Текст книги "Полкоробка спичек и вся жизнь (сборник)"

На первый взгляд, задача была несложной – на доске было всего четыре фигуры. Черный король располагался в правом верхнем углу, белый – напротив него на первой горизонтали, белый конь на f6, а белый слон – на b2.

Осол Уола расставил фигурки и огласил условия задачи, но при этом самые важные слова – о том, что белые дают мат в ПОЛХОДА и вообще задание является ШУТОЧНЫМ, он произнес вполголоса. Естественно, что верховный небожитель эти слова толком не расслышал и пытался решить задание традиционным способом. Это у него не получалось. Вот и мучился уже который день Юрюнг Аар Тойон – искал решение задачи, не мог его найти и от этого нервничал еще больше.

Итак, небожители услышали обращенную к ним речь Юрюнг Аар Тойона, и теперь слово было за ними.

* * *

В садике день прошел спокойно, и после ужина, в ожидании, когда придет ночная няня, Саргылана Ивановна засела за книгу, которую одолжила вчера у подружки. Едва молоденькая воспитательница успела прочитать три страницы, как в коридоре послышался топоток стремительно бегущих ног. Дверь распахнулась, и сразу несколько черноглазых шустрых мальчугана наперебой затараторили:

– Саргыванна! Саргыванна! Там играли… Василька… Упал… Плачет…

Мельком взглянув на часы, воспитательница с огорчением поняла, что до конца смены уже больше не успеет почитать книжку – до прихода Марии Прокопьевны, пожилой ночной няни, женщины строгой и любящей порядок во всем, оставалось каких-то десять минут. Впрочем, как только она вошла в игровую комнату, тут же забыла об этой мысли. Саргылана Ивановна увидела сидящего на полу Васильку и сразу заметила его неестественно бледное лицо. Вокруг сгрудились детишки и молча смотрели на него, а из глаз мальчугана медленно скатывались крупные слезинки. И так же медленно из его левой руки на окрашенный пол капала кровь.

Саргылана Ивановна подумала, что мальчик поранил палец, и быстро опустилась на колени, чтобы поднять его, и только тогда разглядела, что Василькина рука сломана в локтевом суставе и кровь течет именно оттуда. Вид открытого перелома, сопровождаемого кровотечением, – зрелище не для слабонервных, и надо ли говорить о том, что девушка, ойкнув, чуть не потеряла сознание. Она так растерялась, что некоторое время тоже молча смотрела на Василькину руку.

…Тем временем Мария Прокопьевна подходила к детсадику уже во второй раз. Она страшно запыхалась и на чем свет стоит ругала себя: «Нет, уже пора на пенсию! Вот недотепа, чуть избу не спалила! Хорошо, хоть вспомнила, а если бы не вспомнила! Ой, дура старая!» Так или примерно так она ругала себя. А поносила себя пожилая женщина за то, что забыла выключить дома чайник, из-за чего ей, почти дошедшей до калитки детского садика, расположенного в другом конце деревни, пришлось возвращаться обратно.

Она весь день напрасно прождала телеграмму от сына и как раз собиралась на смену, когда зашла соседка и сказала, что почтальонша Галя заболела и сегодня не вышла на работу.

…Ночная няня вот уже почти двадцать лет после смерти мужа жила одна. Кем только не приходилось работать женщине, чье образование было вынуждено ограничиться лишь тремя классами, чтобы вырастить и поставить на ноги троих детей. Теперь они выросли и разлетелись кто куда – да и как их удержишь в этой глуши?!

