Текст книги "Королева в придачу"

Она не смогла уловить момент, когда что-то изменилось. Его жесткий рот, который до этого так безжалостно мял и давил ее губы, вдруг стал ласковым, мягким, покоряющим. Она едва не задохнулась, ощутив, как его язык вдруг проник ей в рот, встретился с ее языком. Она сделала судорожный глоток, и получилось удивительно – она ответила ему. Ибо ее губы вдруг слились с его губами, стали поразительно податливыми, и от этого закружилась голова, она перестала понимать, что происходит, лишь отвечала на его поцелуи, согревалась его дыханием, оглушенная стуком собственного сердца и горячей, незнакомой волной, идущей из глубины тела.

Когда его губы разжались, она не могла какой-то миг открыть глаза. Потом увидела его напряженное, склоненное над ней лицо, странный блеск в глазах. Она вздрогнула, еще не понимая, чего больше боится – его гнева или его близости. Он дышал, как загнанное животное, и она с удивлением поняла, что дышит точно так же. И вдруг улыбнулась, еще не подозревая, какая нежная и обезоруживающая у нее улыбка.

Брэндон вдруг тихо застонал. Приник к ее плечу, и она, сама не понимая, что делает, ласково обняла его, запустила пальцы в его длинные, такие жесткие и одновременно шелковистые волосы…

– Мэри, – прошептал он ей в ложбинку у плеча, и от его дыхания, касавшегося ее кожи, по всему ее телу, до самых кончиков ногтей, прошла дрожь. Она повернула к нему лицо, и, когда их губы снова встретились, испытала ошеломляющую радость. Мэри еще никто так не целовал. Она знала поцелуи Боба и Гэмфри, Илайджи… Но никогда еще с ней не происходило ничего подобного. И когда Чарльз сильнее прижал ее к себе, целуя так, словно не мог насытиться, она тихо застонала, приникнув к нему всем телом.

Как же он нежен… Как силен!.. Так упоительно было чувствовать себя слабой и покорной в его руках. У нее стучало сердце, она ничего не понимала, и вместе с тем все ее чувства до странности обострились. Она ощущала его тяжесть, ощущала, как его твердая горячая грудь прижималась к ее мягкой груди. Потом его рука скользнула по ее телу, по вздрагивающему животу, изгибу бедра, коснулась ноги, лаская, оказалась на внутренней стороне бедра, стала подниматься выше… Это было необыкновенно… И так страшно, даже стыдно… Когда же он сильнее прижался к ней бедрами и она ощутила его твердую плоть, Мэри не на шутку испугалась.

Ее руки помимо воли уперлись ему в плечи, пытаясь оттолкнуть. Мэри стала ловить ласкающую ее руку.

– О нет! Не надо…

Она произнесла это резким, испуганным голосом.

Брэндон повиновался. Приподнявшись на локтях, он глядел на нее, видел ее нежную и умоляющую улыбку, поначалу ощущая лишь стук собственного сердца и легкую досаду. Он понимал, что в ней заговорила девичья стыдливость, как понимал и то, что долго она не устоит, если он захочет. Брэндон боролся с охватившим его искушением. Ведь Мэри смотрела на него так ласково и так доверчиво… Их тела были так близко, разделенные только тонкой тканью ее смятой рубашки. Она стала нервно натягивать на колени подол, при этом чуть приподнявшись, и он еле сдержался, чтобы вновь не опрокинуть ее.

На помощь пришел рассудок. Его слабый поначалу голос зазвучал наконец громко и отрезвляюще, когда Брэндон окончательно сообразил, что сейчас может произойти и чем ему это грозит.

Он отшатнулся от нее, вскочил с кровати.

У Мэри расширились глаза, когда она увидела его сильное нагое тело, огромное и темное в полумраке комнаты. Чарльз подошел к тазу для умывания и, схватив кувшин с водой, вылил его себе на голову. Жадно втянув воздух, он оглянулся на нее. Ее охватил стыд, оттого что он видит, как она его рассматривает. Мэри отвернулась, а когда вновь посмотрела, он уже был в теплом, опушенном мехом халате, нервно стягивая на талии пояс.

– Убирайтесь! Немедленно!

Это было сказано грубо, почти зло, но она лишь согласно кивнула. Ей вдруг стало так стыдно… стыдно… стыдно!..

