была способна припомнить что-нибудь, только если вспоминала, в какое платье она была тогда одета.

– Расскажите о вашей встрече с генералом де Голлем.

– А-а-а, тогда на мне было коричневое платье с кружевами.

– Как вы любите проводить свободное время?

– Хожу по магазинам. Всегда. У меня с тряпками просто нескончаемый роман. Я их привезла с собой целых двадцать восемь футов! – воскликнула она и, вскочив с кровати, потащила Кейт в свою гардеробную. Там действительно на передвижных вешалках общей длиной в двадцать восемь футов висела масса превосходно сшитой одежды. – В поездки я с собой много не беру. Мне незачем пускать пыль в глаза, достаточно быть просто шикарной, – объяснила Жужу. – Я покупаю все только у Кристиана Диора. Это моя любимая фирма, если говорить об одежде. Какой у меня размер? Восьмой, дорогуша. Ну, может быть, в чем-то девятый. Но если честно, то десятый. – Она покрутила перед собой бесподобную горжетку из светло-серой шиншиллы. – Я одеваюсь лучше всех в мире. У меня самые прекрасные вещи. Я и работаю только для того, чтобы за все это платить. Но из-за работы у меня слишком мало времени остается на магазины. Мне даже некогда все это примерить! – Она бросила на Кейт оценивающий взгляд. – Знаете, никогда не ходите по магазинам одна. Они обязательно уговорят вас купить что-нибудь такое, что совершенно не смотрится при широком заде. Да, голубушка, у меня широкая задница и у вас тоже, не обижайтесь. Ничего, не расстраивайтесь, мужчинам это нравится. – Еще один заинтересованный взгляд, а потом, как бы между делом, Жужу вдруг сказала: – Вам повезло, у вас такой же размер, как у меня.

– Но у меня двенадцатый, и то я в него влезаю с трудом, – удивилась Кейт.

Жужу внимательно оглядела ее:

– Попробуйте примерьте что-нибудь из моего.

Она оказалась права, размеры у них действительно были одинаковые.

– Прекрасно. Теперь мы сможем мне еще чего-нибудь купить, а вы сможете это примерить, – заявила Жужу.

Она немедленно позвонила в магазин Кристиана Диора и попросила их прислать, как она выразилась, «что-нибудь представительское». Изнемогая от жары в слишком сильно натопленной комнате, Кейт в озверении примеряла одну вещь за другой, а Жужу выбирала, лежа на кровати, пока массажистка трудилась над теми местами, где Жужу что-то беспокоило. Купила она много.

Затем снова зазвонил телефон. Жужу послушала, а потом холодно сказала в трубку:

– Нет, я никогда не делала подтяжку лица. Я подала было в суд на эту журналистку, на Сузи, потому что я вообще никогда ничего не подтягивала. Я хотела вчинить ей иск на миллион долларов. Но разве у меня есть время таскаться по судам? – Она с треском бросила трубку и раздраженно фыркнула.

Кейт инстинктивно поняла, что пора сматываться, и закрыла блокнот. Джуди предупреждала ее, чтобы она не сидела у Жужу слишком долго. Она поблагодарила за интервью, попрощалась, проскользнула между двумя парикмахерами и вышла на Пикадилли. По сравнению со спальней Жужу эта грохочущая лондонская улица показалась ей и тихой, и спокойной.

38

Лили лежала ничком, распростершись на скользких, облепленных водорослями камнях. Ноги и руки у нее кровоточили, спутанные мокрые волосы космами падали на плечи, а то немногое, что оставалось от розового платья, прикрывало лишь ничтожную часть ее хрупкого, уже женского, но еще и подросткового тела. На фоне голубого Эгейского моря она казалась обессиленной – впрочем, как-то не до предела обессиленной.

