Текст книги "Век Екатерины Великой"

– Как у вас с Великим князем складываются отношения? – спросила она между прочим, заглядывая ей в глаза.

Екатерина Алексеевна, смутившись, слегка пожала плечами.

– Я к нему отношусь с почтением. Мы с ним беседуем… – но дальше более нечего было сказать, и княжна беспомощно замолчала.

Императрица ободряюще кивнула ей.

– После оспы Петр Федорович, понятное дело, не похорошел. Но ничего, у нас на Руси говорят: стерпится – слюбится. А ты девица, ведаю, терпеливая. – Елизавета улыбнулась доброй улыбкой. – Паче того, сумеешь сделать из него что-нибудь путное.

У Екатерины выступили непрошенные слезы: слава Богу, хоть императрица прямо говорит о том, что знает о наследнике каждый.

Елизавета Петровна подняла свой бокал красного вина.

– Сейчас, милая Екатерина Алексеевна, давай выпьем за день рождения Петра Федоровича, и твоего будущего мужа.

Прощаясь, она привлекла к себе Екатерину, крепко обняла и, поцеловав в лоб, сказала:

– Не бойся, я тебя никогда не оставлю.

Екатерина вернулась домой весьма довольная и счастливая обедом с Ея Величеством Елизаветой Петровной. Все видевшие, как они обедали у трона государыни, поздравляли ее. Императрица велела снести к ней портрет Екатерины Алексеевны, начатый художником Луи Караваком, и оставила его у себя в комнате. Об оном факте милостивого отношения к ней императрицы Екатерине поведали на утро следующего дня.

Шел февраль, впереди был Великий пост, который императрица, как всегда, соблюдала и велела говеть первую неделю племяннику и княжне. Дабы ходить к обедне али к императрице, Екатерина с матерью проходили через покои Великого князя, находившимися рядом с комнатами Великой княжны, так что виделись они часто. А понеже виделись днем, то Петр Федорович приходил по вечерам к своей невесте всего на несколько минут и всегда был рад найти какой-нибудь предлог, дабы отделаться от визита и исчезнуть. Екатерина видела, что Великому князю было все равно, есть или нет на белом свете девица по имени Екатерина Алексеевна. Подобное отношение весьма задевало ее самолюбие, и она делала все возможное, дабы нравиться другим. Великая княжна обходилась с людьми доброжелательно, старалась помочь всем, кому была в силах помочь. Она никому не выказывала предпочтения, не допускала фамильярности, ни во что не вмешивалась, вела себя уравновешенно, была обходительной и вежливой, имела веселый и даже задорный нрав, поелику ей было приятно видеть, как окружающие ее люди все больше проникаются к ней симпатией и считают ее занимательной и умной особой. Все видели, что Екатерина всегда относилась к своей капризной матери с почтением. Императрице с легкостью выражала свою безграничную любовь и покорность, а Великому князю – глубокое уважение.

Немного времени спустя, после возвращения вместе с выздоровевшим наследником в Петербург, императрица направила Великой княжне русских девушек-фрейлин: двух сестер, княжон Анастасию и Дарью Гагариных, и девицу Марию Кошелеву, дабы, как она говорила, помочь ей выучиться разговорному языку. Екатерина осталась весьма довольна: все они были молодыми и резвыми девицами, старшей было около двадцати лет. Девушки обладали веселым нравом, потому целыми днями до ужина пели, танцевали и вели задушевные беседы, а после ужина Екатерина впускала их к себе, и они играли в жмурки и в разные другие соответствующие их возрасту игры. Они настолько сдружились, что через три месяца принцесса могла свободно – пусть с заметным акцентом – говорить на русском языке.

