Текст книги "Никому не нужные люди"

Если бы члены семьи могли договориться между собой, меня точно объявили бы бастардом. Какое мерзкое слово, шипящее и рыкающее одновременно…

Но вот незадача: по праву наследования манор никому из собравшихся принадлежать не мог. Потому и спорили родственнички, кому достанется опекунство и вместе с ним возможность всласть попользоваться благами, которое еще могло дать не до конца разоренное поместье. Меня же предполагалось отправить в закрытую школу. «Мы должны быть милосердны к несчастному созданию! – говорила, подняв очи к небесам, тетушка Марджори. – Он и без того…» Остальные горестно вздыхали и поддакивали. Предложи кто-нибудь пристрелить меня из жалости, думаю, идею бы горячо одобрили.

Однако планам этим не суждено было воплотиться. Слишком долго родственники меня делили. В Туманное Озеро заявился адмирал Лусебрун, злой, как акула. В суете про Сэульва как-то забыли. А он, показав семейству загорелый моряцкий кукиш, заявил, что оставляет флот, чтобы лично заняться воспитанием племянника, и мигом разогнал весь гадюшник к морским чертям. Некоторые особо жадные, но не сообразительные родственнички грозили подать на дядю в суд, но легче отобрать добычу у чайки-поморника, чем у Сэульва Лусебруна.

Следующие несколько лет… Я не люблю говорить о них. Во-первых, действительно трудно вспомнить что-то хорошее, а во-вторых все попытки рассказать о той жизни если и вызывают какую-то реакцию у слушателей, то только бурное возмущение. Дядя Сэульв никогда не был ни добр, ни ласков. Бросивший привычный уклад жизни, любимый флот, карьеру ради того, чтобы позаботиться о племяннике, которого ни разу в жизни не видел, адмирал Лусебрун понятия не имел, как вообще нужно обращаться с детьми. Я был сыт, одет, присмотрен, ходил в школу, но ни разу не услышал ни одного доброго слова. Северный океанский флот держался на кулаке и глотке, и дядя не задумываясь отвешивал мне затрещины. До тех пор, пока однажды я не решил защищаться. Эта привычка здорово помогла мне в дальнейшей жизни.

Да, попадало мне знатно. Но гораздо меньше, чем тем, кто хотел меня обидеть. Дядя разом пресек начинавшуюся травлю сына в прошлом блистательной, а ныне разом ставшей презренной Амалии, меня предпочитали просто игнорировать. А насколько при этом были испорчены отношения с соседями и родственниками, Сэульву Лусебруну было плевать.

Мы стояли вдвоем против всего мира, спина к спине, как в той песне, которую дядя любил напевать по вечерам. Он был единственным человеком из семьи, кто не предал меня. Мало? Для меня достаточно.

Мокрида поджидала нас, прогуливаясь перед воротами Туманного Озера.

– Ну что, наемнички, продались? И какие ж расценки сейчас в сельской местности? За десяток яиц и куль картошки еще и дровишек наколите?

– Мокридка! – искренне огорчился Трэк. – Чего злобствуешь? Вот ведь бес-девка, до чего вредная!

Целительница надула губы и демонстративно затеребила в руках платочек. Мужской, клетчатый, размеров таких, что небольшой пенек прекрасно накрывает в качестве скатерти.

– Тьфу, егоза! Идем вещи собирать, переезжаем.

Трэк увел Мокриду. Уговорит, успокоит, и скоро наша красавица, которая сейчас только что не лягается, снова придет в хорошее расположение духа.

Иногда мне кажется, что небеса специально послали Трэкула сына Стензальта нам в утешение и назидание, чтобы мы сами и жизнь наша стали лучше и правильнее.

Я тоже пошел к дому.

У нормальных людей вдоль подъездной аллеи бывают посажены липы или буки, особый шик – дубы. А у нас растут лиственницы. Выглядит это непривычно, зато какой запах после дождя! Говорят, что деревья выбирал сам Стефан. Любил он, похоже, хвойные, возле дома вон, сосны понавтыкал. Если собрать сухие шишки и бросить их в огонь камина, они начинают щелкать и светиться изнутри алым.

