Текст книги "Палеонтология антрополога. Том 3. Кайнозой"

Отдельная ветвь парнокопытных – мозоленогие Tylopoda. Они настолько специфичны, что иногда выделяются в самостоятельный отряд. Называть их «парнокопытными» даже язык не поворачивается, ведь на пальцах у них не копыта, а толстые кривые когти, а кисть и стопа у современных – пальцеходящие, а не фалангоходящие; имеются у них и другие уникальные особенности, например овальные эритроциты, специфика зародышевых оболочек и строения желудка. Современные мозоленогие довольно однообразны – азиатские верблюды и южноамериканские ламы, а вот с эоцена по миоцен эта группа была многообещающа. Совсем не похожи на верблюдов низкорослые короткомордые Oreodonta (иногда определяются как Oreodontoidea, или Merycoidodontoidea), например североамериканские Protoreodon, Agriochoerus и Merycoidodon. По внешности это было что-то среднее между полутораметровой свиньёй и бегемотом, но с почти верблюжьими зубами и длинным тонким хвостом. Верхние клыки сочетались с клыкоподобным первым нижним премоляром, тогда как нижний клык был резцеподобным. Судя по специфической ямке на черепе впереди от глазницы, ореодонты могли иметь пахучие железы для мечения территории; о том же косвенно свидетельствует отличное развитие обонятельных частей мозга, например у Bathygenys reevesi. На кистях и стопах было по четыре длинных функциональных пальца и один маленький рудиментарный, все с когтями или копытцами; кости предплечья и голени не срастались. Несмотря на бочкообразность тела, коротконогость и общую примитивность конечностей, ореодонты были одними из первых жителей степей, где паслись их стада, состоящие из сотен животных, что видно по количеству находок. По факту ореодонты были едва ли не самыми массовыми животными своего времени. Надо думать, в последующем это благолепие истребили новые хищники и вытеснили более шустрые копытные.

Merycoidodon

Другие североамериканские мозоленогие – Oromerycidae, например Protylopus размером с зайца и Eotylopus величиной со среднюю антилопу, – сохраняли самый генерализованный облик и примитивнейшую зубную систему, зато в их предплечье локтевая срослась с лучевой, а в голени малая берцовая редуцировалась до невнятной шпильки. Эоценовые североамериканские Protoceratidae – мелкие Leptotragulus и Leptoreodon, а также более крупные Heteromeryx dispar и Pseudoprotoceras – были предками самых необычных рогатых верблюдов более поздних эпох; пока же они не слишком выделялись на общем фоне. Наконец, в эоцене появляются и настоящие верблюды Camelidae – североамериканские Poebrodon, известные лишь по нескольким зубам; будущее этой группы было впереди.

Совсем другим путём пошли родственники ореодонтов и верблюдов в Европе. Маленькие низенькие коротко-тонконогие и очень длиннохвостые Cebochoeridae, например Gervachoerus, сохраняли генерализованный кондиляртровый облик. У Choeropotamidae – Amphirhagatherium – хвостик укоротился, а задние ножки стали сильно длиннее передних, обеспечивая попрыгучесть; судя по бунодонтным зубам, они питались фруктами. Дальше всех пошли Cainotheriidae, например Cainotherium: от эоцена до миоцена эти крошечные – 15 см в высоту – копытные «зайчики» прыгали по зарослям и открытым степям. Несмотря на подвижность, кайнотерии сохраняли по четыре пальца на ручках и ножках. Кроликоподобным стало не только телосложение, но и череп, и зубы.

Серьёзнее выглядели европейские Anoplotheriidae, например Anoplotherium – очередные тапироподобные почти-мозоленогие с пятью толстыми пальцами на передних и четырьмя на задних коротких ножках, с длинной мордой и толстым кенгуруподобным хвостом. Предполагается, что аноплотерии могли вставать на задние ноги, вытягиваясь за высокорастущими листьями. Xiphodontidae в лице Xiphodon и его родни представлены, наоборот, длинноногими стройными двупалыми подобиями лам.

