Текст книги "Никому не нужные люди"

Черт, похоже, у Мокриды действительно был к дяде серьезный интерес. Когда наша целительница расстроена, она начинает язвить. Чаще всего на одну тему.

– Трэк, давай после турнира купим этой ехидне сундук ирисок. Может, язычок ядовитый к нёбу прилипнет.

– Шиш, – приятно улыбается Мокрида. – Специально буду есть по конфетке в день и, пока они не кончатся, – а в ящике их много! – говорить вам добрые слова. А еще я хочу корону королевы турнира. Не привезешь – год будешь со мной по музеям и театрам ходить, для антуража.

– В таком случае я не могу не победить. Ты только до трибуны добеги, а то тут к тебе не подъехать.

– Забрало опустить не забудь, – заботливо посоветовал Трэк.

– Ага, – добавила целительница. – Новые ссадины на твоей роже я не переживу.

Сказать, что я за эту томно хлопающую ресницами язву и довольно подхихикающего коренастого бородача я любому глотку перерву? Никто не поверит. А зря.

Мне повезло дважды. Я успел к тому моменту, когда де ла Нир бросил открытый вызов, и я был первым, кто ответил. Оказавшийся умницей конь не заартачился, подвез меня к рыцарю-зачинщику, и я коснулся острием копья его щита. Показалось, противник многозначительно хмыкнул из-под шлема, черта с два поймешь. Но не узнать гиппокампуса Лусебрунов он не мог. И не вспомнить, кому хамил полдня назад, тоже.

Похоже, де ла Нир много о себе думает. Потому как богат. Доспех у него турнирный, при чем исключительно для конной сшибки. Больше в таком никуда не поедешь. Если это подлинник, а не новодел, дома должны быть еще другие. Если же сейчас мастерили на заказ, то… Мне за такие деньги полгода из контрактов не вылезать, при этом жить под открытым небом и питаться чистым воздухом.

Шлем «жабья голова». Умеют оружейники подмечать главное. Действительно, здорово смахивает на башку земноводного, того и гляди из узкой длинной пасти вылетит клейкий язык, погибель комарам и мухам.

Только щель эта располагается на уровне глаз, а не рта. Никогда не понимал, что в такую можно разглядеть.

Мой собственный шлем, обычный старый армет, вдруг стал нестерпимо тесен и неудобен. Душно мне! Я привык без шлема. В деле часто приходится прибегать к мгновенной частичной трансформе, а в том, что чувствительный волчий нос резко ударяется о железо, нет ничего приятного.

Я отстегнул защелки и снял шлем. Правилами турнира не запрещается. Хочет паладин получить по кумполу или сломать шею, навернувшись с лошади – его право.

Я скинул и подшлемник. Хорошо-то как! Дышится свободно, всё видно, волосы не тянет.

Патлы у меня длинные и густые, что радует. Самые обидные слова для оборотня – «облезлый хвост». Челку кое-как подкорачиваю в походах кинжалом, а остальное заплетаю в две косы. В серых отрядах народ еще не такие прически сотворяет, а все, кому хватает юмора высказаться по поводу «девочки с косичками», гарантированно получают в морду. Родственников мой вид приводит в ужас, но хватит того, что меня довольно коротко стригли все школьные годы. К этому я больше не вернусь, хватит.

Тряхнув головой, я улыбнулся миру и поехал на свой край ристалища. Начало поединка было объявлено.

Я прекрасно понимал, что копейный удар не выдержу. Даже представления не имею, можно ли от него как-то защититься или уклониться. Значит, Трэк прав: постараюсь рухнуть с коня с наименьшим грохотом и ущербом для организма, а потом возьмусь за меч. И тут уже сдохну, а покажу де ла Ниру, как днем на звезды смотреть. Чтоб навек зарекся дяде хамить. Я б нехорошего соседа и на дуэль вызвал, но ведь скажут, скажут… Наемники выступали за своего нанимателя и в судах чести, но я сильно не люблю сплетни. Хватит и турнира.

Ой, воинские боги, как же вообще эту орясину держать? Не зря к доспеху присобачен специальный крюк для опоры. А тут еще нужно с седла раньше срока не съехать, да следить, чтобы верный конь скакал куда надо.