Дмитрий, единственный сын, после окончания биолого-географического факультета Якутского университета попал по распределению в Булунский район – один из самых северных уголков республики. Там он и женился. На свадьбе сына матери так и не довелось побывать – Мария Прокопьевна, уже имея на руках авиабилет, попала в больницу с воспалением легких. Родители невестки, взявшие на себя почти все расходы по организации и проведению свадьбы своего единственного ребенка, откладывать торжество отказались. Как объяснил жениху будущий тесть, неудобно переносить свадьбу, поскольку планируется приезд очень важных для него гостей. Дмитрий тогда не нашелся, что сказать…

В первый и пока единственный раз Мария Прокопьевна видела невестку с внуком два года назад – в кои веков сын привез их на родину, чтобы показать матери и сестрам. Тогда Антон был уже первоклассником. Перед встречей бабушка мечтала о том, как увидит внука и как расскажет ему о его отце, о том, каким он был в детстве, и вообще, мало ли о чем могут поговорить бабушка и внук? Но мечта так и осталась мечтой. Несбывшейся. Внук, как оказалось, на родном языке не говорил. Более того, он вообще не понимал, о чем идет речь, когда родители изредка общались между собой дома по-якутски. Мария Прокопьевна, в свою очередь, плохо говорила по-русски, и языковой барьер, стоявший между ними, они с внуком так и не смогли преодолеть.

Пожилая женщина упрекнула сына и невестку, что это за, мол, мода такая – ребенок родного языка не знает. Дмитрий пытался объяснить матери, что в их поселке нет ни одного детского садика и школы, где бы говорили или обучали на якутском языке, и потому Антон вынужден говорить только по-русски. Несмотря на подробное разъяснение, Мария Прокопьевна отказывалась понимать подобное положение вещей и видела в этом если не чей-то злой умысел, то, по крайней мере, нежелание невестки дать возможность общаться ей с родным внуком.

Невестка в тот раз промолчала, но по всему было видно, что замечание свекровки ей пришлось явно не по душе. Впрочем, как и вся обстановка, в которой вырос ее муж. Не нашла она общего языка и с сестрами Дмитрия. Вскоре они уехали, и теперь Мария Прокопьевна получала от них только открытки. Это случалось пять раз в году: на Новый год, на 8 марта, на День Победы, на 7 ноября и на свой день рождения. Все они были написаны рукой сына…

Дочери, их было двое, жили в Якутске: старшая закончила там педучилище и теперь работала в одной из сельских школ Заречья. Замуж она так и не вышла. Татьяна, младшая дочь Марии Прокопьевны, веселая и жизнерадостная симпатичная девчушка, тоже вслед за старшей сестрой поехала поступать в педучилище, но провалилась на первом же экзамене. Впрочем, это ее сильно не огорчило, и вскоре она уже писала матери, что выходит замуж.

Все считали, что ей повезло – у мужа в городе была квартира. Этот дом в свое время для сына сделали его родители, написав в горисполком заявление от имени дедушки-фронтовика, который, разумеется, и не помышлял о переезде в город из своей деревни. Татьяна уже несколько раз писала матери – уговаривала, чтобы она продала или оставила дом и переехала к ним в город жить. Но как она отсюда может уехать, оставив своего мужа, Ивана, одного? Кто будет ухаживать за его могилкой на кладбище?

Все эти мысли пронеслись в голове Марии Прокопьевны, когда она, выключив уже выкипевший наполовину чайник, пытаясь отдышаться, сидела на низенькой табуретке, положив под язык таблеточку нитроглицерина. Не привыкшая опаздывать, она не дождалась, пока сердце окончательно успокоится, и заторопилась на дежурство.

«Надо уходить с работы, – думала ночная няня, прислушиваясь к боли, отдающейся в левой руке во время каждого шага. – Не ровен час, во время ночного дежурства сердчишко прихватит… Всех детишек напугаю… А может, действительно, к Таньке переехать?»

Подойдя к калитке детсада уже во второй раз, она оперлась на штакетник – сердце никак не унималось.

В сумерках мерцали немногочисленные огоньки близлежащих домов, слышался смех играющих на улице ребятишек, и где-то вдали лаяли собаки. В этот час хозяева начинали топить печи, и Мария Прокопьевна с удовольствием вдыхала привычный запах морозного воздуха, перемешанного с дымом. Она, может быть, никогда и не осознавала, но именно эту зимнюю пронзительную синь родной якутской деревеньки никогда бы не променяла на благоустроенное жилье в далеком, совершенно незнакомом ей городе.