– Снято, – проговорил Циммер. – Обрати внимание на глаз, Лили. – Когда Лили уставала, левый глаз у нее начинал немного косить. – Пожалуйста, давайте сделаем еще дубль, пока солнце невысоко и не наступила жара. И помни, – снова обратился он к ней, – ты чуть жива, у тебя нет сил пошевелиться, ты только что спаслась после кораблекрушения.

«Пожалуйста» – вот в чем главная разница между Сержем и Циммером, подумала Лили. Циммер обращается с тобой не просто как с куском мяса. Он всегда вежлив, постоянно подбадривает, проявляет какую-то заботу, причем независимо от того, что именно не ладится в этот момент на съемочной площадке. А на ней всегда что-нибудь идет не так, как надо. Если бы Циммер при этом всякий раз останавливал работу и начинал выяснять, кто виноват, то споры занимали бы практически все время и к съемкам так никогда и не удалось бы приступить. Поэтому он только улыбался тонкой, едва заметной улыбкой сквозь плотно сжатые губы – у него это было признаком гнева и сигналом окружающим об опасности – и мягко покачивал головой, как бы молясь про себя: «О Боже, дай мне силы все это вытерпеть!»

Вежливость и внимание Циммера были не более чем одним из его рабочих приемов, выработанных за долгие годы в кино, причем особенно полезным, когда приходилось иметь дело с женщинами. По опыту Циммера лишь единичные мужчины оказывались действительно способными на доброту по отношению к женщинам – если, конечно, это не входило в их служебные обязанности. Но, если хочешь получить от женщины максимальную отдачу, будь то на кухне, в постели или на съемочной площадке, надо ее постоянно хвалить, поощрять, но при этом уметь самому оставаться достаточно официальным и властным.

Режиссеру важно постоянно помнить: с каким бы внешним апломбом ни держалась актриса, вполне вероятно, что внутренне она была совершенно не уверена в себе и ее необходимо было непрерывно поддерживать и поощрять, а значит, и уделять ей максимум возможного внимания. Любой женщине нужно не меньше двадцати пяти часов внимания в сутки, а если можно, то и больше. Но в ответ она обязательно продемонстрирует все, на что способна.

В этом отношении между мужчинами и женщинами – огромная разница. Женщины всегда прилагают гораздо больше усилий и старания. Циммеру не раз приходилось быть свидетелем того, как вконец измученная и обессиленная актриса, с пяти часов утра находившаяся на съемочной площадке и ни разу за все это время даже не присевшая, в восемь вечера вдруг снова оживала и начинала работать так, будто и не было позади столь долгого и изнурительного дня. Причем женщины были в состоянии проделывать подобное ежедневно: не обладая физической выносливостью мужчин, они отличались потрясающими настойчивостью и упорством. Успеха и признания добивались только те актрисы, у которых было чуть больше этих качеств, чем у их соперниц, и которым при этом еще чуть-чуть везло. Но всем им, бедолагам, вечно недоставало уверенности в себе, каждую из них непременно приходилось успокаивать, ободрять и поддерживать. Циммер не был уверен, что среди актрис всего мира отыскалась хотя бы одна, которая была по-настоящему счастлива. Всех их добивало чрезмерно развитое чувство ответственности и чисто физическое напряжение актерского труда. К тому времени, когда актриса выбивалась в звезды, она уже жила в постоянном страхе, как бы не потерять внешние данные и фигуру. Оказавшись на гребне признания и успеха и поняв, насколько шатко и преходяще положение там, она так и не могла до конца поверить в выпавшую на ее долю удачу. Ей все время казалось, будто она непрерывно балансирует на туго натянутом канате – да так оно и было на самом деле.

Настойчивости и упорства Лили было не занимать, работать она умела и вдобавок была еще красива. Значит, и ей суждено кончить так же, как кончают они все. В этом Циммер был твердо уверен.

– Снято! В проявку. До трех часов все, ребята. Лили, когда немного передохнешь, зайди, пожалуйста, ко мне в фургон. Хочу обсудить с тобой сцену на пляже.

