Текст книги "Избушка на курьих ножках"

Пустыня

Горячий, сухой воздух когтями впивается мне в горло. В окно льётся ослепительно яркий свет. Я заставляю себя подойти к окну и осмотреться, прикрывая ладонью глаза. Песок и только песок. Слепящее солнце. Дрожащий от жары воздух. Куда ни глянь, ни намёка на соседство людей.

Я с силой выдыхаю, пытаясь смахнуть со лба влажные от пота волосы. На сердце такая тяжесть, что кажется, будто оно вот-вот остановится. Никогда мне не было так больно, как сейчас. Мои надежды только-только окрепли и тут же разбились вдребезги, а на осколках станцевали дурацкие куриные ноги избушки.

Джек стучит клювом по окну, и створка раскрывается. Горячий воздух бьёт в лицо, будто кто-то открыл дверцу раскалённой печи. Джек расправляет крылья, с минуту стоит, оглядывая окрестности, а затем безо всякого изящества плюхается в песок. Что ж, удачи с поисками еды.

Я не притрагиваюсь к каше с вареньем и игнорирую бабушкины попытки завести беседу. Пропускаю мимо ушей её предложения принять горячую песочную ванну, порисовать или отправиться вместе с Джеком на поиски скарабеев и скорпионов.

– Брось, Маринка, разве всё так плохо? Ночью придут мёртвые, у нас будет такой праздник!

– Что это за праздник, когда все гости мертвы, – бурчу я.

– Ещё какой праздник! – Бабушкино лицо расплывается в улыбке, а глаза блестят от волнения. Я отворачиваюсь, и Ба вздыхает. – Ты же сама сказала вчера, что хочешь с кем-то подружиться.

Я смотрю в окно. Глаза пощипывает.

– Каждую ночь ты можешь заводить новых друзей, – мягко говорит Ба.

– Мёртвых? – усмехаюсь я.

– Да, мёртвых. – Ба пожимает плечами. – Живые, мёртвые – какая разница? Люди они и есть люди.

Я хватаюсь руками за голову. Живые и мёртвые – это не одно и то же. Между ними огромная разница.

– Если бы у тебя нашлось время выслушать…

– Какой смысл слушать их? – Мой голос срывается на крик. – К утру они все исчезнут!

– Если бы у тебя нашлось время выслушать, – спокойно повторяет Ба, – ты узнала бы их истории. Их жизни прибавились бы к твоей, и этот бесценный дар от тебя никуда не денется.

– Но это не дружба! – кричу я. – Дружба – это когда вы вместе можете что-то делать, когда друг всегда рядом с тобой, а не только одну ночь!

– Мёртвые должны пройти сквозь Врата, ты же знаешь.

– Так дай мне тогда подружиться с живыми. – Я смотрю ей прямо в глаза. В этом взгляде и вызов, и мольба.

– Так нельзя. – Ба отворачивается и мотает головой. – Яге так не положено. Мы должны охранять избушку и Врата от живых.

– Но я не расскажу им ни о Вратах, ни об избушке.

– Я понимаю. – Ба кладёт руку на мою. – Но это просто небезопасно. Мы должны отделять мир мёртвых от мира живых. Это наш долг как Хранителей Врат.

– А что, если я не хочу становиться Хранителем? – Слова, которые я так долго держала в себе, срываются с губ.

– Стать Хранителем – твоя судьба.

– А если нет? – Я высвобождаю свою руку из-под её. – Что, если я не хочу такой судьбы?

– Нет, Маринка. Есть в жизни то, чего нам не дано изменить. – Ба не повышает голос, но он становится твёрже, как будто сила одних только её слов может убедить меня. Джек залетает в окно и садится на пол в тени стула. – Птицы должны летать, рыбы – плавать, а ты – быть следующим Хранителем.

– Если бы родители были живы… – Мой голос дрогнул и оборвался.

– Ты бы стала следующим Хранителем, просто жила бы в их избушке. У тебя было бы больше времени подготовиться, но потом ты всё равно бы стала Хранителем. – Ба снова берёт меня за руку. – Мне жаль, действительно жаль, что они погибли. Но я старалась растить тебя, как это делали бы они. Я люблю тебя так же сильно, как они любили, и желаю тебе только счастья.