Отряхнув валенки, она вошла в детсад и сразу почувствовала что-то неладное. Спустя мгновение до нее дошло, что ее обеспокоило – стояла непривычная тишина. Мария Прокопьевна, снимая на ходу шапку, прошла по узкому коридору и открыла дверь игровой комнаты. То, что она увидела, заставило бедную женщину уже во второй раз в течение часа схватиться за сердце…

И почудилось Марии Прокопьевне, что она, как в далекой юности, стоит возле невысокой стройненькой березки, где они тайком встречались с Иваном. Над ней невероятно высокое голубое небо и удивительно белые пушистые облака, какие бывают только в детстве и в ранней юности. Вокруг – буйство зелени короткого якутского лета. Ей кажется, что с полей невидимыми волнами накатывают запахи спелой пшеницы вперемешку с запахами шиповника, ятрышника, красной смородины, полыни, Иван-чая и других растений, цветущих в течение всего лета и настоянных на бархатной пыли родных проселочных дорог. Они и составляют неизъяснимый аромат родины, преследующий человека на протяжении всей его жизни. Скромные полевые ромашки и синие васильки спрятались в милом разнотравье, стрекочут мириады кузнечиков, невидимый жужжит шмель, и белая боярышница, словно унесенный ветром лепесток, порхает от цветка к цветку. Полуденный зной. Самого Ивана возле березок нет, только слышен его голос с поднебесья. Что странно, она этому ничуть не удивляется, просто чувствует, что зовущий голос Ивана смеется, и он зовет ее с неимоверной вышины: «Ма-а-ри-ии-я!», и слова его постепенно тают в летнем мареве…

* * *

…Небожители, усевшись, кто на косматых шкурах огромных зверей, кто на ровдугах – выделанных оленьих шкурах, прослушали обращенную к ним речь Юрюнг Аар Тойона, и теперь слово было за ними.

В обители полуденных лучей наступила тишина, в которой даже на большом расстоянии было слышно, как урчит чей-то сытый желудок. Верховный небожитель Земли Олонхо Юрюнг Аар Тойон – Великий Белый Господин медленно оглядел собравшихся. Тишина неприлично затягивалась, но по всему чувствовалось, что сказанное верховным небожителем не было для гостей откровением. Неизвестно, сколько бы еще небожители молча переглядывались исподлобья между собой, если бы не Арсан Дуолай.

Глава нижних абаасы начал говорить, и постепенно его могучий голос заполонил всю ярко-узорную урасу:

– Нам надо навсегда устроить немеркнущую судьбу срединного мира. Неужели мы – всемогущие, всезнающие, всевидящие – не устроим жизнь по воле своей в этом срединном мире земном? Наши дети – тридцать пять племен ураанхай саха – с поводьями за спиной, с немеркнущею судьбой, с продолговатым носом. Наши дети – в чьих жилах живая кровь, у которых лицо спереди, у которых на шее легко поворачивается голова, чьи суставы гибки и крепки, чье дыханье, словно туман, – живут неправедной жизнью. Пора положить конец этому безобразию!

Юрюнг Аар Тойон с нескрываемым интересом посмотрел на говорившего:

– Говоришь, неправедной жизнью живут?

– Да.

– И готов подтвердить свои слова?

– Конечно!

– Говори!

То, что дальше услышали небожители, действительно ни в какие ворота не лезло. А говорил Арсан Дуолай о самых низменных сторонах человеческого бытия: о том, как брат пошел войной на брата, сын поднял руку на отца, отец позарился на собственную дочь, мать задушила родное крохотное дитя, которое она девять долгих месяцев носила под сердцем; как жена, поддавшись минутному влечению, изменила мужу, друг предал друга, юноша обманом обесчестил девушку, возлюбленный ушел к другой и т. д., и т. п. Казалось, никакого времени не хватит, чтобы перечислить все людские грехи – картина человеческого падения, нарисованная главой нижних абаасы, была ужасающей. Все слушали в глубоком молчании, словно в оцепенении, отводили глаза, стараясь не смотреть друг на друга. Лишь верховный небожитель время от времени бросал вопросительные взгляды на Длинного Дьурантая – Небесного писаря, в чьих скрижалях, записанных орлиной кровью маховым орлиным пером, отображена вся людская история срединного мира. Длинный Дьурантай, поймав взгляд верховного повелителя, быстро листал свои записи и, в подтверждение слов Арсан Дуолая, с печалью утвердительно кивал головой. Юрюнг Аар Тойон, который, как мы знаем, и без того был не в духе, по ходу рассказа мрачнел все больше и больше. Наконец глава нижних абаасы закончил свое повествование, во время которого луна также трижды успела родиться и умереть.