Когда он удержал ее у двери, она зашипела на него, резко выдернув руку, словно собиралась ударить.

Брэндон бесцеремонно оттолкнул ее. Потом осторожно приоткрыл дверь.

– Льюис!

Слуга так и подскочил.

– Что угодно?

– Вот что, дружок, сбегай на кухню и принеси мне пива.

По виду слуги не было похоже, чтобы он что-то заметил. Позевывая и почесываясь, он поплелся по коридору к лестнице.

Брэндон еле дождался, когда слуга исчезнет. Оглянувшись на принцессу, он кивком указал на дверь.

– А ну, быстро!..

Мэри шмыгнула в приоткрытую створку. Чарльз заметил, что она побежала не в коридор, по которому вышел Льюис, а в другую сторону. Что ж, она лучше его знает замок, сообразит, как проскочить незамеченной.

Брэндон какое-то время прислушивался. Было тихо, только откуда-то снизу, со стороны кухни, слышались отдаленные голоса и лязг котлов. Возможно, все и обойдется…

Он прислонился к двери. После нервного напряжения его охватила безмерная усталость. Только что он был на волосок от гибели, почти так же, как вчера, когда барахтался в мутной воде среди проносившегося мусора. Да, опасная вышла поездка. Он думал об этом, пока не заметил, что улыбается. Хмыкнув, Брэндон засмеялся, потом просто зашелся от хохота.

Таким, изнемогающим от смеха, его и застал вернувшийся Льюис и стоял, глупо улыбаясь, глядя на хохочущего хозяина и сжимая в руке кружку с пивом.

Глава 5
Апрель 1514 года

Первое, что надлежало сделать Брэндону, – это наладить отношения с принцессой, тактично вернув их в нормальное русло.

С утра он успел перехватить Мэри Болейн, вошедшую в свиту принцессы. Он знал эту красивую дочь сэра Томаса еще по Нидерландам, был с ней в хороших отношениях, и она сообщила ему (после двух-трех монет и поцелуя, от которого прямо растаяла), что если Чарльз хочет увидеться с принцессой, то лучше сделать это попозже, когда они займутся ее новым гардеробом и когда у Мэри, как у всякой женщины в таких случаях, улучшится настроение.

Но Брэндон все же решил основательно подготовиться к встрече. Оседлав коня, он поскакал в Испвич, ближайший город, где рассчитывал найти ювелирную лавку. Он хотел сделать Мэри подношение, ведь женщины добреют, если их одаривают. Чарльз решил приобрести для принцессы что-то особенное, если такое найдется в глуши Саффолкшира. Оказалось, нашлось: две великолепные броши – удивительно тонкой работы камеи в оправе из золота с перегородчатой эмалью и вкраплениями мелких изумрудов. Теперь Брэндону было что предложить в качестве жеста примирения.

У себя в покоях Мэри Тюдор крутилась перед зеркалом, примеряя сметанное на живую нить платье. Услышав, что ее хочет видеть сэр Чарльз Брэндон, девушка вспыхнула. Краснела она также быстро, как и ее августейший брат.

– Прикажете ввести его? – спросила Мэри Болейн.

Принцесса даже задрожала. Она с самого утра ждала и боялась встречи с Чарльзом. Ей казалось, что она не сможет даже поднять на него глаза. Хотя, что за ерунда? Когда это августейшие особы терялись перед своими подданными?

Мэри напустила на себя невозмутимый вид и, накинув на недошитое платье пелерину, величественным жестом отослала женщин. Сердце ее гулко колотилось, и этот предательский жар на щеках…

Войдя, Брэндон учтиво поклонился.

– Я прошу ваше высочество простить меня. Так глупо было мне перепутать свою комнату с вашей… этим утром. Но я еще не очень хорошо изучил замок, и это утреннее недоразумение…

– О чем вы? – растерялась Мэри. – Это я должна…

– Вы мне ничего не должны, миледи. Я просто перепутал комнаты.

Они обменялись взглядами и вдруг расхохотались.

– Если моя принцесса простила меня, – наконец молвил Брэндон, – то нижайше прошу принять от меня это скромное подношение.

И он открыл перед ней шкатулку с камеями.

