Текст книги "Век Екатерины Великой"

Церковный обряд закончился лишь в четыре часа пополудни. Свадебный пир днем проходил под орудийные залпы, а вечером – под сияющие вспышки праздничного фейерверка. Екатерину просто усыпали подарками – сапфирами, бриллиантами и изумрудами. На верфях Адмиралтейства произвели спуск на воду 60-пушечного корабля. Десять дней в Петербурге звонили во все колокола, а с Невы палили десятки корабельных пушек.

Веселье занимало всех, окромя Екатерины. Печалили ее безрадостные мысли о жизни с непредсказуемым странным человеком, коего она обязана ежели не любить, то, хотя бы и для посторонних глаз, почитать. Как утаить совершенно противоположные оному чувства – она не знала. Скрытность, понятно, необходима в ее положении, но как же сие было трудно, почти невыносимо!

В продолжение последующих десяти дней празднества шли непрерывной чередой. Обеды, ужины, итальянская опера, французская комедия, балы, иллюминации, фейерверки – программа была полная. В день свадьбы после венчания бал продолжался не более полутора часов – дабы сохранить молодоженам силы. Затем Ея Императорское Величество направилась в брачные покои. Впереди нее шли церемониймейстеры, обер-гофмейстер ее двора, обер-гофмаршал и обер-камергер Двора Великого князя. За государыней шли новобрачные, взявшись за руки. За ними – мать Екатерины со своим братом Августом, затем гофмейстерина Румянцева, несколько статс-дам, камер-фрейлин и фрейлины. Они надели на невесту брачную ночную рубашку и верхний халат тончайшего атласа.

К свадебным торжествам мебель во всех покоях поменяли на новую, заморскую. Поменяли ее и в покоях молодой четы, состоящих из четырех просторных комнат. Матери невесты особенно понравился кабинет, обтянутый затканной серебром материей с великолепной шелковой вышивкой разных цветов. Всю меблировку подобрали под один тон: стулья, шторы, занавеси. Мебель в спальне была столь изящна и величественна, что глаза присутствующих попеременно смотрели то на виновников торжества, то на необычайную красоту обстановки. Стены обтянули пунцовым, отливающим алым бархатом, вышитым серебряным узором. Окна были задернуты шторами из бархата с выбитыми выпуклыми столбиками и гирляндами, сама кровать была покрыта такой же тканью.

Великого князя переодевали обер-егермейстер граф Кирилл Разумовский и дядя Великой княгини, Август Гольштейн-Готторпский. Когда же переодели Екатерину, императрица отправилась в спальню племянника и привела его к молодой супруге. Их халаты были разного покроя, но одного цвета. С иконой в руках Ея Императорское Величество благословила их. После всех приготовлений для первой брачной ночи толпа придворных дам наконец покинула спальню, и Екатерина мышкой юркнула в постель. Зажмурила глаза, пытаясь представить, что сейчас произойдет. Страшновато становиться женщиной, женой мужчины, тем более – такого. Открыв глаза, она увидела Петра в дверях. Он быстро скользнул в свою комнату. Екатерина подумала, что супруг ее что-то там забыл и сию минуту вернется. Она коротко помолилась, прося Господа Бога помочь ей. Петр не шел. Слышны были за стенками пьяный смех, топот, хлопанье. По-видимому, Великий князь никак не мог расстаться со своими выпившими друзьями. Екатерина представила, как будет ей противно от запаха винного перегара. Представила, как он будет касаться ее, и содрогнулась.

Свечи на высоком подсвечнике прекрасно освещали спальню. Екатерина в который раз обвела глазами шторы, резную мебель, в который раз потрогала на бархатном покрывале выпуклую серебряную вышивку. Невыносимо запиликала скрипка. Екатерина зажала уши. Так, под самую разнородную какофонию звуков, ее одолел сон. Супруг пришел далеко за полночь, сбросил одежду, тяжело завалился на кровать и моментально заснул, по-детски посапывая. Разбуженная Екатерина подняла голову и несколько минут рассматривала его. Момент сей она запомнила на всю жизнь, момент, когда она так остро пожалела себя! Потекли горячие обидные слезы и, заплакав, она уткнулась в подушку. Так и заснула уже под утро.