А вороного для меня дядя точно раздобыл в каком-то специальном месте. Чудо что за конь! Не смотря на то, что всадник его держится верхом, как собака на заборе, не растерялся, в нужный момент взял с места правильным аллюром, постепенно разгоняясь, и понес меня прямиком на противника.

Чувства спутались в единый клубок, их не отделить одно от другого. Топот конских копыт; ветер в лицо; запах сухой травы и начинающих опадать листьев; стремительно надвигающийся черный василиск на сюрко де ла Нира. Именно его надо поразить копьем. Белое острие и черный коронованный змей о двух ногах и крыльях. Больше нет ничего. А мой противник? Видит ли он человека, или только геральдического гиппокампуса, морского коня?

Я получаю два удара одновременно. Тот, что приходится в грудь, под ключицу, опрокидывает меня назад. Другой выдергивает из-под локтя копье. Я попал. Но и в меня попали. Привкус крови во рту. Я лечу, запрокидываюсь в бирюзовое осеннее небо, падаю бесконечно долго, пока не касаюсь спиной ходящего ходуном крупа коня.

Тяну тело вперед и вверх, сажусь в седле. Если противник остался верхом… А, нет, вот он лежит, руки-ноги раскинул. Не шевелится. А к нему во всю прыть поспешают местный лекарь и Мокрида. О, чтоб мне провалиться! В первый раз вышел на турнир с копьем, и сразу убил человека?!

У «жабьей головы» забрала нет. Чтобы понять, что там с поверженным рыцарем, что он сломал или отшиб, нужно снять шлем. Пока Мокрида и лекарь возились с застежками, я успел спешиться и подойти поближе. С другой стороны торопилась Бьянка де ла Нир в сопровождении дяди.

Шлем с соседа стягивали осторожно. Всё-таки почти глухая железная труба, чуть не полпуда весом, и совершенно не понятно, что под ней. Не навредить бы, снимая, еще больше. Например, уронив шлем на какое-нибудь чувствительное место.

Лицо у де ла Нира было багровое, налитое дурной кровью. Глаза вытаращены, зубы оскалены, как у берсерка, рвущегося в битву.

Но ни сегодня, ни когда-либо еще драться ему уже не придется.

– Он мертв? – недоуменно спросил молодой лекарь. И тут же, отвечая сам себе, тонко взвизгнул: – Убит!

– Отравлен, – резко бросила Мокрида, проводя ладонью по почерневшим губам де ла Нира. – Тихо! Зовите шерифа.

Правду говорят: одни радости вкушать недостойно. Солнечный яркий день, так приятно начавшийся, завершился полным расстройством. Хорошо хоть лица, ответственные за закон и порядок на турнире, сработали быстро и четко. Местным шерифом оказался Марк Бегор, веселый усатый дядька, недавний мой соперник в бое на мечах. Несколько часов назад он, дружелюбно хлопая меня по плечу и с интересом косясь на красотку Мокриду, предлагал отметить участие в ристалище пивком в трактире, а сейчас споро велел своим подчиненным унести тело де ла Нира в шатер на краю поля, коротко переговорил с перепуганным лекарем (нет, как выяснилось, всего лишь помощником местного врачевателя), увел куда-то рыдающую Бьянку, вернулся и взялся за непосредственного участника событий. И всё на фоне непрекращающегося турнира. К потере бойца народ отнесся спокойно, привыкли, что с каждого ристалища хотя бы одного любителя истории родного края выносят, спасибо, что хоть не вперед ногами.

Молодец мужик, не дал просочиться информации и начаться панике. О смерти де ла Нира все, конечно же, узнают, но позже, и ту версию, которая будет удобна шерифу. Знаю, что такое слухи в провинции. Распространяются подобно лесному пожару, и столь же вредоносны и беспощадны.

А еще порадовало, что шериф был явно осведомлен о кодексе чести серых отрядов, и ни ему, ни кому-либо еще не пришлось объяснять, что наемники не берут заказы на убийства. А если б я и польстился на кровавые деньги, то придумал бы способ извести жертву как-нибудь попроще, не среди бела дня на глазах у изумленной публики, ткнув турнирного бойца неудобной саженной палкой, которую взял в руки в первый раз в жизни. Тупой конец которой должен был быть к тому же смазан ядом, столь лютым, что прошел сквозь железный нагрудник и несколько слоев одежды. В природе-то такой существует?