– О, Благословенная Дева! Это мне?..

У нее загорелись глаза при виде украшений, принцесса заулыбалась и, присобрав над локтем рукав, даже позволила ему пристегнуть броши. Глядя, как ловко справлялись с поручением его тонкие длинные пальцы, Мэри невольно вспомнила, как эти руки касались ее кожи, какие ощущения вызывали… и почувствовала, как горят щеки.

Брэндон же с самым невинным видом улыбался.

– Так все забыто? Я прощен?

Она лишь кивнула, отворачиваясь и давая понять, что он может идти. Но ничего забывать Мэри не собиралась. И едва за ним захлопнулась дверь, как она в танце прошлась по комнате и остановилась перед зеркалом. Мэри казалась себе восхитительной; и еще она думала, что ей не составит труда влюбить в себя Чарльза Брэндона.

Все дни, что они оставались в Хогли, Мэри и Чарльз вынуждены были часто встречаться. Принцессе готовили положенный гардероб, знакомили с нововведениями в этикете, а в свободное время она приводила в порядок свои дела в Хогли, давая кастеляну последние указания. Но стоило появиться Чарльзу, как она оставляла все дела. Он же развлекал ее, исподволь обучая тому, от чего она отвыкла, живя в глуши. Но ни он, ни она больше ни словом не обмолвились о том, что произошло в комнате Чарльза. Это была для них запретная тема.

Мэри жаловалась Брэндону:

– Моя Гилфорд отказалась сопровождать меня ко двору. Для меня это удар, я ведь так привыкла к ней. А она все твердит, что я уже достаточно образованна и такой взрослой принцессе не нужна гувернантка, считает, что сама уже немолода, что ей не место при блестящем дворе Генриха Тюдора. Мег хочет уехать в свой Кентский замок, заняться делами имения. Но я-то ведь знаю, что она едет с Джонатаном Холлом!

Брэндон пытался ее утешить, убеждал, что теперь при ней будут самые блестящие леди двора: достойная и услужливая Люсинда Моубрэй, знающая все тонкости этикета Мэри Болейн, умница Нанетта Дакр и, наконец, верная Джейн Попинкорт.

Мэри чуть улыбнулась.

– Да, Джейн едет со мной. Леди Гилфорд когда-то очень предвзято к ней относилась, а потом даже полюбила. Говорит, что Джейн преданна мне, а преданность следует ценить. Джейн ради меня отказалось от брака с Бобом Пейкоком, хотя он очень богат и любит ее.

Брэндон вслух восхищался этим шагом преданной фрейлины, про себя же отметил, что понимает отказ мисс Попинкорт. Она была придворной дамой и не могла не знать, какая блестящая перспектива открывается перед ней, если она станет наперсницей принцессы. Это куда значительнее, чем быть женой торговца из Ипсвича! К тому же Джейн может надеяться вновь завоевать короля и возвыситься при дворе. Да, он понимал ее мотивы. Что касается его самого, то придворная жизнь была всем, что ему сейчас требовалось. И он старался увлечь Мэри прелестями ее новой жизни, тем более, что она требовала, чтобы он открыл ей, за кого ее хотят выдать замуж.

Мэри слушала его с интересом и вниманием, но иногда на нее накатывала грусть. И она удивляла его, говоря, что ей будет недоставать Хогли, что она любит эти места. Она обнаружила, что привыкла к этой жизни, к своей свободе. Ей нравилось бродить по зеленым лугам, сидеть с удочкой у рва, жить беззаботной и простой жизнью среди этих милых людей…

Вздыхая, она вкладывала руку в его ладонь и вдруг бросала быстрый загадочный взгляд из-под полуопущенных ресниц, от которого Брэндона бросало в жар. Порой Мэри действовала на него подобно бокалу шампанского. В нем словно что-то вспыхивало… и гасло, подавляемое голосом рассудка и осторожностью. Просто малютка дьявольски соблазнительна и кокетлива. К тому же – заметил он с некоторой досадой – свои чары она пробует не только на нем. Она свела с ума Гарри Гилфорда, заигрывала с Болейном. А эти ее две тени – Гэмфри и Илайджа! И если с Гэмфри, достаточно предприимчивым, чтобы войти в свиту шталмейстера двора, Брэндон смог поладить, то с этим, как его звали, «гусенком» Илайджей, он ничего не мог поделать. Тот, похоже, только и жил взглядами Мэри. А тут еще и сама принцесса заявила, что собирается включить его в свою свиту, не желая с ним расставаться.