Великий князь поднялся с постели в полдень. Екатерина, уже позавтракав, вышла с фрейлинами на поклон к императрице Елизавете Петровне. Через час, когда она вернулась в свои покои, Петр Федорович весело вбежал к ней с коробкой, перевязанной бархатной лентой. Се был его свадебный подарок – драгоценный комплект сапфировых украшений. Великий князь всенепременно хотел, дабы сегодня же на балу его законная жена надела именно сей гарнитур. Екатерина не могла долго держать обиду: ввечеру на балу на ней сияли новые драгоценности.

Свадебные празднества продолжались. Один из последних маскерадов особенно запомнился юной Великой княгине. Он целиком выстроен был на исполнении четырех кадрилей. Сие означало, что четыре группы гостей, по двенадцать пар каждая, в пестрых платьях танцевали в той части зала, кою заранее отвели для каждой из групп. Кадрили не могут смешиваться, о чем танцоров предупреждали при входе в зал. Каждая кадриль отличалась от других цветом бальных туалетов, тоже определенным заранее. Первую группу танцующих возглавлял Великий князь Петр Федорович; цвет сей группы был розовый и серебряный. Вторую кадриль открывала Екатерина Алексеевна с знаменитым маршалом Ласси, героем недавней войны, их цвета – белый и золотой. Во главе третьей группы шествовала мать Великой княгини – герцогиня Иоганна-Елизавета в бледно-голубом с серебром. Четвертая кадриль – дяди Екатерины Алексеевны, Адольфа-Фридриха Голштейн-Готторпского, епископа Любекского – в желтом с серебром. На сем карневале Екатерине пришлось танцевать поочередно с тремя рослыми красавцами Чернышевыми. Двое из них, Иван и Захар, были родными братьями. Как же хороши, умны и веселы были они! Все они оказывали ей знаки внимания. Так бы и осталась навек в их компании!

Заключительной частью празднества, как и всегда в подобных случаях, стали вечерние фейерверки и иллюминации, являвшие собой подлинное искусство, почти театральное действо: искусные пиротехники и инженеры из разноцветных и белых огней создали несчетное число движущихся разнообразных фигур и аллегорий. Оные небесные картины сопровождали музыка, салюты и иллюминация; зрелище они представляли собой совершенно невероятное, почти сказочное. Обыкновенно Андрей Чернышев, как близкий друг Великого князя, находился с ним рядом, но на сей раз совсем близко к Великокняжеской чете оказались и братья Захар с Петром. Все пятеро, задрав головы, комментировали каждый выстрел фейерверка необычайно живо и смешно. От смеха Великий князь Петр Федорович хватался за живот, прыгал на месте, хватал всех за руки, обнимал и радостно выкрикивал свои восторги. Екатерина держалась, как положено Ея Императорскому Высочеству.

Захар Чернышев паче смотрел не на небо, а на нее.

* * *

Через месяц, едва утихли торжества по поводу бракосочетания, Екатерине пришлось распрощаться с матерью. Герцогиня Иоганна-Елизавета, собравшись к отъезду, вышла из своих покоев. Нос у нее распух, глаза покраснели. Прощаясь с императрицей, она со слезами бросилась к ее ногам:

– Я умоляю вас, Ваше Величество, простить причиненные мною неприятности.

Елизавета Петровна немного отстранилась, поправила платье там, где касались его руки герцогини, и сказала надменно:

– Что уж об оном теперь, герцогиня, говорить? Раньше надо было проявлять благоразумие. Нынче-то уж поздно просить. Поднимайтесь. Отправляйтесь домой. Дай Бог вам счастливо добраться в родной дом! Вас, поди, там заждались.

Иоганна не успела еще подняться, как Елизавета твердой поступью направилась к своему экипажу, шурша тяжелым платьем.