Я хотел разыскать Мокриду, но целительница, против обыкновения мрачная, сама подошла ко мне. Она вытирала руки салфеткой, от которой ощутимо несло дешевой водкой.

– Мокрида, чем его? Удалось узнать?

– Легче легкого, сразу видно. Девичьими слезами.

– Чем?!

– Растение так называется – девичьи слезы. На рассвете на кончике травинки вечно капелька висит. Как на носу у плаксы.

Излишним романтизмом наша целительница никогда не отличалась.

– Очень ядовитая?

– Как три гадюки.

– Противоядие есть?

– Теоретически. Дело в том, что человек чаще всего даже не знает, что отравлен. Ходит, занимается своими делами. А потом – мгновенная смерть.

– Можно отравиться случайно?

– Если ты не овечка, щиплющая травку на лугу, то нет, – покачала головой целительница. – Животные, кстати, обходят девичьи слезы стороной. Чуют, что ли.

Чуют… От де ла Нира разило какой-то травой. Человеческий нос этот запах вряд ли бы различил, но нюх оборотня острее.

– Мокрида, а эти… девичьи слезы чем-нибудь пахнут?

– Пахнут, характерный такой свежий запах. Держится очень долго, даже если просто взять траву в руки. Особенно хорошо чуют этот запах собаки, порошком из девичьих слез присыпают следы, чтобы сбить погоню. Сольв, ты эту Бьянку хорошо знаешь?

– Никого я тут не знаю. Мне было восемь лет, когда соседи перестали с нами общаться. Бьянка говорит, что помнит меня в школе, но для меня это время вовсе не существует. Уехал, как только закончил учебу, с тех пор в Туманном Озере был один раз, и то дома раненый сидел. Но даже если это Бьянка отравила родного брата, то чем-то другим, не девичьими слезами. От де ла Нира несло травой, как от августовского стога. Ну, это я так чую. А от Бянки – нисколько.

– Она могла замаскировать запах. Например, облиться духами.

– Она вообще не душится. И не красится.

Не переношу запаха косметики, сразу начинаю чихать. Еще и поэтому мне всегда нравилась естественная красота Мокриды.

– Не забудь рассказать об этом шерифу, – слегка недовольно велела боевая подруга. – И давай найдем Трэка. Чует женское сердце, погостим мы еще в твоем доме.

Сердце-вещун Мокриду не обмануло. Возле Узкого озера мы застряли надолго.

Как было уехать, если дядя организовал нам еще один контракт? Призвал меня в кабинет с таким торжественным видом, что я уже обрадовался: сбылась моя мечта, Сэульв Лусебрун наконец-то решился принять имение Туманное Озеро в свое полное владение. Теперь всего-то пара месяцев беготни по разным канцеляриям, чтобы оформить мой отказ от майората в пользу кровного родича, а потом хоть сгори родной дом, меня это касаться уже не будет. Хотя лучше бы дядя здесь окончательно укоренился, женился на своей Бланке или Бьянке, завел детей. И ему счастье, и Лусебрунам продолжение, и владение будет в надежных руках, и от меня наконец все отстанут.

Но всё оказалось гораздо грустней. Адмирал изничтожил все надежды сразу и окончательно:

– Солевейг, Бьянка де ла Нир хочет нанять вас для охраны.

– Куда она собирается ехать?

– Никуда. Но она опасается за свою жизнь.

– Да кому понадобится убивать такую… – я чуть было не ляпнул «серую мышь», но вовремя поправился: – безобидную леди?

– Два месяца назад де ла Ниры были прокляты. Брат Бьянки, Жакоб, оскорбил колдунью.