Ботинки скользят по бледной палой сосновой хвое, плотным слоем устилающей крышу погреба. «Не смей лазать, провалишься!».

Двойной иголкой можно, как пинцетом, подхватить букашку, упавшую в ведро с водой, и отпустить на волю.

На стволах сосен выступает прозрачная смола. Через какое-то время она застывает, становится желтой и рассыпчатой, как засахарившаяся тянучка. Ее можно выковыривать кончиком перочинного ножа и жевать. Один из любимейших вкусов детства. Немногочисленные няньки, время от времени появляющиеся в Туманном Озере, жаловались маменьке, а потом дяде, что у ребенка постоянно грязные руки. Сколько одеколона и обычной водки изведено на оттирку от смолы, сказать нельзя.

Всё-таки летом жизнь в имении проходила не дурно. Во всяком случае, здесь не было школы.

Лестницы в доме деревянные, скрипучие. Как говорит дядин денщик Ахиней – «Поющие». Я поднялся на второй этаж, в галерею.

Портрет Стефана давно вернулся на свое законное место. Предок был изображен с лютней в руках, но рядом на столе лежал меч.

Воин и менестрель. Оборотень. Всё в его жизни было на две части. Даже на портрете улыбается, а взгляд жесткий, пристальный. Безродный одиночка, добившийся славы, богатства, потомственного дворянства. Никто не знает, откуда он взялся, сам говорил, что пришел из-за моря, но в наследный лен, дарованный за заслуги перед короной, выбрал земли, лежащие подле озера, стоя на берегу которого в ясную погоду можно различить тростники у другого его края. Больше здесь воды нет, только подступающие болота, но потомки Стефана неизменно становились моряками, пытавшимися покорить четыре океана, омывающие Сиргарен. Что знал он, что помнил, о чем так и не рассказал ни друзьям, если они у него были, ни жене, ни детям? Никто сейчас не скажет, каким был Стефан Лусебрун, но остались его песни. «Я вернусь», «Баллада о брате и сестре», «Битва», «Подорожная», «Белое море», «Кара», «Вой», «Ветер ходит», «Прощальная». Мой любимый «Наемник».

С одним не согласен: незачем так уж переживать из-за того, что не дано. Если ты стал не нужен в родном доме, то можно искать другой.

Слухи о смерти Жакоба де ла Нира начали потихоньку расползаться по окрестностям Узкого озера. Когда мы под предводительством дяди заявились в Сливовую Косточку, там за чайным столом уже сидело шестеро гостей. Три дамочки с цепкими глазками записных сплетниц. Отчаянно скучающий сонный мужик, явно благоверный одной из них. Молодая пара, искренне сочувствующая Бьянке. Хотя по всему судя, сестрицу покойного не утешать надо, а поздравлять.

На нас избранное общество воззрилось с нескрываемым интересом. Еще бы, не каждый год в этой тихой местности кто-то решает прибегнуть к услугам наемников. Диковинка! Думаю, в ближайшее время в Сливовой Косточке будет очень много сострадающих Бьянке.

Нас пригласили к столу. Соня, взглянув на Мокриду, сразу оживился. Зато одна из дам надулась и позеленела, как весенняя жаба.

– Бьянка, милочка, – обратилась она к хозяйке Сливовой Косточки таким тоном, что все змеи в округе должны были передохнуть от отравления. – Очень предусмотрительно с вашей стороны нанять этих… господ для… охраны. Сейчас, когда Жакоба не стало, а в округе творятся такие жуткие вещи, молодой женщине опасно жить одной.

– А что у вас тут происходит? – дружелюбно спросила Мокрида, цапнув с блюда приглянувшееся пирожное.

Тут информация обрушилась водопадом. Все три кумушки и окончательно проснувшийся муженек одной из них старались во всю. Становилось просто удивительно, как в таком ужасном месте, как берега Узкого озера, еще могут жить люди. Здесь массово и бесследно исчезали куры и петухи. Нечисть устраивала свои богомерзкие пляски прямо в заброшенной часовне посреди заболоченного погоста, и даже покойники, бывшие при жизни приличными людьми, не в силах вынести такого непотребства, покидали свои могилы, но далеко уйти не могли, ибо теряли по дороге кости и головы, то есть черепа. Вампиры оборачивались летучими мышами и по ночам ломились в окна к невинным девушкам. Что, здесь кровососы не водятся? Но если нежить способна обрести крылья, то что мешает ей прилететь откуда-нибудь?