– Но я несчастна! – рыдаю я. Глаза застилают слёзы, и комната превращается в калейдоскоп из звёзд и пузырей.

– Ты должна смириться с тем, кто ты есть. – Ба сжимает мои пальцы. – В твоих жилах течёт кровь Яги, и тут уж ничего не поделаешь. Если бы ты больше заботилась о жизни, которая у тебя есть, а не тратила время на мечты о той, которой нет, думаю, ты стала бы куда счастливее.

От бабушкиных слов мне нисколечко не легче. Она не понимает, как сильно я хочу сбежать от всего этого. Я встаю слишком резко и опрокидываю стул.

– Мне пора кормить ягнёнка, – бросаю я и выхожу на улицу набрать воды из колодца.

Никаких признаков жизни. Ни растений, ни зверей, ни одной птицы в небе, нет даже насекомых, которые копошились бы в песке. Нигде нет воды, и колодец наполовину пуст. Повезёт, если её хватит хотя бы на неделю. По крайней мере, избушка не задержится здесь надолго.

Стены избушки скрипят, и она, чуть покачиваясь, зарывается поглубже в песок, будто бы услышав мои мысли и теперь всем своим видом показывая, как ей здесь хорошо. Я пинаю песок и шагаю обратно в свою комнату, не остановившись даже, чтобы согреть воду для ягнёнка.

Джек садится мне на плечо и тыкается клювом мне в ухо. Я глажу его и кормлю козинаками, затем начинаю готовить бутылочку для ягнёнка. Молочной смеси, которую дал мне Бенджамин, осталось совсем немного. Надеюсь, и обычное сухое молоко подойдёт.

В комнате грязно и плохо пахнет: спасибо ягнёнку, который провёл здесь всю ночь. Думаю, целый день сегодня придётся убирать, да и забор, конечно, надо выстроить. Потом будет готовка, проводы мертвецов… Не может быть, чтобы такой была вся моя жизнь. До самого последнего дня. Нет, я хочу большего. Хочу увидеть маленькие и огромные города. Хочу ходить на разные шоу и концерты, фестивали и танцы. Я хочу встречаться с живыми людьми и дружить с ними.

Я решила назвать ягнёнка Бенджи. Каждый раз, глядя на него, я буду вспоминать друга, который мог бы у меня быть, если б у дурацкой избушки не было ног. Я буду чувствовать ту же боль, что и сейчас, и изо всех сил стараться избежать такого же будущего, как моё настоящее.

День тянется мучительно долго. Жара стоит невыносимая, и, хоть я устала после долгой работы по дому, я не могу уснуть после обеда, а ведь надо бы. Даже когда солнце садится и температура потихоньку спадает, легче мне не становится.

Ба зовёт меня смотреть закат на крыльце. Она говорит, небо просто великолепно.

– Я мешаю борщ, – коротко бросаю я, отправляя в котёл пригоршню чеснока.

Через несколько минут Ба, шаркая, заходит в дом, забирает у меня ложку и кладёт мне на ладонь крошечный розовый с белым цветок в форме звёздочки. Он невероятно красивый и не похож ни на один из цветов, которые я видела раньше.

– Ты нашла его там? – удивляюсь я.

– Ну, мне помогли. – Ба кивает на Джека, который торопится запрыгнуть внутрь. Он горделиво расправляет перья. – Я попросила его найти красивый цветок для моей пчёлки.

Ба целует меня в щёку и обнимает. Моя голова опускается ей на плечо, и вдруг до меня доходит: какая же она маленькая! За этот год я выросла так, что теперь смотрю на неё сверху вниз.

– Не называй меня так. Я уже не ребёнок.

– Ты всегда будешь моей маленькой пчёлкой.

Ба берёт цветок и вставляет его мне в волосы за ухом. Её запах обволакивает меня: лавандовая вода, хлебные дрожжи, борщ и квас. Я вдыхаю такой знакомый аромат, и часть гнева во мне утихает. Он всё ещё там, жжёт в животе, но, кажется, Ба сумела ненадолго унять его.