* * *

Самые нестандартные парнокопытные среднего эоцена с самой нестандартной судьбой – Raoellidae в лице индийских Indohyus indirae и I. major. Эти мелкие зверюшки на тонких ножках оказываются ближайшими родственниками китов! Как ни странно, это вполне можно видеть на тварюшке меньше метра длиной. Но половину этой длины составляет мощный хвост, тонюсенькие косточки имеют чрезвычайно толстые стенки, а крошечная черепушка выглядит как арифметическое среднее между свиной и дельфиньей. Особенно же специфично утолщение медиальной стенки тимпанической пластинки височной кости при уменьшении толщины латеральной стенки: такая форма встречается только у китообразных, и случайное совпадение по столь особенному признаку маловероятно. Эти и другие особенности свидетельствуют об отличных способностях к нырянию; возможно, в воде индохиусы спасались от хищников, как это делают африканские карликовые оленьки, способные задерживать дыхание на четыре минуты. Судя по зубам, индохиусы были растительноядными или всеядными и точно отличались в этом отношении от самых первых китов. Более того, индохиусы явно не могли быть прямыми предками китов, ведь древнейшие китообразные уже существовали и даже найдены в тех же местонахождениях, но на примере этих тварюшек мы воочию видим «живых ископаемых» переходных форм.

Indohyus indirae

Вообще, эволюция китообразных Cetacea – удивительнейшая тема. Начать с того, что Гималаи – родина китов. Казалось бы, как могли величайшие вершины мира породить самых водных зверей? Но в эоцене гор ещё не было, а их будущие заоблачные хребты были дном моря Тетис. А на берегах и мелководьях жили будущие киты. Кто конкретно из великого изобилия древнейших копытных был прямым предком – до сих пор вопрос. Генетические данные указывают на бегемотов как ближайших современных родственников, но бегемоты – это выжившая родня, они появились гораздо позже, да к тому же в Африке.

Одни из лучших кандидатов на роль предков китов – копытные хищники Mesonychia. В эоцене они расцвели пышным цветом, дав крайне харизматичных представителей: Mesonyx с приличного волка и такого же облика; масса видов гиеноподобных, но размером с медведя, Harpagolestes с широчайшим распространением от Северной Америки до Центральной Азии; Pachyaena, среди нескольких видов которой рекордных значений достигла P. gigantea – под сотню килограмм веса, а по смелым оценкам – даже до четырёхсот! В отличие от всех прочих хищников эоцена, мезонихии, будучи копытными, здорово умели бегать и, несмотря на традиционно тапироподобное тело, были хотя и не быстрыми, зато выносливыми. Также, мезонихии не развили специализированных хищнических зубов, их коренные зубы тупы, так что они могли быть не столько хищниками, сколько падальщиками.

Совсем особняком стоит Andrewsarchus mongoliensis из Монголии – крупнейший хищный зверь всех времён, со скуластым черепом 83 см длиной и 56 см шириной! На всякий случай, у белого медведя максимальная длина черепа 44 см, а у пещерного – 49 см. На таком фоне даже огромные клыки эндрюсархуса не кажутся огромными; а ведь клыкоподобным был ещё и второй резец, отделённый от обычного клыка маленьким третьим резцом. Одновременно моляры эндрюсархуса совсем тупые. Сочетание длинного зубного ряда без зазоров, широкой глотки и способности крайне широко открывать пасть говорит о всеядности зверя. Растопыренные вверх и в стороны глазки косвенно свидетельствуют об околоводной жизни. Проблема в том, что от эндрюсархуса сохранился лишь один-единственный череп, так что его истинный облик и образ жизни остаются под вопросом. Таксономическое положение эндрюсархуса загадочно, он родственен то ли мезонихиям, то ли энтелодонтам, то ли китам. Длинный приплюснутый крокодилообразный череп весьма напоминает черепа самых первых китов, так что эндрюсархус мог быть своеобразным сухопутным китом.