– Что ты предлагаешь? – спросил верховный небожитель, когда Арсан Дуолай уселся на свое место.

Ответ не заставил себя долго ждать. Видно было, что глава нижних абаасы говорит нечто сокровенное, которое он вынашивал долгими годами в своей преисподней, где мутные светила дают плохой свет, подобный по цвету недоваренной карасиной ухе.

– Люди срединного мира безобразны! – громыхнул Арсан Дуолай. – Они совсем не такие, какими мы их представляли себе, когда их создавали. Очень уж они разбогатели, вознеслись и обнаглели. Гордыня заела их. У пешего посох, у конного плеть вздумали отбирать! Потучнели, растолстели, видно, с жиру взбесились! Давайте изничтожим их и сотворим для восьмиободной, восьмикрайней величаво-прекрасной великой мать-Земли новых людей! Пусть новые тридцать пять улусов ураанхай саха заселят мир срединный и живут по нашим уставам! Я сказал!

Вдруг голос подала Иэйэхсит – богиня-покровительница и заступница рода человеческого, охранительница коней, скота и собак:

– Мы сами сделали их такими, – тихо молвила она, но в гнетущей тишине слова прозвучали отчетливо, и ее услышали все и разом подняли на нее глаза.

– Какими? – грозно переспросил верховный небожитель, который еще не отошел от ужасающих подробностей рассказа главы нижних абаасы.

– Нам от людей срединного мира своих злодейств не скрыть, – продолжала любимая племенем ураанхай саха заступница людей Иэйэхсит. – Вспомните несказанно бедственные лета, когда вы, жестокосердные, дрались по тридцать дней и ночей, по темени палицами напрасно долбя, понапрасну силу губя – ведь бессмертными были вы! С боевыми жилами, что порвать нельзя, с кровью, что пролить нельзя, с телами, что сталью пронзить нельзя, с костями, что сокрушить нельзя, наделенные могучим дыханием, бессмертьем одаренные, три великих рода в извечной вражде вы сто веков сраженье вели. Одолеть друг друга не могли. Хорошо, что потом одумались и заключили мир на все оставшиеся времена. Но разве не вы – о наши небожители! – несмотря на договоренность, заключенную сто веков назад, вновь затеяли бесполезные бесконечные распри?! Разве тогда главари трех великих родов не договаривались, не сговаривались брань прекратить между небожителями?! А теперь разве не вы, небожители, первыми нарушили этот обет и забыли про заботу о сотворенном нами срединном мире? А то, что сделали недавно Улуу Тойон с супругой Куохтуйа Хотун? Как можно так поступать с детьми, которых мы сами же сотворили?! Что после этого ураанхай саха остается, глядя на нас, как не преступать все мыслимые и немыслимые законы человеческого бытия?

Что верно, то верно – заступница людей Иэйэхсит сказала не в бровь, а в глаз! Юрюнг Аар Тойон – Великий Белый Господин и сам частенько задумывался о том, что небожители в последнее время совсем от рук отбились. До него все чаще и чаще стали доходить слухи о том, что то один, то другой вершитель людских судеб преступал уговор-договор, заключенный сто веков назад о перемирии и безбранной жизни. Чтобы не потерять лицо, надо было воспользоваться моментом и обратить слова Иэйэхсит в свою пользу – против зарвавшихся небожителей. Да, пора их приструнить! Подумав об этом, Юрюнг Аар Тойон по своему обыкновению начал говорить издалека:

– А разве не ты сама говорила, чтобы в этом превратном мире мы сотворили их смертными? И именно потому в срединном мире ураанхай саха невозвратно проходит все, там не вечно и зыбко все, там беспечные поколенья живых, полные надежд и сил, на увяданье обречены и на неизменную гибель осуждены. Мы думали, и ты, Иэйэхсит, настаивала на этом, что осознание смертности своего бытия заставит людей более мудро относиться к своей жизни – чуду, которую мы им даровали…

– Да, так и было…

– Теперь ты отказываешься от этих своих слов?