И во всем, включая общее падение нравов и подорожание сметаны на рынке, косвенным образом оказывалась повинна семья де ла Нир.

Бьянка сидела, не отрывая опущенного взгляда от своей чашки. Симпатичная пара пыталась ее как-то утешить, но все добрые слова захлебывались в потоке хорошо завуалированных обвинений и оскорблений. Дядя наливался багрянцем гнева, но почему-то молчал.

Ну а я уже кипел, как перегретый чайник. Да, сам недавно обидел Бьянку, но попросту сорвался, а тут человека, который даже не может защититься, клюют намеренно и целенаправленно. Я уже собирался со всей наемничьей прямотой сказать несколько слов, от которых гостьи вылетели бы из Сливовой Косточки как намасленные, но тут кто-то не больно, но ощутимо пнул меня в голень. Дяде со своего места не достать, Трэк обут в подбитые гвоздями сапоги, а Мокрида скорее наступила бы на ногу тонким каблучком. Неужели Бьянка? Не хочет лишнего скандала с соседями? Предпочитает перетерпеть? Ее воля. У меня контракт на охрану жизни госпожи де ла Нир, а всё остальное не мое собачье дело.

Курицы меж тем закончили кудахтать. Попробовали как-то уязвить Мокриду, но наша красавица, ослепительно улыбаясь, двумя безукоризненно вежливыми фразами с головой обмакнула противниц в столь любимую ими грязь. Трэк позволил себе одобрительно хмыкнуть, и поле боя полностью осталось за наемниками.

Гости с кислыми лицами принялись прощаться. Они уже разбирали в прихожей свои зонты и фальшиво благодарили хозяйку за чай, когда раздался звонок, и на пороге появилась еще одна персона. Похоже, что молодая женщина. «Похоже» потому как точно понять сложно: новая гостья нарядилась в стиле «я надену всё лучшее сразу» да еще и вымазала на себя добрую половину ассортимента косметической лавки.

– Могу я видеть Бьянку де ла Нир? – поинтересовалась она, обводя присутствующих быстрым взглядом темных глаз. – Я жена Жакоба де ла Нира.

Сказать, что я в тот день изменил свое мнение о Бьянке де ла Нир, будет слишком просто. Я искренне зауважал эту серую мышь, а прежде восхитился ею. Такие дела творятся, что любому впору схватиться за голову и голосить: «О, небо!», а это робкое существо, что только что в чашку с чаем от отчаяния и смущения не ныряло, с истинно королевским достоинством и спокойствием выпроваживает гостей (дядя сделал вид, что к нему это не относится) и приглашает новоявленную невестку в кабинет. Мокрида решительно заявила, что она юрист госпожи де ла Нир и прошмыгнула следом. А мы с Трэком и дядей остались сидеть в гостиной. Мальчики направо, девочки налево.

Вернулась наша разведчица не скоро. Уселась за стол, налила себе чаю, решительно взяла последнее пирожное. Откусила, запила. И только после этого соизволила слово молвить:

– Ну что, судари мои – действительно, жена. Я документы видела. Теперь-то, конечно, вдова. Обвенчался с ней Жакоб за три дня до своей гибели, и теперь она имеет все права на наследство. Если в ближайшие месяцы выяснится, что беременна, то и Сливовая Косточка достанется ее ребенку, а сама Инесса будет при нем опекуншей. Если де ла Нир не оставил завещание в пользу сестры, Бьянка по закону что-то получит, но это будут сущие крохи.

Кулак дяди впечатался в столешницу.

– Моя жена ни в чем не будет нуждаться!

– Тогда вам нужно как можно скорее оформить брак, или хотя бы забрать вашу невесту к себе. Инесса Монфакор, ныне де ла Нир, так она, во всяком случае, представилась, не производит впечатления особы, склонной к благотворительности. Пока дамы решили жить в Сливовой Косточке вместе, но не факт, что через полгода, когда вдова вступит в права наследства, она не выставит золовку за порог. И не отказывайтесь от прав Бьянки. Вряд ли Жакоб оставил завещание, но могло быть еще что-то, например, условия родителей. Вообще вся ситуация какая-то скользкая. Вам следует поговорить с нотариусом де ла Ниров или найти действительно хорошего юриста.