* * *

К началу весны Великий князь Петр Федорович полностью выздоровел и вернулся к прежней жизни, развлекаясь со своими слугами и гвардейцами, стоявшими у него в карауле. Среди знати чаще других у него можно было увидеть серьезного князя Федора Барятинского, веселого и находчивого князя Льва Нарышкина и молодых камер-лакеев братьев Чернышевых, коих Петр Федорович обожал. Государыня Елизавета видела все прегрешения своего племянника и никак не могла дождаться его свадьбы, назначенной на конец августа. Ей к тому же очень хотелось избавиться от легкомысленной матери Великой княжны, полагавшей, будто никто не видит ее попыток проникнуть в российские государственные дела.

Вскоре после выздоровления Великого князя начались приготовления к свадьбе. Императрица готовилась к ней с большой страстью, как то случалось, когда она в очередной раз хотела блеснуть на весь мир. Пусть монархи других стран посмотрят, как пышно она обставит свадьбу. Пусть мир полюбуется, насколько сильна она как императрица, и как мощна ее империя. В России не бывало еще церемонии подобного рода. Брак царевича Алексея, сына Петра Первого, совершился в Саксонии, а до него наследники московского престола не являлись будущими императорами. Теперь же готовилась свадьба будущего императора всея Руси! Пусть почувствуют все тщедушные и нищие европейцы, что такое Россия и русский дух. Государыня развернула огромную деятельность: заказанная мебель, экипажи, тканная узорчатым серебром и золотом материя, ливреи, посуда и многое другое прибывало из Англии, Швеции, Германии и других стран.

К сожалению, имело место упущение – Петр Федорович на долгое время остался без присмотра и опеки. В ожидании свадьбы он пил водку и слушал от своих лакеев, камердинеров и слуг разные сальности на тему обращения с женщинами.

Приближался шестнадцатый день рождения принцессы. Императрица решила отпраздновать его со всей возможной пышностью, как репетицию будущей свадьбы.

Шились новые роскошные наряды, примерялись украшения, готовились столы. Позаботились такожде и о музыке, и о фейерверках. Наконец наступила знаменательная дата.

Половину дня герцогиня Иоганна-Елизавета и Великая княжна Екатерина Алексеевна собирались к долгожданному событию: едва позавтракав, отправились в мыльню, затем с пристрастием примеряли наряды и украшения. Потом пудрились. Государыня прислала Екатерине Алексеевне баночку румян. Тоненькая, почти прозрачная принцесса надела на себя розовое набивное с серебром платье с глубоким вырезом. Украсила грудь бриллиантовым ожерельем, подаренным государыней Елизаветой. Естественно, надела звезду Святой Екатерины с лентой через плечо. Уложила завитый напудренный парик, чуть прикрывший ее высокий лоб. Принцесса знала, что является обладательницей необычайно бархатной, мраморно-белой кожи, оттого темные ресницы, длинные черные брови и темно-каштановые волосы так хорошо оттеняли черты ее выразительного лица. Она старалась поддерживать его свежесть, умывая лицо кусочками льда.

Мать ее облачилась в платье из светло-лилового шелка, тоже с низким вырезом на груди. На шее и в ушах – красивый гарнитур с бриллиантовыми подвесками, тоже подарок от императрицы. На голову надела пышный, с множеством завитушек, парик. На щеку не забыла прикрепить, по последней моде, маленькую черную мушку. Наконец они вместе с Великим князем вошли в огромную залу, заполненную множеством дам и кавалеров. С таким размахом день рождения княжны праздновался впервые. Екатерина Алексеевна была так признательна императрице и всем окружающим, что непроизвольно сияла всем своим существом, не подозревая, что ее искренность и прелестная красота значительно смиряли высокомерие надменных гостей. Придворные были рады видеть выздоровевшую Великую княжну, о выдержке коей так много говорили во время ее болезни. На самом деле, невозможно было остаться недоброжелательным к открытости и искренности юной умницы с осиной талией. Екатерина притягивала взгляды решительно всех и с радостью понимала, что нравится им, что ее рады видеть. Как можно было ей не ощутить восторга и не почувствовать себя окрыленной!