Сердце Великой княгини Екатерины сжалось. Она заплакала, обнявшись с матерью на прощанье: сколь бы вздорным характером та не обладала, но она была здесь единственным родным человеком и все-таки по-своему любила дочь. Экипаж удалялся все дальше, а сердце Екатерины щемило все сильнее, лицо побледнело, ноги отяжелели. С головной болью, с чувством покинутости и отчаяния она улеглась в кровать и оставалась там до самого вечера, все же поднявшись к ужину – понеже не желала огорчать императрицу. Но, как оказалось, не закончились на сем печали Великой Княгини. В довершение ко всему, после ужина, уже стоя на пороге, императрица сообщила, что по желанию ее матери фрейлина Мария Жукова удалена со двора, так как герцогиня сочла ее недостойной внимания дочери. Екатерина опешила: Mutter не могла такого сказать, понеже никогда не разговаривала с оной девушкой – Жукова говорила токмо на русском языке, коего Mutter не понимала. В чем же дело? Почему отстранили девушку, единственной виной коей можно было счесть особливое к ней отношение самой Екатерины? Ужели доложили об оном императрице, а той сие не понравилось? Ужели государыня приревновала и поелику учинила сию расправу? Ужели ей хотелось, дабы невестка любила токмо ее, Елизавету, ее племянника и боле никого? Великая княгиня плакала: с кем она оставалась, кому она сможет доверять в новой своей жизни? Хотелось понимания, любви, счастья. Будет ли сие в ее судьбе? Но нет, наперекор всему она станет счастливой! По крайней мере, она упорно будет делать для оного все, буквально стиснув зубы, шаг за шагом, терпеливо и настойчиво.

Через неделю она получила письма от мадемуазель Кардель и отца с поздравлениями. Христиан-Август не преминул в который раз обратиться к ней со своими советами – слушаться императрицу, стараться нравиться мужу, не болтать попусту с окружающими…

Екатерина горько улыбнулась. Знали бы они, как она счастлива! Муж в ее сторону даже не смотрит.

После первой брачной ночи Екатерина не знала, что и думать. Весь следующий вечер она разглядывала себя в зеркале, осмотрела себя с ног до головы и не нашла такого изъяна, который бы так отвратил мужчину от нее. Может статься, она глупа? Непривлекательна, как женщина, не умеющая встретить мужа в постели? Что же в ней такое, что так отталкивающе действует на Петра? Боже мой, и не с кем даже посоветоваться да поговорить. Что же делать?

Сильно болела голова (с некоторых пор голова стала беспокоить Екатерину всякий раз, когда случались в ее жизни тяжелые события). Она взялась за свою любимую тетрадь.

Вскоре Великая княгиня получила письмо от матери. Та писала, что, еще не выехав из пределов России, получила письмо императрицы, поручавшей ей просить Берлинский двор о немедленном отозвании посланника Мардефельда. Се явилось окончательным крушеньем надежд, возложенных Фридрихом на посредничество Иоганны. Через Великого князя Екатерина Алексеевна выяснила, что в день отъезда матери из Петербурга, десятого октября, Бестужев обнаружил, что Фридрих Второй подговаривал супруга своей сестры, Луизы-Ульрики, брата герцогини Иоганны Цербстской, Адольфа-Фридриха Шведского, предъявить свои права на Голштинское герцогство. Фридрих считал, что раз Великий князь Петр Федорович – будущий русский монарх, то ему незачем владеть Голштинским герцогством. Тем самым он возмутил русскую императрицу Елизавету Петровну и ее двор.

Одновременно с оным пришли вести об удаче прусского оружия на саксонской границе. Немедленно собрали Государственный Совет во главе с Бестужевым. Он постановил послать корпус на подмогу королю польскому Фридриху-Августу, коему угрожало вторжение в его владения со стороны Фридриха Второго. Присутствие в Петербурге прусского посла Мардефельда, друга и политического союзника герцогини Иоганны-Елизаветы, становилось невозможным. Барон Мардефельд, такожде друг и советник Екатерины Алексеевны, не мешкая, в июне, почти спустя девять месяцев (однако медленно решались подобные дела) после отъезда герцогини, уехал из невзлюбившей его страны. Впрочем, императрица пребывала в благостном настроении. А почему бы и нет? Со всеми врагами, обнаруженными в последнее время, она будто бы разобралась. В Польше, она не сомневалась, ее солдаты поставят пруссаков на место. Несколько месяцев назад свадебные празднества прошли великолепно, всему миру на зависть. Мать невестки и ее соратники в лице прусского посланника Мардефельда и его помощников выдворены из пределов империи. А с другими делами все в порядке, слава Богу! И как хорошо, что она не пригласила отца Великой княгини на свадьбу: Бог знает, что из себя представляет сей фельдмаршал. И как хорошо, что она, пусть и бесцеремонно, но весьма вовремя избавилась от сей взбалмошной интриганки, герцогини Иоганны. Надо же, возмечтала своего мужа сделать курляндским герцогом за счет России! Еще один барон Бирон? Нет уж, матушка, слишком многого хочешь. Скажи спасибо, что дочь пристроила! Нет, брат легкомысленной герцогини, покойный ее, Елизаветы, жених, Карл Готторпский, был совсем другим человеком. Его племянница, Великая княгиня Екатерина, поближе к нему характером. И хорошо, что отказалась она от всяких прав на Ангальт-Цербстское княжество, пусть ее младший брат Фридрих занимается сим крохотным хозяйством. А у разумницы Екатерины другая судьба, у нее с мужем хозяйство будет в тысячу крат поболе. Императрица вздохнула с глубоким облегчением: теперь можно спокойно ждать, авось народится у нее внук. Ах, скорее бы! Она его заберет и воспитает сама. Как хочется прижать к себе человечка родной крови! Наконец она хоть наполовину осуществит свою женскую мечту. Скорее бы! Однако уже прошло два месяца, а намеков на радостное известие все не было. Видно, оным надобно заняться ей самой. Вопрос-то деликатный.