Так. Колдунья. Очень хорошо. Мужская разновидность – колдун. Официально та или тот, кто практикует запрещенные законом виды магии. Наемников иногда приглашают, чтобы разобраться с кем-либо из этого племени, начавшим слишком уж нагло третировать население некой местности. Дела эти большей частью не опасные, городская стража просто не хочет связываться. Во-первых, почти во всех случаях речь идет просто о мелком жульничестве и вымогательстве, суду в качестве обвинения ничего серьезного не предъявишь, а во-вторых просто противно. Таких грязных, завшивленных, вонючих существ в природе больше не существует, их будто специально разводили, чтобы забрасывать в глубокий тыл врага для моментальной диверсии, но потом это запретили, как использование недопустимо жестокого оружия, а подготовленные диверсанты разбежались. И ведь вся эта колдовская братия и сестрия такая вовсе не от бедности и неустроенности. Живут отнюдь не на жалованье, имеют собственные дома, а то и не один, где-то в другом месте, подальше от того, которое выбирают для «гастролей». Именно по месту жительства наемники и должны водворять этих равноправных поданных короля Августа VIII. А нежно взяв под ручку или засунув в мешок и прогнав по дороге пинками, это уж как получится. Главное, без смертоубийства и членовредительства.

Колдуньи и колдуны это, как правило, горластые тетки средних лет или пышущие здоровьем молодые лбы. Магической силы у них никакой, а вот наглости, энергии и хитрости – валом. Приезжает такая прелесть в провинцию, и начинает пугать доверчивое население, обещая разные бедствия, от нашествия клопов и тараканов до второго всемирного пожара. Хотите избежать неприятностей – платите деньги. Ощутимого вреда в результате никакого, но на нервы действует здорово. Некоторые люди верят, пугаются, несут свои кровные, чтобы откупиться от страшной колдуньи.

Бывает, что в кодлу жуликов и хамов затесывается некто, действительно обладающий магической силой и использующий ее отнюдь не во благо человечества. Но такие на проклятия и прочее надувание щек не размениваются, бьют сразу на поражение. Потому как знают: если попадутся, ничего хорошего их не ждет.

– От проклятия шарлатанки вреда никакого, а если порчу наводила действительно сильная колдунья, она сделала бы так, что враг умер в страшных муках, но об истинной причине его гибели никто не догадался. Эти злыдни тоже люди, значит, хотят жить. Причем долго, хорошо и вкусно. И они знают, что выявленных колдунов живыми не берут. В тюрьме их все равно не удержишь, в суд не притащишь.

– Откуда знаешь? – насторожился дядя.

– Знаю, – я расстегнул ворот и показал длинный бурый шрам, идущий от ключицы к левому плечу. – Память о том, как в прошлом году мы добывали колдунью на Дрожаших болотах. Ключица в пыль, спасибо, Мокрида вовремя подхватила. А трое наших вовсе остались там под осинками. Везти в город хоронить было просто нечего. Нас было пятнадцать человек. Все люди бывалые. Вышли с луками, с сетями. Видели б вы, как тетивы тех луков начали душить их владельцев, а сети опутывать самих ловцов и тянуть тех в трясину… И раньше… при жизни… дела эта гадюка проворачивала очень серьезные. При том хитра была чрезвычайно. Как и все они. Случайно разоблачили. Будет такая персона банально подсыпать отраву, да еще такую, которую на раз распознает обыкновенная целительница? Нет. И тем более рисковать жизнью, чтобы свести счеты с провинциальным хамом. У де ла Нира фантазии не хватило б, чтобы насолить колдунье настолько.

– Жакоб был первостатейным негодяем, – задумчиво произнес дядя. – Надоел тут всем изрядно.

– Не мог его прижать кто-нибудь из соседей?

– Нет, – твердо заявил Сэульв. – Здесь такое невозможно.

Конечно. Устроить травлю ребенку соседей, не считаясь ни с возрастом, ни с личными обстоятельствами, ни с мерой вины – это можно. Просто подсунуть яд – фи, как неприлично! Милые нравы провинциальной жизни.

– Надеюсь, на этот турнир вы вызвали меня не для того, чтобы я убил вашего нехорошего земляка?

От дядиного подзатыльника привычно уклоняюсь и блокирую карающую руку локтем.

– Лучше скажите, чего боится ваша Бьянка? Если действительно дело в зловредной магии, ее не защитит и рота алебардистов. За что прокляли де ла Ниров, как всё происходило?

– Что натворил Жакоб, не знает никто. Но люди видели, как колдунья, стоя напротив его дома, грозила кулаком и кричала, что быть сему месту пусту.

– Быть пусту? А кто решил, что для этого все обязательно должны помереть? Вы женитесь на Бьянке, забираете ее к себе, брательник на радостях уезжает пьянствовать в город, челядь разбегается по своим делам, и пожалуйста – пустой холодный дом.

