Текст книги "Кофейные истории (сборник)"

И впрямь, многовато воспоминаний о покойниках для одного дня.

– А… ваша супруга…

– Скончалась, леди.

– Соболезную, мистер Халински, – от души посочувствовала я. – Прошу прощения, что потревожила… память о вашей утрате.

– Не извиняйтесь так часто, леди. – Увлажненная щетка прошлась по волосам. – За год я почти привык к мысли, что моей Элизабет больше нет. Увы. Но вспоминаю ее часто. Мне кажется, что Элизабет меня ждет на небесах.

Локоны ощутимо потяжелели.

– Вы немного похожи на нее, леди Виржиния. Не сочтите за грубость. Особенно волосы и глаза. Я всегда обращаю внимание на волосы.

– Учитывая вашу профессию, это неудивительно.

Несколько минут прошли в неловком молчании. Я пожалела, что со мною работает не мисс Тайлер. Ее долгие, зачастую язвительные и излишне политизированные монологи, почти не требующие поддержки от собеседника, неплохо скрашивали скучный процесс стрижки и укладки.

– Не желаете ли отрезать волосы покороче? Вам пойдут «перья», леди. К тому же это сейчас популярная прическа среди дам вашего круга.

– Не думаю, что стоит что-либо менять. Возможно, позже. Пока я в трауре… Просто подровняйте концы и уложите «анцианской раковиной».

– Как вам будет угодно, леди. Вновь – позвольте выразить восхищение вашими волосами. Они прекрасны.

– Благодарю, мистер Халински.

Работал он гораздо тщательнее мисс Тайлер, бесспорно. Но вот скорость оставляла желать лучшего. Время близилось к полудню. Я начинала беспокоиться.

– Долго ли еще?

– Всего несколько минут, леди. Прошу прощения.

«Несколько минут» растянулись на непозволительно длительный срок. До полудня оставалось не более получаса, когда шляпка с траурной вуалью наконец заняла свое место чуть сбоку от «раковины». Поблагодарив мастера – довольно сдержанно, сказывалась спешка, – я выписала мистеру Паттерсону чек и направилась к выходу. К счастью, хозяин догадался вызвать мне одно из этих новомодных такси, электромобиль. За счет заведения, разумеется.

Аляповатая конструкция машины и тряска на жестком сиденье не прибавили хорошего настроения. Но зато водитель оказался настоящим лихачом и умудрился доставить меня к кофейне всего лишь с небольшим опозданием, срезав путь через бедняцкие кварталы на левом берегу Эйвона. Кажется, будущее было все-таки за автомобилями. Только поскорей бы таксомоторы сделали более комфортными для пассажиров – хотя бы благородного сословия.

Впрочем, легче все-таки найти водителя для своей собственной машины. На днях непременно отправлю запрос в агентство.

В «Старое гнездо» я вошла через черный ход, будто служанка, и сразу же отправилась на кухню, к Георгу.

Там бурлила работа – в буквальном смысле.

Разогревался в котелке над очагом шоколад. В печи доходили до готовности кексы. Над джемом, выставленным к окну для охлаждения, поднимался ароматный пар. А сам Георг сосредоточенно взбивал сливки.

– Подменяете миссис Хат? – обратилась я к повару… Впрочем, называть Георга небрежным словом «повар» было бы некрасиво. – А кто общается с посетителями – Мэдди?

Георг был душой «Старого гнезда». И, разумеется, прекрасным мастером.

Когда-то он отправился в кругосветное путешествие с молодой четой Эверсан, будучи еще помощником кондитера в доме Валтеров. Георг Белкрафт, Роуз Фолк и Малкольм Хат стали не только простыми слугами для Милдред и Фредерика, но верными друзьями и спутниками. После года странствий, изучив культуры и традиции множества чужих государств, перепробовав кофе и сладости со всех уголков мира, Георг вернулся знатоком своего дела. Да таким, что к нему, семнадцатилетнему юноше, обращались за уроками мэтры кулинарии в Бромли.

Но Георг хранил верность Эверсанам – и «Старому гнезду». За сорок лет безупречной работы ни одного рецепта не вышло за пределы маленькой кухни на авеню Роул. Поговаривали, что леди Милдред готова была оставить кофейню именно Георгу. Но когда огласили завещание, в очереди наследников он был всего лишь вторым – сразу после меня.