– Спасибо, госпожа Орел.

– Не благодарите! – фыркнула Мокрида. – Я всего лишь соблюдаю интересы свои и своего отряда, хочу, чтобы госпоже де ла Нир было чем заплатить нам по контракту.

Честно говоря, мы представления не имели, от кого и как защищать жизнь Бьянки де ла Нир, но, посоветовавшись, решили пока в темное время суток выходить в дозор, осмотреться. Поделили часы, я буду бдеть первую половину ночи, Трэк – вторую. Мы с сыном Стензальта идеальная пара караульщиков: я по возможности ложусь спать много позже полуночи, зато утром меня не добудиться, а скаегет начинает клевать носом уже с наступлением сумерек, а на рассвете свеж, как умытая росой лесная поляна. Только Мокрида обладает счастливой способностью безмятежно дрыхнуть и высыпаться в любое время. Ее забота – день и подстраховка нас по мере необходимости.

Я присмотрел себе местечко в гостиной. Если усесться прямо на пол между камином и сервантом с семейным фарфором, прислонившись к стене, будет достаточно некомфортно, чтобы не заснуть, но не так неудобно, что желание вылезти и поразмяться станет непереносимым уже через полчаса. Кроме того, отсюда я, сам оставаясь незамеченным, прекрасно вижу дверь и окна, в которые по ночам кто-то заглядывает, и, если верить слухам, ломятся вампиры.

– Хорошо обосновался! – похвалил Трэк, вручая мне большую кружку компота из сухофруктов. Бородач уже успел просочиться на кухню, как-то примириться с наличием там престарелой кухарки, убедить почтенную даму, что скаегетские блюда самые полезные и питательные, и даже начать стряпать по собственным рецептам.

– Волком оборачиваться будешь?

– Не-а. Вдруг потом придется срочно меняться обратно. А здесь дамы.

Трансформация, если говорить научным языком, бывает нескольких видов. Частичная, когда что-то меняешь во внешности по минимуму. Промежуточная, при которой оборотень сохраняет фигуру стоящего прямо человека, но покрытого шерстью и с волчьей головой. Она считается боевой, потому как способность держать оружие не уходит, но к ней добавляются все возможности звериных клыков и когтей. Нюх и слух обостряются, скорость реакции увеличивается в разы. И полная: облик абсолютно звериный, стоишь на четырех лапах, и сзади болтается хвост «поленом». Неприятность в том, что если в промежуточной трансформе габариты тела сохраняются, одежда и обувь не рвутся и не мешают, то при полной… Попробуйте резко втиснуть волка в человеческие штаны, рубашку и сапоги. Даже если получится, то вряд ли зверь в такой упаковке сможет нормально шевелиться. Потому-то, если в промежуточную трансформу оборотень может уйти в любой момент, то полная требует какого-то времени, уединенной подготовки, чтобы хотя бы раздеться. Ну и потом, когда обратно переходишь, тоже.

Есть еще и глубокая, при которой полностью перестраивается весь организм. Отсюда, говорят, и легенды о неуязвимости оборотней. Не знаю, не пробовал, но вряд ли на деле всё проходит гладко и хорошо.

– Во сколько тебя менять?

– Думаю, часиков в пять, потом покемарю.

– Опять завтрак проспишь.

– А что там планируется? Каша? Тогда да-а.

– Специально для тебя в обед из пяти круп сварю! – мстительно пообещал друг и удалился.

Давно заметил: когда занимаешься чем-то интересным или просто отдыхаешь, время улетает, как дым в трубу. Не успел взглянуть на часы, как полдня делось неизвестно куда. Когда же занятие твое скучно и монотонно, течение не то что часов, а минут и даже секунд замирает вовсе.

Я уже вторую вечность сидел на полу в гостиной Бьянки де ла Нир, вспомнил все стихи, которые учил в студенческие годы, все песни Стефана Лусебруна и собственные опусы, а светящиеся стрелки на часах едва сдвинулись. Может, хронометр сломался?