Другое дело, что в некоторый момент генетика показала родство китообразных и современных бегемотов, – и с этого момента многие специалисты резко поменяли своё мнение. Генетика – это же не скучная анатомия, гены не видать, стало быть, их анализ – это высшая степень магии, а потому даже многие прожжённые морфологи склонны доверять генетическим данным больше, чем собственным глазам. Крайне показательно, что в кладограммах, построенных на основе морфологии, мезонихии чаще оказываются ближайшей роднёй китов, но при включении в анализ молекулярных данных на первый план выходят бегемоты, а мезонихии удаляются в родню креодонтов и хищных. Но постойте! Ведь у нас нет вообще никаких сведений о генах мезонихий! Так может, дело не в родстве, а в тонкостях статистических методов и допущениях с предположениями? К тому же, строго говоря, одно не так уж исключает другое: черепа антракотериев, бегемотов, мезонихий и китов все так или иначе напоминают друг друга, так как восходят к кондиляртровому исходнику – низкие, плоские, с длинными вытянутыми челюстями, суженными спереди и широкими сзади, с огромными развёрнутыми скуловыми дугами, с тенденцией к увеличению клыков, с глазками, расположенными сбоку-сверху. И от такого неспецифического кондиляртрового корня легко выйти и на хищных мезонихий, и на растительноядных индохиусов с антракотериями и бегемотами, и на рыбоядных китов. В разных линиях сохранялись и усиливались разные черты, да к тому же добавлялись новые.

Маленькая тонкость

Есть несколько версий, как и зачем киты вообще полезли в воду.

Если принять травоядную версию предков, то мелкие оленькоподобные зверьки могли просто прятаться под водой от злых хищников, а потом увлеклись нырянием. При мелких размерах, исходной клыкастости и недалёкости от насекомоядных исходников у них уже была некоторая склонность к мясоедству, примером чему служат современные карликовые оленьки, ловящие мелких животных, причём часто именно рыбу. И вот сегодня ты, трепеща, захлёбываешься на дне речки, спасаясь от кровожадного креодонта, рыщущего по берегу, а завтра сам с удовольствием лопаешь селёдку в океане.

Если же предками всё же были мезонихии, то они уже были хищниками и падальщиками. Такие твари могли собирать всякие вкусняшки на берегах водоёмов, а потом увлечься серебристой чешуёй – и уплыть за горизонт.

Если первые этапы окитения пока ещё скрываются в палеонтологическом тумане, последовавшая эволюция изучена просто отлично: известны все детали преобразования всех частей тела. Радостно наблюдать, как от одного вида к другому зверюшки меняются: стартовав 53–48 млн л. н., четвероногие собакоподобные ко времени 48–47 млн л. н. становятся всё более ластолапыми и тюленеподобными, к 42–37 млн л. н. – хорошо китообразными, но всё ещё с ножками, а около 34 млн л. н. – полноценными китами современного облика. Таким образом, на полное преображение понадобилось от десяти до двадцати миллионов лет – срок, вполне сопоставимый с появлением черепах из ящерицеподобных предков и прямоходящих разумных людей из совсем-совсем обезьян. Видимо, такой темп эволюции – более-менее норма, определяемая терпимым давлением отбора и скоростью появления удачных мутаций.