Съемочная бригада и артисты уже почти две недели прожили на площадке в десяти километрах от Афин, а Лили за все это время довелось пока сыграть только одну сцену, в которой она была более или менее одета. Но и хоть какая-то одежда – уже лучше, чем то, что ей приходилось делать до этого. Набросив на себя голубое кимоно и затянув пояс, Лили устало опустилась в матерчатое раскладное кресло, стоявшее в тени под серебристо-серым оливковым деревом. Откинув назад мокрые волосы, она смотрела немного вниз и вперед, туда, где вдоль берега небольшой, укромно скрытой бухты шел песчаный пляж, а бирюзового цвета вода плескалась о прибрежные камни. В той части пляжа, где песок постепенно начинал переходить в кустарник, человек пятьдесят сновали среди легковых машин, грузовиков и фургонов. Кто со сценарием, кто с блокнотами, кто с чем-то еще в руках, все в широкополых мягких хлопчатобумажных шляпах и темных очках, с блестящими от крема для загара телами и лицами, каждый из них неторопливо занимался своим делом. Лили с ее места было видно, как с Циммером о чем-то спорит Стэн Вэйланс, стареющий американский актер, лицо которого было настолько худым, что казалось, будто кожа натянута прямо на голый череп. Лили еще не встречала человека, который держал бы себя на столь жестокой диете: Вэйланс не ел ничего, кроме билтонга – тоненьких ломтиков сушеной говядины, которую ему специально присылали из Южной Африки и которую он жевал так же, как некоторые жуют табак.

Держался он особняком и предпочитал не тратить ни грана энергии на разговоры с кем-либо из съемочной группы, кроме Циммера.

В три часа дня они начали снимать сцену на пляже. Лили играла богатую и испорченную особу, участницу круиза времен начала века, а Стэн Вэйланс – кочегара, который после кораблекрушения спас ее.

– Не трогайте меня! Уберите руки! – кричала спасенная и плевала в него, а он, подхватив ее под мышки, старался вытащить из воды на берег. Резко оттолкнув его, Лили в конце концов выскользнула из пытавшихся обнять ее мокрых и худущих рук Стэна и, обессиленная, упала в пену прибоя. – Я отлично плаваю, – простонала она, задыхаясь. – Вполне могла бы выбраться и сама!

Она попыталась приподняться, но с изумлением обнаружила, что дрожащие руки не держат ее. Так, с выражением внезапного удивления на лице, она и уронила голову на мокрый песок. Стэн, не говоря ни слова и тоже задыхаясь, ухватил Лили за руки и попытался оттащить ее от воды. Лили с неимоверным трудом приподняла голову и прошипела сквозь стиснутые зубы: «Не смейте прикасаться ко мне!»

Ее голос ясно давал понять, что Стэн – слуга и мужчина, тогда как на ней – лишь мокрые, разорванные остатки ее ночной сорочки. В пяти словах Лили сумела одновременно выразить и предельную усталость, и неукротимое упрямство, и вдохновенную самонадеянность, и потрясенную скромность девственницы. Выглядела она при этом весьма сексуально.

– Снято!

Циммер и Стэн Вэйланс сидели в темном зальчике и просматривали снятые накануне куски.

Стэн вдруг подался вперед и произнес: «Черт побери, а ведь эта п… может играть!»

На следующее утро Вэйланс дождался, когда Серж куда-то исчез и не мог бы им помешать, и легкой походкой подошел к стоявшему под оливой креслу, в котором сидела Лили. Он не стал тратить слов понапрасну.

– Я знал Мэрилин, детка. Я работал с ними со всеми: с Джоан Кроуфорд, с Вивьен, с Лиз – со всеми, кого ни назови. И хочу тебе сказать: не продавайся по дешевке. У тебя есть все, что нужно… Как и у меня было когда-то.

– Правда?! – Лили жадно глядела на него, глаза ее сияли.

