Текст книги "Никому не нужные люди"

Я съежился на стуле. Взрослые всегда могут заставить ребенка. И уехать из родного дома туда, где он заранее будет обречен, и подписать мерзкий документ. А если я не смогу сделать это? Вот просто никак не смогу? Порву бумагу, разобью чернильницу, сломаю перо? Принесут новые. Надо что-то, что труднее заменить.

Я подкрался к толстой резной двери, приоткрыл ее. Тишина в доме. Никого нет поблизости, чтобы остановить меня. Я открыл дверь пошире, положил пальцы правой руки на косяк и, зажмурившись, толкнул тяжелую дубовую доску.

– А вот и чаек подоспел! – Ахиней торжественно поставил передо мной поднос, на котором возвышался стакан с подстаканником. Для своих только так, никаких тонких чашек с цветочками, по мнению денщика не посуда, а тьфу! – По-нашему, с лимончиком!

Ахиней всегда готовит напиток на кухне, там же разливает. Заставить его принести чайник в комнаты не могут никакие силы, ни земные, ни небесные. Лучше будет шнырять туда-сюда, наполняя новые стаканы, но от своих правил не отступит.

– Ахиней, составь компанию.

– За угощение спасибо, – серьезно кивнул моряк. – Не откажусь. Только я вот тут, в сторонке присяду. Не дело денщику за адмиральский стол лезть, чай, не у кума в гостях.

Вернувшись с еще одним стаканом и толстым ломтем хлеба, увенчанным чуть ли не полпалкой колбасы, он отодвинул стул и удобно расположился у подоконника.

– А что, например, думает об адмирале госпожа Бьянка? – солидно спросил он, отхлебнув чайку.

– Не знаю. Со мной она об этом не разговаривает.

– Вот это уже хуже, – огорчился верный денщик. – Хорошая она девушка. Тихая. Жаль будет, если наш такую упустит. А хозяйка тут о как нужна. Без ухода дом что? Хуже сундука пустого, только крысам в нем жить. На корабле хоть боцман занимается. Только я скажу: нет на берегу лучше женского пригляду. Сила на то бабенкам дана особенная.

– Сам-то ты жениться не думаешь? Есть на примете какая-нибудь красотка?

– А то! – браво покрутил ус Ахиней. – Даже несколько. Вот привезет адмирал госпожу Бьянку в Туманное Озеро, приглядимся к ней немного, я и выберу, какая из зазноб с хозяйкой лучше уживется, посватаюсь.

– Так чего выбирать? Ступай к скаегетам, у них жен менять можно.

– К бородатым-то? – Ахиней потер бритый подбородок. – Э нет! Я тут с вашим Трэкулом потолковал, что и как. Не понравится мне у них. Скучно существуют, не душевно. А так я кралю заодно к госпоже Бьянке в горняшки сговорю. Эх, заживем же тогда!

Я представил себе Туманное Озеро, облагороженное присутствием госпожи де ла Нир и ее горничной. Ни пылинки вокруг. Вышитые подушки на диване. Кружевные занавески на окнах. Всюду вазы с цветами. Благоустроенная детская. Караул!

– А не тоскливо будет? Вы моряки, люди подвижные. И вдруг по гроб жизни на одном месте застрянете. Тут разве что-нибудь интересное происходит?

– Это точно, – пригорюнился адмиральский денщик. – Живем, конечно, как в вечном дрейфе. Одно слово – провинция.

– С соседями дядя больше не ругается?

– А что нам соседи? – ухмыльнулся Ахиней. – Сидят, как устрицы на отмели. Один баламут был – госпожи Бьянки брательник. Да может эти еще, которые в Плакучую Иву приехали. Приличные с виду люди, только от их присутствия молоко киснет.

– Какое молоко?

– Так коровье. А еще они головешку украсть хотели.

– Головешка-то кому в наше время понадобиться может? Тем более – красть. Если нечем разжечь огонь, проще просто попросить спички.

– Да не то! – махнул рукой Ахиней. – Сейчас всё обскажу.

Он уселся поудобнее и начал:

– У Сюзанны, это, то есть, одна из моих, кошка есть. Черная, будто вся в угле извозилась. Сюзанна ее по ночам выпускает, мышам на погибель. И вот слышит однажды, орет Головешка так, будто ее живьем режут. Сюзанна баба боевая, хвать кочергу, да дверь открыла. Кошка порх ей по ногам, и под кровать, а от дома вроде как бежит кто-то. А на другой день поехала моя краля на рынок молочное продавать. И вот подходят к ней городские, что целой компанией в Плакучую Иву к тамошним молодым господам приехали, сливок спрашивают. Сюзанна глядит, день жаркий, будто и не осень вовсе, а одна барышня в перчатках. Добро б в кружевных, а то плотные! А сама она, Сюзанна то есть, утром еле кошку из-под кровати выманила. А та помятая вся, драная, взъерошенная, будто ее ночью черти за хвост таскали. Смотрит моя красотка на барышню и думает: э, а не ты ли, фря такая, Головешку обидела, что рученьки-то теперь расцарапанные прятать приходится? Может, у вас, городских, мода нынче на воротники да муфты из кошачьего меха? Так шиш тебе, а не сливочки! Нету, говорит, господа хорошие, расторговалась уже, одно молоко кислое вчерашнее осталось, да и того на донышке. Те-то запереглядывались, а один, который у них вроде как главный, и спрашивает ласково так: а не ваша ли, мол, кошечка, черная такая, вчера на заборе грелась? И не согласитесь ли вы ее продать, или хотя бы сказать, где взять такого же прелестного котенка? Тут Сюзанна вовсе смекнула, что дело нечисто. Нет, говорит, кошка мне милее моей будущей свекрови, ни за что с ней не расстанусь, а другой такой на обоих берегах Узкого озера не сыскать. А как эти ушли, похватала свои горшки да крынки и быстро домой. Там стала молоко и сливки на ледник ставить, глядь – всё как есть прокисло.

– Так может оно само по себе испортилось? День, говоришь, жаркий был.

– Не, с чего ему. Сюзанна дело знает, специально в ведра и крынки ужей да жаб сажает.

Хорошо, что я так и не проникся прелестью свежего молока.

– А дальше что?

– А ничего! – развел руками Ахиней. – Головешка сметаной объелась, у мышей свой праздник. Сюзанна по ночам ее не выпускает больше. Эти, которые приехали, вроде не шалят. На заболоченный погост только каждый день ходят. Может, инженеры, сделают чего-нибудь? Кладбищу там, конечно, уже не бывать, да и хоронят давно в другом месте, а всё ж лучше, чтоб осушили, а то грех один, часовня скоро сгниет.

– Часовня, говоришь…

Часовня на заболоченном погосте до сего дня меня занимала мало. Знал, что она существует, и все. Никогда даже в ней не был. Я атеист, а храмовой архитектурой не интересуюсь и сейчас, не то что в детстве. К тому же, когда я жил в Туманном Озере, часовня была действующим культовым сооружением, куда просто так, из любопытства, не сунешься. Но теперь, пожалуй, стоит посмотреть. И не из окна Сливовой Косточки.

Дядю я так и не дождался, то ли он просто засел в дому у Бьянки, то ли решил отвезти невесту на вечер куда-нибудь развеяться. Если телохранители ее отпустили. Но вряд ли у Трэка и Мокриды есть повод сомневаться, что боевой морской офицер способен защитить девушку от чего и кого бы то ни было.

Дорога, по которой я возвращался в Сливовую Косточку, пролегала как раз мимо погоста, почти впритирку. Раньше она огибала холм, но потом некие мудрецы решили, что хорошо бы выпрямить тракт. Возвышенность срыли до основания, заодно перекрыли русло протекающего поблизости хилого ручейка и, очевидно, крепко обидели природу этим действием, потому как за погостом вдруг образовалось болото, в короткое время захватившее всю территорию вокруг.

А еще де ла Нирам открылся дивный вид на кладбище. Хорошо, хоть вдали. Зато я разглядеть торчащие из трясины верхушки надгробий мог куда как хорошо.

Чтобы мне было совсем приятно, на небо выползла толстая круглая луна, освещающая окрестности лучше любого фонаря.

Я шагал по дороге, стараясь не смотреть на сожранное трясиной место людского упокоения, где возились, завывали, хихикали новые его обитатели, которым ночь не помеха. Нападения я не боялся, покинуть пределы болота из живущей там нечисти могут разве что комары.

Жалобный крик разнесся над трясиной. Дитя человеческое, маленькая белокурая девочка, барахтаясь в бурой жиже, отчаянно протягивала ко мне руки.

Я взглянул. И пошел дальше. Пиявиц в свое время навидался больше некуда. Нижняя, скрытая от глаз часть тела этих тварей похожа на толстый змеиный хвост, оканчивающийся присоской, полной острых игольчатых зубов. Обвивает человека, бросившегося на помощь ребенку, и раздирает плоть.

Сжечь бы пагань, но не захватил я с собой факел, а местных, судя по тому, что до сих пор не приняли меры, всё устраивает.

Вслед раздалось яростное шипение и всплеск. Вынырнув из трясины в трех шагах впереди, погибающее дитятко обхватило верхушку затопленного памятника беленькими чистыми ручками и алчно уставилось на меня кукольными голубыми глазками. Я показал пиявице фигу.

– Сгинь, проклятая!

Рядом с памятником заворочалась облепленная болотными растениями кочка, открыла красные буркала. Черный толстый хвост пиявицы вынырнул из трясины, треснул конкурента по жабьей башке. Забыв про меня, нечисть принялась выяснять отношения.