Древнейшие – ранне-среднеэоценовые – достоверные киты выделяются в семейство Pakicetidae; все они найдены на границе Пакистана и Индии. Сейчас их известно уже не так мало: Ichthyolestes pinfoldi размером с лису, Pakicetus attocki, P. inachus и другие виды – с собаку, Nalacetus ratimitus – с волка. У всех них отлично развиты и даже длинны все четыре ноги, кисть даже пятипалая, стопа – четырёхпалая. У них сохранялись ключица и третий вертел бедренной кости, а ведь они имелись лишь у самых ранних и примитивных парнокопытных. Шея была не то чтобы длинной, но нормальной. В черепе поражает мизерная заглазничная ширина, так что мозговая коробка соединялась с челюстями тоненьким стебельком, при огромных широко развёрнутых скуловых дугах. Вытянутые челюсти оборудованы гетеродонтными зубами, причём заклыковые зубы имеют выраженные бугорки; ноздри открывались на кончике морды. Почему же их относят к китам? Очень толстые кости приспособлены к нырянию; очень длинный и массивный хвост – залог будущего китовьего хвоста с лопастями; глаза расположены сбоку и сверху – опять же для ныряния; в слуховой капсуле медиальная стенка утолщена, как у китов, хотя полукружные каналы большие (у более поздних китов они малы), да и в остальном внутреннее ухо устроено скорее как у наземных животных, так что пакицеты неплохо слышали и в воде, и на суше. В итоге почти все особенности пакицетов промежуточны между наземным копытно-мезонихиевым состоянием и водно-китовьим. Судя по зубам, пакицеты уже могли быть рыбоядными, хотя по тем же зубам видно, что предки явно были растительно– и всеядными. Любопытно, что налацет найден в пресноводных речных отложениях, а не в морских, так что приспособление к нырянию и плаванию началось ещё до освоения морских побережий.

Гораздо более водным был раннеэоценовый пакистанский Ambulocetus natans, с парой родственников выделяемый в семейство Ambulocetidae (индийский Himalayacetus subathuensis древнее даже пакицетов, но известен лишь по фрагментам челюстей). Размер вырос вдвое – до трёх метров. В черепе амбулоцетуса китообразность уже вполне узнаётся, редко стоящие зубы по-прежнему делились на классы, премоляры сохраняли два корня, а моляры заострились, но всё ещё были довольно широкими. Передние лапы укоротились, хотя сохранили пять пальцев, а задние ноги оставались довольно длинными. На таких лапках по суше можно было передвигаться наподобие сивучей и моржей.

С этого момента стали возникать варианты, например индийские Remingtononocetus domandaensis и R. harudiensis отличаются чрезвычайно длинной низкой и узкой головой, подобной гавиальей. Тут уже в рыбоядной специализации сомнений быть не может.

Лучше всего удалась среднеэоценовая группа Protocetidae, сейчас их известно уже полтора десятка родов. Трёхметровый Maiacetus inuus замечателен не только своей примитивностью, но и тем, что в скелете самки сохранился скелет детёныша. Он ориентирован так, что роды должны были проходить головой вперёд, как у наземных млекопитающих и в отличие от китов, у которых детёныши рождаются вперёд хвостом. Впрочем, есть сомнения – а не съела ли «кит-мать» этого несчастного детёныша? Следов зубов на костях вроде и нет, но расположение маленького скелета в грудной клетке большого как-то не вполне соответствует расположению матки. Благодаря отличной сохранности майяцетуса и других родственных китов – Artiocetus clavis, Rodhocetus kasrani, R. balochistanensis и прочих, мы знаем, что их кисти и стопы были очень похожи на кисти и стопы примитивных копытных. Череп не принципиально изменился по сравнению с предками, протоцетусы по-прежнему имели неплохое обоняние, но уже хорошо слышали под водой; задние зубы всё ещё не совсем сравнялись по форме с передними. Видимо, киты этого уровня были своеобразными «млекопитающими крокодилами» с той существенной разницей, что у ящеров позвоночник изгибается сбоку-набок, а у китов спина горбатится вверх-вниз. Протоцетусы освоили сначала морское побережье, а дальше стали заныривать всё глубже и заплывать дальше.

Ambulocetus natans

Стоило китам выйти в море – их уже было не остановить. В среднем эоцене Protocetus atavus и Aegyptocetus tarfa обнаруживаются в Северной Африке, Togocetus traversei – в Западной Африке, оттуда уже совсем недалеко было до Северной Америки, вдоль берегов которой плавали Carolinacetus gingerichi, Natchitochia jonesi, Georgiacetus vogtlensis и прочие примитивные киты, а отсель практически сразу догребли и до Южной Америки, судя по перуанскому Peregocetus pacificus. Кстати, на нижней челюсти перегоцетуса второй резец увеличен, за ним следует маленький третий резец, а потом – большой клык; такая конфигурация полностью повторяет расположение передних, только верхних зубов эндрюсархуса. Совпадение?..

