Текст книги "Королева в придачу"

Воспользовавшись передышкой, Мэри увлекла Брэндона в сторону.

– Чарльз, я хочу покататься на лодке.

На озере уже покачивалась не одна лодка, и Брэндон не счел в ее предложении ничего предосудительного. Но когда он несколькими сильными гребками вывел лодку на середину озера, Мэри устроила ему подлинный допрос. Почему он уделяет столько внимания этой Бесси Блаунт? И что означают заговорщические улыбки, которыми он то и дело обменивается с Нэнси Керью?

Брэндон смеялся над ее ревностью и сам забросал ее вопросами. Не слишком ли она мила с Лонгвилем? А ее шуточки с Сурреем? Не говоря уже об этом олухе Илайдже Одли, который ходит за ней как тень. Мэри смутилась, тут же начав оправдываться, как школьница. Брэндон, улыбаясь, глядел на нее, но сердце его сжималось. Ведь он был одним из тех, кто вел переговоры с французами и знал, что Мэри фактически уже невеста Валуа.

Думать об этом сейчас не хотелось, и он просто любовался Мэри, которая в венке королевы Мая сидела на носу лодки.

– Брэндон, я хочу научиться грести.

Покачиваясь в лодке, она подобралась к нему и, сев рядом, положила свои ладошки на его руки, державшие весла. Чарльз вздрогнул, словно его ударила молния.

– Ради Бога, Мэри… На нас смотрят.

– Тогда не глядите на меня так. Просто подвиньтесь и дайте мне весло.

Они смеялись и кружили на месте, когда она неумело глубоко загребала воду, а потом взяла и второе весло, велев Брэндону занять ее место на носу лодки. Глаза ее блестели, отклоняясь назад и смеясь, она неуклюже работала веслами, глядя, как он хохочет, оттого что его лодочником стала сама сестра короля.

– Вам бы немного попрактиковаться, Мэри, и вы могли бы получить лицензию на право иметь свою лодку на Темзе.

К ним подплыла большая лодка, полная молодых леди и кавалеров во главе с Бекингемом.

– О Небо! Что я вижу! – воскликнул герцог. – Наш повеса Брэндон увез от всех сестру короля.

– Боюсь, вы плохо видите, сэр, – смеялась Мэри. – Это не Брэндон, а я увезла его от всех вас. Попросту говоря – похитила!

И нарочно неумело плеснув веслом, она обрызгала всю веселую кампанию. Когда их лодка удалилась и все отряхнулись, Бекингем заметил с деланным беспокойством:

– Надеюсь, вы понимаете, господа: рано или поздно король поймет, что его любимчик Брэндон имел дерзость наметить своей очередной жертвой не более и не менее как саму английскую принцессу.

Все охотно согласились, но никто не решался высказаться об этом в присутствии Генриха. К тому же Чарльз Брэндон этой весной как никогда был в фаворе у его величества.

Не прошло и недели, как Брэндону был пожалован высший орден Англии – Орден Подвязки; еще через пару дней он был утвержден в должности маршала королевского двора, устроителя турниров и смотрителя замка Маршальси, а в один из дней, когда заседал совет, канцлер Вулси заявил:

– Король и я решили, что сэр Чарльз Брэндон, виконт Лизл, достоин, чтобы стать членом Государственного королевского совета.

Это «король и я» перевешивало все остальные «за» и «против», и Брэндон вошел в верховный орган управления королевством. Теперь его называли «милорд», и самые именитые вельможи королевства вынуждены были снимать перед ним шляпу. Да, взлет Брэндона был столь неожиданным и стремительным, что двор был удивлен и почти шокирован.

– Его так возносят для того, чтобы он вновь смог просить руки Маргариты Австрийской. Наш Генрих так и не отказался от этого проекта, – говорили одни.

– Что вы! – возражали более осведомленные. – Этот план уже в прошлом. Просто Генрих решил возвысить Брэндона в благодарность за то, что тот захватил Турне. Этим король хочет показать, что и его завоевания во Франции что-то значат, особенно если учесть, что добрым англичанам они кажутся менее значительными после великой победы над шотландцами при Флоддене.