– Жакоб не дозволял Бьянке выйти за меня замуж. Без причины. Просто куражился.

Просто куражился. Вот и помер, не дожив до скольки-то там лет. Однако шериф не спешит брать под белы руки сестру убиенного, которой смерть родственничка очень кстати. Славный Жакоб был столь любим народом, что его гибель восприняли чуть ли не как продолжение праздника? Или пассия дяди по каким-то причинам выше подозрений?

– Так что за страхи? Но предупреждаю: если еще раз услышу про колдунью и проклятие, или что в доме вашей дамы сердца шляется дух ее безвинно или винно убиенного братца, сразу уеду, а вы зовите попа, это всё по церковному ведомству.

– Бьянка и сама не понимает. Она просто очень боится. Выросла без родителей, с братом-самодуром. Но всё же Жакоб был ей хоть какой-то защитой и опорой. А теперь она осталась совсем одна. В пустом доме. У нее там даже слуг нет, все разбежались еще раньше, одна полуглухая старуха нянька, она же кухарка, со своим муженьком, таким же ветхим дедом, садовником, конюхом, всем на свете. А скоро соседи прознают, что де ла Нир умер, при чем не своей смертью, пойдут слухи, косые взгляды. Ты же должен понимать.

Понимаю. Только мне было восемь лет.

– Да возьмите и просто увезите вашу пассию в Туманное Озеро. Если не хотите дурной молвы, обвенчайтесь, всё равно к тому идет. До города час езды, ратуша открыта пять дней в неделю, а церковь постоянно.

– Бьянка в трауре.

Черт, черт, черт. Сэульв Лусебрун, самый молодой адмирал за всю историю королевства, принявший северный океанский флот как склонную к бунтам полупиратскую банду на дырявых посудинах, и сумевший навести там такой порядок, что до сих пор дисциплину и отвагу тамошних моряков ставят в пример, не задумываясь взявший на себя ответственность за всеми отвергнутого племянника, разом пресекший начинающуюся травлю – теперь боится мнения соседей. Невеста в трауре по нелюбимому брату, значит, венчаться нельзя. Дядя может дни напролет сидеть рядом со своей дамой сердца, но заночевать в том же доме, где кроме нее постоянно живет хотя бы пара слуг, а девичью спальню оберегают прочные засовы, нельзя, неприлично. Действительно, остается только нанять посторонних людей для охраны.

– Я поговорю с Трэкулом и Мокридой. Если они согласятся, контракт подписывать с вами или с Бьянкой?

– С ней, конечно.

Трэк согласился сразу, как только узнал, в чем состоит задача. Пожав плечами, заявил, что если монета подходящая, так можно и взяться. По непостижимой скаегетской логике заказчица, платящая деньги, является не женщиной, а работодателем и опасности для его чести не представляет. Мокрида шипела и плевалась как рассерженная кошка, но, в конце концов, бородач ласковыми и обоснованными увещеваниями уговорил и ее. Убрать мнение с лица целительница, однако, не согласилась, так что отправляться на переговоры с потенциальной клиенткой предстояло мне одному. Трэк ожидаемо уперся: пока не заключен контракт заказчица считается ба… дамой! Не пойду! Но в последнюю минуту всё-таки передумал.

Дядя рвался отправиться с нами, но наемники всегда договариваются с потенциальными заказчиками с глазу на глаз, без свидетелей.

Подъездную аллею усыпали желтые листья, облетевшие с вязов. Мы брели, утопая в них по щиколотку.

Имение Сливовая Косточка. Возможно, я уже приезжал сюда раньше. Когда маменька еще была не «какой-то певичкой», а Амалией Кондрагон, бывшей звездой столичной оперной сцены. Иногда я думаю: воспринимала ли она свое замужество, жизнь в Туманном Озере, рождение ребенка как реальность, или это было для нее очередной ролью, неинтересной и не слишком удачной?

Дверь нам открыл сгорбленный шамкающий дед. Должно быть, тот самый садовник, и прочая, и прочая. Ко всему еще и дворецкий. Проводил в гостиную.

Обстановка здесь была богатой. И нарочито мужской. Ковры, развешенное на них оружие. Две перекрещенные сабли. Не новодел, хорошая сталь.