Брэндон был против. Да этот парень насмешит весь двор деревенской неуклюжестью и может скомпрометировать ее высочество своими влюбленными взглядами! Мэри глядела на Брэндона с наивным кокетством:

– Уж не ревнуете ли вы меня, Чарльз? Столько пыла, горечи…

* * *

В день отъезда Мэри расплакалась, глядя на старые стены замка Хогли, который она оставляла, но вскоре вытерла слезы, стала весело болтать со своими дамами, даже напевала что-то, пытаясь подыграть себе на лютне. Потом принцесса велела подвести верховую лошадь – ее высочеству было угодно ехать верхом и непременно во главе кавалькады, рядом с Чарльзом Брэндоном.

Свита многозначительно переглядывалась, кивая в их сторону: все уже заметили предпочтение, которое принцесса оказывает шталмейстеру. Чарльз пытался найти себе оправдание: ведь он в фаворе у Тюдоров, рос вместе с Мэри, был ей как брат, к тому же разве он не обязан развлекать и веселить ее? Но все же он сдерживал себя, памятуя, что у него есть и серьезная тема для разговора… Об исчезнувших средствах на ее содержание, например, и о том, что ей не следует жаловаться брату на бедность, которую ей пришлось пережить в Хогли. Но едва он стал мягко говорить с ней об этом, лицо принцессы помрачнело.

– У меня было лишь сто человек штата, да и то половина из них разбежалась, – тихо проговорила она. – Я жила на мизерные средства. Мы не позволяли себе тратить на еду более двух фунтов в неделю и чуть больше на дрова и свечи. Я ходила в штопаных платьях и не могла принимать гостей. А ведь я Тюдор, сестра короля. Моему брату должно быть стыдно, что он так обошелся со мной.

У Брэндона сжалось сердце. Он ругал себя последними словами и сожалел, что не может произнести их вслух. И в то же время он понимал, что должен как-то извернуться, отвести от себя угрозу, солгать ей… Поэтому Чарльз переводил разговор на Генриха, на траты, которые королю пришлось понести из-за военной кампании.

– Не забудьте еще о пирах и турнирах, которые он устраивает при дворе, о чем вы мне столько рассказывали!

– Вы примете в них участие, и блеск, каким окружит вас король, сторицей возместит то, что вы пережили в Хогли.

Мэри молчала.

– В Хогли я была счастлива, – вскинула она голову. – А главное, я научилась сама полагаться на свои силы. И смогу устоять перед Генрихом.

Брэндон приходил в ужас от этих слов, более того, считал их едва ли не святотатством.

– Когда вы будете при дворе, то поймете, что люди живут и умирают по воле короля.

Она лишь пожимала плечами.

– Я прекрасно помню предсказание о Генрихе – о том, что он начнет править как ягненок, но станет свирепее льва. Однако, кажется, вы хотите запугать меня, сэр Чарльз?

– Нет, я просто хочу показать вам обратную сторону медали. Однако для вас Генрих – прежде всего брат, единая плоть и кровь. И он любит вас… возможно, даже испытывает перед вами чувство вины. И вы сможете сыграть на этом.

Стоп! Дальше говорить не следовало. Она сама должна разобраться в интригах придворной жизни.

Мэри словно не слышала его, лукаво поглядывая из-под ресниц. Брэндон умолкал и ловил себя на мысли, что откровенно любуется ею. Как грациозно она держится в седле, как идет ей этот наряд из светло-коричневого бархата с широкими рукавами! Маленькая шапочка прикрывает лишь затылок, а спрятанные под сетку волосы, выбиваясь, так красиво завиваются легкими прядями на ветру.

– Вы так смотрите на меня, Чарльз!

– На вас невозможно глядеть иначе. И я, и Гэмфри, и Илайджа…

– Причем тут Гусенок? Мы говорим о вас.

– Когда вы будете при дворе, все мужчины…

– Продолжайте! Влюбятся в меня, ведь я так хороша. Вы ведь это имели в виду, не так ли? Но вы-то сами что думаете обо мне, сэр Чарльз?