– Уверен. Что бы ты ни делала, у тебя все получается, и притом хорошо. Не давай никому себя испортить. И не слушай всякое дерьмо.

«Он имеет в виду Сержа», – подумала Лили, глядя вслед неторопливо удаляющемуся Вэйлансу. За пределами съемочной площадки Серж не оставлял ее одну ни на минуту. В общем-то, это было неплохо, потому что Лили нуждалась в нем. Серж был ей нужен и потому, что сама она пользовалась дурной славой; в частности, из-за того, как она сама же реагировала на эту свою репутацию. Успех заставил Лили почувствовать, что она – всего лишь собственность, пользоваться которой и глумиться над которой мог любой желающий. Успех заставил Лили почувствовать и свое унижение. Она уже не имела больше возможности скрываться за собственной неизвестностью. Иногда ей вдруг начинало казаться, что и тот знаменитый календарь, и эти ужасные фильмы видели буквально все. Люди смотрели на нее с каким-то напряженным, беспокойным ожиданием: женщины – с нескрываемой завистью, мужчины – жестким оценивающим взглядом. Лили постепенно впадала в нечто похожее на помешательство. Она уже не могла купить букет цветов у уличного торговца, не задаваясь вопросом, видел ли он тот календарь, знает ли он, как она выглядит в голом виде, узнал ли он ее, какие мечты и страсти она в нем пробудила.

В конце концов она стала избегать любых контактов с людьми и все реже показывалась на улице. Все необходимое она заказывала по телефону или же просила новую секретаршу Сержа купить ей что-либо. Наглая самонадеянность была лишь позой, за которой скрывалась ее неуверенность в себе. Попадая в общество малознакомых людей, Лили держалась зажато и потому неловко, дерзко и грубо. Очень часто она ляпала вдруг какую-нибудь глупость, тут же сожалела об этом и, стараясь скрыть смущение, брякала что-нибудь еще худшее.

Промахи, которые она допускала, с удовольствием пересказывались по всему Парижу, становились предметом сплетен, о них писали в бульварных газетках, притом часто перевирая, и все это еще более усиливало в Лили страх по отношению к другим, боязнь людей. Проявляя к кому-либо доверие, она раз за разом обманывалась: к ней относились хорошо лишь до тех пор, пока от нее что-то было нужно. А нужно от нее было на удивление многое и многим: кому автограф, кому ее фотография, номер ее телефона, пуговица от ее пальто, волосок из ее прически, интервью… Совершенно незнакомые ей люди обращались к ней с самыми заманчивыми предложениями: хорошо одетые и красивые женщины приглашали ее рекламировать свитера, дезодоранты и даже вибраторы; красноречивые и умеющие внушить доверие к себе мужчины старались уговорить ее подписать какие-то бумаги, даже не читая их, или же пытались попасть к ней в постель, будучи в полной уверенности, что она им не откажет («ну, милашка, одним больше, одним меньше – какая разница?»).

Сержу, со свойственной ему самоуверенностью, было очень легко эксплуатировать Лили, и он, естественно, делал все, что мог, дабы укрепить ее неуверенность в себе и, как следствие этого, добиваться все большей ее зависимости от самого себя.

Новая секретарша Сержа вскрывала адресованные Лили письма и отвечала на телефонные звонки ей. Сама Лили целый день сидела в элегантной, со светлой мебелью и массой стекла, квартире на улице Франсуа I, которую купил ей Серж. Сидела она там в полнейшем одиночестве. Серж не позволял ей даже завести котенка, потому что страдал от аллергии. Сам он носил теперь костюмы от Черутти и вечно отсутствовал. Времени на Лили у него не оставалось. Его постоянно окружали какие-то бизнесмены, рекламные агенты, юристы, директора – люди с портфелями и в темных костюмах, смотревшие на Лили холодными, ничего не выражавшими глазами и улыбавшиеся ей дежурной полуулыбкой сквозь плотно сжатые губы. Для всех них она была не человеком, но возможной сделкой, нужной и полезной вещью, обращаться с которой следовало осторожно и аккуратно, «ходячим куском мяса», как выразился однажды кто-то из рекламных агентов. Обращение с Лили было для них не обычным человеческим общением, но важной и ответственной работой.