– Да, леди Виржиния, – с отечески заботливыми интонациями ответил Георг на оба вопроса. – Все в порядке, не беспокойтесь. Пока еще не было ни одного посетителя.

Удивительно, как улыбка преображала его мрачное лицо. Говорят, что в юности он был невероятно красив: черные, как смоль, волосы, хищный орлиный нос, глубоко посаженные глаза цвета темного дерева и смуглая, почти как у южан, кожа. Но, несмотря на успех у романтичных девиц, Георг так и не женился. Возможно, оттого что был влюблен – увы, без надежды на взаимность! – в Рози Фолк…

Позднее – миссис Хат.

Сейчас же страстный юноша превратился в вечно угрюмого старика… Ну, это для тех, кто не знал его лично. Внутри мистер Белкрафт оставался таким же добрым и отзывчивым человеком. Разве что наивности и восторженности у него изрядно поубавилось.

– Кто бы говорил. – Я небрежно прислонила зонтик-трость к креслу и бросила сумочку на сиденье. – Слишком много хлопот было утром из-за простого обморока.

– Видели бы вы себя со стороны, леди Виржиния, – укорил меня он, не прекращая возиться с десертом. – Ходите бледная до синяков, уже четыре месяца траур не снимаете, что ни день – то сознания лишаетесь, да и сердце не бережете…

– Глупости, – возмутилась я. – Бледность – это наследственное. Все Валтеры были белокожими. А что касается траура, Георг… вы должны понимать, что это не только цвет одежды.

– Я-то прекрасно это понимаю… но, леди Виржиния, ей-богу – вам бы сейчас пошла на пользу встряска. – В сердцах он слишком сильно взмахнул венчиком, и воздушные капельки сливок оросили стену и стол. Я поморщилась. – Съездили бы на курорт, на те же минеральные воды… Или хотя бы в театр сходили!

Конечно, леди не подобает заниматься уборкой… Но я слишком трепетно относилась к порядку. И поэтому, порадовавшись моде на узкие рукава, подхватила полотенце и тщательно вытерла брызги.

Георг, однако, продолжал смотреть на меня неодобрительно. У него это выходило весьма внушительно: из-под косматых бровей, сжимая в ниточку губы, слегка наклонив крупную голову. На мгновение мне даже действительно стало стыдно. Всем своим видом он будто говорил мне: «Нельзя так небрежно относиться к себе!»

– Что ж, удачи вам. День будет долгий. – Сложив полотенце вчетверо, я механически провернула на пальце тяжелое бабушкино кольцо – цветок розы из черненого серебра, усыпанный маленькими опаловыми «росинками», – и решительно направилась в зал, исполнять обязанности хозяйки.

В «Старое гнездо» приходили, как в гости. Большая часть клиентов, кроме постоянных, загодя направляла письма-уведомления, на которые лично я – или Мадлен под мою диктовку – составляла ответы с согласием и указанием даты, когда мы могли принять посетителя. К сожалению, необходимая мера, учитывая то, что мест в зале было всего три дюжины. Визит в «Старое гнездо» сильно бил по карману – наши цены считались заоблачными даже по меркам шикующего Бромли.

И не удивительно. Даже если не считать колоссальных затрат на лучшие специи, кофе и какао, если позабыть о весьма и весьма неплохих жалованьях для Георга, Мэдди и Роуз… Деньги с посетителей можно было брать за сам дух этого заведения. Второго такого не только во всем Бромли не сыскать, но и в целой Империи!

Каждый столик оформлен в индивидуальном, уникальном стиле, не важно, для «гостиной» или для одного из «кабинетов». Скатерти – только из тончайшего кружева и бхартских тканей разных цветов. По стенам вместо картин – коллажи из осенних листьев, засушенных веток, трав и цветов. Освещение – старинное, лампы из дорогого анцианского стекла и полированной меди, ароматические свечи…

У нас никогда не играли музыку живые артисты, лишь изредка я заводила граммофон. И эта тишина, наполненная запахами кофе, корицы, ванили и миндаля, тоже виделась посетителям особой чертой, эдаким «знаком отличия» нашей кофейни от всех прочих заведений.