Мёртвые прибывают с первыми звёздами. Сегодня они удивительно яркие – в струящихся одеяниях и тонких шарфах самых разных оттенков. У всех, даже у стариков, длинные, блестящие волосы цвета воронова крыла. В борщ они добавляют специи, а воздух наполняют сиянием. Ба даёт им гитары, и они настраивают их каким-то незнакомым мне способом, наигрывают мелодии, чуждые для моего уха: таинственные трели и причудливые гармонии. Избушка ритмично приподнимается и опускается, когда мертвецы хлопают в ладоши и отбивают такт ногами.

Когда мертвецы пускаются в пляс вокруг меня, мои ноги начинают предательски отбивать ритм. Вокруг сплошь улыбки и смех. Должно быть, они прожили очень счастливые жизни, и мне хотелось бы узнать, что за воспоминания приносят им столько радости. Я прислушиваюсь, но язык мёртвых мне всё ещё не даётся.

Когда появляются Врата, в животе начинает ныть от ощущения пустоты. Сейчас они уйдут, не дав мне возможности узнать их получше – как и все, кого я встречала в жизни. Ба целует их в щёку, произносит слова Путешествия мёртвых, и они исчезают один за другим. Живые, мёртвые – может, никакой разницы и нет. Никто не задерживается надолго.

Я вызываюсь заняться уборкой. Всё равно мне не уснуть. Ба крепко обнимает меня и уходит спать, а я слоняюсь по комнате, собираю миски и стаканы. Я наполняю большую корзину грязной посудой и несу её на улицу, чтобы вымыть.

И тут я вижу её.

Она сидит на ступеньках крыльца и глядит в небо. На ней длинное зелёное платье и шарф, гладкие, как шёлк, и блестящие, как весенняя листва после дождя. Она выглядит почти как живая, только края её силуэта сливаются с цветом ночи.

По небу проносятся метеоры. Древние старейшины верят, что это – странствующие души мёртвых, так говорит Ба. Я с открытым ртом смотрю на девушку.

– Тебе нельзя здесь находиться. Ты должна была пройти сквозь Врата.

– Я не хотела.

– Но ты должна.

Даже когда я произношу эти слова, в голове возникает вопрос: «Должна ли? Действительно ли она должна уйти?» Врата всё равно уже закрыты, ей не пройти. Первый раз на моей памяти происходит что-то подобное. Мёртвые всегда уходили.

И тут другая мысль как гром поражает меня.

– Скажи ещё что-нибудь! – настаиваю я, с грохотом роняя корзину, полную грязной посуды.

– Я не хочу уходить, – тихо бормочет девушка, и мне хочется её обнять. Потому что, хоть она и говорит на языке мёртвых, я понимаю каждое её слово.

Нина

Её зовут Нина, мы разговариваем каких-то пять минут, и я тоже не хочу, чтобы она уходила. Нам обеим по двенадцать, но она гораздо меньше меня. У неё тёмные прямые волосы, у меня – рыжие и кучерявые, и у обеих небольшая щербинка между передними зубами.

Мы наблюдаем за падающими звёздами и рассказываем друг другу истории, которые слышали о них, – хотя я и не говорю Нине о душах мёртвых. Я вообще не хочу говорить о смерти и о том, почему Нина оказалась здесь.

Нина слышала, что падающие звёзды – это козлы, которые волочат свои копыта, разбегаясь по небу. Больше всего Нина говорит о животных. Мы болтаем часы напролёт, составляем из звёзд причудливые картины и вспоминаем сказки о созвездиях, названных в честь черепах, жирафов, скорпионов и змей.

Наконец звёзды в небе тают и оно подёргивается розовым светом. Нина поднимается и делает несколько шагов прочь от крыльца.

– Подожди! Куда ты? – Я хочу удержать её, но, конечно, мои пальцы лишь проходят сквозь её руку.

Она всё же останавливается и смотрит на бесконечные пески, хмуря брови.

– Не знаю куда, – шепчет она. – Я ведь не знаю, где я.