Потому-то велика была радость моя, когда я услышал тихие, но уверенные шаги. Кто-то шел из глубины дома. Размеренную поступь Трэка и быструю побежку Мокриды я распознаю сразу, в какой бы обуви и где бы друзья не ходили. Значит, это или Бьянка, или новая гостья Сливовой Косточки. Почему же дамам не спится?

Тихонько стукнула дверная ручка. В оконных стеклах мелькнуло отражение свечи. Тонкие пальцы потянулись к стоящей на подносе бутыли.

– Коньячком балуетесь?

До чего же приятно иметь дело с благовоспитанными провинциальными барышнями. Мокрида уже выдала бы гневный монолог, где первые слова: «Напугал, черт непутевый!» были бы самыми мирными. И это после того, как мне пришлось бы уворачиваться от стакана, подноса и стоящей у камина кочерги.

Бьянка де ла Нир, ойкнув, чуть не выронила бутылку. Я-то думал: почему шериф не забрал вещественное доказательство? Оказалось, хозяйка просто принесла коньяк позже, для себя.

– Я совсем немножечко! – пробормотала она. – Говорят, это может помочь успокоиться… не бояться. Только Сэульву… господину Лусебруну не говорите!

Она помнит меня по школе, училась в старших классах, когда я был еще совсем сопливым шкетом. Значит, лет на семь старше. Но сейчас сама напоминает маленькую девочку, надеющуюся, что взрослый дяденька прогонит притаившегося в шкафу буку. Только вместо куклы или плюшевого зайца испуганно прижимает к груди бутылку с коньяком.

– Сударыня, чего вы боитесь?

– Я не знаю… Кладбища…

Я поднялся и подошел к окну. Хоть бы портьеры повесили, что ли, раз уж угораздило поселиться в таком месте. Лучше уж глядеть на тяжелый пыльный бархат, чем на постепенно поглощаемый трясиной погост. Скинулись бы уже всей округой, призвали опытного мага, а когда тот разгонит мелкую болотную нечисть, дельного инженера и бригаду работяг с лопатами, чтобы выкопали дренажные канавы.

Хотя кладбище отсюда толком разглядеть нельзя, во всяком случае, ночью. Какое-то неясное серое нагромождение, не знаешь, что это, так и не догадаешься.

– Вы видите огонь? – Бьянка подошла и встала рядом.

И, словно отвечая ее словам, вдалеке вспыхнула маленькая искра. Мигнула, метнулась из стороны в сторону и замерла.

– Он похож на злой глаз, который смотрит, ищет кого-то. Меня.

У-у-у, я думал, со мной всё плохо, а вон оно как в жизни бывает.

– Госпожа де ла Нир, завтра прямо с утра собирайте вещи и уезжайте отсюда. Мы будем вас охранять, но в этом доме быть не надо, – о том, что по всему судя, хозяйкой Сливовой Косточки Бьянке оставаться не долго, я благоразумно и вежливо промолчал. – Я понимаю, что вы до венца и брака в Туманном Озере жить не захотите, а замуж за дядю выйдите только по окончании траура, но есть же у вас какие-то подруги? Или хотя бы поселитесь в каком-нибудь приличном пансионе. В городе наверняка есть почтенные старые дамы, сдающие комнаты. Никто не осудит, если на похороны брата вы прибудете не из родного дома.

– На похороны? – тонкие брови Бьянки недоуменно поползли вверх. – Но Жакоб уже погребен. На другой день после смерти он упокоился в фамильном склепе.

Утро в Сливовой Косточке началось тихо и благостно. Бьянка и Инесса затворились в своих комнатах, и было не похоже, что ни одна спешно собирается съезжать, ни другая замышляет начинать какие-либо активные действия. Доблестная охрана госпожи де ла Нир собралась в моей комнате.

– Сольв! Ну ты бы хоть сапоги снял! – разорялся Трэк. – А то валяешься прямо на покрывале. Не дома же. И как тебя только госпожа Нильс терпит? Другая хозяйка давно согнала б с квартиры.