– Нет! Нельзя судить о целом роде людском по тому, как поступают отдельные люди-человеки…

– Ну, хорошо… Что там у них творится сейчас? Что ты можешь сказать в защиту своих подопечных – тридцати пяти племен ураанхай саха, населяющих срединный мир? Что нам делать с людьми с поводьями за спиной, с немеркнущею судьбой, с продолговатым носом, людьми, у которых лицо спереди, у которых на шее легко поворачивается голова, чьи суставы гибки, суставы крепки, чье дыханье – словно туман, в чьих жилах – живая кровь?

В этот момент в обитель полуденных лучей вошел слуга и подкинул дров в вечный камелек. Вспыхнул огонь, озарив серебристые щеки хранительницы жилья и дарительницы добра, и прекрасная в блеске богатых одежд, Иэйэхсит начала говорить. Она говорила о любви, о той великой любви, которая во все времена являлась истинной и единственной движущей силой истории в человеческом мире. О любви, которая является эталоном человеческих отношений, о любви мужчины и женщины, о любви родителей к своим детям, детей к родителям, о любви к старшему поколению, к маленькому затерянному в глухой таежной чаще родному алаасу, которая и есть родина.

И пока заступница людей Иэйэхсит говорила, луна также трижды успела родиться и умереть. В обители полуденных лучей, где воздух ласково-голубой, стояла тишина, но это была уже не та зловещая тишина, которая была во время повествования главы нижних абаасы – это была добрая, созидательная тишина. Тишина, во время которой в домах срединного мира рождаются и растут дети, души девочек привыкают к острой игле и шитью, души мальчиков примеряются к стрелам и норовистым коням, а в хлеву мычат коровы. Тишина, во время которой нагая земля расцветает буйной зеленью, а юноши и девушки смотрят друг на друга ласковыми влюбленными глазами. Вот какая стояла тишина, когда говорила праматерь всего живого!

– Не может не быть будущего у того народа, который подарил миру высочайшие образцы человеческих чувств! – закончила свое выступление Иэйэхсит.

И пока заступница людей Иэйэхсит говорила, верховный небожитель снова время от времени вопросительно смотрел на Длинного Дьурантая. Небесный писарь, глядя в свои сурук – письмена, в подтверждение слов заступницы людей утвердительно кивал головой, а в уголках его губ спряталась добрая улыбка…

До этого грозно восседавший на своем престоле из молочно-белого камня Юрюнг Аар Тойон встал и начал ходить взад-вперед по своей роскошной ярко-узорной урасе с камельком на все времена. Он думал.

– Покамест беды не возросли, попробуем миром поговорить со своими детьми – людьми срединного мира, – заключил, наконец, верховный небожитель Земли Олонхо Юрюнг Аар Тойон – Великий Белый Господин и пригубил кумыс из огромного хозяйского чорона – деревянного узорно-резного кубка и вновь уселся на свой престол. – Дадим тридцати пяти племенам ураанхай саха последний шанс. Нам нужен посланник. Я сказал!

При этих словах верховный небожитель глянул на Сээркээн Сэсэна – предсказателя велений судьбы старика-ведуна с длинной до земли бородой, который сидел с остальными на ороне – ложе, сооруженном вдоль стен справа от входа.