Головы кабанов и оленей. Тьфу, ненавижу охоту, а похвальбу ее трофеями еще больше.

Курительная трубка на камине.

И нигде ни вазочки, ни статуэтки, ни мирной картины, пусть самой маленькой, пейзажа или натюрморта. Никаких безделушек, некчемных, но создающих уют. Бьянка де ла Нир или вовсе не допускалась сюда, или не имела воли что-то менять.

Сама хозяйка появилась неслышно, как привидение. Не будь я наемником, привыкшим всегда держать под наблюдением все двери, да и окна тоже, не заметил бы.

Действительно, в трауре. Даже вуалетка присутствует, это-то среди бела дня, в родном доме. Или нацепила, узнав о приходе гостей?

– Сударыня.

– Господа… – запнулась, не зная, как обращаться к наемникам.

– Солевейг Лусебрун. Мой спутник – Трэкул сын Стензальта. Заказчики называют бойцов серых отрядов просто по именам. И говорят нам «вы».

– Ах вот как… Благодарю. Садитесь, господа.

Кресел было всего два. Трэк мотнул мне бородой в сторону одного из сидений, а сам отошел к дверям.

Кресло у камина было удобным, расслабляющим. На маленьком столике рядом с ним стоял поднос с бутылкой коньяка и одним стаканом. Напротив еще одно кресло, на сидение характерная продолговатая вмятина. Кое-кто любил отдыхать здесь, взгромоздив ноги повыше.

Бянка де ла Нир присела в продавленное кресло без привычки, на самый краешек. Воровато потянулась убрать выпивку, но, засмущавшись, отдернула руку.

– Сударыня, я слушаю вас.

Хозяйка Сливовой Косточки перевела испуганный взгляд с меня на подпирающего косяк скаегета и обратно.

– Разве господин Лусебрун не сказал вам? Я хотела бы нанять охрану.

– Для дома или для себя лично?

– Мне самой…

– Тогда это называется «телохранителей», – провинциальная барышня стыдливо опустила глаза, слово показалось ей двусмысленным. – При заключении контракта важна терминология. На какой срок?

– Я не знаю…

– Значит контракт, прерванный по желанию нанимателя или при необратимых изменениях условий найма. Вас беспокоит что-то конкретное?

– В последнее время в Сливовой Косточке стало страшно жить. Какие-то люди постоянно шныряют поблизости. Ночью кто-то крадется на крыльцо, пробует двери. Заглядывает в окна…

И, пробравшись в гостиную, со зловещим хохотом сыпет яд в утренний коньяк братца Жакоба. Почему шериф до сих пор не арестовал Бьянку де ла Нир?

Я пригляделся к дядиной возлюбленной повнимательнее. Из тех, чей хрупкий беззащитный облик должен вызывать в сердцах желание защищать, помогать, оберегать. Похожа на мою кузину Анжелику – тоненькую воздушную большеглазую дрянь.

Но девичьими слезами от Бьянки не пахло.

– А еще в покинутой часовне на заболоченном погосте по ночам горит огонь. Мои окна выходят на ту сторону.

Стакан валерьянки и срочно замуж, потом к законному супругу в дом. В Туманном Озере вид из окон не так чтобы очень, но ни в одно из них не видно затопленного кладбища.

– Вы подозреваете кого-то в злых умыслах?

– Нет… нет…

– Если вы захотите заключить с нами контракт, он вступит в силу через три часа после подписания. Мы поселимся в вашем доме.

Бьянка покраснела и принялась нервно теребить зажатый в кулачке платочек. Похоже, эти крошечные лоскутки тонкой ткани в промышленных масштабах тщательно украшают кружевами и вышивкой затем лишь, чтобы отдать на растерзание робким провинциальным девам.

– Присутствие в доме наемников, равно как и врача, священника и слуг мужского пола не является компрометацией для дамы. С нами будет госпожа Мокрида Орел, целительница. Прокорм и прочее за наш счет. Вы согласны?

Бьянка поднесла свой платочек к губам и судорожно кивнула.

– Об условиях оплаты с вами поговорит почтенный Трэкул.