– Ничего подобного, – уверяли третьи. – Все дело в том, что Генрих благодарит Брэндона за то, что тот, рискуя жизнью, спас принцессу Мэри в Саффолкшире. Говорят, ее высочество сама просила короля отблагодарить сэра Чарльза.

И голоса становились тише: теперь все говорили исключительно о Чарльзе и сестре короля. Уже ни для кого не было секретом, что, когда принцесса нетерпеливым взглядом окидывает зал, она ищет именно Чарльза Брэндона. Когда же их взоры встречаются, что-то словно вспыхивает между ними. И придворные обсуждали это, делились мнениями, даже заключали пари, к чему приведет эта история.

Чарльз понимал, что происходит, но уже не мог контролировать ситуацию. К тому же резкий взлет и в самом деле вскружил ему голову. Он был благодарен Мэри, понимая, что это ее заслуга. Наверняка это она настояла на том, чтобы именно его назначили еще и смотрителем ее Ванстедского замка, и у них появилась лишняя возможность видеться. Он дал себе слово не злоупотреблять этим, но в Ванстед стал то и дело наведываться герцог Лонгвиль, и Чарльз, забыв свои благие намерения, скакал в резиденцию принцессы, едва узнав, что француз уже отбыл туда. Приезжая, Брэндон сразу начинал обмениваться с герцогом язвительными замечаниями, шутил, оттесняя его от Мэри, отсылая под любым предлогом. Он ревновал и даже не замечал, как уступчив был герцог де Лонгвиль, охотно уходя в сторону, а вскоре исчезая вместе с Джейн Попинкорт.

А Мэри забывала свое заигрывание с Лонгвилем и глядела лишь на Брэндона. При дворе, конечно, было много красивых мужчин, но кто из них может сравниться с ее Чарльзом беспечной удалью и веселым нравом? Но порой в его взгляде появлялось нечто озадачивавшее ее – тихая грусть, непонятная печаль, сожаление.

Из Франции ко двору Генриха VIII прибыл известный художник Жан Парижский. Король заказал ему портрет любимой сестры, и каждое утро Мэри позировала художнику в своем Ванстедском замке.

Она не знала, что Жан Парижский писал не один, а два ее портрета. Один большой, парадный, другой маленький, величиной с ладонь – для Людовика Французского. На официальном она была изображена в роскошном платье с вышитыми золотом гербами Англии, держащей в руках небольшой молитвенник, а ее волосы свободно спадали на плечи. А маленький… На нем художник нарисовал лишь лицо принцессы в обрамлении расчесанных на прямой пробор и спускающихся вдоль щек локонов, захватив лишь шею и линию плеч, так что казалось, будто на Мэри, позировавшей в очень открытом платье… почти ничего нет, если не считать обвивавшей стройную шейку нитки жемчуга.

Во время сеансов принцесса премило болтала с художником, совершенствуя свой французский, как того хотел Генрих. Часто в такие часы ее посещал герцог де Лонгвиль и рассказывал о своем государе:

– Наш король Людовик – двенадцатый по счету монарх на троне Франции, носящий это имя. Он происходит от ветви Валуа-Орлеанов и является сыном престарелого герцога Карла Орлеанского и красавицы Марии Клевской. Родился он в замке Блуа, и при его рождении абсурдным казалось предсказание, что сей младенец однажды займет трон французских королей. Да, родство с королями было, ибо и новорожденный Луи Орлеанский, и царствовавший тогда король Людовик XI были правнуками короля Карла V. Однако все же никто особенно не верил в это. Так думали все, кроме честолюбивой матери ребенка… и самого короля Людовика XI. Тот был весьма недоволен, поскольку сам не имел сыновей, и первым распустил слух, что орлеанское дитя является ублюдком, ибо тогда многие отмечали, что прелестная Мария Клевская уж слишком много внимания уделяла своему красивому управляющему, некоему Рабанджу.

– Что-что? – не поняла Мэри, и Лонгвиль перевел ей на английский. Мэри заинтересовалась этой ситуацией: отец, которому более семидесяти лет, двадцатилетняя красавица жена и обворожительный придворный.