– Не сгонит, – лениво заступилась за меня сидящая на подоконнике и покрывающая ногти пурпурным лаком Мокрида. – Старушке приятно посмотреть на молодого красивого постояльца. Тем более, булочную, молочную и зеленную лавки на той улице держат женщины. Наверняка ради Сольва скидку дают. Да и тебя еще раз увидеть надеются. Волченька, я права?

– Возможно. А кондитер точно до сих пор не может забыть твою неземную красоту и отменные знания в области взбитых сливок.

Да, явление моих друзей вся наша тихая улочка вспоминает, как событие.

Моя квартирная хозяйка, госпожа Нильс, милейшая старая дева, обладает двумя маленькими, но несомненными недостатками: она любит поговорить и, упоминая Мокриду, всякий раз принимает вид понимающий, покровительственный и заговорщицкий, только что не подмигивает. Я очень хорошо отношусь к доброй старушке, сознаю, как скудна на радости и удовольствия ее жизнь, но когда каждый завтрак сопровождается рассказами о том, как доктор Слагтер во время публичной лекции отозвался о полезных свойствах сельдерея и чем посоветовал лечить косоглазие, а вечером, когда прыгаешь через три ступеньки, предвкушая, как сейчас откроешь новую книгу, или запишешь собственную, наконец пойманную за хвост мысль, а тебя тормозят на середине лестницы и начинают высказывать неодобрение политике сопредельного государства… Хуже бывает, только когда возвращаешься с выполнения очередного контракта, а госпожа Нильс встречает тебя решительным заявлением, что она все обдумала и решила освободить мансарду, чтобы нам с Мокридой было где подвесить колыбель. Кто говорит, что я резкий, невежливый и несдержанный, пусть попробует пожить так хотя бы пару месяцев и ни разу не сорваться.

Потому новость, что квартирная хозяйка собирается уехать проведать сестру, я воспринял как подарок судьбы. Целых три дня как раз после того, как заплатили за очередной контракт и можно пока что не думать о следующем! Любимый диван, стопка книг, две большие коробки конфет с ликером, и никто не стоит над душой. Все три дня на улицу носа не высуну.

Но только я, обложившись подушками, удобно устроился на диванчике, только сунул в рот первую конфету и раскрыл наиболее привлекательную книгу, как в дверь одновременно позвонили и постучали. Причем с таким энтузиазмом, что сразу стало ясно: просто так, черти, не угомонятся. Мысленно пожелав визитерам, чтобы им по лбам кто-нибудь так постучал, и, прикинув, не перейти ли в частичную трансформу, я потащился открывать.

И сразу на пороге понял: сопротивление всё равно было бы бесполезно. За дверью стоял Трэк с кастрюлей, от которой на всю улицу распространялся запах щорба, а из-за плеча бородача приятно улыбалась Мокрида. Отряд скаегетов в хорошей экипировке выносит ворота без тарана. А для дружбы выходных не бывает.

– Сольв, чтой-то ты с утра дома и такой красивый? Ждешь кого-то? – щебетала Мокрида в прихожей, сбрасывая мне на руки легкий плащик. – А тут мы!

– Ты что тут ешь, когда хозяйка уезжает? – сурово спросил Трэк, кастрюлей вперед устремляясь на кухню.

– У тебя там кроме сладкого и чая что-нибудь есть? – задумчиво поинтересовалась целительница.

Было. На столе стоял дуршлаг с подсохшими вчерашними макаронами. Именно на него негодующе уставился скаегет.

– Ты вчера деньги получил! – прорычал он свирепым голосом. – Идем за продуктами!

Марш по лавкам нашей улицы запомнился надолго.

Однако надо ехать в город. Кое-что выяснить. Не нравятся мне похороны убиенного Жакоба, столь стремительные, что даже вдова о них не знала, да и сама Инесса – появилась неоткуда, замуж вышла за три дня до гибели благоверного.

Я давно не живу в Туманном Озере и жить не собираюсь. Мне нет никакого дела до отношений между соседями и козней их друг другу. Мне самому безразлична судьба Бьянки, в обществе попечения сирот я не состою. Но у нашего отряда контракт на охрану жизни госпожи де ла Нир, и значит, мы должны знать о ней и о том, что происходит вокруг, как можно больше.

А еще Бьянка скоро станет женой моего дяди. Единственного человека из семьи, который не предал меня. Одного из троих живущих на этом свете, кто для меня важен.