Позднеэоценовые Aegicetus gehennae с их маленькими ножками уже с заметным трудом корячились по земле, от таких было совсем недалеко и до новой группы – Basilosauridae.

Маленькая тонкость

Какие только признаки не рассматривали палеонтологи, чтобы определиться с роднёй китообразных! Например, слёзная кость у бегемотов большая, как у китов, в отличие от маленькой у мезонихий, но у бегемотов слёзная контачит с носовой, а у китов и мезонихий они разделены соединением лобной и верхнечелюстной костей. Что важнее – размер или контакт костей? Сторонники «бегемотовой» версии, конечно, упирают на величину, но есть мнение, что форма перевешивает.

Симметрия пятипалой кисти у Rodhocetus balochistanensis идёт через третий палец, как у Diacodexis и некоторых антракотериев, тогда как у других копытных и мезонихий – между пальцами. Стопа же у первых китов четырёхпалая. Между прочим, у Rodhocetus kasrani стопа больше кисти, значит, эволюция могла пойти так, чтобы передние ноги исчезли, а задние превратились бы в главный движитель. Между прочим, рудимент бедренной кости сохранился у современного финвала Balaenoptera physalus и гренландского кита Balaena mysticetus, хотя бы иногда и не окостеневающий, а хрящевой.

Общие очертания таранной и пяточной костей мезонихий сильно отличаются от китовьих и копытных, при том, что последние очень похожи меж собой. Особенно существенна борозда на передней стороне головки таранной кости – она специфична для парнокопытных и – глубокая и красивая – имеется у самых ранних китов, тогда как у мезонихий на неё есть лишь слабый намёк. С другой стороны, некоторые специфические черты типа отверстия для нервов и сосудов на задней стороне блока таранной кости роднят именно мезонихид с китами и отделяют тех и других от копытных.

Даже у самых ранних китов имелся мощный хвост, с некоторого момента ставший главным движителем. У антракотериев и бегемотов хвост маленький, у мезонихий – большой, а у индохиусов – очень большой.

Гистология показывает, что кожа китообразных и бегемотов приобрела адаптации к жизни в воде независимо, так что общих водных предков у них не было. О коже индохиусов и мезонихий мы, конечно, ничего не знаем.

Идея о родстве бегемотов и китов настолько захватила умы кладистов, что тут же были изобретены химерные термины Cetartiodactyla (все парнокопытные с китами) и Cetruminantia (все жвачные, киты и бегемоты, но без мозоленогих и свиней), а подгруппа, включающая именно китов и бегемотов, была названа Whippomorpha, или Cetancodontamorpha. Тут прослеживается совершенно прямая аналогия с включением термитов в тараканов, цикад в клопов-полужесткокрылых, птиц в рептилий и ластоногих в хищных: «порядок филогенетического ветвления – всё, морфология и ароморфозы – ничто!»

Базилозавры – это совсем новый уровень развития китообразных. Самые выдающиеся их представители вымахали до 12–25 м – а ведь это стандарт и почти предел для современных китов. Тело невероятно вытянулось и стало едва ли не змееподобным; остистые отростки позвонков укоротились, так как в воде жить стало легче и привольнее, а нагрузка на спину снизилась. Тазовые кости сильно уменьшились, перестали сочленяться между собой и с крестцом, хотя задние ноги ещё сохранялись и даже с тремя редуцированными пальцами, но были уже совсем крошечными. На до сих пор пятипалых ручках первый палец стал совсем уж маленьким, а остальные соединились в монолитные ласты. Судя по уплощённым и расширенным концевым хвостовым позвонкам, базилозавры наконец-то обрели горизонтальные лопасти на хвосте. Едва ли не меньше всего поменялась голова, только ноздри начали смещаться назад, а зубы почти потеряли разделение на классы. Задние премоляры и моляры сохранили два корня, но утратили старые бугорки, обрели дополнительные зубцы и превратились в страшные треугольные пилы.