– Я вполне могла бы поверить, что ваш Людовик XII бастард, – заметила она.

Улыбка герцога стала слегка натянутой. Нет, это не так, уверял он. Когда ребенок подрос, никто уже не верил этим сплетням – маленький Луи был очень похож на своего отца. К тому же герцог Карл был человек добрый и весьма обаятельный, нежный с женой… и великий поэт. Ее высочеству известны его стихи?

 
Время потеряло свой плащ,
Сшитый из ветра, холода и дождя.
 

Мэри оживилась и продекламировала:

 
И надело новый, украшенный
Вышивкой из солнечной улыбки,
Светлой и прекрасной…
 

Герцог восхищался знаниями принцессы и продолжал. Мэри не очень-то понимала, зачем он ей все это рассказывает, но рассказчик он был превосходный. И она узнала, что король Людовик XI был выбран крестным отцом новорожденного. Во время церемонии младенец обмочил рукав королевского одеяния, что вызвало у Людовика XI страшный гнев, ибо, как человек суеверный, он увидел в случившемся дурное предзнаменование для своего потомства.

Когда Луи Орлеанский подрос и вступил в юношескую пору, старый король обручил его со своей дочерью Жанной – рахитичной, горбатой, уродливой, да еще с искривленной ступней. Теперь Людовик мог быть спокоен, что ветвь Орлеанов не будет иметь потомства и ничто не будет угрожать его детям.

– Но ведь это так жестоко! – возмутилась Мэри.

– Это политика, ваше высочество, а в ней важен только расчет и исходящие из этого выгоды, чувства живых людей не столь важны. Поэтому королю Людовику необходимо было нейтрализовать здорового и живого Луи Орлеана, хотя бы потому, что его родившийся впоследствии сын Карл был слаб, мягко говоря, не умен и не пользовался популярностью во Франции. Так что счастье или несчастье Луи – возможного соперника сына, – да и личная жизнь собственной дочери его не волновали.

И герцог вновь добавил:

– Всего лишь политика.

В глубине души Мэри содрогнулась, а позже задумалась. Она тоже была с момента рождения вовлечена в политику, она никогда не принадлежала сама себе, и это ее пугало.

– Ваше высочество, – окликнул отвернувшуюся девушку художник, – не изволите ли поглядеть на меня? Вот так. Я как раз работаю над непередаваемым серым оттенком ваших глаз.

Художник спешил. Его король требовал прислать портрет как можно скорее, а эта девушка так неусидчива, такая вертушка и непоседа! Хорошо еще, что Лонгвилю удается увлечь ее разговорами.

– Поначалу молодой Луи ничего не ведал о физических недостатках невесты. В детстве уродство Жанны всячески скрывали с помощью длинных платьев и разных других ухищрений. Однако когда ему было пятнадцать, а ей двенадцать, они познакомились, и оба стали несчастны. Луи потому, что невеста вызывала у него только отвращение, а она – потому что сразу влюбилась в него. Вряд ли этот брак можно было назвать счастливым. Молодой супруг всячески избегал Жанну, и королю даже пришлось под конвоем отправлять его в супружескую спальню. Никто не знает, что происходило за этими дверьми, но утром ни новобрачный, ни новобрачная не могли глядеть друг на друга.

– Разве это жизнь? – воскликнула Мэри. – И все ради чужих политических целей. А где же христианское милосердие?

– Не скажите, миледи. Возможно, старый Людовик был прав, обезопасив таким образом для себя претендента на трон. О том, что Луи Орлеанский был опасен, говорило уже то, что сразу после смерти старого лиса Людовика он развязал в стране гражданскую войну. Он был молод, горяч, в нем кипела кровь… королевская кровь, замечу. И он считал, что именно он, как родственник короля, должен стать во главе регентского совета при малолетнем Карле VIII, а не старшая дочь Людовика XI – Анна де Боже.

– Да-да, я знаю о ней, – встрепенулась Мэри. – Некогда она помогла моему отцу завоевать трон. Позже он всегда поддерживал с ней отношения и очень хвалил за ум и помощь Тюдорам.