Во времена моего детства о путешествии и в крупный Кардис, до которого час езды, и в маленький Кортезьен, куда при желании и знании местности можно и пешком дойти, говорили одинаково: «Поедем в город». И ведь все понимали, в какой именно, если назначенные встречи срывались, то вовсе не по той причине, что договорившиеся имели в виду разные населенные пункты. Но иногда такая двойственность понятий всё же помогает запутать следы. Если мне из задуманного ничего не удастся, или все мои размышления окажутся пшиком, то незачем никому знать, куда и зачем я ездил. Профессиональная привычка. Да и сам по себе я скрытный и неискренний тип.

Я не подгадывал время специально, но, когда подошел к конторе шерифа, страж законности и порядка как раз собирался пообедать. Он прекрасно помнил и меня, и свое предложение отметить победу на турнире. Завоевать корону не удалось никому из нас (я так, например, четвертьфинальный поединок просто аккуратно слил, в гробу видал этот главный приз, пусть забирает тот, кому он действительно нужен), но это не повод отказываться от доброй еды и пива.

К тому же, как выяснилось позже, шериф и сам был непрочь потолковать со мной о делах наших скорбных.

– Так ты что, правда наемник? – спросил служивый, как только мы устроились за столом в трактире.

– Лицензию показать?

– Неплохо бы.

Я достал из-под рубашки медальон. Обычный металлический овал на цепочке, на крышке выбиты мое имя и личный номер в серых отрядах. Это удобнее и надежнее, чем таскать с собой бумагу. Медальон разымается на две половинки, внутри лежит прядь волос. Это не локон возлюбленной, а мой собственный. Так же, как у других наемников. В случае чего будет по чему идентифицировать тело.

– Я думал, сочиняют люди, – хмыкнул шериф. – На тебя посмотреть, на студента больше похож. Только дерешься хорошо. Косы в бою не мешают?

– Я оборотень.

Почему-то считается, что тот, кто примеряет волчью шкуру, должен и в человеческом облике обрастать почище гнома. Но щетина у нас пробивается медленно и трудно, зато патлы – стричь не успеваешь, лучше действительно заплетать. Плюс к тому лично я не люблю короткие волосы. Хватит того, что раз в неделю подкарнываю лезущую в глаза челку.

– Понятно, – шериф провел ладонью по собственному «ежику». – Слышал, ты со своей командой… бандой… как это у вас называется?

– Отряд.

– …Отрядом нанялся охранять Бьянку де ла Нир?

– Это так.

– И что? – страж порядка вонзил вилку в отбивную.

– Вы в курсе, что тело Жакоба де ла Нира уже погребено?

– В курсе. Что его теперь, потомкам для известия оставлять? Тут достаточно народу, кто охотно посмотрел бы, как черти волокут Жакоба в пекло, но зрелище сие, к сожалению, недоступно. Так что лучше его тушу убрать, пока не начала гнить. Хватит того, что при жизни сестре кровь отравлял.

– Не смотря на то, что его убили?

– Де ла Нир умер от удара, – твердо сказал шериф, откладывая вилку. – Апоплексического. Или ты настаиваешь, что от удара копьем?

Так, щенок, марш в будку, пока не получил пинка.

Я отхлебнул пива.

– Да не станете вы меня топить, смысла нет. Это ж расследование начнется. Всё, что можно тут привязать – убийство по неосторожности, в котором я прилюдно раскаюсь. Несчастный случай, воля небес! Нервы на следствии мне, конечно, помотают, и из серых отрядов я вылечу, но не велика потеря. А вот вам за укрывательство и халатность знатно влепят. А может, еще какие-нибудь нарушения по ходу обнаружатся.

– Ну ты нахал! – протянул шериф почти восхищенно.

– Просто грамотный. В нашем деле без этого никуда. Так что лучше нам договориться по-хорошему. Я не обвиняю госпожу де ла Нир в том, что это она отравила брата…

– Бьянка де ла Нир способна на многое. Но это касается только хороших поступков.

Перегнувшись через стол, шериф положил руку мне на плечо. Со стороны взглянуть – дружеский жест, двое вояк хлещут пиво и увлеченно треплются об оружии, а может быть, о бабах.