В прошлое лето, после болезни, ей пришлось лишь раза два танцевать в огромном паркетном зале Царскосельского дворца. Она с восхищением оглядывала блеск и красоту зала. Ей даже пришлось опустить глаза, дабы не показаться слишком уж восторженной. Было чем восхищаться: не говоря уже о том, что сам зал, с высокими окнами в два яруса, являл собой потрясающее великолепие, так он еще был наполнен, как ей казалось, токмо красивыми лицами, разодетыми в богатые одежды. К Великому князю сразу присоединился князь Левушка Нарышкин. Они шли на шаг позади герцогини и принцессы, свободно влившихся в сию волнующую массу гостей.

– Какие красивые костюмы у офицеров-гвардейцев! Такое разнообразие! Как тебе вон те усачи? – Герцогиня незаметно показала глазами на группу смеющихся молодых повес в красной шнурованной форме и в начищенных высоких черных ботфортах.

Дочь неопределенно пожала плечами. Герцогиня, оглядев всех вокруг себя наметанным глазом, вдруг заявила:

– Фике, где токмо мне не приходилось побывать на балах, но поверь мне, здешняя публика – самая блестящая и роскошная.

– Даже в Париже нет такого блеска? – удивилась Фикхен.

– Ну, примерно, как в Париже. Не знаю, как ныне, но при дворе Людовика Пятнадцатого тоже было на что глаз положить – особливо на парадные костюмы офицеров. Их камзолы, в зависимости от рода войск – бывают и синие, и зеленые, и красные и желтые, не говоря уже о золотых окантовках, аксельбантах и эполетах на плечах. Не то, что у нас в Пруссии – вся армия одета в сугубо темные тона.

– А на балах, как вы говорили, все мужчины непременно в черном – за редким исключением.

Mutter согласно кивнула головой, не отрывая взгляда от молодой женщины в пышном белом парике с диадемой.

– Однако, – сказала она, – на мой взгляд, женщины здесь весьма красивы, я бы сказала, даже утончены. Вон, посмотри на даму слева. В бархатном бордовом платье. Я ее раньше не видела. И рядом с ней фройляйн твоего возраста – тоже хороша. Хотя… твое платье, пожалуй, самое изысканное из всех. – Иоганна чуть отстранилась, оценивающе взглянула на дочь. – Ты сегодня выглядишь лучше, чем всегда.

Дочь от такой похвалы порозовела от шеи до кончиков волос. Мать же, картинно поправив парик, спросила:

– А как выгляжу я, Фикхен, неплохо?

– Очень хорошо! Не сомневайтесь! Подвески вам весьма к лицу.

Герцогиня незаметно обернулась к зеркалам в стене, остановившись как раз напротив них. Чуть повернув голову, она осмотрела себя. Осталась, видимо, довольной – и с улыбкой, взяв под руку дочь, прошествовала дальше, раскланиваясь со знакомыми лицами и незаметно оглядывая всех, насколько хватало ее наметанному глазу.

– Некоторые русские мужчины настоящие исполины, – отметила она. – Что и говорить, Иван Бецкой мне нравится исключительно из-за высокого роста. – Она оглянулась на подходившего к ним князя Барятинского и, понизив голос, быстро прошептала на ухо дочери: – И Федор Барятинский прямо-таки гренадер. Жаль, что Великий князь всего лишь средненького роста. Не удался в деда.

Подошли князь Александр Голицын и князь Сергей Салтыков. Расшаркались, приветствуя герцогиню и Великую княжну. Поздравили с днем рождения. Петр Федорович, извинившись перед своими дамами, отвел друзей в сторону.

Звуки музыки (гремел придворный оркестр, состоящий из большого количества музыкантов, руководимых композитором итальянцем Франческо Арайя), вездесущая красота, высокопоставленные сановники, предвкушение появления самой императрицы Елизаветы, дрожание света и теней в многочисленных зеркалах явно завораживали всех присутствующих. Великой княжне хотелось, дабы все сие длилось как можно дольше. Вдруг наступила тишина, послышались легкие шаги. Высокие двери растворились, и вошла императрица Елизавета Петровна в роскошном модном платье из тяжелой, затканной золотом ткани, с Алексеем Григорьевичем Разумовским в сине-голубом камзоле, с лентой Андрея Первозванного через плечо. Великая княжна Екатерина Алексеевна не могла отвести от них глаз. Начался бал.