Лонгвиль поклонился.

– Анна де Боже – женщина выдающаяся, само Небо наделило ее государственным умом и волей. И пусть она, как поговаривали, была влюблена в молодого Луи Орлеанского, но, когда он организовал против нее коалицию, объединившись с герцогами Бретонским, Бурбонским и Лотарингским, Анна смогла, пренебрегнув чувствами и разбив союзников, заточить его в темницу в Бурже, откуда он позже был освобожден благодаря просьбам его жены Жанны. Правда, отношения супругов после этого не стали теплее, а Анна де Боже по-прежнему осуществляла за Луи строгий надзор. Вот, миледи, вам любовь и политика. Регентше Анне удалось совладать со своей любовью, навести порядок в королевстве и передать в руки повзрослевшему брату Карлу VIII покорную страну.

– Как давно это было! – вздохнула Мэри. – Какие древние имена: герцог Бретонский, Анна де Боже, Карл VIII. Словно другая жизнь.

Лонгвиль почувствовал, что его рассказ увел Мэри в неподходящую для него сторону, невольно наведя на мысль о преклонном возрасте Людовика XII. И герцог постарался заверить принцессу, что подобное мнение объясняется только ее сияющей юностью, на самом же деле многие участники этих событий еще живы – та же Анна де Боже и сам Людовик.

– А потом король Карл VIII погиб в результате несчастного случая, расшибив голову о низкую дверную притолоку в замке Амбуаз, – продолжал он. – У его жены Анны Бретонской не было сыновей… и таким образом сбылось пророчество: Луи Орлеанский стал королем Людовиком XII.

– И женился на вдове Карла VIII Анне Бретонской, – лениво протянула Мэри, накручивая на палец локон.

Ее равнодушный тон говорил, как мало ее волнуют события прошлого! Лонгвиль повел плечом. События касались этой девушки сильнее, чем она могла себе вообразить.

– Когда Людовик взошел на трон, он проявил себя во всем благородстве, с него словно слетело все суетное, наносное. Никто более не пытался оспаривать его право на корону. Тех же, кто воевал против него при регентше Анне и теперь мог ожидать, что им придется исчезнуть с политической сцены, он покорил своим великодушием, заявив: «Король Франции не помнит несправедливостей, причиненных герцогу Орлеанскому». О, поистине на троне Франции оказался благородный человек и талантливый правитель, который облегчил своему народу бремя налогов, позаботился об упорядочении судопроизводства. За доброту своего сердца и справедливость парламентское собрание присвоило ему почетный титул «Отец народа».

– Но ведь был какой-то скандал в связи с его разводом с Жанной Французской? – припомнила Мэри.

– Не было скандала, – поспешил заверить ее герцог. – Этот развод был необходим и оправдывался государственными соображениями. Принцесса Жанна не была способна зачать, к тому же Людовик основанием для развода выставил то обстоятельство, что между ним и его уродливой супругой никогда не было плотской близости.

– Как же тогда можно судить, что Жанна не могла зачать? – заметила Мэри и тут же смутилась, вспомнив, что юной девице не подобает обсуждать подобные вопросы. И поспешила добавить: – Бедная принцесса. Она ведь всегда любила его.

Лонгвиль чуть поклонился.

– Миледи, забудьте слово «любовь», когда речь идет о государственных интересах. А что касается Жанны Французской… Она удалилась в Бурж, где стала владелицей герцогства и вела тихую благочестивую жизнь, пока не скончалась. А Людовик женился на королеве Анне Бретонской, которую давно любил.

Мэри хитро улыбнулась:

– И здесь любовь политике не помешала.

Лонгвиль напустил на себя официальный вид:

– Существовал парламентский акт, по которому, в случае если брак Карла VIII с Анной Бретонской останется бездетным или Карла постигнет преждевременная смерть, то Анна станет женой его преемника, чтобы герцогство Бретонское не вышло из состава Франции. Так что здесь мы наблюдаем просто счастливое стечение обстоятельств.