И, разумеется, сердцем «Старого гнезда» была радушная хозяйка этого великолепного дома – графиня Эверсан. Раньше – Милдред. Теперь – Виржиния-Энн.

То есть я.

Развлечь беседой, принять заказ, расспросить о проблемах, а для особенно дорогих гостей – сварить кофе лично и самой отнести его за столик, составив компанию или, наоборот, обеспечив уединение… Надо сказать, что все это я делала с огромным удовольствием. Частенько люди приходили в кофейню грустными и подавленными, а уходили в замечательном расположении духа. Кто угодно повеселеет, если почувствует, что ему рады.

Случайных посетителей здесь почти не бывало. Но даже среди постоянных гостей иногда попадались такие прелюбопытные личности. Как, например, Эрвин Калле, самый известный художник современности. Причем известный не столько своими картинами, сколько…

– Добрый день, мистер Калле. О, а эта прекрасная юная леди рядом с вами – неужели…

– Да, моя новая вдохновительница, – жеманно улыбнулся художник. Имея от природы весьма неприметную внешность – средний рост, правильные, но мелковатые черты лица, волосы невнятного русого оттенка, Калле вовсю потакал своей склонности к эпатажу. Первым и любимым способом взбудоражить общество для него было устроить у себя на голове какое-нибудь безобразие – малинового, синего, салатного цвета… И где только краски брал – не иначе в своей мастерской.

А вторым – завести новую любовницу.

– Счастлив представить вам мисс Анну Брумсток. Даму моего сердца… на этой неделе.

Смущенная, краснеющая от цинизма слов, еще более очевидного от манерных интонаций, девушка терзала в руках дешевенькую сумочку. Кажется, Эрвин опять выбрал себе в пассии простую горожанку – на этот раз светловолосую и высокую. Интересно, знает ли она о репутации художника? А если знает, то почему составляет ему компанию? На легкомысленную вертихвостку мисс Анна вовсе не была похожа – скорее, на единственную дочку какого-нибудь богобоязненного лавочника.

– Рада видеть вас в «Старом гнезде», – с искренней теплотой улыбнулась я парочке, немного жалея бедную девчушку. Кажется, ей едва шестнадцать минуло… И сразу попасть в ловкие руки Эрвина! Впрочем, возможно Анне повезло – художник всегда был до крайности щедр со своими любовницами. И не о деньгах речь – о внимании, переходящем почти в поклонение. За внешним цинизмом Эрвина прятался океан страстей – каждую свою «даму сердца» он любил всей душой, при этом прекрасно отдавая себе отчет, что чувства его быстротечны. – Мистер Калле…

– Сколько раз я просил вас звать меня просто Эрвином…

– Эрвин, вам – как обычно или предпочтете сегодня попробовать что-то новое?

– У меня достаточно свежих впечатлений, – подмигнул мне голубоглазый художник и галантно склонился над ладошкой своей спутницы. От едва ощутимого прикосновения губ девица вспыхнула и стыдливо потупилась. Думаю, она разрывалась между двумя желаниями – отдернуть руку… и самой наклониться к устам возлюбленного. – Так что – как обычно. Буду благодарен вам за кофе с лимоном и льдом, леди Эверсан, а для моей милой – что-нибудь горячее, сладкое и похожее на меня, – кокетливо закончил он, поправляя пальцами выбившуюся прядь – на сей раз снежно-белую.

– Думаю, «Ванильный соблазн» со взбитыми сливками вам подойдет, мисс Брумсток, – улыбнулась я, подтрунивая над обоими – и над слащавым художником, и над его подругой. – Прошу, присаживайтесь.

Эрвин улыбнулся, послал мне веселый взгляд из-под приопущенных ресниц – и вместе с Анной отправился в «кабинет» – так называли в кофейне отдельный столик за ширмой.

Когда Мадлен приносила заказ, я позволила себе прогуляться вместе с нею к художнику – и немного пошалить, спросив шепотом:

– А где ваша прежняя дама сердца, Эрвин?

На что художник совершенно серьезно и так же тихо – не приведи небеса, Анна услышит, – ответил мне:

– А кто ее знает. Делась куда-то… А вы метили на ее место, леди?