Работа над ошибками

Как видно из названия, первые находки базилозавров приняли за останки морских ящеров. И ведь действительно базилозавр выглядел как истинный морской змей: с длинным телом, вытянутой крокодильей пастью и треугольными зубами. Когда стало понятно, что кости принадлежали млекопитающему, название менять было уже поздно. Впрочем, есть и рептилии, в названии которых стоит слово «терий» – «зверь», так что ошибки случаются в разные стороны.

Маленькая тонкость

В желудке египетского Basilosaurus isis нашлись останки мелкого молодого кита Dorudon atrox и большой рыбы Pycnodus mokattamensis, так что можно быть уверенными в соответствии диеты форме зубов. Сложнее с зубом большой акулы Carcharocles sokolowi на ребре того же базилозавра, тут возможны варианты: не то кит съел акулу, не то она грызла тушу кита. Вообще, кости древних китов с того момента, как они оказались в море, то есть с протоцетусов, сплошь и рядом покусаны акулами, с тех пор противостояние морских чудищ не прекращалось никогда.

Китообразные и до этого расселились практически по всему свету, а теперь и подавно захватили моря, так что виды одного рода запросто обнаруживаются в самых неожиданных местах: наиболее знамениты и впечатляющи Basilosaurus cetoides из Северной Америки и B. isis из Северной Африки, Zygorhiza kochii из Северной Америки и – неожиданно – Новой Зеландии, Dorudon atrox из Египта и D. serratus из Северной Америки, Basilotritus uheni с Украины и B. wardi из Северной Америки, Ocucajea picklingi и Supayacetus muizoni из Перу.

* * *

Хищники эоцена продолжили и развили заделы палеоцена. Страшнее всех были, без сомнения, креодонты Creodonta. Та группа, что иногда выделяется в отряд Oxyaenodonta, включала в основном кошкоподобных зверей, например метровую Oxyaena lupina весом 20 кг или Patriofelis ferox размером с ягуара и весом 50–90 кг. Креодонты вообще славятся своими мощными зубами, но всех перещеголяли саблезубые Machaeroides eothen и M. simpsoni из Вайоминга, реально похожие на махайродуса, правда, стопоходящего, размером с собаку и весом 10 кг. Самыми большими североамериканскими хищниками начала эоцена были Palaeonictis occidentalis размером с медведя, но они очень быстро уменьшились до P. wingi размером с койота, а затем мигрировали в Европу в виде снова больших P. gigantea; судя по дробящим зубам палеониктисов, эти звери были падальщиками. Куда более впечатляющими были азиатские оксиенодонты: Sarkastodon mongoliensis из Внутренней Монголии имел череп длиной больше полуметра, – и это при крайне укороченных и мощных пропорциях; так что весь зверь мог быть больше трёх метров длиной и весить до 800 кг! Совсем удивительна зубная система саркастодона: на верхней челюсти первые резцы совсем крошечные и сдвинуты назад, вторые резко увеличены и прижаты друг к другу, клык огромен, а далее идут три премоляра и всего один моляр в виде острого, но низкого хищнического зуба; на нижней челюсти один махонький резец сдвинут назад, мощный клык, три премоляра и два моляра, из которых последний гребнеподобный. Думается, саркастодоны были скорее падальщиками и профессиональными разгрызателями туш и костей, а не активными хищниками. Оксиенодонты не дожили даже до конца эоцена; видимо, они не выдержали конкуренции с более подвижными и интеллектуальными хищниками.