– И тем не менее, королева Анна родила Людовику только двух дочерей, – заметила Мэри. – А как говорят во Франции: «Негоже лилиям прясть». Следовательно, трон не может достаться женщине. И вслед за Людовиком XII корона перейдет к очередному представителю побочной линии Валуа – Франциску Ангулемскому.

Мэри рассчитывала получить от Лонгвиля комплимент своей проницательности и осведомленности, но он только мрачно поглядел на нее.

– Это в том случае, если мой государь не вступит в новый брак и молодая здоровая женщина не подарит ему наследника, – медленно проговорил он.

Мэри перестала играть волосами. У нее даже пальцы замерзли – такой вдруг объял ее холод. Она бросила на Лонгвиля растерянный взгляд, а тот, поняв, что сболтнул лишнее, попытался отделаться какой-то пустой фразой, замял разговор, отойдя к открытому окну. Посол нервничал, теребя шнуровку на рукаве, потом замер, весь подавшись вперед.

– Что вы увидели там, Франсуа? – спросила со своего места принцесса.

Он повернулся, уже улыбаясь.

– Ничего особенного, миледи. Но за окном такая чудесная погода. Я бы хотел немного пройтись… если ваше высочество меня отпустит.

Мэри отпустила. Но когда он вышел, хитро подмигнула художнику:

– Готова биться об заклад, что нашего Лонгвиля увлекла не природа… а легкая походка моей фрейлины Джейн.

Она позвала Жана к окну и с торжеством указала на две прогуливающиеся среди кустов роз фигуры. И о чем, спрашивается, думает ее Джейн? Лонгвиль женат, к тому же он королевской крови и… А о чем, спрашивается, думает сама Мэри, мечтая о Чарльзе Брэндоне, в то время как… Ей вновь стало холодно. Она – и старый Валуа! Немыслимо. Но в ушах так и звучали вкрадчивые слова Лонгвиля: «Когда дело касается политики – чувства живых людей не идут в счет».

– Вашему высочеству угодно продолжать? – спросил художник, возвращаясь к мольберту.

Нет, она устала. Мэри величественным жестом отправила метра Жана, стала ходить из угла в угол. Потом велела позвать Илайджу Одли.

– Гусенок, развлеки меня. Поведай одну из твоих чудесных историй.

Илайджа покорно рассказывал: о временах, когда в Саффолке правил святой Эдмунд; о непомерной власти правителей Саффолка, гордых Бигодах, осмелившихся перечить даже воле королей; рассказывал и о проказливых феях Саффолкских болот, которые заигрывали с путниками и заманивали их иногда в свое королевство, откуда те возвращались уже спустя много лет, когда их родственники состарились или умерли, а они сами оставались такими же юными.

– Нет, это невозможно! – вдруг воскликнула Мэри.

Илайджа хотел было сказать, что это всего лишь легенда, но понял, что Мэри имела в виду что-то другое. Она глядела прямо перед собой странным взглядом и была напряжена, как струна.

– Что невозможно?

– Нет, он не поступит так со мной, – как в трансе произнесла Мэри, поворачиваясь к Илайдже, словно только вспомнила о нем. – Что?

– Миледи, вы совсем не слушаете меня.

Она вздохнула, ласково и небрежно взлохматив ему волосы, как будто приласкала домашнее животное.

– Спасибо, Гусенок. Но на сегодня довольно.

Затем мысли ее приняли иное направление.

– Илайджа, как думаешь, Чарльз Брэндон прибудет сегодня ко мне в Ванстед? Ах, хотя бы приехал! Ведь он не появлялся уже несколько дней. Несносный Чарльз! Клянусь Пречистой Девой – если он не явится, я сама поеду в Гринвич.

От своего верного Гусенка Мэри не таилась, не думая о том, какую боль причиняет влюбленному юноше. Да и что такое его любовь? Разве Гусенок не понимает, кто он и кто она? Вон его дружок Гэмфри Вингфильд, прибыв ко двору, сразу сообразил, что его суффолкширские ухаживания за сестрой короля здесь немыслимы. А Гусенок… Мэри привыкла к нему как к комнатной собачке, и, когда вечером все же отправилась в Гринвич, велела тому же Илайдже сопровождать ее.