– Для меня высшая награда служить вам.

– И только-то…

– Чего я могу еще ждать?

– Да, чего?

Их взгляды встречались. Глаза Брэндона вспыхивали, ее – сияли, но оба тут же отворачивались друг от друга, вспоминая эпизод в его комнате. Это было запретно, но так упоительно…

Придворные многозначительно поглядывали на едущую в стороне от обоза парочку.

– Чарльзу Брэндону поручено ввести ее высочество в курс дел при дворе, – пояснял членам свиты Томас Болейн, но при этом его интонация была столь ироничной, что даже чопорная Люсинда Моубрэй насмешливо хмыкала.

А Брэндон и в самом деле рассказывал принцессе о дворе. Ему необходимо было сделать так, чтобы она заранее была милостива к его союзникам и предвзято отнеслась к недругам. И он восхищенно отзывался о маркизе Дорсете, хвалил герцога Норфолка, суше говорил о Бекингеме или о приближенной даме королевы графине Солсбери.

– Вы слушаете меня, миледи?

– Да, Чарльз. Я помню леди Солсбери. Она моя двоюродная тетка, дочь герцога Кларенса, брата моего деда Эдуарда IV. Ее выдали замуж за сэра Поула и сделали графиней Солсбери. Она очень красива, – произнесла Мэри как будто с сожалением.

– Ну, она уже не так хороша, как раньше, – успокоил ее Брэндон. И добавил: – Леди Солсбери очень преданна королеве, поддерживает ее партию.

– Партию Катерины?

Брэндону пришлось пояснить, что весь двор поделен на две партии: союзников Испании, к которым принадлежат королева, герцог Бекингем, лорд епископ Фишер, и сторонников союза с Францией во главе с канцлером Вулси и Дорсетом. О Вулси они поговорили отдельно. Брэндон отзывался о нем с восхищением, хвалил его деловые качества, государственный ум, говорил, что король прислушивается к его мнению больше, чем ко мнению кого-то другого.

– Да, я наслышана о Вулси, – отвечала Мэри. – В Ипсвиче, откуда он родом, о нем отзываются похвально. Но если мой брат прислушивается к речам Вулси, значит, он за союз с Францией?

Брэндон предпочел ограничиться уверениями, что Генрих еще ничего для себя не решил.

– Если судить по вашим речам, сэр, – произнесла принцесса через некоторое время, – вы тоже поддерживаете профранцузскую партию. Значит, и я должна держаться той же стороны?

Он был в восторге от покорности Мэри и изумлен ее сообразительностью. Уйдя от прямого ответа, Чарльз стал говорить, что король Генрих будет восхищен такой умной сестрой, которая столь сообразительна, вдумчива и учтива. К тому же красавица и…

– Разве что по воде не хожу, – улыбнулась Мэри.

Лишь ближе к вечеру принцесса наконец-то оставила Брэндона и, пересев в фургон к своей свите, позволила им опекать ее. Джейн Попинкорт, стряхивая щеткой пыль с ее подола, негромко заметила:

– Миледи, вы весь день уделяли внимание только сэру Чарльзу, а это недопустимо. Вы не могли более явно продемонстрировать своих чувств, даже если бы на глазах у всех обняли его и поцеловали.

Мэри невозмутимо пожимала плечами.

– Пустое, Джейн. Ах, как было хорошо скакать с ним, ощущать ветер на лице и лошадь под собой. Джейн, моя Джейн – как он смотрел на меня!

– Было бы удивительно, если бы он сидел при вас потупясь. Но вы играете в опасную игру. Послушайте доброго совета, не заставляйте Брэндона делать выбор между его сердцем и долгом.

– Но именно этого я и хочу! Я хочу, чтобы он полюбил меня, чтобы увлекся мной, забыл обо всем на свете!..

«Тогда Чарльза бросят в Тауэр», – подумала Джейн и даже пожалела Брэндона в глубине души.

Брэндон по-прежнему опекал Мэри. При людях он старался вести себя с ней несколько отстраненно, однако в пути все же позволительны некоторые послабления этикета, и он совсем не имел ничего против их конных прогулок. Ведь им было хорошо вдвоем, они смеялись, шутили, и Мэри видела, что Чарльзу нравятся ее остроумные замечания.