Улыбнувшись про себя – люди искусства такие ветреные, а уж Калле и вовсе неисправим, я пожелала паре уютного вечера и вернулась на свое место, к камину.

До вечера время пролетело незаметно. Едва успел выйти жеманный художник со своей наивной подругой, как колокольчики вновь зазвенели, оповещая об очередном госте. На сей раз это оказался Артур Томпсон с супругой и прелестной маленькой дочерью. Они сели в общем зале и заказали по чашечке самого простого кофе и целое блюдо всевозможных сластей.

Минуло четыре пополудни – и постепенно «Старое гнездо» начало заполняться. Публика сегодня подобралась на редкость разношерстная – журналист, поэтесса с мужем, несколько представителей знатных фамилий, владелец самой большой мануфактуры в городе… И все как один выбрали именно общий зал. Через некоторое время не без моей помощи завязалась непринужденная беседа сначала между двумя ближайшими столиками, потом в обсуждение включились соседние… Благо постоянные клиенты уже давным-давно успели перезнакомиться между собою и порой встречались даже за стенами кофейни. Ну, а когда речь зашла о последних новостях, то многие попросту пересели за общий стол в центре, а уж прислушивались к разговору так точно все.

– …пожар на Роук-стрит, вы слышали? В газетах пишут, что в тюрьме обрушилась целая стена и заключенные разбежались по городу! Как чумные крысы! – экспрессивно жестикулировала поэтесса. В пальцах был зажат мундштук с погашенной сигаретой – курить в моей кофейне было не принято, но отделаться от привычки держать табак поблизости Эмили Скаровски никак не могла. – Бромли скоро захлебнется в преступлениях, помяните мое слово!

– Ну, дорогая, я не думаю, что… – начал было ее супруг, но умолк под насмешливым взглядом журналиста.

– Возможно, миссис Скаровски и права, – заметил с нарочитой небрежностью Луи ла Рон. Под этим звучным псевдонимом его знала вся столица, но вот раскрыть настоящее имя этого ловца сенсаций не представлялось возможным, будь ты даже настоящий детектив. – И дело вовсе не в количестве сбежавших преступников. Говорят, их всего-то десяток проскользнул на свободу. На наш многотысячный Бромли – капля в море. Но вот кое-кому может прийти в голову идея, что его проступок спишут на сбежавших заключенных, – загадочно закончил он, поглядывая на собеседников поверх очков. Я совершенно точно знала, что стекла в них простые и Луи носит их, только чтоб придать серьезности своему образу.

– Полагаете, нам следует быть осторожнее? – взволнованно переспросил Гарольд Арч, младший сын полковника Петера Арча.

– Осторожность никогда не помешает, – пожала я плечами. – Даже в самое мирное время всегда есть место досадным случайностям.

– А еще говорят, что от судьбы не уйдешь, – добавил свое веское слово в беседу сам полковник.

И разговор обратился к возвышенным материям, столь бесполезным, сколь и любопытным.

За час до полуночи, проводив за порог последнего гостя, мы начали постепенно готовить кофейню к завтрашнему дню. Вечером, среди своих, разница в происхождении исчезала, и я протирала полотенцем столы наравне с Мэдди.

Выпив напоследок по чашечке горячего шоколада, чтобы лучше спалось, мы начали расходиться. Первой поскакала по ступенькам Мадлен – на верхний этаж кофейни, который мы целиком переделали под комнаты для молодой девушки. Весьма богатые апартаменты по нашим временам, но будь моя воля, все они – и Георг, и Роуз, и Мадлен поселились бы в особняке Валтеров. Ведь этих троих я могла бы, не покривив душой, назвать своей семьей.

Но у миссис Хат и Георга давно была своя жизнь, а девочке нравилось жить над кофейней. Мэдди категорически отказывалась спать ниже чем на втором этаже – отчего, никто не знал, а она, конечно, молчала.

Затем отправилась в кэбе к своему уютному домику в Ист-хилл миссис Хат. Остались только мы с Георгом.