Мы с сыном Стензальта поменялись местами. Я встал у двери, он уселся в кресло. Почти не вслушиваясь в мерный бубнеж скаегета: «Прочитайте, пожалуйста… Вам всё понятно? Распишитесь здесь… Не волнуйтесь, всё будет хорошо…», я оглядывал комнату и размышлял о том, что же мне столь категорически здесь не нравится?

Черт! Коньяк на столике! Если это не вещдок, то я мать-настоятельница ближайшего монастыря!

Я подошел к столику и, не таясь, плеснул коньяка в стакан. Сунул в посудину нос. Измененный, черный, волчий. Так нюх обостряется в разы.

Запах спиртного резкий, для меня неприятный. Не расчихаться бы. Но чистый, без всяких добавок и примесей. Нет тут травы.

Ставлю стакан на стол. Трэк смотрит на меня с пониманием, Бьянка с изумлением. Вы ждали от наемника хороших манер, сударыня?

– Угощайтесь! – пискнула дядина пассия.

– Спасибо, не употребляю.

Я поднимаю бутылку и, поболтав содержимое, смотрю на просвет. Осадка, выпавшего на дно, который должен был быть, даже если б ядовитую траву истолкли в пыль, не наблюдается. И Бьянка удивлена, но не смущена. Кто бы ни прикончил Жакоба, он сделал это без помощи данной бутылки коньяка. Шерифу есть о чем поразмыслить.

Закончив переговоры и получив аванс, Трэк хозяйственно сгреб монеты в кошель, аккуратно сложил наш экземпляр договора, засунул его за голенище и, поднявшись, поклонился Бьянке.

– Не прощаемся, сударыня. Мы скоро вернемся и приступим к выполнению своих обязанностей.

Еще раз поклонившись, скаегет потопал к выходу. Я чуть замешкался, обходя кресла.

– Солевейг, постойте.

Бьянка смотрела на меня, а пальцы ее скручивали многострадальный платочек в тонкий жгут.

– Солевейг, я вспомнила. Мы действительно учились в одной школе. В то время, когда у вас в семье произошло несчастье. Мне очень жаль. Надеюсь, в будущем…

Это тоже было. Брезгливое снисхождение, с каким нищему швыряют объедки. Гораздо хуже, чем неприкрытая злоба, издевательства, оскорбления.

– Вам жаль? Чего же? Что вы с подругами передавали друг другу то, о чем судачили ваши родители? О шлюхе Амалии – а чего еще ждать от певички? Что Лусебруны сейчас в затруднительном положении, наследник имения и герба вполне может оказаться бастардом? Искренне желаю, чтобы про ваших с дядей детей никто никогда ничего подобного не сказал.

Бьянка тихо ахнула, прижав ладони к лицу. Я вышел, не оглядываясь.

Трэк догнал меня на засыпанной листьями аллее.

– Солевейг, душа, зря ты так.

– А чего она… подлизывается? Тоже мне, добрая мачеха, чудесное людям явление.

– Бьянка, что ли, тебя тогда обижала?

– Нет. Даже не помню ее.

– Ну и зачем в таком случае? Ты похож на бездомного пса… – скаегет осекся.

– Трэкул, сколько повторять: для оборотня сравнение с собакой не обидно. Для меня тем более.

– На бездомного пса, которого обидели злые люди, и он теперь шарахается от каждой протянутой руки.

– Я злобный неблагодарный бездушный оборотень.

– Дурак ты, – вздохнул Трэк.

– Зато ты у нас образец разумности и всяческой добродетели. Как вообще…

Тут уж я вовремя замолчал, сообразив, что чуть не ляпнул то, чего себе в жизни не прощу. Меня в серые отряды загнала тоска, Трэка – необходимость выжить. Сын Стензальта изгнанник. Не знаю, что натворил добрый и совестливый мужик, но на родину ему долгие годы дороги нет. Он из скаегетов, а про их не нарушающие законы, но живущие по своим особым обычаям закрытые общины никто ничего толком не знает. А ведь у Трэка – он раз проболтался – где-то на каменистых пустошах остались жена, дочки. Не потому ли он так носится со мной и Мокридой, что мы хотя бы отчасти заменяем ему семью?

Дальше шагали молча. Я раскидывал сапогами палые листья. Растравил душу старый друг, сам того не желая. Заставил вспомнить.