– Там ничего нет. – Я машу рукой в сторону пустыни. – Оставайся здесь, со мной.

В голове роятся мысли: по ночам, когда открываются Врата, я могу прятать её в своей комнате; днём мы можем вместе проводить время, болтать, играть в разные игры, а потом, когда избушка сорвётся с места, будем вместе путешествовать по новым неизведанным далям…

– Но я должна… мне нужно…

– Пойдём, я покажу тебе барашка, – быстро перебиваю её я.

– У тебя есть барашек?

– Да, он остался сиротой. Я забочусь о нём.

Я поднимаю корзину с посудой, которую давно уронила, и зову Нину посмотреть на домик Бенджи, который я перенесла на заднее крыльцо, пока убирала в комнате. Там он и уснул, зарывшись в мою старую шаль. Заслышав нас, он просыпается и вытягивает голову, явно желая, чтобы его погладили и дали молока.

– Такой милый! – Нина улыбается, щекочет Бенджи под подбородком, а он пытается лизнуть её пальцы. – У нас был верблюд, но отец продал его несколько лет назад. Мы тогда переехали в новый белый дом на краю пустыни. – Улыбка Нины становится шире, когда её захватывают воспоминания. – Там был колодец, и мой отец выкопал небольшие каналы, чтобы поливать почву. Он посадил инжир, жожоба, апельсиновые деревья и могар. Он даже вырастил олеандр, потому что мама очень любила цветы. – Тень печали падает на лицо Нины. – Мама заболела первой. Затем мои сёстры. Затем я… – Её глаза сужаются, она силится вспомнить. – Почему я здесь?

Я набрасываю на неё свою шаль: я видела, что Ба так делает, когда мёртвые не хотят проходить сквозь Врата. Странно, но моя шаль не падает с её плеч, хоть я всё ещё не могу дотронуться до неё рукой. Ба говорит, всё дело в избушке. Она даёт мёртвым силы для их путешествия, и поэтому они кажутся совсем настоящими. В чём-то они снова становятся как живые, но не во всём, и каждая душа меняется по-своему. Во время проводов мёртвые могут есть и пить, хотя их тела находятся не здесь, а затем они, совсем невесомые, уплывают куда-то к звёздам.

Я заканчиваю мыть посуду и складываю её в корзину сушиться.

– Хочешь каши? – спрашиваю я. – Это крупа на молоке, – уточняю я, потому что Нина смотрит на меня в замешательстве.

Из дома доносятся шаги. Ба уже проснулась и напевает радостную мелодию.

– Тс-с-с! – Палец взлетает к губам, всё тело немеет от испуга. – Оставайся здесь, с Бенджи. Я принесу тебе еды, – шепчу я.

Дверь скрипит так громко, что мне кажется, будто избушка прознала про Нину и теперь хочет меня выдать. В раздражении я быстро захлопываю её, руки трясутся. Каждый раз, как у меня появляется возможность с кем-то подружиться, избушка норовит всё испортить.

– Ты рано встала. – Ба целует меня в щёку.

– Я ходила проведать ягнёнка. – Я отворачиваюсь, чтобы она не заметила, как моё лицо заливается краской. – Можно я позавтракаю с ним на улице? Такое дивное утро сегодня.

– Конечно, – улыбается Ба. – Я рада, что сегодня у тебя хорошее настроение.

Я виновато киваю и принимаюсь готовить молоко для Бенджи и кашу для нас с Ниной. Я перемешиваю кашу в большой кастрюле, натираю в неё шоколад и кладу в карман лишнюю ложку.

Мы с Ниной завтракаем на заднем крыльце. Я радуюсь, что выбрала для домика Бенджи одно из слепых мест. Даже если избушка знает о Нине, она не может услышать наш разговор. Джек устраивается рядом с нами и клюёт кашу с моих рук, как когда-то давно, когда был ещё птенцом. Я рассказываю Нине, как я нашла и вырастила его.

– У тебя есть братья или сёстры? – спрашивает она.

– Нет. – Я мотаю головой. – Я живу с бабушкой. Родители умерли, когда я была совсем маленькой.