Но во дворце ее прежде всего вызвала к себе королева.

Катерина, глядя из окна, увидела среди дам, сопровождавших принцессу, черноволосую пухленькую фрейлину, услужливо поправлявшую на Мэри складки платья, когда та вышла из паланкина. Вокруг сестры короля сразу образовался оживленный водоворот, ее приветствовали, ей кланялись. Но королева Катерина сейчас смотрела только на фрейлину. Она уже знала ее имя. Джейн Попинкорт. Королева нахмурилась и велела пригласить принцессу в свои покои.

Она почти не слушала приветствия Мэри, хотя и нежно поцеловала ее, но затем, выслав своих дам, достаточно твердо заявила свою волю: она настаивает, чтобы Мэри удалила из своего окружения эту распутницу Джейн Попинкорт, ибо даже ее присутствие в свите бросает тень на принцессу и как на невинную девушку, и как на сестру короля.

«И заставляет безумно ревновать тебя саму», – сердито подумала Мэри. Она уже хотела было прямо сказать Катерине, что у той не должно быть причин для беспокойства, ибо ни король, ни Джейн не проявляют друг к другу ни малейшего интереса, но вовремя сообразила, что эта надменная испанка не поверит ей, более того, будет только задета упоминанием об измене Генриха. К тому же Мэри не имела права перечить ей. Но и уроки Брэндона не прошли для нее даром. И она начала издалека, сказав, что ей очень нравится Джейн, что она не может просто так указать ей на дверь, и если не сможет держать ее при себе, то должна хотя бы дать ей другую достойную должность.

– Хорошо, – согласилась Катерина, поправляя на корсаже свисавший на цепи крест с аметистами. – Я сама подыщу ей место в каком-нибудь из отдаленных замков.

– Отдаленных замков? Но тогда это будет похоже на ссылку, а Джейн ничем передо мной не провинилась. Не лучше ли будет просто отправить ее в Тауэрский замок в услужение к герцогу Лонгвилю? Он как раз на днях сокрушался, что старая леди Мелвис плохо следит за его покоями в Тауэре и что ему нужна более молодая и расторопная женщина в качестве кастелянши.

Так Мэри убивала сразу двух зайцев – вместо ссылки Джейн оказывалась ближе к возлюбленному, а заодно могла бы и выяснить для нее кое-что. Катерина, похоже, не собиралась возражать.

И все же королева задержала Мэри.

– Я заметила, вы чересчур много внимания уделяете сэру Чарльзу Брэндону, Мэри.

– Да. Мы дружны с детства и всегда были вместе – Чарльз, я и Генрих.

Королева чуть нахмурилась.

– Не в том дело, дорогая, – как можно мягче начала она. – Просто, на мой взгляд, вы слишком часто встречаетесь.

Мэри засмеялась.

– Чарльз Брэндон – самый красивый вельможа при дворе. И что плохого, если я получаю удовольствие от общения с ним?

– Постарайся, чтобы Генрих не слышал твоих слов, Мэри.

– Отчего же? И я, и Генрих хорошо знаем Брэндона, и оба оказываем ему милости.

– Но ваша милость к нему уж слишком откровенна. Конечно, когда вы были ребенком и он играл с вами, баловал вас, это выглядело довольно невинно. Но вы повзрослели, Мэри, стали очаровательной девушкой и теперь… Дело в том, что уже поговаривают, что ваш взгляд чересчур часто останавливается на нем и что вам не по душе, если он любезничает с другими леди.

– Кто же разносит подобные слухи?

– Весь двор. Вы ведете себя вызывающе, и мне горько сознавать, что скромность не числится среди ваших достоинств, принцесса.

Мэри ощутила раздражение. Сейчас Катерина казалась ей просто ханжой.

– О, что вы! Я сама скромность. Однако у меня столько других достоинств, что скромность теряется среди них.

– Мэри, я только предупредила вас, – многозначительно сказала королева.

Предупреждала она не зря. Уже весь двор обсуждал отношения фаворита короля и Мэри Тюдор, и если Брэндон умудрялся держаться на людях в рамках учтивой галантности, то Мэри… Катерина видела в ней дикую страстность, которая еще не окончательно проснулась, но так и рвалась наружу в каждом движении, в каждом взгляде. Королеве становилось страшно – она предчувствовала скандал.