* * *

Иннокентий проснулся поздно. Проснулся от того, что кто-то настойчиво стучал в окно. Стук был нетерпеливый и требовательный. Иннокентий только проснувшись понял, как ему нестерпимо хочется сходить по малой нужде. Во рту было гадко, пересохший язык ворочался в нем, как чужеродное тело, голова трещала, шея затекла от неудобной позы во время сна, глаза болели, и открывать их – не то чтобы куда-то смотреть – было так больно, словно в глаза насыпали песка. С трудом сев на диван, он первым делом посмотрел на часы, висящие на стене, – они показывали пол-одиннадцатого. «Сегодня же суббота, кого там нелегкая принесла…» – подумал врач-анестезиолог районной больницы и стал одеваться. Только натягивая штаны, Иннокентий заметил, что он в доме не один – на матрасе, разложенном на полу возле дверей, на раскладушке, на кресле спали люди. Они были с головой укрыты, и трудно было разобрать, кто из них парень, а кто девушка. Пока шел до дверей, в его памяти всплыли последние подробности вчерашнего вечера. Помнил он, оказывается, не очень-то и много…

Вчера состоялась свадьба одноклассника, и поскольку Иннокентий был человеком холостым, приехавшие в райцентр из деревни друзья и подруги остановились у него. Надо ли говорить о том, что после окончания свадьбы они продолжили застолье у него дома. «Эх, не надо было вчера водку с шампанским смешивать!» – подумал Иннокентий, глядя на неприбранный стол, где стояли пустые бутылки, лежали опрокинутые рюмки, досыхали кусочки вареной колбасы, остатки винегрета и салата, и издавала амбре полная окурков банка из-под рыбных консервов. Одна стопка была полной, по видимости – водкой, и Иннокентий, недолго думая, махнул ее содержимое в рот. В окно вновь нетерпеливо постучали. Иннокентий раздвинул занавеску и увидел Зою, санитарку хирургического отделения. Заметив движение по ту сторону окна, она пошла к входным дверям.

– Заходи… Я сейчас, – Иннокентий накинул шубу, нахлобучил первую попавшуюся шапку и побежал на улицу в уборную, расположенную в конце двора. Морозный воздух слегка привел его в чувство. «Что случилось? Сегодня же нет плановых операций, – думал Иннокентий. – Проверка из Якутска? Вроде бы главврач об этом не говорил…»

В конце концов, Иннокентий пришел к выводу, что, наверное, предстоит внеплановая операция, что для его состояния было некстати. «Совсем некстати!» – чертыхнулся он про себя. Иннокентий как в воду глядел. Когда он вошел в дом, то Зоя сразу сообщила ему, чтобы он собирался и шел в больницу – предстоит внеплановая операция. Через час санрейс уже прибудет.

– Кто?

– Говорят, маленький мальчик. Сломал руку в детском садике. Меня утром вызвал Иван Андреевич и велел разыскать тебя. Говорит, что сложный перелом и для операции требуется общий наркоз. Хорошо, что ты дома, а то пришлось бы по всей деревне бегать, – быстро ответила Зоя, с любопытством оглядывая следы вчерашнего пиршества и все пытаясь заглянуть через спину Иннокентия в комнату, где на раскладушке из-под одеяла виднелись чьи-то ноги.

– А ты еще раз Ивану Андреевичу напомни, чтобы мне дома телефон поставили. Я ведь уже давно заявку подал… И вообще, мне телефон по долгу службы положен!

– Ладно-ладно, не кипятись, напомню. Хотя толку-то, свободных номеров, говорят, все равно нет. Как вчера свадьба-то прошла?

– Нормально. Ты иди-иди, а я сейчас соберусь и скоро подойду…

Как только дверь за Зоей захлопнулась, Иннокентий растолкал первого попавшегося человека, спавшего на матрасе возле дверей комнаты. Из-под одеяла выглянула растрепанная голова, в котором хозяин дома с трудом узнал своего одноклассника Анатолия – тот без очков был сам на себя не похож. Впрочем, как и все очкарики на свете. Особенно если они носят очки с детства.

– Толик!

– М-м, сколько время? – спросил, щурясь, Анатолий.

– Почти одиннадцать. У нас осталось что-нибудь?

– Там… – Анатолий неопределенно махнул рукой и вновь зарылся под одеяло.

Посмотрев по углам и заглянув под стол, Иннокентий ничего, кроме пустых бутылок, не обнаружил и вновь растормошил гостя.

– Толик, где бутылка?

– Где мои очки?

– Да вот, возле тебя…

Иннокентий водрузил Анатолию очки на нос. Тот сел, поправил галстук – оказывается, он спал в костюме.