* * *

Прошло еще шесть месяцев, а молодая жена так и не понесла. И дело было не в ней, а в ее супруге. Екатерина, в силу своего воспитания, знала свои обязанности и смогла бы полюбить своего мужа, коли бы он захотел. Но Петр Федорович, не обращая внимания на молодую жену, через две недели после свадьбы, не мешкая, стал волочиться за одной из фрейлин государыни Елизаветы, некоей Карр. Причем он сам и рассказал жене, что влюблен в оную девицу. Кроме того, Великий князь поведал своему любимцу, камергеру Девиеру, что Великая княгиня ни в какое сравнение не шла с той фрейлиной. Екатерина случайно услышала сей разговор, тем паче, что Петр никогда не заботился, слышит ли кто его размышления вслух или нет. Прекратив волочиться за оной Карр, он принялся ухаживать за другой девицей, затем почти за всякой придворной дамой, которая проявляла к нему интерес.

Поскольку Екатерина не беременела, через неполные девять месяцев после свадьбы канцлер Бестужев, по требованию государыни, представил Екатерине на подпись два документа, касавшиеся Великокняжеской семьи, по коим, в сущности, к Екатерине Алексеевне и ее супругу приставляли воспитателей, призванных укрепить их семейные узы. Бестужев сформулировал три главных обвинения против Великой княгини: отсутствие усердия к православной вере, несоблюдение запрета на вмешательство в государственные дела империи и чрезмерная фамильярность с молодыми вельможами, посещающими двор. Последний пункт представлялся наиболее важным – в нем явно подразумевались братья Чернышевы.

Посему за самой Великой княгиней была призвана присматривать камер-фрау Мария Крузе, теща обер-гофмаршала при дворе Елизаветы Петровны, генерал-аншефа барона Карла Ефимовича Сиверса. Великая княгиня же, обязанная состоять при своем супруге, должна была исправить некоторые непристойные привычки его, как, например, манеру выливать содержимое стакана на головы прислуги, говорить грубости и неприличные шутки лицам, имеющим честь быть приближенными к нему – и даже иностранцам, допущенным ко двору.

Да, Великий князь грешил подобными делами. Совсем недавно он так напился, что у него случилась горячка с сильнейшей головной болью. Испуганная Екатерина, подумав, что он умирает, вызвала лекарей. Сама императрица вместе с медикусом Лестоком появилась в их покоях. Ему пустили кровь. Видя слезы на глазах невестки, Елизавета Петровна обняла ее:

– Не плачь, Петр Федорович поправится. Все будет хорошо.

Екатерина, с надеждой взглянув на императрицу, всхлипнула:

– Боюсь, ему совсем плохо. Он все время стонет.

Елизавета положила свою руку ей на плечо, погладила, желая успокоить. Екатерина безотчетно прижалась к ней. Слезы полились еще быстрей.

– Не бойся, я тебя не оставлю, даже если случится худшее, – вдруг сказала императрица и мягко погладила по спине.

Великая княгиня поняла, что Елизавета знает, чего на самом деле она пуще всего боится: вернуться в Пруссию. Екатерина кинулась ей в ноги, поцеловала руку, и тут же Елизавета снова привлекла ее к себе, забрала из ее рук Евангелие. Перевернула страницу, покачала укоризненно головой:

– Читаешь Святую книгу… похвально, весьма похвально. Но уж очень мелкий шрифт, испортишь свои глазки, тем паче, – она оглядела комнату, – в темноте, перед единственной-то свечой.