Читала она и невольное восхищение в его глазах, чувствовала его пристальные мужские взгляды, и ее охватывало волнение. А условности этикета только раздражали, она хотела, чтобы он был более дерзким… страстным, чтобы вновь так же упоительно целовал и ласкал ее… под одеждой. Но на самом деле она желала лишь одного – покорить этого сильного ироничного человека, завоевать его так, чтобы он был у ее ног.

А пока… пока Мэри была счастлива. Она просыпалась в незнакомых замках, в уютных монастырях, принимала почести и наслаждалась ими. Утром все с веселой суматохой, хлопотами и беготней отправлялись в дорогу, и она ехала рядом с Чарльзом или устраивалась на полу выложенного пуховыми подушками фургона, а то и, забрав у возницы вожжи, сама правила лошадьми. Она могла делать все что угодно, и это вызывало у нее необыкновенный подъем, будило надежды… Она была влюблена! Это была ее первая любовь, когда хочется петь от счастья, когда птицы щебечут особенно звонко, солнце светит особенно ярко, а вода переливается всеми цветами радуги. Мэри не замечала ни пыли, ни тряски в фургоне, не ощущала усталости. Мир был удивителен, а лица вокруг – прекрасными и добрыми. И, глядя на Брэндона, на его красиво покачивающийся в седле торс, на каштановые волосы, падающие на плечи, мужественный профиль, она млела от счастья, когда же он, чувствуя ее взгляд, оборачивался, одними губами говорила: «Я люблю тебя». Забавно, читал ли он ее беззвучную фразу?

Он догадывался о ее словах и понимал, что догадываются и остальные. Брэндону иногда хотелось даже оттолкнуть ее от себя какой-нибудь выходкой, резкой фразой, но он не мог. Она была сестрой короля, ее высочеством Марией Тюдор, и ему необходима была ее благосклонность.

И лишь когда на закате очередного дня впереди замаячили черные крыши и трубы Стилнэс-Холла, он вдруг понял, что с ним произошло. Понял, когда почувствовал, что вид усадьбы Анны Браун уже не пробуждает в его душе обычной печали.

Они въехали в поместье по небольшому каменному мостику. Мэри с любопытством оглядывалась: она увидела многочисленную вышедшую встречать ее челядь. В центре, держа в руках поднос с бокалом вина, стоял сам сэр Энтони в своем лучшем лиловом камзоле – высокий, благородный вельможа. Заметив взгляд ее высочества, он опустился на одно колено:

– Будь благословен Господь, даровавший нам такую прекрасную принцессу!

Мэри улыбнулась. Она помнила этого человека при дворе своего отца, помнила, что он был отцом жены Брэндона, с которым Чарльза связывали самые дружеские отношения, готова была быть милостивой с ним.

Сделав Брэндону знак, чтобы он помог ей сойти, она удивилась выражению его лица. Оно было холодным, почти враждебным. Неужели Чарльз боится, что она может чем-то обидеть его тестя?

Брэндон нервничал по другой причине. В глубине души он испытывал стыд, панически боялся, что проницательный сэр Энтони заметит его особое отношение к принцессе, сочтя это изменой памяти его дочери. Поэтому все оставшееся время он держался чопорно, отчужденно, стараясь быть не более чем любезным, но нервничал под обиженным взглядом Мэри и внимательным – тестя.

На следующий день из Лондона прибыло посольство во главе с епископом Фишером. Он привез послание от Генриха: тот ждал сестру ко дню Пасхи и готов был дать пир в ее честь. Значит, у нее есть неделя, чтобы выяснить с Брэндоном отношения и дать ему понять, что готова бороться за него.

А пока принцесса была занята: портнихи заканчивали шить ей наряды, фрейлины развлекали ее, из Лондона то и дело прибывали все новые подарки: изящный паланкин, весь раззолоченный, в резьбе и украшениях; нарядный плащ из золотой парчи; прекрасная диадема с россыпью сверкающих бриллиантов и парные к ней серьги с каплевидными подвесками. Мэри пришла в восторг и была почти готова простить Генриха, к тому же чувствовала, что сама соскучилась по брату. Однако во время долгих бесед с Фишером с ее уст нет-нет, да и слетали колкие замечания в его адрес.