– Возьмете кэб, леди Виржиния? – спросил он, когда дверь кофейни закрылась за нами. – Или мне проводить вас? Небезопасно юной леди в одиночестве бродить по ночным улицам, даже если это Вест-хилл.

Я только рассмеялась – немного устало. Ночной воздух слегка взбодрил меня, но здоровая сонливость, налетевшая после большой чашки шоколада, никак не хотела рассеиваться. А ведь мне хотелось еще посмотреть документы по аренде Хаммерсонов перед тем, как лечь спать…

– Не стоит волноваться, Георг. Я и сама прекрасно дойду. Здесь всего-то и надо, что завернуть за угол и пересечь Гарден-стрит. А на Спэрроу-плейс постоянно стоят стражи порядка.

– Не то чтобы я не доверял «гусям», леди Виржиния, – вздохнул Георг, с забавной серьезностью произнося прозвище служителей Городского управления спокойствия. – Но после всех этих рассказов о сбежавших преступниках…

Я вновь рассмеялась – уже в полный голос.

– Бросьте, Георг. Чем ждать полчаса кэб или заставлять вас делать крюк по пути домой, я лучше ускорю шаг. Здесь двадцать минут ходу – ну что может случиться? Да и бабушка все время ходила по этой улице одна. И я тоже иду не впервые, о чем же беспокоиться?

– Леди Милдред, при всем уважении к ней, была невероятно упряма! И часто делала вещи, совсем не подобающие графине! – в сердцах воскликнул Георг и нахмурился. – Ни к чему вам брать с нее пример. Да и домой она собиралась всегда засветло, не позже восьми. А сейчас уже почти полночь.

– Да, сегодня много было гостей, – вынужденно согласилась я и зевнула.

Спать хотелось неимоверно. Кажется, все же стоило вызвать заранее кэб или то новомодное такси-электромобиль и доехать до дома за минуту. В Вест-хилл, а тем более поблизости от Спэрроу-плейс, где стоял дом начальника Управления спокойствия, преступников и медом не заманишь, но все-таки ночь – это ночь. Опасное время. Да и не всегда Георг настаивает. Когда я возвращаюсь в девять, он спокойно отпускает меня – разве что смотрит вслед, пока не скроюсь за углом.

Впрочем, может, следует на этот раз уступить?

– Леди Виржиния… – с укором протянул Георг. – Ваш отец совершенно определенно был бы против того, чтобы графиня Эверсан…

При упоминании отца у меня внутри все мгновенно встало на дыбы. Георг прикусил язык, осознав, что совершил ошибку, но было уже поздно.

– Мистер Белкрафт, я совершенно не желаю сейчас спорить, – строго произнесла я. Глупо, но сейчас даже сама Милдред не заставила бы меня взять Георга в сопровождение или отправиться домой в кэбе. – Иду одна, и точка.

– Леди Виржиния…

– До завтра, Георг, всего вам доброго.

Это могло бы перерасти в некрасивую ссору, но, слава Всевышнему, Георг знал, когда следует остановиться – в отличие от меня. Поэтому он просто качнул головой:

– Поступайте, как знаете, леди Виржиния.

Уверена, что он до последнего провожал меня взглядом и слушал, как стучит по камням мостовой наконечник зонта-трости.

Иногда я сама себя ненавижу. Особенно в те минуты, когда в глазах кипят злые слезы, а горло пережимает гордость – «Не смей рыдать!». И остается только, как последней дуре, идти вперед с прямой спиной, пряча лицо за темной вуалью, и с яростью вбивать трость в плиты.

Дед… Родители… Бабушка… Кого еще судьба заберет у меня?

Ничего, скоро уже особняк. У входа меня встретит Магда, а там будет и чай с мятными каплями, и успокаивающе пухлая кипа деловых писем, и пара часов, заполненных работой, которая приведет мои нервы в относительный порядок.

…И бабушкин портрет в тяжелой резной раме, с которого молодая, восхитительно прекрасная женщина с волевым лицом станет смотреть на меня укоризненно и мягко:

«Опять плакала, Гинни? Ах, ты еще такая глупенькая, милая моя…»

Улицы были пустынны. В редких окнах горели за ставнями огни. Я уже почти миновала Гарден-стрит с цветущими яблонями и аккуратно подстриженными кустами шиповника. Еще несколько минут – и можно будет перевести дух…

Гулко цокал металлический наконечник, вторя эху моих шагов.