Екатерина не нашлась с ответом.

Через час ей передали от государыни Евангелие с крупным шрифтом.

Как и полагала государыня Елизавета Петровна, через день Великий князь оправился, стоял на ногах и шутил со своими задушевными друзьями Чернышевыми. Петр Федорович очень любил своих камер-лакеев. Они служили ему еще до приезда будущей его жены в Россию. Старший из них, Андрей, был двоюродным для двух других – Петра и Захара. Как на подбор, братья были высокого роста, хорошо сложены и красивы. Все трое являлись сыновьями гренадеров лейб-компании императрицы, которые находились некогда в числе тех, кто возвел ее на престол, что и послужило для их сыновей протекцией на должность при наследнике престола.

Петр Федорович постоянно пользовался их услугами. Без них он был как без рук. Екатерина, познакомившись с ними, тоже прикипела к ним душой. Андрей, любимец наследника, быстро сдружился с камердинером Екатерины Алексеевны, Тимофеем Евреиновым. Через них Екатерина узнавала очень многое, чего другими путями ей узнать было бы невозможно. Их отношения с Андреем были настолько просты и хороши, что Екатерина называла его «сынком», а он ее – «матушкой», и ничего двусмысленного в оном не имелось. Однако со стороны их отношения казались не совсем невинными. Придворные полагали, что между ними зреет роман. Петр Федорович не токмо допускал, но даже поощрял их дружбу, нередко забывая о самых элементарных приличиях. Он мог оставить Андрея наедине с Екатериной и отлучиться на час и более. Он во всем любил крайность, и его не смущала ни непристойность собственного поведения, ни недостойное поведение других. Однажды в разговоре Андрею Чернышеву как-то пришлось напомнить ему, что ей суждено быть российской Великой княгиней, а не госпожой Чернышевой. Петра весьма позабавило сие замечание.

Дело дошло до того, что камердинер Екатерины Алексеевны, Тимофей Евреинов, решился предупредить ее об опасности. Однажды, причесывая ее, он, отложив гребенку, взволнованно сказал:

– Вы знаете, Ваше Высочество, в последнее время вы весьма рискованно себя ведете.

Екатерина с удивлением оглянулась:

– Что вы имеете в виду?

– Не токмо я, но другие любящие вас слуги заметили, что вы много времени проводите с Чернышевыми, особливо с Андреем, токмо о нем и говорите…

– Что же необычного в наших отношениях, коли они дружеские? Мы оба, и я, и Великий князь, любим и ценим его как человека.

Доводы Екатерины звучали настолько искренно и невинно, что камердинер не осмелился настаивать на своем.

Во время придворного бала, в конце мая следующего после свадьбы года, камергер Великого князя граф Дивьер застал Екатерину разговаривающей с Андреем через полуотворенную дверь своей спальни. На следующий день все братья Чернышевы были арестованы по распоряжению Елизаветы Петровны. Последовало строгое следствие. Подверглись допросу и Екатерина с мужем. В начале августа Великокняжеской чете было приказано говеть, и Симеон Теодорский, ныне уже епископ Псковский, много расспрашивал каждого о том, что происходило между Великой княгиней и Чернышевыми. Поскольку между ними не происходило абсолютно ничего, епископ с удивлением задался вопросом, откуда же взялся сей навет на юную Екатерину. Весьма быстро она наладила переписку с Чернышевыми через своего камердинера Евреинова и несколько раз делала им передачи, о коих те просили. Через некоторое время братьев произвели в поручики и отправили служить в Оренбургский гарнизон.

* * *

После отъезда матери Екатерины и всех последовавших событий при дворе в жизни Великокняжеской семьи произошло немало перемен. Ея Высочеству полагался придворный штат. По повелению государыни, гофмейстерину графиню Марию Андреевну Румянцеву, кою Екатерина Алексеевна недолюбливала еще со времен, когда та направо и налево сплетничала о ее матери, сразу же после свадьбы отослали к мужу и детям.