Сухой, сдержанный Фишер никак не показывал своего волнения, но ощутил внутреннее беспокойство. Разговоры с Мэри о смирении и покорности ни к чему не приводили, и он решил поговорить с Брэндоном.

– Сэр Чарльз, вы должны образумить ее высочество. Говорят, что вы имеете на нее… гм… известное влияние.

Брэндон и сам понимал, что разговора не избежать. Все сроки были на исходе, а он так и не уладил с Мэри вопрос о ее пропавшем содержании. Он понимал, что она сделает все так, как он скажет, но все-таки боялся этого разговора. Боялся самой Мэри Тюдор. Однако Чарльз был человек трезвомыслящий и усилием воли подавлял жар в крови. И все же, заметив Мэри прогуливающейся в парке с Джейн Попинкорт и Нанеттой Дакар, решительно направился в их сторону.

Ее лицо так и просияло, когда она увидела его, но Брэндон остался спокоен. «Красивых женщин на свете много», – напомнил он себе.

– Мне необходимо поговорить с вашим высочеством.

– Мне тоже, Чарльз.

Она сделала знак фрейлинам уйти, и те оставили их одних.

Щебетали птицы, покрытый нежной зеленью кустарник трепетал на теплом ветру, сквозь еще голые ветви деревьев проникали лучи солнца, мягко отражались на кудрях Мэри, скользили по розовому шелку ее плаща…

У девушки дрогнуло сердце, когда она поняла, что Чарльз уводит ее в глубь парка. Сейчас или никогда!

Они остановились на узкой тропинке за огромными стволами сросшихся буков.

– Брэндон…

– Миледи, я прошу выслушать меня, И сказать откровенно, чем я заслужил вашу немилость?

– Вы? О, что вы!.. Вы – лучше всех, я обязана вам жизнью.

– И все же вы хотите погубить меня. Вы резко отзываетесь о государе, а значит, при дворе решат, что я плохо справился с возложенной на меня миссией примирить вас с королем. Это грозит мне опалой. Не далее как сегодня его преосвященство епископ Фишер намекнул мне на это.

Она растерянно заморгала. Сорвав веточку с куста, Мэри машинально крутила ее в руках. Когда она заговорила, голос ее был еле слышен.

– Хорошо, сэр Чарльз. Если это касается вас… я сделаю, как вы хотите. Я ведь тоже люблю Генриха. Но как вспомню, на что он обрек меня…

– Это не он, Мэри.

У нее удивленно взметнулись брови.

– Не он?

Брэндону показалось, что он бросается в пропасть. Но на его стороне была ее привязанность к нему. Он сделал ставку на это.

– Да, миледи. Ваш брат давно скучал о вас и давно вернул бы ко двору, если бы я не отговаривал его. Всего лишь интрига – но мне и тем, кто стоит за мной, было нужно, чтобы вы оставались в стороне от политических событий и не стали супругой эрцгерцога Карла. Кроме того, его величество значительно увеличил сумму на ваше содержание, и если вы не получали его, то только потому, что это я дерзнул присвоить деньги себе…

Он умолк. Взгляд его чарующих голубых глаз был почти невинным, только руки нервно теребили рукоять кинжала на поясе. Но мысль работала четко. «Она не выдаст меня, – подсказывало ему что-то. – А о Вулси упоминать не стоит. Она не знает Вулси и может выместить гнев на нем».

Мэри резко отвернулась, и Брэндон перевел дыхание. Ему было неловко глядеть ей в глаза. И зачем он только открылся ей? Она бы и так сделала все, как он хочет. Но Брэндон сделал это сознательно. Он хотел оттолкнуть ее от себя.

Принцесса долго молчала, и Чарльз заволновался. Не переусердствовал ли он? Эти Тюдоры так непредсказуемы.

– Ваше высочество… Мэри… Может, я хоть отчасти сгладил свою вину, когда спас вас?

Как он презирал себя за малодушие! Но у него не было выхода.

– Мэри?

– Да, сэр?

У нее был странный голос, и что-то насторожило в нем Брэндона. Эта мягкая прерывистая дрожь, приглушенность. Он решился подойти и взглянуть на нее.