Замечали это и все окружающие. Бекингем, собрав вокруг себя свой кружок почитателей и кивая в сторону принцессы и Чарльза, открыто намекал на то, что они любовники, но, не решаясь порочить сестру короля, делал упор на том, что это Брэндон развращает принцессу и они еще доживут до дня, когда его великолепная голова падет под топором палача. Те, кто поддерживал Брэндона, старались представить все как обычный флирт, куртуазные ухаживания, но сами терялись, понимая, что все шито белыми нитками.

Что же касается Вулси, то хотя он и был осведомлен о том, что говорилось при дворе, но предпочитал роль стороннего наблюдателя, действовавшего хитро и тайно, и ждал удобного момента, чтобы использовать ситуацию с наибольшим для себя преимуществом.

Так же поступал и старый интриган герцог Норфолк, который, наблюдая за Брэндоном и Мэри, говорил своему сыну Суррею, что они еще станут свидетелями того, как Брэндон либо падет… либо неслыханно возвысится. Норфолк лишь забавлялся ситуацией, но его сын был настроен более критически, и он напомнил отцу один неблаговидный проступок Брэндона: тот был назначен опекуном малолетней внучки Норфолка – Элизабет Лизл, но почти не занимался своей подопечной, хотя исправно получал опекунские деньги. Суррей утверждал, что это похоже на грабеж и следует поставить данный вопрос перед королем.

– Повременим немного, сын. Если Брэндон падет… то мы припомним ему и это. Если же возвысится, то нам имеет смысл, дабы возместить убытки маленькой Элизабет, женить его на ней. И это будет неплохая партия для нее.

– Отдать родственницу Ховардов за ничтожество Брэндона?!

– Это ничтожество уже милорд и член совета, – невозмутимо замечал старый Норфолк. – В любом случае стоит намекнуть Вулси, что следует совершить помолвку Брэндона с маленькой Лизл… которую мы всегда сможем расторгнуть, если этот выскочка погубит себя из-за Мэри Тюдор.

Да, слухи росли, как снежный ком, тем не менее, никто не решался сказать о них королю. Он должен был сам догадаться об отношениях своего любимца и Мэри.

Празднование Троицы было решено провести в Ричмонде.

Любимый дворец прежнего короля Генриха VII, с серыми стенами, рядами окон в готическом стиле и с дымовыми трубами в форме перевернутых груш, занимал большое пространство между рекой и зеленым лугом. Темза широко текла под его окнами, повышаясь и понижаясь с приливами и отливами. Замок был окружен живописным парком, в искусственных прудах тихо плавали лебеди, росли замысловато подстриженные деревья и кустарники.

Пока двор устраивался после прибытия в Ричмонд, Генрих показывал Мэри изящные мостики, выполненные в античном духе беседки, лабиринт из зелени, где легко можно было заблудиться, показал даже теннисный корт и площадку для спортивных состязаний.

Он с энтузиазмом рассказывал сестре, что еще запланировал сделать в парке, и Мэри было интересно слушать: она была деятельной натурой, со своим взглядом на вещи. Она давала королю весьма интересные советы, и когда Генрих посетовал на то, что сейчас очень занят, а на носу Троица, она тут же с готовностью вызвалась помочь ему в устройстве праздника.

И, конечно же, с головой ушла в организационные хлопоты. К ней то и дело прибегали с поручениями пажи, метались фрейлины, она завалила работой музыкантов, придворных поэтов, делала заказы портным; потом вызвала плотников, драпировщиков, маляров. Через несколько дней принцесса привела Генриха в дальний конец парка, где стоял огромный, давно заброшенный амбар. Сейчас здесь кипела работа: чинили крышу, красили стены, драпировщики прибивали огромные полосы холста, располагая их в виде шатра над головой, стену напротив входа завалили свежей травой почти до самой крыши.