Сказать, что бал произвел на принцессу большое впечатление – ничего не сказать. Во-первых, она своими глазами смогла наблюдать, как необыкновенно изящно танцевала сама императрица. Первый раз ей удалось увидеть государыню Елизавету на балу в прошлом году, в самом начале своего приезда. В тот вечер государыня Елизавета покинула бал, станцевав всего один танец. С тех пор на балах принцесса не сводила с нее глаз. И тогда, и нынче, и всегда Екатерине Алексеевне казалось, что среди танцующих равной императрице никого нет. Во-вторых, роскошь дам и кавалеров, легкость и изящество танцующих просто кружили голову. Обеих – и мать, и ее дочь – пригласили галантные кавалеры: юную Екатерину – наследник, а мать ее – Иван Бецкой, резво подскочивший, дабы опередить князя Михаила Голицына. Бал длился около четырех часов. Великой княжне страшно хотелось танцевать и танцевать. Но Петр пригласил ее лишь три раза, предпочитая больше разговаривать с ней и князем Львом Нарышкиным о всякой чепухе. Один раз ее осмелился пригласить на танец австрийский посол Эстергази, чему принцесса так обрадовалась, что не смогла скрыть свои чувства, тем паче, что граф сделал комплимент ее светящимся радостью глазам.

Столы накрыли на четыреста человек и заставили тонкой фарфоровой посудой с российских императорских заводов, огромными серебряными вазами, заполненными кондитерскими изделиями и разнообразными фруктами.

В тот праздничный вечер подносилось около пятидесяти самых разных изысканных блюд. Шампанское лилось рекой. Слуги только успевали подносить и убирать блюда. Ужин под оркестровую музыку продолжался более четырех часов. Тосты в честь принцессы Екатерины Алексеевны сыпались как из рога изобилия. Естественно, первой пример «О здравии и многия лета» подала государыня Елизавета Петровна. В честь сего тоста прозвучало три пушечных салюта. Польщенная принцесса не знала, как спрятать свои сияющие глаза. Императрица подошла и поцеловала ее. Все зааплодировали. Герцогиня гордо оглядывала свою дочь, стоявшую рядом с императрицей, и с трудом удерживалась от того, чтобы подойти и присоединиться к ним.

Герцогиня Иоганна, и ее дочь были поражены заключительной частью бала – фейерверком. Красивые огненные цветы распускались на темно-синем, почти черном небе во всем множестве и разнообразии, вызывая восхищенные крики публики. Юная шестнадцатилетняя Великая княжна не могла оторвать глаз от внезапно вспыхнувшего вензеля «Е. А». Близстоящие молодые князья, графы и Великий князь, дружно закричали «Ура!». А уж когда на небе возникли вензеля самой Елизаветы, все восторженно и слаженно закричали «Виват, виват, Елизавета!».

Перед уходом императрица Елизавета Петровна расцеловала Великую княжну и подарила необычайной красоты бриллиантовые подвески, совершенно осчастливив будущую невестку.

Герцогиня и принцесса Екатерина, перевозбужденные после необыкновенно длинного дня рождения, совершенно не желали ложиться спать. Екатерина, как всегда перед сном, зашла в половину матери пожелать ей спокойной ночи.

– Довольна нынешним днем? – спросила ее Иоганна.

– Конечно, матушка!

– Да, все было шикарно, по-царски, – согласилась довольная Mutter и деловито добавила: – В обычные дни здесь может находиться до тысячи человек, а во время приемов – до пяти тысяч.