Oxyaena lupina

Вторая, более успешная, группа креодонтов иногда выделяется в отряд Hyaenodonta. Их примитивнейшие представители, как ни странно, обнаруживаются в Марокко в самом начале эоцена – Boualitomus marocanensis. Их потомки широчайше расселились по Евразии и Северной Америке, где дали богатый веер форм. Tritemnodon agilis были длинными, тонкими подобиями виверр. Волкоподобный Oxyaenodon dysodus, несмотря на название, странным образом не относится к Oxyaenodonta, хотя он тоже потерял третий моляр, а второй моляр был развёрнут поперёк челюсти, как у Oxyaena. На их примере мы видим, что очень схожие черты запросто могут возникать параллельно. Гиеноподобные Cynohyaenodon и Hyaenodon размером от куницы (H. microdon и H. mustelinus – 5 кг) через, собственно, гиену (самый крупный североамериканский вид H. horridus – 40 кг) до медведя (монгольский H. gigas – до 380 кг) были чрезвычайно успешны, дали бесконечное число видов и дожили аж до середины миоцена.

Маленькая тонкость

В популярных источниках на удивление чаще приводятся оценки массы тела древних животных, а не линейные размеры. На самом деле, определение массы тела – сложнейшая задача даже при реконструкции древних людей, не то что антракотериев или креодонтов, хотя, казалось бы, уж про людей-то мы знаем всё. Но масса зависит в основном от жира, а его количество никак не отражается на костях. Чаще всего оценки массы производятся по размерам зубов и челюстей, исходя из корреляций, полученных на близких современных животных, однако погрешности всегда запредельны, так как аллометрию никто не отменял: существо с большим телом может иметь маленькую мордочку, а мелкое – огромную харю. Например, вес французского креодонта Kerberos langebadreae (кстати, шикарное название – «цербер»!) по разным подсчётам мог быть от 49 до 277 кг – разброс, мягко говоря, великоватый, так что итоговая средняя в 140 кг выглядит как средняя температура по больнице.

Несколько особняком стоит группа Hyainailouridae, а уже внутри неё больше всех выделяются североафриканские Quasiapterodon minutus, Apterodon langebadreae и A. saghensis, а также другие виды этого рода, в том числе европейские. Судя по скелету, эти креодонты превратились в подобие тюленей и наловчились плавать, загребая задними ногами, тогда как передние лапы были приспособлены к копанию, как у барсука. Низкая плоская голова аптеродонов тоже очень похожа на тюленью: с неширокими скуловыми дугами, укороченной узкой мордой и вытянутой задней частью; зубы годились для разжёвывания моллюсков и раков.

Получается, креодонты были похожи на хищных даже в эволюционном потенциале. Если бы да кабы, хищные могли проиграть, а креодонты гоняли бы копытных на суше и рыб в воде до сих пор.

Но в тени креодонтов поднимались хищные Carnivora. В эоцене они ещё не очень впечатляли и все так или иначе напоминали длинных тонких виверр-микроцефалов, но всё же становятся разнообразнее: особенно многочисленны были виды североамериканских Vulpavus из Miacidae и Viverravus из Viverravidae. Именно они были самыми заклятыми врагами наших предков. Мезонихии и большинство креодонтов не умели лазать по деревьям, а миациды и виверравиды научились. Судя по увеличению мозжечка у вульпавуса, он был несказанно более ловок, чем все предшествующие хищники. Да и обонятельные доли у него подросли, так что с обонянием всё было просто отлично. И вообще мозга у него было 10,6 г – как у нотарктуса и больше, чем у игрунки! От такого уже было невозможно ни спрятаться в листве, ни лениво уползти на веточку повыше. Тут-то и закончилась райская жизнь плезиадаписовых и адаписовых, тут-то и стартовали к успеху омомисовые, но об этом чуть позже. Миациды по совместительству оказались предками псовых.

Vulpavus

В конце эпохи появились и более суровые твари – Nimravidae в лице примитивнейшего китайского Maofelis cantonensis и более поздних и продвинутых североамериканских Hoplophoneus и Eusmilus размером с леопарда или даже ягуара. Главное же – кошкоподобные саблезубые хищники. Для сбережения огромных верхних клыков на нижней челюсти даже предназначались костяные «ножны». Показательны и прочие преобразования зубов: из четырёх верхних премоляров два совсем махоньких, третий большой, а последний – огромный хищнический, тогда как единственный сохранившийся маленький верхний моляр встал поперёк челюсти, как у некоторых креодонтов.