Патриот своей страны, канцлер Бестужев – Рюмин старался избавиться от засилья иностранцев во всех сферах деятельности, в том числе и от тех из них, кто состоял при особах Великого князя и Великой княгини. Весной, по рекомендации Бестужева и последовавшему приказу императрицы Елизаветы Петровны, из России отбыли в Германию Бредаль, обер-егермейстер Великого князя, герцог Голштинский Дюлешинкер, его камергер, племянник Брюммера, Краме, его камердинер, состоявший при его высочестве с малолетства, Штелин, учитель истории, и Бастьен, его егерь. Из иностранцев оставались при дворе лишь фельдмаршал Христофор Миних, давно не имевший никакого влияния, и личный лекарь государыни, Иоганн Лесток. У Петра Федоровича вместо бессменных с детства воспитателей, Брюммера и Берхгольца, появился новый обер-гофмаршал – Василий Никитич Репнин. Новый воспитатель не довлел над Великим князем, а находился при нем более как старший товарищ. Великая княгиня же получила от Елизаветы Петровны надзирательницу нравственности, Марию Симоновну Чоглокову, дабы та способствовала выполнению главного долга Великой княгини – родить наследника престола. Обоим – и Петру, и Екатерине – рекомендовалось не вести праздную жизнь, а заниматься устройством своей семьи. Чоглокова слыла добродетельной женой и прекрасной матерью четверых на то время детей. Она обожала своего никчемного, как позже выяснилось, мужа, обер-церемониймейстера Николая Наумовича Чоглокова. Образцовая жена и мать, Мария Симоновна, по представлению государыни, должна была стать примером для Екатерины Алексеевны. Вестимо, сия новость не порадовала Екатерину, а напротив, весьма расстроила, понеже Чоглокова была известна как злая и недалекая женщина. Окромя того, она преклонялась перед Бестужевым, коего Екатерина с трудом переносила, зная, что тот первый настаивал на высылке ее матери. Великая княгиня понимала Бестужева: он хотел окружить ее своими верными людьми, готовыми шпионить за неугодной ему Екатериной, возможно, в качестве мести за то, что невесту для наследника выбрали без его одобрения. Понимала она и государыню: та желала скорейшего рождения внука, хотела видеть в Малом дворе настоящую семью, а не праздную пару, в коей оба живут своей жизнью. Бестужев даже прислал бумагу, где по пунктам было расписано, как должно вести им супружескую жизнь. Екатерина Алексеевна пеняла на инквизиторство канцлера, не зная, что наказ писался буквально под диктовку Елизаветы Петровны, коя, как известно, обретала необыкновенную плодотворную работоспособность, когда у нее возникало желание чего-то добиться.

Между тем, себя Великая княгиня к бездельникам не причисляла: она много занималась языком, чтением серьезных книг, ездой на лошади, охотой и многими другими делами. Другое дело – Великий князь. Подражая жене, он такожде накупил себе книг. Се были лютеранские молитвенники, истории о пиратах и разбойниках на немецком языке. Читал же он их в свободное время, когда не играл на скрипке, а на скрипке он играл постоянно. Были у него и другие развлечения – например, он велел сделать театр марионеток прямо в своей комнате. Петр Федорович любил проводить время в обществе лакеев. Он составил полк из свиты: придворные лакеи, егеря, садовники – всем он вручил мушкеты. Широкий коридор служил им кордегардией. Коли б не обеды и приемы, где он должон был присутствовать, он бы сутками проводил время в оном коридоре.

Великая княгиня не пропускала церковные службы. Петр Федорович, сам намеренно презирая православие, бранил жену за чрезвычайную, по его мнению, набожность.

* * *

В июне императрица поехала в Ревель посмотреть морские маневры; племянник и невестка сопутствовали ей. Екатерина Алексеевна с Петром Федоровичем путешествовали в четырехместной карете, принц Август и Чоглокова ехали вместе с ними. Дорога выдалась не из приятных: почтовые дома или станции занимала императрица, остальным же оставались палатки или служебные помещения. Окромя того, все были измучены в отношении обедов, потому как у императрицы не было определенного часа ни для еды, ни для отдыха. Приехав в имение графа Стенбока, что располагалось неподалеку от Ревеля, императрица выехала оттуда на следующее утро с большою торжественностью, желая прибыть днем в Екатериненталь. Во все время путешествия из Петербурга в Ревель Мария Симоновна Чоглокова придиралась к молодому двору со своими церберскими замечаниями на все их высказывания, выговаривая каждый раз, что «подобный разговор не был бы угоден Ея Величеству», и «что оное не было бы одобрено императрицей».