– Кругом такой блеск, чистота…

– А все потому, что здесь серьезно подходят к оному вопросу. Убранством дворца и парка тут ведают отдельные службы: Придворная контора и Гофмаршальская часть. Немало людей, думаю, трудится здесь. Окромя того, разнообразными и, как ты видела, обильными обедами ведают Тафельдекерская служба, напитками – Мундшенская, а сервировкой кофе и чая – Кофишенская служба. Кондитерская же занимается десертами. Всем хозяйством и устроением праздников во дворце заведует гофмаршал. Ты же знаешь, кто сейчас служит обер-гофмаршалом?

Екатерина знала.

– Генерал-аншеф Шепелев Дмитрий Андреевич. Говорят, честный и благочестивый человек.

– Да, он весьма хорошо справляется со своей работой.

Екатерина знала и то, что гофмаршал отвечал за содержание царского стола, равно как и стола придворных чинов и служителей, делившихся на классы. К первому классу относились гофмаршал, гофмейстерины, начальники кавалергардских рот, кои, к тому же, имели право приглашать гостей. Ко второму классу – офицеры, секретари, адъютанты, камер-пажи, пажи и другие лица, несшие службу при дворе. К третьему классу – старшие служители двора.

Обо всем оном поведала ей гофмейстерина Мария Андреевна Румянцева после того, как Великая княжна полюбопытствовала, как и что происходит в летней резиденции императрицы.

Герцогиня Иоганна не оставляла затеи внедрить дочь в политическую жизнь. Она неустанно и целенаправленно порывалась познакомить ее то с одним, то с другим высокопоставленным вельможей, а такожде с разными дипломатами и посланниками. Совсем недавно они были на приеме в доме принца и принцессы Гессенских. В последнее время мать весьма сблизилась с ними, и еще паче – с братом принцессы, камергером Иваном Бецким. Сия связь не нравилась графине Румянцевой, гофмаршалу Брюммеру и всем остальным, понеже в то время как герцогиня была с ними в своей комнате, Великая княжна с Великим князем, которые были предостаточно резвы, возились в передней с фрейлинами и камер-юнкерами, предоставленные сами себе. Само собой, их воспитателям не нравились самовольные шумные игры, недостойные, по их мнению, жениха и невесты.

На сей раз дошла очередь до французского посланника Далиона, заменившего опального маркиза де ла Шетарди. Он пригласил герцогиню Иоганну-Елизавету с дочерью в свое посольство на бал.

– Кстати, Фике, забыла тебя предупредить, – начала как-то раз утром герцогиня, – французский посланник пригласил нас с тобой сегодня на бал, так что будь готова – и надень то голубое платье, с низким вырезом.

Да, у матушки вкус был отменный. Оное платье было не самое дорогое, но весьма шло к глазам дочери.

– Матушка, право, идти к твоему другу совсем не хочется. Лучше бы я книгу почитала.

Mutter посмотрела на нее с укором.

– Ах, Фике! Успеешь начитаться. И колико можно глаза портить? Скоро ты будешь ученее всех русских умников… Колико можно читать, учить? Оставь! Со временем ты и так постепенно овладеешь русским языком – и всем остальным.

– Последнее время я читаю модных французских авторов в оригинале. Очень интересно. Они пишут, как лучше устроить управление государством и как надобно им руководить.

– Кто? Монтескье, Вольтер?

Екатерина кивнула, не без удивления. Mutter у нее еще та: ничего не ускользнет с ее поля зрения.

– Ты их тоже читала?

– И не думала. Книги лежали на твоем столе, я их пролистала. Слишком много философии. Зачем тебе вникать в подобные дебри? Тратить столько времени, когда здесь, при дворе, так много происходит событий, в коих можно участвовать и, коли обладаешь умом и привлекательностью, ты сможешь здесь даже блистать – и, возможно, войти в историю.

Екатерина опустила глаза. Да, она хотела бы, но… еще не время.

– Да, мама, я понимаю, что мне стоит чаще быть среди интересных людей, но нынче нет, пожалуйста. У меня с утра болит в груди, я пока не могу развлекаться. Отложим визит на следующий раз.

Герцогиня отвернула недовольное лицо. Принцесса поцеловала вялую руки матери, поклонилась, и, опустив голову, удалилась.