Мэри пояснила: гору травы покроют сукном, а сверху разложат ковры и подушки – получится весьма удобное ложе для придворных дам и прочих зрителей. За драпировками, которые в праздник украсят гирляндами из зелени и цветов, будут скрыты музыканты и лицедеи, а все пространство до огромных ворот амбара и далее до лож приведут в порядок, посыпят песком до самого леса, где будет костер Троицкого дня. Мэри увлеклась, стала рассказывать брату, что бал-маскарад они посвятят богине зелени и цветов Флоре, что портные шьют множество костюмов, изображающих всякие растения и цветы, но он, Генрих, несомненно будет Фэбом, а Флорой, царицей цветов, будет сама Мэри.

– Я вот только не знаю, какую роль отвести Катерине. Хотя, может, она не захочет принимать участия в нашем лицедействе и будет просто зрительницей? Знаешь, Хэл, я даже побаиваюсь, что наша Кэт выбранит меня за эту идею языческого торжества в день Святой Троицы.

Генрих как-то грустно поглядел на сестру.

– Ты считаешь королеву Англии ханжой… не подходящей для такого мужчины, как я?

– Нет, Хэл, нет, я совсем не это хотела сказать!

Но он уже увлекал ее к выходу.

– Идем, нам надо поговорить.

Они остановились у большой заводи реки. Генрих, как мальчишка, прошелся по нависавшему над водой стволу ивы и сел, свесив ноги. Мэри, грациозно балансируя, последовала за ним, опустилась рядом. Король молчал, был даже мрачен, и она решилась заговорить первой.

– Я считаю, что Кэт лучшая из жен, которая только могла тебе достаться. Нежная, услужливая, царственная. И ее так любят твои подданные… и ты сам. Вспомни, ты ведь сам настоял на браке с ней.

Генрих, чуть щурясь, глядел на солнечные блики на воде.

– Мэри, почему нам с Кэт не удается дать Англии наследника? Мы что, прокляты? Наш брак нечист?

– Что ты говоришь, Хэл!

Он резко, с раздражающим треском, сломал ближайшую ветку и стал стегать себя ею по отвороту сапога.

– Слова из Левита не дают мне покоя: не может союз с женой брата дать здоровое потомство. А твой брат Артур первым обнял Кэт, был ее мужем.

– Но не познал ее до конца, – сказала Мэри, забыв на миг, что девице неприлично рассуждать о таких вещах. И добавила, что свод законов евреев и был написан для них, а Генрих христианский государь. Да разве Генрих сам не знает, взял ли он Катерину девственницей или нет?

Король вдруг залился краской, но спрятал смущение за деланным смехом, заметив сестре, что она попросту ничего не понимает в этих вопросах. Мэри предпочла смолчать. Через минуту король добавил, что герцогиня Норфолк, находившаяся с Артуром и Катериной в замке Ладлоу в их медовый месяц, утверждает, что у них была настоящая супружеская жизнь, и Мэри, поняв, что Генрих не уверен в том, взял ли он жену девственницей, только и заметила, что Агнесс Норфолк первая сплетница и для нее пустить слух легче, чем справиться с кринолином, идя в уборную. Мэри хотела рассмешить брата грубой шуткой, но он становился все более мрачным.

– Сколько паломничеств я совершил в аббатство, чтобы припасть к святым мощам и получить благословение Божье. И что? Один сын, который не прожил и месяца, а потом только выкидыши и мертворожденные дети. Почему так? Почему все имеют сыновей, но только не я?

– О Хэл, – нежно обняла его Мэри. – Будь тверд и не теряй надежду. Вспомни, что наша сестра, королева Шотландии, тоже потеряла нескольких детей, прежде чем подарила мужу принца Якова. А потом и маленького Александра.

Но ее слова только привели Генриха в раздражение.

– Шотландия имеет наследника, а Англия нет. Моя ли в этом вина?

Его лицо вдруг стало жестким, почти жестоким.

– Катерина должна родить сына, должна угодить мне и дать престолонаследника. Иначе… Многие еще помнят войну Роз. И мой долг как короля – не дать этому повториться во что бы то ни стало! Даже если ради этого мне придется пожертвовать Катериной. Если такова будет воля Божья!