Екатерина, зная нрав своей надзирательницы, всю дорогу спала.

С приездом в Екатериненталь возобновился обычный образ жизни: с утра до поздней ночи все сидели в передней императрицы за азартными играми. Чоглокова была на редкость увлекающимся игроком, посему посоветовала княгине «фараон», в который играли все приближенные подруги государыни. Князь и княгиня Репнины, участвовавшие в поездке и уже познакомившиеся с несносным поведением Чоглоковой в дороге, посоветовали Великой княгине поговорить о ней с графиней Шуваловой и Измайловой, самыми близкими императрице дамами, которые недолюбливали Чоглокову и уже были осведомлены о ее назойливой придирчивости. Большая любительница перемыть чьи-нибудь косточки, графиня Шувалова, усевшись за игрою рядом с Екатериной Алексеевной, сама повела разговор о Чоглоковой. Она сумела так преподнести ее зловредное поведение, что гофмейстерина стала, что называется, всеобщим посмешищем.

Спустя несколько дней после прибытия двора, в Екатериненталь приехал Великий канцлер граф Бестужев вместе с австрийским имперским послом, бароном Бретлахом. Тощий австриец, поправив ленту через плечо, выступил с приветствием, из коего следовало, что его императрица Мария-Терезия счастлива будет заключить союзный договор с российской императрицей. На следующее утро Елизавета Петровна со свитой отправилась смотреть маневры флота, но кроме пушечного дыма никто ничего не увидел. К обеду стало так жарко, что все уже токмо и мечтали об отдыхе в прохладном месте. Вернулись с маневров; к вечеру был дан бал в палатках императрицы, раскинувшихся на террасе. После бала, едва токмо приступили к ужину вокруг бассейна на открытом воздухе, густой стеной хлынул дождь. Промокшие, все весело разбежались кто куда, понеже после такового жаркого дня освежающий дождь оказался весьма кстати.

Через несколько дней императрица с наследником, невесткой и свитой поехала в Рогервик на очередные маневры флотилии, но окромя дыма ничего не было видно. Императрица гневалась, свита тоже была разочарована, а Екатерина скучала и чувствовала себя совершенно одинокой. У Великого князя случилось там новое увлечение, о коем он, как всегда, радостно поведал своей жене. Великая княгиня чувствовала себя плохо: болело сердце и даже раз кровь пошла горлом. Гофмейстерина Мария Симоновна, застав ее в слезах, предложила пройтись по саду, дабы развеять плохое настроение. Ночью у Екатерины, видимо, от переживаний, сильно заболел живот, и гофмейстерина срочно отправила в Ригу за лекарем. Доктор Адам Кунце приготовил из трав и кореньев снадобье, называемое черным бальзамом, после коего Великая княгиня почувствовала облегчение. Великому князю было все едино хорошо: зайдя на минуту к жене и высказав пару слов соболезнования, он с утра отправился на охоту с обер-егермейстером Алексеем Григорьевичем Разумовским.

На обратном пути имела место любопытная встреча: во время ужина к императрице привели ветхую и весьма худую – кожа да кости – старушку ста тридцати лет. Императрица велела дать ей кушаний со своего стола и денег. По возвращении в Екатериненталь токмо и было разговоров, что о возможности человека прожить хотя бы до ста. Много говорили о внезапно подобревшей Чоглоковой. На следующий день выяснилось, что ее муж, командированный надолго в Вену, благополучно вернулся, и они наконец счастливо встретились.

Возвращались в Санкт-Петербург через Ригу. Некоторые придворные экипажи уже были в пути, как вдруг, ко всеобщему удивлению, императрица решила ехать в Петербург, не заезжая в столицу Ливонии. Оказалось, некий лютеранский священник передал Чоглокову записку, в которой он предупреждал императрицу не предпринимать оного путешествия, предвещая некую опасность.