Вечером следующего дня, навестив перед сном мать, принцесса услышала от нее неприятную для той новость: младший брат герцогини, Август Голштейн-Готторпский, просил ее упросить императрицу разрешить ему приехать в Россию. Просьба его была уже удовлетворена, понеже письма шли через канцлера Бестужева.

Екатерина плохо помнила дядю, понеже видела его совсем редко. Mutter же была явно в бешенстве токмо от мысли, что ей придется иметь с ним дело.

– Мало того, что он внешне неказист, он, к тому же, глуп до крайности. И что мне с ним делать?

– Отчего ему вздумалось ехать сюда?

– Как же! – возмущенно ответила мать. – Хочет прибрать себе Голштинское герцогство. Старший двоюродный брат умер, вот он и обеспокоился, вдруг в другие руки оно попадет. Родной брат Адольф стал королем Швеции, он прекрасно вел дела Голштинии. Нет, Август считает, что Адольф должон уступить ему опеку над герцогством, просит ускорить свое совершеннолетие через императрицу Елизавету. Ея Величество может походатайствовать за него через императора Римского, Карла Седьмого. Но и здесь, – мать подняла расширенные злые глаза к небу, – Август настолько невезуч, что, пока он в дороге, Карл уже неделю как умер.

Екатерина уже знала о смерти монарха: государыня Елизавета вызывала к себе Иоганну, и долго беседовали по сему поводу.

– Говорят, следующим римским императором станет тосканский герцог Франц, муж Марии-Терезии, – заметила Екатерина.

Сию новость преподнес ей ее жених не далее как час тому назад. Он был заинтересован оным вопросом, так как в противовес герцогине Иоганне страстно хотел видеть двоюродного дядю Августа, радевшего за его любимую Голштинию.

– Да! – воскликнула Иоганна. – Но когда его изберут? Сие займет немало времени, а Август, следовательно, все то время будет находиться здесь… – Она обессилено опустилась в кресло, помолчала и снова с еще большим раздражением продолжила: – В письме он написал, что мечтает побывать на твоей свадьбе. Идиот! Лучше б пошел в армию и достойно бы погиб за короля Фридриха, чем интриговать против брата и иметь дело с врагами сестры! Но разве он на такое способен! – Герцогиня подскочила и в раздражении прошлась по комнате, поминутно сжимая кулаки. – Бестужев знает, что делает. Знает, что я не хочу его видеть. Бесстыдно читает все письма подряд. Прочел и его письмо, получил разрешение от императрицы – и вот, скоро братец будет здесь. Будет на твоей свадьбе… Страшилище!

Екатерине хотелось успокоить ее, напомнить, что принц Голштинский, Август, – ее родной младший брат, но не решилась.

Как бы ни хотела герцогиня Иоганна больше не видеть своего брата, но в начале марта тот все-таки явился пред ее очи. И, как всегда, Иоганна-Елизавета не потрудилась скрыть свою неприязнь. Августу, вестимо, было неприятно, но он не слишком переживал: его хорошо принял канцлер Бестужев, сама Елизавета (по просьбе канцлера), и совсем радостно встретил его Великий князь Петр Федорович. Оные два родственника-голштинца как-то даже походили друг на друга – с той разницей, что Петр был худощавым и повыше ростом. К тому же, как выяснилось, они оба по многим причинам ненавидели Брюммера и Бергхольца; конечно же, обожали короля Фридриха Второго; и ни во что не ставили герцогиню Иоганну, хотя у них хватало ума оное не демонстрировать. Пригласив Августа Готторпского, граф Бестужев убил сразу несколько зайцев, в том числе и в лице герцогини, которая продолжала тайно интриговать против него за прусскую и французскую партии при дворе. Императрица же Елизавета Петровна все еще колебалась между союзом с королем Пруссии и с Австрийским домом, однако у нее были свои причины не доверять никому из них. Совсем недавно, например, вскрылся заговор австрияка Ботты, а француз де ла Шетарди показал себя далеко не с лучшей стороны. До сих пор Елизавета Петровна нет-нет, да и вспоминала злосчастное письмо французского дипломата, в коем тот так нелицеприятно отзывался о ней. В такие минуты она высказывалась то фавориту Алексею Разумовскому, то своей правой руке Петру Ивановичу Шувалову, то канцлеру Алексею Петровичу Бестужеву.