– А у меня пять сестёр, – вздыхает Нина. – Ни минуты тишины и покоя.

– Мне бы понравилось. Слишком уж здесь тихо. – Я прикусываю губу, слыша бабушкино пение.

Нина смотрит вдаль, и, кажется, её силуэт начинает расплываться.

– Я не знаю, как мне добраться домой, к сёстрам.

– Наша избушка умеет ходить, – радостно сообщаю я. – Может, она согласится отнести тебя домой.

– Правда? – Нина хмурит брови.

– Наверно. – Ложь заставляет меня снова покраснеть. – Не думаю, что мы задержимся здесь надолго, максимум на неделю или две. Потом избушка перенесёт нас в новое место – может, в джунгли, в горы или на берег океана.

– Ты видела океан? – Глаза Нины загораются.

– Конечно.

– Какой он? – Она нетерпеливо ёрзает на стуле.

– Чем-то он похож на пустыню. Только вместо песков – вода без конца и края. Волны движутся, как дюны, только быстрее. Солёные брызги обжигают лицо, как песок, принесённый ветром.

– Но ведь там всё совсем по-другому?

– Да. Там прохладно, свежо и…

– Мокро? – угадывает Нина.

– Да, очень влажно, – смеюсь я.

– Я так хочу увидеть океан! Можешь попросить вашу избушку отнести нас туда?

Хотелось бы, чтобы это было в моих силах. Быть может, если я покажу Нине океан, она передумает возвращаться домой.

– Избушка сама решает, куда ей идти, – неохотно признаюсь я. – Но она часто останавливается на берегу моря, – добавляю я, когда вижу отчаяние на лице Нины. – Не так давно мы остановились на маленьком острове. Куда ни бросишь взгляд – везде океан. Он менял цвет по сто раз в день, перекликаясь с цветом неба и светом солнца. Волны омывали берег и гоняли по краю пляжа гальку то вверх, то вниз. Мёртвые… – Я замолкаю.

– Мёртвые? – переспрашивает Нина.

Я чуть было не заговорила о том, как мёртвые брели прямо по воде, но быстро вспомнила о другом случае, чтобы замести следы.

– Один раз волны выбросили целую кучу мёртвых медуз. Они были такие скользкие, совсем прозрачные. Джек съел одну и отравился.

Джек взъерошивает перья и отворачивается.

– Вот глупыш, – смеётся Нина. – Он такой милый. Тебе повезло, что у тебя есть питомец.

– Он теперь не совсем мой, он может сам о себе заботиться. Когда Джек научился летать, я думала, он бросит нас. Но он всегда возвращается. И я этому рада.

– Думаешь, он останется с вами навсегда? – спрашивает Нина.

– Надеюсь.

Я смотрю на Джека, а в горле стоит ком. Ничто не навсегда. Всё уходит: живые, мёртвые, избушка. Я гоню от себя эту мысль и спрашиваю:

– Мне надо осмотреть забор. Сходишь со мной?

Нина кивает, и я веду её в дальний угол, где избушка не увидит нас своими окнами. Я окидываю взглядом контур ограды, чтобы убедиться, все ли кости на месте. Я говорю Нине то же самое, что Бенджамину, – это традиция. Она смотрит на черепа и съёживается.

– У нас таких странных традиций точно нет.

На секунду я вижу избушку глазами Нины. Пустые черепа, надетые на обветренные кости. Неровные деревянные стены, кривая крыша с изогнутой трубой. Балюстрада крыльца, опоясывающего дом, где выше, где ниже, изгибается под странными углами. Под покосившиеся сваи набился песок, в который закопались ноги.

Нина описывала свой дом чистым и белым, утопающим в цветах и ароматах красивых кустарников и деревьев. Представляю, каким странным и даже жутким ей должен казаться мой дом. Я поворачиваюсь к избушке спиной и перелезаю через забор.

– Пошли, – зову я Нину. – Прогуляемся немного.