– Ну, Толик, где?

– Я помню, что оставалась еще одна бутылка водки…

– Ну-ну! И где она?

– По-моему, я ее отнес в прихожку…

Иннокентий полез в самодельный шкаф, стоящий в крохотном подобии прихожей комнаты, и извлек оттуда уже початую бутылку водки, заткнутую кем-то предусмотрительно хлебным мякишем. Там же нашлась еще не открытая бутылка красного вина. Настроение Иннокентия сразу же улучшилось, на время он даже позабыл о предстоящей операции.

– Дорогие гости! «Скорая помощь» к вашим услугам! Доктор вас в беде не оставит! – произнес он пафосным, как в плохом театре, голосом и налил водки себе и Анатолию, и залпом опрокинул стопку.

В желудке тут же стало тепло. Из комнаты донесся тяжкий вздох, скрипнула раскладушка, и женский голос произнес: «Воды! Ребята дайте воды!»

– Сей момент! – Иннокентий налил в кружку воды и прошел в комнату. Как оказалось, проснулась одноклассница. – Привет, Света! Вставать пора…

– Сколько время?

– Далось вам это время! Скоро одиннадцать… Светочка, может, водочки?

– Нет…

– А винца?

– Ну, если только немножко…

– Сей момент, – Иннокентий был сама галантность. – Вот тебе, Светочка, святая водичка, сразу полегчает. Видит Бог, не пьем, а лечимся…

– Ты алкоголика-то из меня не делай!

– Но голова-то болит! И потом, подобное надо лечить подобным! Ха-ха!

– А мне? – послышался женский голос с раскладного кресла.

– Нам! – поправил ее мужской бас.

– Как вы здесь уместились? – засмеялся Иннокентий, увидев Валентину и Николая, которые приподняли головы с кресла и смотрели на него.

– Ну, ты и хозяин! – улыбнулась в ответ Валентина. – Ты так ворочался во сне и скрипел зубами, что мне пришлось ночью к Кольке перебраться. Он тихий, не то, что ты…

– Николай, поухаживай сам за дамой!

Тот, кряхтя, начал вставать. Оказалось, что он тоже спал, не снимая костюма.

– Валь, ты хоть бы ему ночью пиджак, что ли, сняла…

– А темно было, разве разглядишь…

– А на ощупь, что, трудно было различить?

– Зачем мне чужого мужика ощупывать…

– Но неспроста же ты к нему перебралась ночью!

– Дурак! У тебя одно на уме!

– Ха-ха! Было бы у меня на уме то, что ты думаешь, мы бы и сейчас с тобой в обнимку спали!

– Хам! К тому же еще и хвастун – вчера тебя и пушкой нельзя было разбудить.

– А я о чем? Я же уважаю тебя и твоего мужа…

– Кеша! Не трогай, пожалуйста, моего мужа, и так без тебя на душе кошки скребутся!

– А-а, знает кошка, чье мясо съела! Ха-ха!

– Да помолчи ты!

– Ну, и рожа! – это Анатолий рассматривает себя в зеркало.

– Ну, давай! – Иннокентий налил себе и выпил вторую стопку.

– Ты куда так гонишь? – спросил Анатолий степенно, словно действительно принимал лекарство, выпив из своей рюмки и зажевав засохшей колбасой. – Сейчас вот стол накроем, посидим нормально, а то вчера вечером никакого разговора толком не получилось. Все пьяные были…

– Ты за всех-то не говори, – послышался обиженный голос Валентины.

– Ладно-ладно, – продолжал Иннокентий. – Так вот посидим нормально, у нас все равно машина только завтра днем приезжает…

– Мне сейчас на операцию надо идти. После обеда приду, а вы пока приберитесь, купите еще. Приготовьте что-нибудь, а то нас вчера на свадьбе одними салатами закормили, а якут мясо любит. Ха-ха! Мясо там, в кладовке. Толик, ты же знаешь…

– Знаю-знаю…

В это время в дверь снова постучали, и в дом вошла Света, секретарша местного Совета.

– Здравствуй, Кеша!