– Презренный, низкий человек! – искренне возмущалась она. – Как смел сей французишка, маркиз Шетарди, писать своему монарху такие подлости обо мне? Я якобы ленивая, не занимаюсь делами государственными, а токмо увеселением себя… Ничтожный человек! Поди, он забыл, что сам потворствовал мне занять трон моего Великого отца! А теперь он обвиняет, что я подписываю бумаги, не читая их, что меняю платья на дню несколько раз.

Быстрыми нервными шагами она мерила комнату, иногда натыкаясь на кресло или гнутые инкрустированные стулья.

– И бумаги у меня есть кому читать!.. И врет он, негодный, – говорила она запальчиво, – бумаги заглавные я завсегда читаю!

В такие минуты канцлер Алексей Петрович Бестужев, внимательно слушая Елизавету Петровну, всегда вспоминал один из ее трудовых дней и с усилием сдерживал улыбку. А дело было пустяковое: года два назад императрице надобно было подписать важную бумагу, кою он поднес ей после долгой кропотливой работы. Елизавета уже написала первую букву своего имени, как вдруг на кончик ее пера села оса. Императрица, отпрянув, бросила перо и бумагу с начальной буквой «Е» и удосужилась дописать свое имя токмо через полгода, после долгих уговоров. Однако он отдавал должное дщери Петра: она не перетруждала себя государственными заботами, но коли вдруг на нее находило желание что-нибудь сделать на пользу государства, тут ей равных не находилось. Час ее работы равнялся месячному труду любого другого вельможного чиновника.

* * *

После Пасхи, когда весна установилась, Екатерина выразила своей гофмейстерине, графине Марии Андреевне Румянцевой желание учиться ездить верхом, и та получила для нее разрешение императрицы, коей, однако, сия затея не пришлась по нраву из-за худобы Великой княжны. Сначала она должна была поправиться, так что по совету лекарей княжна стала пить каждое утро молоко с сельтерской водой. Первый урок верховой езды Екатерина Алексеевна взяла на даче графини Румянцевой. В Москве первые проезды верхом в сопровождении старого егеря прошли очень плохо, но Великая княжна не хотела оставлять свою затею и настойчиво продолжала учиться.

В мае месяце императрица с Великим князем переехали в Летний дворец. Великой княжне с матерью отвели для житья каменное здание, вытянувшееся вдоль Фонтанки. Иоганна жила на одной стороне здания, Екатерина – на другой. Mutter осталась крайне недовольна доставшимися ей комнатами, сочтя, что у дочери они лучше. Свое, с каждым днем растущее недовольство, Иоганна вымещала в первую очередь на своей дочери. Великая княжна терпеливо сносила унизительное к себе отношение. Мать продолжала обращаться ней, как с чужой, однако, несмотря ни на что, Екатерина Алексеевна продолжала навещать ее ежевечерне.

Посещения Великого князя фактически прекратились. Он передал через слугу, что живет весьма далеко от нее, посему часто наносить визиты не может. Княжна прекрасно понимала, как мало он имеет склонности к ней. Точнее сказать, что она совсем им нелюбима. Самолюбие и тщеславие ее страдали, но втайне. Екатерина была слишком горда и положила себе никогда не плакаться и не роптать. Она сочла бы унижением, ежели кто соблаговолил ее пожалеть. Оставаясь наедине сама с собой, она плакала от жалости к себе, но потом, утерев слезы, выходила к фрейлинам, и начинался их обычный день. Несмотря на то, что на душе у нее было скребли кошки, она все-таки остерегалась говорить кому-либо о своем состоянии. Однажды ее любимая фрейлина, Жукова, заметив ее слезы, спросила, в чем дело, но Екатерина сумела убедить ее, что ничего серьезного не случилась.