Серж тоже держал себя по отношению к ней не столь снисходительно, как раньше. Теперь Лили была надежно повязана контрактами и обязательствами, и ему уже не было необходимости с прежним пылом заниматься ее заботами и проблемами. Его секретарша покупала Лили все, что требовалось, – разумеется, в пределах определенной суммы: Сержу вовсе не хотелось, чтобы Лили пускала все деньги, которые он ей платил, на тряпки от Сен-Лорана. Да и, честно говоря, Лили ему уже надоела. Ей было почти восемнадцать лет, но она так и оставалась невежественной маленькой ведьмой – слава богу, школьные инспектора так и не сумели до него добраться, – и если бы не деньги, которые она ему приносила, Серж давно бы уже от нее отделался. Мужик может устать даже от самой смачной пары сисек, особенно если они принадлежат необразованной и примитивной девчонке, которая, словно маленький ребенок, требует к себе постоянного внимания.

До Лили постепенно доходило, что Серж теряет к ней интерес. Она не понимала – не хотела понимать – причины этого, но ей было ясно, что Серж устал от нее и предпочел бы, чтобы она больше возле него не крутилась. А с другой стороны, он не позволял ей и шагу ступить за пределами квартиры без своего сопровождения.

Лили это приводило в недоумение и тревожило. Если она не принадлежит Сержу, то она – вообще ничья, у нее просто нет места в мире. На протяжении почти пяти лет Серж постоянно говорил ей, как ей следует поступить, что сказать, что надевать, как себя вести. Лили приводила в ужас мысль, что он может выгнать ее вон – время от времени Серж давал ей понять, что именно так и поступит, если она не будет его слушаться.

– Помни: ты была ничем, – рычал в таких случаях Серж, тряся пальцем у нее перед самым носом, – ничем, пока я тебя не нашел. И без меня ты снова превратишься в ничто!

Премьера фильма, который назвали «Кью», состоялась в Париже прямо накануне восемнадцатилетия Лили. Несмотря на то что на съемки и предварительную рекламу были затрачены весьма скромные средства, фильм сразу же имел успех. На премьере Лили торжествующе улыбалась фотографам, непрерывно сверкавшим своими вспышками, и задирала нос, красуясь в кремового цвета шелковом смокинге, брюках в тон ему и прозрачной, кремового оттенка, воздушной блузке, демонстрировавшей как новообретенный Лили статус звезды, так и причины, по которым он ей достался.

Пробившись через толпу к взятым напрокат лимузинам, звезда, режиссер, продюсер, члены съемочной бригады и ее пресс-агент направились в «Шез Липп»: традиции театрального мира требовали, чтобы именно там, в окружении зеркал в резных рамах, позолоты и красного бархата, группа дожидалась первых рецензий и откликов, которые должны были появиться в утренних газетах.

Поскольку бюджет фильма не позволил выплатить огромную сумму, которую запросил Стэн Вэйланс за свое присутствие на премьере, почти все внимание там досталось на долю Лили. Широко улыбаясь, она пробиралась к машине в окружении полицейских, старавшихся проделать для нее коридор сквозь толпу. Рядом с ней шел Циммер, на лице у которого застыла его обычная мрачноватая полуусмешка.

– Тебе надо научиться медленно садиться в машину и медленно выходить из нее, – заметил Циммер, когда они уселись на заднее сиденье. – На публике всегда двигайся медленно. Если хочешь стать настоящей большой звездой, нужны не только талант и красивая внешность. Нужны еще стиль и класс. На публике всегда надо выглядеть так, будто ты ждешь, чтобы кто-нибудь помог тебе выйти из «Роллс-Ройса». А не так, словно ты догоняешь отходящий автобус.