Мэри плакала. Глаза были открытыми, тусклыми, и тяжелые слезы медленно стекали по щекам. Так плачут дети, когда их незаслуженно обижают.

– Мэри!

Он порывисто обнял ее и привлек к себе.

– Боже мой. Боже мой!

Впервые она плакала, когда узнала его, и рыдала от счастья, твердя, что ждала его. Теперь плакала, потому что опять узнала… каков он.

– Чарльз, не надо, отпустите меня…

Она сделала слабую попытку высвободиться, но он удержал ее.

– Простите меня… Девочка моя, чудесная моя… Моя самая лучшая Мэри!

Он почти не понимал, что делает, когда стал осушать поцелуями ее слезы, ласково гладить по волосам. Она перестала вырываться, застыла, и он сам не заметил, когда ее губы приоткрылись и его уста приникли к ним.

Сначала он целовал ее нежно, так нежно… Потом поцелуй стал требовательным, настойчивым. Но Брэндон уже не мог контролировать себя. Это было как сумасшествие. Он целовал ее – а она позволяла ему это. И ее губы смягчились, став гладкими и шелковистыми, как розовые лепестки, а потом он ощутил, как ее руки обвились вокруг его шеи, скользнули по плечам. Он едва не застонал, сходя с ума от ее близости…

Задыхаясь, все еще не разжимая объятий, Брэндон посмотрел в ее запрокинутое лицо, блаженно закрытые глаза. Ее губы стали кроваво-красными от поцелуев и такими манящими… Он едва не поцеловал ее снова, но внезапно опомнился.

– Ч-черт!

Чарльз крепко сцепил зубы. В ее взгляде светились и призыв, и нежность. Брэндон отпрянул, налетев на ствол дерева, прильнул к нему лицом, обхватив ствол, словно опасаясь, что если отпустит эту опору, то вновь бросится к ней.

Прошла мучительно долгая минута, прежде чем Чарльз смог овладеть собой и взглянуть на принцессу.

Она улыбалась.

Его голос хрипло прозвучал в наступившей тишине:

– Простите меня, миледи…

– Я уже простила. Все простила.

Брэндон криво усмехнулся, цинично подумав: «Стоит поцеловать женщину, которой нравишься, – и все обиды в прошлом».

– Чарльз, вы любите меня?

Он сделал неопределенный жест, прищелкнул пальцем.

– Думаю, нам надо возвращаться, миледи. Наше отсутствие и так может вызвать кривотолки.

– И пусть!

Она тряхнула головой.

– Я хочу, чтобы о нас говорили!

Но этого не хотел Брэндон.

– Миледи…

– Мне надо поговорить с вами, сэр! – властно сказала она и пошла прочь. Ему ничего не оставалось, как последовать за ней на некотором расстоянии.

Она резко обернулась к нему:

– Я хочу стать вашей женой, Брэндон!

Он вздрогнул. Сказал, как можно строже, но с оттенком иронии:

– Самой выбирать себе мужа – это неслыханно!

Мэри Тюдор побледнела. Ей стало страшно, но она не сдавалась, стараясь говорить спокойно:

– С детства я, как большинство титулованных особ, была обручена с другой титулованной особой. Мне даже казалось, что я хочу этого брака, пока однажды не поняла, что панически боюсь дня своего замужества, боюсь уезжать в чужую страну, начинать жить среди незнакомых людей. Я знала, что принцессе не подобает обсуждать выбранный для нее политический союз, знала, что принцессы так же мало могут решать свою судьбу, как, например, охотничьи собаки или лошади. А потом… Когда моя помолвка с Карлом Кастильским оказалась на грани разрыва, я вдруг ощутила некоторую свободу, даже решила сама подумать о собственной судьбе, представить, что меня ждет. Франциск Ангулемский? Но епископ Фишер сказал, что тот уже женат. Людовик Французский или император Максимилиан старики, один из них твердит, что вскоре последует за умершей женой, а второй, после того как трижды овдовел, дал слово не вступать больше в брак. Пиренейские принцы? Германские герцоги? Итальянские правители? Я не хочу об этом думать. Я знаю, что моя тетка Катерина Йоркская в свое время настояла на браке по любви и стала женой Вильяма Кортни, графа Девонского. Почему бы моему брату не выдать меня замуж в Англии?