– Привет! Какие люди! Заходи, гостем будешь!

– Кеша, мы не хотели говорить тебе вчера…

– Ты о чем?

– Ну…

– Не тяни, что случилось?

– Ну, в общем, вчера позвонили из деревни и сообщили, что умерла твоя тетя…

– Тетя? Мария Прокопьевна?

– Да…

– Как?! Когда?

– Вчера. Ей стало плохо прямо во время дежурства в детском садике. Сердце… Завтра, говорят, туда поедет машина, которая привезла гостей на свадьбу твоего одноклассника.

– Да-да…

– Ну, до свидания, я побегу…

– Пока…

Родители Иннокентия рано умерли, и родная сестра отца Мария Прокопьевна была его единственной близкой родственницей. Иннокентий до сих пор с благодарностью вспоминает, как она помогала ему деньгами со своей небольшой зарплаты, когда он учился на медфаке Якутского госуниверситета. Он чувствовал себя просто богачом, когда получал из родины перевод на пятнадцать или двадцать рублей. Для него тогда это были очень большие деньги…

Он, оглушенный неожиданным сообщением, вспомнил родителей, старшего брата, который погиб в армии при загадочных обстоятельствах, свое детство, и вдруг его охватило чувство безграничного одиночества. Он и сам не заметил того, что стоит возле окна, бездумно смотрит куда-то вдаль, а по его щекам текут слезы. Гости, которые все это слышали, встали и молча начали прибираться в доме.

…Иван Андреевич Васильев, главный врач центральной районной больницы, нервничал. Накануне до него дозвонились из самой отдаленной деревеньки района, и Василий Игнатьевич, деревенский фельдшер, взволнованно сообщил, что у них тяжелый перелом. Зимний день короток, темнеет рано, и самолет санавиации мог вылететь за пострадавшим только утром следующего дня. Пришлось давать консультацию по телефону.

Иван Андреевич попросил рассказать подробнее. Через минуту он уже понял, что положение действительно серьезное. На его памяти у пятилетнего ребенка открытого перелома локтевого сустава еще не было. По крайней мере, подобную операцию ему еще не доводилось делать. Василий Игнатьевич доложил, что перелом хоть и открытый, но, слава Богу, артерия не задета, кровь он остановил, обработал рану асептиками, сделал для обезболивания укол 50 %-ным раствором анальгина и наложил шину.

«Молодец! – подумал про себя Иван Андреевич. – Ветеран все сделал правильно. А вы мне хотели его окончательно списать еще три года назад! Кем бы я его заменил? Этими желторотыми юнцами с дипломами, которые даже внутривенно укол толком поставить не могут?» Он бы еще долго спорил со своим невидимым медицинским начальством, но тут в трубке снова раздался треск. На том конце телефонного провода что-то говорили, но из-за помех слов было не разобрать. Потом в трубке что-то захрипело, и связь оборвалась. «Повреждение где-то на линии», – пояснили ему на просьбу восстановить связь. «Хорошо хоть успели сообщить», – и Иван Андреевич погрузился в размышления.

«Из всех костей, составляющих локтевой сустав, по клиническим признакам можно диагностировать с достаточной достоверностью только перелом локтевого отростка. Переломы других костей (мыщелков плеча, головки лучевой кости, венечного отростка) диагностируют предположительно. Окончательно диагноз уточняют при рентгенографии. Травма локтевого сустава – одна из самых частых в детском возрасте…» – прочитал Иван Андреевич в истрепанном справочнике экстренной медицинской помощи. Главный врач знал это и без справочника, но по привычке, которая выработалась у него еще со студенческой скамьи, он постоянно заглядывал в эту книжку. Он волновался и нервничал – завтра ему предстоит операция, которую он до этого еще не делал…

* * *

– Дадим тридцати пяти племенам ураанхай саха последний шанс. Нам нужен посланник. Я сказал!

При этих словах верховный небожитель глянул на Сээркээн Сэсэна – предсказателя велений судьбы, стари-ка-ведуна с длинной до земли бородой, который сидел с остальными на ороне – ложе, сооруженном вдоль стен справа от входа.