Куда скромнее, зато и куда прогрессивнее были древнейшие собакомедведи Amphicyonidae – североамериканские Daphoenus и евро-монгольские Cynodictis. Амфициониды с самого начала напоминали собак, хотя бы и призёмистых, вытянутых, с очень длинными хвостами. В будущем, когда такие звери научились бегать по открытым равнинам, они задали жару креодонтам.

В позднем эоцене Северной Америки Amphicynodontidae в лице Parictis стали основой для будущих медведей, отчего часто признаются уже подсемейством Amphicynodontinae семейства Ursidae. Правда, пока их было трудно узнать в куницеподобных зверьках с плоской вытянутой семисантиметровой головёшкой.

Как ни странно, куда менее собакоподобными, чем амфициониды, были первые псовые Canidae – североамериканские Prohesperocyon wilsoni и Hesperocyon gregarius. Больше всего они напоминали виверр: мелкие, длинные, тощие, коротконогие, с длинными низкими узкими головами, видимо, неплохо лазящие по деревьям и, судя по зубам, всеядные. Зато будущее псовых было великолепно: позже они оказались самыми успешными хищными, главнейшими противниками людей, а самые счастливые – и лучшими нашими друзьями.

* * *

Лишь с эоцена известны первые тупайи – Eodendrogale parvum из Китая. Ясно, что в реальности они возникли сильно раньше, но, как часто бывает с мелкими существами, в более древних отложениях они пока не пойманы.

В рядах наших ближайших родственников в эоцене было всё прекрасно. Густые леса, обилие фруктов и листьев, нектара и насекомых – что ещё надо для приматоподобных существ? Если уж шерстокрылы Ellesmene eureka парили между широколиственными платанами и липами, секвойями и тсугами, над черепахами и аллигаторами в болотах с кипарисами, над головами гасторнисов, стилинодонов, арктоционид, пахиен, тапиров, бронтотериев и самых разных других зверей – и всё это на острове Элсмир за полярным кругом на 76° северной широты, то что говорить о тех, кто родился хоть чуть ближе к экватору! Между прочим, полярную ночь никто не отменял. Как существовали субтропические леса при трёх месяцах темноты? Фотосинтез-то вроде для леса, тем более широколиственного, необходим. Палеоботаника показывает, что в основном на Элсмире росли вполне современные роды, многие из которых ныне растут в умеренном и субтропическом климате; список растений, между прочим, весьма внушительный. Думается, некоторые деревья и травы запасали питательные вещества в сердцевине, корневищах и клубнях.

Среди плезиадаписовых в первой половине эоцена заканчивались несколько предыдущих групп и даже возникли несколько новых – Asioplesiadapinae в лице китайского Asioplesiadapis youngi, Chronolestinae в лице китайского Chronolestes simul, Parvocristinae в лице пакистанского Parvocristes oligocollis, но они были редки и малочисленны, середину эпохи никто из них не пережил. Некоторые последние плезиадаписовые, в том числе североамериканские Picromomyidae, достигли предела миниатирюзации для млекопитающих, – Picromomys petersonorum весил всего 10 г. Другие, напротив, вымахали до четырёх килограмм – Megadelphus lundeliusi – и даже пяти – Craseops sylvestris. Родственные им Microsyops были даже не слишком специализированы и имели сравнительно большой мозг, но припоздали с прогрессом, ведь к этому времени уже появились настоящие обезьяны. Древолазающие хищники и хищные птицы, а также успешные конкуренты – грызуны и летучие мыши – сделали невозможным существование медленных и глуповатых плезиадаписов. Они могли бы ещё сохраниться на каком-нибудь острове в качестве экзотики, но подходящего уголка так и не нашлось. Зато плезиадаписовые успели дать продолжение.