Эху?!

Я развернулась… попыталась развернуться, удивленно оправляя вуаль…

…но в этот момент шею сдавило что-то жесткое. Безвольные пальцы вдавило в горло – и только это меня спасло от перебитой трахеи.

«Удавка», – пронеслось в голове мгновенно.

Ладонь напряглась в тщетной попытке раздвинуть петлю. Перед глазами замелькали алые круги.

Удавку потянуло вверх.

«Ах ты, дрянь!»

Я со злостью махнула кулаком с зажатой тростью за спину… и почувствовала, как бабушкино кольцо цепляется за ткань.

Рукав? Не то!

Еще удар – скользящий, по чужой напряженной кисти.

Затрещала перчатка – кольцо зацепилось. Рывок назад – чтобы серебро впилось в его ладонь.

На миг натяжение ослабло. Крохотный глоток воздуха – и эйфория.

Этого хватило только на то, чтобы со всей силы заехать тростью назад и угодить металлической насадкой во что-то мягкое – со всего размаху.

Убийца с шипением выдохнул и отпустил удавку, сгибаясь пополам.

– Ар-рх-х… – просипела я, отползая на коленях в сторону – быстро-быстро, путаясь в складках юбок, отплевываясь от вуали, забывая о пережатых удавкой пальцах…

Четыре неимоверно долгих вдоха – и легкие наконец исторгли вместо хрипа крик. Невнятный и бессвязный – но с каждой секундой все более громкий.

– А-а-а! – я закашлялась. – А-а-а!

Вдалеке, на площади, засвистели, затопали стражи порядка.

– А-а-а!

Благословенна будь «гусиная» бессонница!

* * *

– Леди, прошу вас, постарайтесь вспомнить. Хоть что-нибудь – рост, голос. Может, вы заметили, как был одет нападавший?

Вместо Магды – упрямый начальник Управления. Вместо старинного кресла – жесткий казенный стул. А стопку деловых писем прекрасно заменила кипа протоколов.

Удивительно, но у меня все еще хватало сил сидеть прямо, сдерживая истерику, и отвечать твердым голосом, а иногда даже и язвить.

– Милейший сэр, глаз на затылке у меня нет, а если бы и были, то сквозь шляпку я бы так или иначе ничего не разглядела. Повторюсь: мне ничего не удалось увидеть, а нападавший был на редкость молчалив. Все, что можно, вы от меня уже получили, – сухо кивнула я в сторону блюдца, на котором лежала свернутая в клубок удавка да пара ниток, снятых с лепестков серебряной розы.

Спасибо, бабушка. Ты меня спасла – снова. Если бы не крошечная царапина на ладони преступника, если бы не на секунду ослабевшая хватка…

– Леди Эверсан…

– Леди Виржиния, – поправила я его. Все-таки я была урожденной леди, а не простой горожанкой, получившей титул благодаря мужу.

– Хорошо, леди Виржиния, – нисколько не раздражаясь, продолжил «гусь». Хоупсон. Кажется, так его зовут. А секретаря, парнишку совершенно серой внешности – мистер Смит. Как оригинально!

Я медленно выдохнула.

– Леди Виржиния, – мягко произнес Хоупсон. – Пожалуйста, вспомните хотя бы что-нибудь. Мы не сможем поймать преступника без примет. Даже если жертвой едва не стала сама графиня.

– Я не могу… – Тут голос у меня сел.

Жутко было осознавать свое полное бессилие. Ну почему я не оглянулась? Тогда бы сейчас уже знала его в лицо… и, возможно, он оказался бы мне знаком, и «гуси» отправились бы брать преступника под арест.

А так – остается положиться на волю провидения.

– А если он… вернется?

В приемной стало так тихо, что слышно было, как скрипели часы в нагрудном кармане у Смита. Слишком светло – свет отражается от идеально отполированной поверхности стола, от темного стекла в окнах, от блестящих металлических ручек секретера…

– Леди Виржиния, мы сделаем все возможное, – улыбнулся Хоупсон, успокаивая меня. Седые усы его смешно встопорщились. – Мы сможем защитить вас… Поверьте. Вы что-то хотели сказать, Смит? – перевел он взгляд на невозмутимо застывшего у дверей секретаря.