* * *

Великая княгиня Екатерина Алексеевна, выйдя замуж совсем еще юной девицей, пусть и слыла весьма умной и трезвомыслящей, но фактически была совсем еще неопытна в семейной и придворной жизни. Да, она была Великой княгиней православного вероисповедания, что имело большое значение, дабы восприниматься народом своей, но все же она была нерусской, а, стало быть, неродной. Собственно, как и ее законный супруг, Петр Федорович, – пусть в жилах его и текла кровь Романовых. Народ бы с радостью счел его родным, но уж слишком вызывающе вел себя наследник: не почитал православные церкви, в коих он мог громко разговаривать, гримасничать и зевать, не удосуживался говорить на русском языке, часто утверждал, что предпочел бы шведскую корону. Словом, презрение к русской жизни прослеживалась с его стороны во всех отношениях. Великая княгиня видела все огрехи супруга и прекрасно понимала, что и ей еще много надобно поработать, дабы стать достойной предначертанной ей судьбы, кою она отчетливо предчувствовала внутри себя. И прежде всего ей надобно бы стать матерью Романова. Она так мечтала о ребенке, по рождению коего положение в России стало бы гораздо прочней для нее, но давно поняла – сие токмо мечта: Великий князь и не думал заглядывать в ее спальню. В своем дневнике она скрупулезно выписывала, как ей следует действовать, дабы медленно, но верно приблизиться к своей цели, и методично претворяла свои решения в жизнь. В какой-то из прочитанных книг Екатерине встретился метод, с коей героиня добивалась признания общества, которая на всевозможных собраниях подходила к старушкам, садилась рядом, заботливо расспрашивала об их здоровье, давала советы, как можно излечиться, ежели узнавала об их болезнях, терпеливо выслушивала истории о их далекой молодости, о теперешних их заботах, сама испрашивала их совета, от всего сердца благодаря за доброе к ней отношение. Екатерина решила воспользоваться сим методом. Она пошла дальше: интересовалась именами их любимых собачек, попугаев, расспрашивала об их поведении, и старушки рассказывали о своих животных с большим восторгом и увлечением. Окромя всего, в день их именин посылала своего камердинера Тимофея Евреинова с поздравлениями и цветами от своего имени. Изо дня в день она следовала оному методу и по истечению чуть более года получила ответ на свой титанический труд: все просто обожали ее! Поскольку старушки, коим она дарила свое внимание, отзывались о сердце и уме Екатерины Алексеевны в своих семьях токмо в самых приятных для нее тонах, то их дети и внуки, а такожде прочие родственники получали самое хорошее впечатление о молодой Великой княгине. Вот уж поистине: терпение и труд все перетрут! Екатерина продолжала работать в том же направлении. Пусть часто сей труд и становился весьма утомительным, но она стойко держалась своей линии. Иногда она сама удивлялась, как ей все удавалось – но токмо не по отношению к мужу. Оставаясь наедине, она чувствовала неодолимую неприязнь к нему, и, как она ясно видела – взаимную. Неприязнь разрасталась и углублялась. Иначе не могло и быть: Великий князь словно и не помнил о существовании своей жены. Он волочился за фрейлинами своей тетки, такожде проводил время с лакеями, то занимаясь с ними шагистикой и фрунтом в своей комнате, то играя с оловянными солдатиками, то меняя на дню по двадцати разных мундиров, то занимаясь дрессировкой своры охотничьих собак тут же, в общих покоях. От их визга и неприятного запаха у Великой княгини часто болела голова. Спасибо Чоглоковой, та нашла сносное средство от мигрени: достаточно было токмо понюхать щепотку табака, как боль почти сразу уходила (Чоглокова же посоветовала брать табак левой рукой, понеже правую она подавала для целования). Подобное сосуществование с мужем становилось невыносимым. Екатерина зевала и не знала, куда деваться со скуки. Так тянулись один за одним дни, недели, месяцы… Казалось, в супружеской жизни ничего никогда не изменится. Все так же неуемно глупо вел себя муж Екатерины Алексеевны, все так же всегда и всюду Великая княгиня Екатерина Алексеевна принуждена была быть очень осмотрительной и осторожной. Все так же много времени она просиживала над книгами, которые приносили ей знания и удовольствие. По рекомендации Гюлленборга она прочитала некоторые сочинения Цицерона, Плутарха и Монтескье. Весной, сразу как отпраздновали восемнадцатилетие Великой княгини, ее с Петром Федоровичем поместили наверху, в старой постройке Петра Первого. Здесь от скуки Великий князь стал играть вдвоем с Екатериной каждый день после обеда в «ломбер». Когда она выигрывала, он сердился, а когда проигрывала – требовал немедленной уплаты. У Великой княгини не было ни гроша, и, за неимением денег, он принимался играть с нею в азартные игры, ставя на кон что-нибудь из своих вещей, к примеру, ночной колпак.