– Мы союзники до тех пор, пока ты защищаешь Бьянку, Лусебрун. Замыслишь против нее что-нибудь худое, и я уничтожу тебя, не считаясь ни с чем.

Отпустив меня, шериф, словно безмерно устав, откинулся на спинку стула.

– Бьянка – дочь Корнелия де ла Нира, моего друга. И Бельфлёр, лучшей женщины, жившей когда-либо на берегах Узкого озера.

Поговорив таким образом с шерифом, я двинул в сторону Туманного Озера, но дядю дома не застал.

– Уехал он, – поведал Ахиней. – Аккурат к вам в Сливовую Косточку подался. Давно уже, – определил бывший моряк, взглянув на солнце. – Может, как раз на пути встретишь. А лучше посиди пока, отдохни, я чайку соображу, а тем временем сам и вернется.

Идея мне понравилась. Не удобно говорить с дядей ни в Сливовой Косточке, ни, тем более, посреди дороги. Да и чая хотелось. Он в Туманном Озере отменный. В молодости капитан Сэульв Лусебрун служил в южных морях, научился разбираться в сортах чая, покупать только хорошие, а денщик его освоил искусство правильной заварки.

Откровенно довольный Ахиней поспешил на кухню, а я отправился в столовую. Прошелся туда-сюда, взял из вазочки, стоящей на буфете, пряник, откусил. Свежий.

Пряники и конфеты дядя всегда покупал для меня. Сам он сладкое терпеть не может, зато лимоны обожает, ест целиком, прямо с кожурой.

Мебель в столовой сохранилась еще со времен моего прадеда. Какой-то там знаменитый стиль. Мокрида говорила, но я не помню. Мощные, тяжелые, будто рассчитанные на рыцарей в полном доспехе, стулья. Под стать им стол и буфет. Оконные рамы такие, что чуть ли не по целому бревну в проем пихали. А вот дверь всему этому великолепию не соответствует. Лепесток, а не дверь, из тонких светлых досочек. Новых. От прежней двери не осталось даже петель.

– Солевейг, – от голоса дяди в стаканах с чаем вот-вот зазвенят льдинки. – Ты знаешь, что твоя мать, четыре года не вспоминавшая ни о тебе, ни о Туманном Озере, сегодня прислала письмо.

Я не мог отвести взгляда от белой крахмальной скатерти. Как я ждал этого письма! В первое время, когда меня хотели отправить в закрытую школу. Следующий год, когда привыкал жить с дядей. И потом еще два.

– Бросив тебя на произвол судьбы, Амалия, тем самым, отказалась от прав матери. Теперь она хочет восстановить их. Дабы получить возможность распоряжаться твоей долей имущества Лусебрунов и манором.

Скатерть смялась под смуглым дядиным кулаком. Ложечки в стаканах испуганно звякнули.

– При таком раскладе тебе, когда достигнешь совершеннолетия, уже нечем будет владеть. Прохиндейка выгребет всё до гроша. Единственный способ избежать этого – подписать отречение. Тебе уже двенадцать, ты вправе сам выбирать опекуна.

Исписанный разборчивым канцелярским почерком лист бумаги лег на стол. Рядом появились перо и чернильница.

– Прочитай внимательно и подписывай.

– Я не буду.

– Солевейг, я не стану уговаривать. Подписать придется. Ради твоего будущего.

– Она моя мать.

– Бросившая тебя и интересующаяся только деньгами.

Дядя поднялся.

– Я буду в кабинете.

Он вышел. Я остался сидеть за столом, испуганно глядя на лист бумаги, пестрый от слов, словно шкура болотной змеи.

Дядя Сэульв. Оставивший прежнюю, нравившуюся ему жизнь, чтобы спасти племянника, которого ни разу не видел. Человек, за четыре года не сказавший мне ни одного доброго слова, учащий драться, отвешивающий подзатыльники и защищающий от всего мира. Адмирал Лусебрун, в прошлом капитан парусника «Ключ», на обычной лодке с десятком храбрецов взявший на абордаж боевую галеру, дабы дать своему поврежденному кораблю возможность уйти. Он предлагает мне предать?