– Я взял на себя смелость, сэр, вызвать Эллиса. Как только узнал, что напали на графиню Эверсан, сэр. – Уважение в его голосе, скорее всего, было адресовано не мне, а леди Милдред.

Кажется, даже время нипочем бабушкиной славе.

– И он согласился? – искренне удивился Хоупсон. – Взял «дело без тела»? Простите, леди, – смутился он и нервно погладил усы. – Детектив Норманн не берется ни за какие расследования, кроме убийств. А жаль – он самый успешный сыщик Бромли… да и всей Аксонской Империи, пожалуй. Сотни раскрытых преступлений! – Хоупсон все больше воодушевлялся, глаза его заблестели. Волей-неволей я тоже проникалась благоговением перед этим неведомым детективом. И в то же время – сердилась на себя за излишнюю впечатлительность. – Мы почти молимся на него! Характер у Эллиса, увы, не сахар. Но от такого человека мы согласны терпеть все! И он…

– И он? – с замиранием сердца спросила я.

Хоупсон, этот пожилой, грузный мужчина, сиял, когда говорил о Норманне… об Эллисе. И на мгновение я ощутила почти мистическую радость предчувствия, словно во сне о леди Милдред.

– И он уже здесь, – хмыкнули у двери.

Я вскочила, машинально подхватывая зонтик… да так и застыла.

– Так это вы – детектив Норманн? – слегка разочарованно произнесла я, отмирая.

– А вы – графиня Эверсан? – мальчишески улыбнулся он. В серо-голубых глазах горел веселый азарт. – Что-то мрачновато выглядите.

– Я в трауре. – Не пойми от чего мои щеки вспыхнули румянцем. Ну и дела! С четырнадцати лет не краснела, а тут… перед каким-то коротышкой…

Нет, конечно, если говорить честно – Норманн не был коротышкой. Рост – чуть ниже среднего для мужчины. Может, всего на сантиметр или два детектив уступал мне. Волосы – какого-то невнятного цвета: седые и черные пряди чередовались так отчетливо, что казались крашеными. Узкое лицо, треугольный подбородок, хитрые лисьи черты лица – с чертовщинкой, как говорят. И совершенно очаровательные, по-детски пушистые ресницы.

«Как у кролика», – промелькнула в голове совершенно дикая мысль, и эта параллель – лис с кроличьими ресницами – заставила меня проглотить нервный смешок.

Эллис и бровью не повел.

Большая порция неразбавленной невозмутимости, облачка воздушных ироничных улыбок, коричная пудра таинственности. Поместить в неприглядный сосуд – мятые брюки в полоску, ботинки да темно-серый плащ – и подавать с пылу с жару. Вот вам и рецепт детектива.

Не рекомендуется леди со слабым сердцем.

– В трауре, – произнес он совершенно невозможным тоном. – Ну конечно. Моя сестрица Рита, – начальник Управления за моей спиной отчего-то закашлялся, – говорит, что за долгим трауром прячут нежелание принять перемены. Она – умная девчонка, поверьте, мисс…?

– Виржиния-Энн, графиня Эверсан-Валтер, – неожиданно для себя ответила я. Этот детектив… вызывал странную симпатию. Нечто глубинное, инстинктивное, сродни природной беззащитности экзальтированных дам перед маленьким пушистым котенком. Он назвал меня «мисс», как будто я была дочерью лавочника, а не графа, но в этом было свое очарование – как будто знак расположения, сокращение расстояния. И хотя первым порывом было поправить его, холодно бросив «леди», я решила не спорить.

– Энн, – повторил он с удовольствием, причмокнув губами – бледными, розовыми, как цветочный лепесток. Такие подошли бы болезненной девице – но не взрослому мужчине. – Мне нравится. Созвучно с «мисс Эн», как записывают анонимных свидетельниц в протоколы… Пожалуй, буду звать вас именно так. Я – Алиссон Алан Норманн, но вы можете называть меня просто Эллис, как и все друзья.