Обида начала душить ее особенно сильно, когда наступило время непосредственной подготовки к свадьбе.

Двор оставил Летний дворец и переехал в Петергоф, где двор собрать было проще, нежели в Петербурге. Императрица и Великий князь жили в верхней части дворца, а Великая княжна с матерью на нижнем этаже. Придворные, зная о скорой свадьбе, беспрестанно поздравляли Екатерину Алексеевну, заговаривали о прелестях семейной жизни – словом, не спускали восторженных взглядов с будущей Великой княгини. Петр Федорович, иногда появляясь, тоже многозначительно посматривал на свою будущую жену. Более того – отпускал на сей счет всякую чепуху. Постольку держать свои мысли в секрете для него было так же легко, по мнению Екатерины, как пушке скрыть свой выстрел, то тот доложил ей, что окружающие почитают необходимым учить его, как надобно вести себя с женой, дабы она была покорной и не смела слова сказать поперек. Особливо старался его старый слуга, понеже был уверен, что будущая жена Великого князя захочет взять верх над мужем. На обидные признания наследника Екатерина внешне никак не реагировала, и паче чем когда-либо старалась завоевать привязанность и благорасположение всех окружающих ее людей – чего с каждым днем она все более добивалась, окромя свой родной матери и будущего супруга.

Настойчиво пытаясь овладеть искусством езды, Екатерина полюбила скачки на лошади. Она оказалась весьма способной наездницей. За ежедневными тренировками с егерем Цуккерманом, обожавшим ее как хорошую наездницу, и чтением по вечерам пробежали весна и часть лета. В июле все внимание было устремлено токмо на предстоящую свадьбу.

Роскошное белое затканное серебром и усыпанное бриллиантами платье оказалось довольно тяжелым. Принцессе пришлось мерять его не менее десяти раз. Герцогиня тоже нервничала, примеряя специально к свадьбе шитое платье: то ей одно не нравилось, то другое. С украшениями для себя и дочери она устроила целый консилиум. Много времени уходило на чтение бумаг и на подписание некоторых из них – все по поводу бракосочетания. Государыня императрица Елизавета Петровна постоянно выступала консультантом, объясняла некоторые свадебные обычаи и обхождения. Надо было думать о списке приглашенных родственников, среди коих никак не фигурировал отец Великой княжны. Словом, беспокойство и переполох с каждым днем все более усиливались, пока, наконец, 21-го августа, к шести часам утра, приглашенные не стали съезжаться в Зимний дворец.

Несколько раз откладываемая свадьба началась. Она продолжалась десять дней, и весь Петербург принял в ней участие. Город украсился арками и гирляндами, из дворцового фонтана било вино. Жареные быки, горы хлеба, столы, уставленные яствами, возвышались на площади перед дворцом, предоставляя каждому, кто захочет, возможность поесть, выпить и повеселиться.

Екатерина запомнила каждое мгновение сего судьбоносного для нее дня. В одиннадцать утра свадебная процессия двинулась к Казанскому собору, где состоялось венчание. Одетая в свадебное платье с очень длинным шлейфом, в сопровождении матери, тоже постаравшейся нарядиться по всем статьям, брата матери, неказистого, Фридриха-Августа Голштейн-Готторпского, гофмейстрины, статс-дамы, камер-фрейлин, фрейлин и других царедворцев невеста, Екатерина Алексеевна, направилась к главному собору столицы. Высыпавшие на улицу люди – и простой народ, и дворянство – с восхищением наблюдали движение великолепного кортежа. Императрица с наследником и свитой встречали их в соборе. Екатерина отметила, сколь выгодно смотрелась государыня в новом парчовом платье. Украдкой бросив взгляд на жениха, невеста быстро опустила глаза: слава Богу, парик на нем был хорош и, кажется, сам он держался скромно. Да и понятно: не станет же он гримасничать в день своей свадьбы, тем паче около тетки-императрицы.