Мне было восемь лет, когда мой отец вместе со своим парусником «Победитель гроз» сгинул без вести близ островов Южного архипелага. Местные жители рассказывали, что накануне был сильный шторм, и те, кто осмелился выйти на берег, видели, как в море борется с волнами пылающий корабль со сломанной мачтой. Через несколько дней в прибрежных скалах нашли обугленный кусок доски с золочеными буквами «Победитель». Больше не осталось ничего и никого.

Молния редко бьет настолько прицельно, но небеса не любят людскую гордыню. Гроза отомстила.

А через неделю после того, как в Туманное Озеро пришла черная весть, моя мать уехала с любовником.

Я помню, как накануне она в шелковом, расшитым яркими птицами халате сидела в спальне среди разбросанных всюду вещей, покачивала домашней туфлей и курила тонкую белую сигарету, вставленную в янтарный мундштук. «Иди спать!» – раздраженно велела она, и это были последние слова, которые я услышал от родительницы.

Следующие несколько дней в Туманном Озере царили суета и неразбериха. Слуги кормили меня, если вспоминали – и только. Никто ничего не объяснял и не рассказывал.

А потом в именье нагрянули родственники.

У моего деда было два родных сына. Оба, соблюдая семейную традицию, пошли служить во флот. Сэульв, родной брат отца, бороздил просторы Северного океана. Я его не помнил, а может, никогда не видел. Остальные члены семьи редко, но какое-то участие в нашей жизни принимали. К сожалению.

Женитьба моего отца, владетеля герба и манора, на приме столичной оперы, родичей возмутила и оскорбила. Лусебрун – и связался с актеркой, пусть даже ее игре на сцене аплодирует сам его величество Август VIII. Попробовали выжить выскочку из Туманного Озера, где она, проводив по истечении медового месяца мужа обратно на корабль, прочно обосновалась, но не получилось. По высокомерию, коварству и стервозности Амалия Кондрагон превосходила самых опытных дворцовых интриганок и клевать себя не позволяла. Даже беременность и рождение ребенка не заставили ее раскиснуть и сдать позиции. Маменька, хоть и воспринимала свое сидение в захолустном постепенно нищающем имении чуть ли не как заточение, покидать его не собиралась. Пока не овдовела.

Блистательная Амалия, ища новой судьбы, отбыла в неведомые дали, и замок очень быстро наполнился чужими неприятными людьми. Если раньше мне не уделяли никакого внимания, то теперь его стало слишком много. В доме не осталось уголка, где можно было бы спрятаться, побыть одному. Слежка, каверзы и дразнилки кузенов и кузин, пристальные недобрые взгляды взрослых, их жесткие замечания по любому поводу. «Отродье Амалии», «звереныш», «маленький монстр» – обсуждая меня и мое будущее, родственники в выражениях не стеснялись. Откуда в приличной семье Лусебрунов взяться метаморфу? Портрет первого в роду, Стефана, воина, барда и оборотня, убрали из галереи с глаз долой куда подальше. Ко всему, за семь поколений внешность потомков сильно изменилась, я был полной противоположностью всем ныне живущим родственникам, а вот на прародителя походил один в один. «Фу, немочь бледная! Жердь!» – шипели смуглые темноволосые троюродные и далее сестрицы, коренастые братцы хихикали, а их родительницы, мои тетушки и неродные бабушки согласно кивали.

Меня с превеликим удовольствием попросту вычеркнули бы из списков семьи, но желание заполучить Туманное Озеро не позволяло это сделать. Фамильное имение наследует старший сын старшего сына, обязательно законный. В случае, если в семье рождались только девочки, преемницей рода, герба и земли считается первая дочь. Бастарды обоего пола прав на владение не имеют. Когда владетель умирает бездетным или же по каким-то причинам решает отказаться от манора, земля переходит к следующему по старшинству брату. Когда братья заканчиваются, то к сестре. И только если у предыдущего хозяина вовсе не было законных детей, имение получает кто-то из ближайших родственников. Некоторое исключение составляет опекунство. Если небеса прибирают малолетнего аристократа, бывшего единственным ребенком, вскоре после ухода родителей, вотчина достается тому, кто о дитяте заботился. Эта же персона имеет право пользоваться землей и имуществом вплоть до совершеннолетия подопечного.