– Друзья? – чувствуя себя до невозможности глупо переспросила я. Кажется, «стальная» графиня Эверсан, леди с мужской деловой хваткой, на время отступила, пропустив вперед какую-то юную дурочку.

Во всем виноваты поздний час и последствия испуга. Да, думаю, именно так.

– Друзья, мисс Энн, друзья, – рассмеялся он. – Мне почему-то кажется, что мы обязательно подружимся. Если, конечно, вы не собираетесь пристукнуть меня своей страшной тростью сию секунду.

Я опустила глаза. Онемевшие, побелевшие от напряжения пальцы сжимали ручку зонта на уровне груди, будто я и впрямь собиралась ударить детектива.

У меня вырвался вздох. В ушах зазвенело.

Брови детектива взмыли вверх:

– Стиви, она теряет сознание!

«Что за глупости!» – хотела возмутиться я, но тут трость с глухим стуком упала на пол – и я следом за нею, в темноту, пропахшую бабушкиным вишневым табаком.

Скрипело кресло-качалка. Мерно стучали шестеренки в настольных часах. Аккуратная трубка в женских пальцах покачивалась, сочась сизым дымом.

– Не все так просто, как кажется, милая Гинни, – философствовала леди Милдред, а я все пыталась разглядеть ее лицо. Но оно ускользало, расплывалось туманным пятном, стиралось из памяти, стоило лишь отвести глаза. – Первое впечатление обманчиво… Да что там первое! Порой живешь бок о бок с человеком, думаешь, что все о нем знаешь, и вдруг выясняется, что его душа для тебя – закрытая книга. А у некоторых – наоборот, вся книга напоказ… Да только нам не разобрать ни строчки, потому что написана она мудрено, а то и вовсе на чужом языке… Милая Гинни, все так сложно… Век живи – век учись… неисчислимы знаний рубежи… во многих знаниях – и многие печали… ученье – свет… есть много дивного на свете…

Бормотание становилось все неразборчивее и бессмысленнее. Я вслушивалась, жадно всматривалась, пытаясь уловить тающий образ, продлить свидание… Но там, на земле, кто-то решил, что мне пора просыпаться.

– С добрым утром, леди Виржиния, – прощебетала Магда тоненьким звонким голоском, совсем не подходящим женщине ее возраста, и отдернула вторую штору. Первая была уже аккуратно подвязана лентой. Значит, меня разбудило солнце. И какое яркое! Будто полдень на дворе. – Ну и денек вчера выдался, да?

Запасы бодрости и жизнелюбия были у Магды воистину неистощимы. Что бы ни случалось, какие бы беды ни обрушивались на страну, на дом, на нее саму – она просто улыбалась и говорила: «Неприятность, да, леди?», или «Нескучная у нас жизнь!», или вовсе: «Зато будет что вспомнить на старости лет!».

Уж самой Магде точно было что вспомнить. В свои сорок она уже вырастила троих сыновей и сейчас заботилась о маленьких внуках. В Бромли юная Магда переехала вместе с мужем, торговцем. После его смерти, не сумев отбиться от заимодавцев, эта несгибаемая женщина вынуждена была продать лавку и перепробовать множество профессий, от швеи до прачки, пока наконец не устроилась по рекомендации в наш дом – сначала простой служанкой, а потом – на место горничной.

Порой от ее птичьего щебета начинала кружиться голова, а жизнерадостность скрипела на зубах, как песок… Но я бы ни за что не променяла Магду – высокую, нескладную и простую – на какую-нибудь благонравную, но пустую и холодную горничную из агентства.

– Вчера? – Я села на постели. Горло болело, как будто накануне пришлось наглотаться льда. Острого, колотого. Картины минувшего дня мелькали перед внутренним взором, мешаясь между собой. Джипси, стрижка, новая пассия Эрвина, пожар на Роук-стрит, недовольный Георг, удавка, крики… Воспоминания обрывались где-то на середине допроса в Управлении спокойствия. – Магда, как я попала домой? Совершенно не помню.

– И немудрено, леди, – ответила она, подвязывая штору лентой. – С устатку-то… Сомлели прямо у «гусей» в допросной! О чем они думали, изверги, когда благородную даму полночи продержали! Авось бы не делись вы никуда, леди, до утра, да?