Как только мои ноги касаются песка на той стороне забора, волна восторга накрывает меня. Сейчас меня не волнует, что я ослушалась бабушку. Меня не беспокоит даже, что меня могут поймать. Всё, что я чувствую сейчас, – это радость побега, даже если продлится он совсем недолго.

Я снимаю обувь и позволяю песку обнять мои стопы. Избушка остаётся позади. Огромное золотое солнце сидит низко на горизонте, согревая неподвижный воздух. Нина останавливается и садится на корточки возле маленькой круглой ямки, не шире моей ладони.

– Это ловушка. – Она показывает в центр. – Там зарылся муравьиный лев, насекомое с огромными челюстями. Он спрятался внизу и ждёт, когда появится муравей.

– И что, муравей просто падает в яму? – Мне интересно, почему он не может её обойти.

– Он скатывается по склонам воронки. Муравей изо всех сил пытается спастись, но не может. – Голос Нины становится ниже, она складывает запястья вместе и изображает пальцами, как муравей отчаянно перебирает ножками. – Он скользит и скользит, подталкиваемый песком, и наконец падает прямо в пасть муравьиного льва. – Нина захлопывает ладони и смеётся.

– Хочешь, подождём тут, понаблюдаем?

Мы усаживаемся на песок и смотрим на воронку в песке.

– А если появится муравей, мы спасём его? – спрашиваю я. – Ну, знаешь, в последний момент…

– Ты прямо как моя сестра, – улыбается Нина. – Конечно, ты можешь его спасти, но тогда муравьиный лев останется без обеда. А ведь на самом деле муравьиный лев – это личинка. Если он будет хорошо питаться, он превратится в красивое насекомое, похожее на стрекозу, с четырьмя крыльями в крапинку и глазами, которые в сумерках светятся серебром.

Теперь я не знаю, что делать. Я не хочу помешать муравьиному льву превратиться в красивую стрекозу и не хочу смотреть, как умирает муравей. Но муравей так и не появляется, и я чувствую облегчение.

Солнце поднимается всё выше, и на горизонте заметны поблёскивающие волны жара. Теперь муравьи точно попрятались, иначе они изжарятся на раскалённом песке ещё до того, как попадут в ловушку. Сердце замирает, когда я понимаю, что придётся вернуться домой – лишь там можно найти тень.

Я тихонько провожаю Нину в свою комнату, пока и избушка спит, и Ба задремала в своём кресле с балалайкой в руках. Печная труба приподнимается и опускается, осторожно вдыхая, и в комнате ощущается освежающее дуновение ветра. Избушка может казаться старой и странной, но, по крайней мере, она заботится о бабушке. Я осторожно закрываю дверь в свою комнату, чтобы не разбудить их обеих.

Окно распахнуто, в него льётся жар. Джек сидит на подоконнике и смотрит вдаль полузакрытыми глазами, чуть приподняв крылья в надежде уловить ветерок. Мы с Ниной сидим на полу. Я показываю ей, как играть в шашки, а она учит меня игре, в которой один должен угадать, что думает другой. Но у меня не очень-то получается, и в конце концов я засыпаю, так и не догадавшись, какой же оранжевый цветок она загадала.

Когда я просыпаюсь, воздух уже прохладный и мягкий. В черепах горят свечи, отбрасывая на песок жёлтые отблески и чёрные тени. До меня доносится пение: Ба уже вовсю готовит еду для мёртвых.

Грудь сдавливает, дышать становится тяжело. Нина не должна проходить сквозь Врата, раз она не хочет, и я не должна снова терять друга. Избушка пытается контролировать и мою жизнь, и её. Это несправедливо.

Я сдвигаю шторы, чтобы скрыть от Нины черепа, притягивающие взгляд. Затем я даю ей почитать книгу и беру с неё обещание ни при каких обстоятельствах не выходить из комнаты.

Но, когда я прихожу помочь бабушке подготовиться к проводам, перед глазами всё время стоит навязчивый образ: Врата открываются и затягивают Нину внутрь, как муравья, угодившего в ловушку. От мысли, что я могу потерять её, кровь стынет в жилах. Я не знаю, как это предотвратить. И не знаю, как мне управлять собственной судьбой.