Пройдя еще немного, я чуть не споткнулся о бурые от старости человеческие кости, валяющиеся прямо поперек тропы. Не верю в мертвецов, сбегающих из своих могил, но непотребство здесь действительно творится знатное.

Скелет развалился так, что обойти его было невозможно. Я остановился, примеряясь, как бы перепрыгнуть через кости, не задев, как вдруг с болота налетел… легкий ветерок. А как по-другому, если не этим романтичным словом назвать чуть ощутимое движение воздуха? Только принесло оно отнюдь не аромат цветущего луга и не морскую свежесть, а запах гнили, затхлости, мертвой земли и отравленной воды. А еще полыни, окаянной травы. Откуда ей взяться на болоте, если нечисть ее терпеть не может?

Я повернулся к бывшему погосту. В нескольких десятках метров от дороги, прямо из трясины, словно черный раздутый палец утопленника, торчала часовня. Никто, не принадлежащий к болотной нечисти, не смог бы сейчас подобраться к заброшенному строению, но там, внутри, горел огонь.

– Солевейг, любовь моя, где же ты пропадал?

Давно знаю Мокриду, наблюдал ее во всех настроениях, но вот привычки кидаться напарнику на грудь раньше у боевой подруги не имелось. Даже если она здорово переволновалась из-за моего долгого отсутствия. Да еще наскочила так, что я буквально вылетел за порог, не успев даже понять, кто находится в столовой и что там вообще происходит. Только ударил в нос аромат дядиного трубочного табака, почти заглушенный густым тяжелым запахом незнакомых духов, а потом целительница ловко захлопнула дверь ногой и потащила меня по коридору.

– Мокрида, у нас всё хорошо?

– Нет! – рявкнула разбушевавшаяся красавица, заталкивая меня в комнату. – Как может быть хорошо, когда здесь эта… вдова Инесса?

– Она что, обижает Бьянку?

– Ваша Бьянка скоро в цукат превратится, так ее обсахаривают! Я думала, все эти «дорогая сестрица» возможны только в дурацких романах, так ведь нет. А стоило появиться твоему дяде… Вдовушка изображает из себя лучшую подругу Бьянки, но стоит той выйти, чуть из платья не выскакивает, выставляясь перед адмиралом. Я тоже не святая, но я за честную игру! А еще на тебя пялится!

– Когда? Мы общались всего ничего, только когда Инесса приехала.

– Думаешь, этого мало? Если бы ты к ней присмотрелся… Хотя нет, лучше не присматривайся. Сольв, я в твою личную жизнь не лезу, закончится дело, хоть полборделя снимай, но к этой кикиморе облезлой чтоб близко не подходил!

– Мокрида, да что…

– Ревную! Завидно мне будет, если ты на нее внимание обратишь! Эта швабра может злоумышлять против Бьянки и значит, мешать выполнению контракта! В общем, пусть думает, что ты мой. Я к тебе в случае чего и ночевать приду, приползет гадючка, так всё, место занято. Так что если хочешь спать в своей постели, а не на коврике у двери, никаких поводов веселой вдове не давай.

– Мокрида, а Трэка спасать не надо?

– Поздно. Прохиндейка к нему подкатывала, но Стензальтыч ее сразу отшил, без нежностей. Сказал, что у него ни кола, ни двора. А ты у нас владетель. Стой! Куда пошел?

– С дядей поговорить и с Трэкулом. Можно?

– Можно, – буркнула Мокрида. – Нет, подожди.

Целительница, запустив руки в свою пышную шевелюру, растрепала прическу, дернула за воротник блузку, приведя в одежду в некий беспорядок, а потом перекосила мне ремень.

– Так-то лучше. Теперь идем.

Жаль, не видела нас тетушка Марджори, она бы точно оценила старания Мокриды по высшему разряду – демонстративно упала бы в обморок. Но и на остальных наше появление произвело сильное впечатление, даже невозмутимый, видавший виды Трэк изумленно вскинул лохматую бровь. Бьянка изобразила лицом цветущий рододендрон и принялась усиленно пододвигать дяде вазочку с вареньем из эльфийских яблочек. А адмирал эту несказанную сладость зачерпнул полной ложкой. Инесса хранила молчание.

А наша целительница… Был бы у нее хвост, сейчас бы точно шествовала, победно задрав его трубой.

Я отцепился от своей… трудно теперь будет объяснить всему свету, что не любовницы… и сел за стол. Бьянка поспешно, чуть не расплескав, сунула мне чашку с чаем. Я принял, поблагодарил хозяйку и наконец взглянул на гостью Сливовой Косточки.

Ого! Это про эту особу Мокрида говорила, что та в отсутствии дядиной невесты чуть из платья перед адмиралом не выпрыгивала? На мой взгляд, вот уж кто моментально нашел бы общий язык с тетушкой Марджори и принялся с удовольствием бичевать нынешние окончательно испортившиеся нравы.

Хотя может быть, лицо Инессы только кажется таким недовольным и постным, потому что застыло, как маска, на нем столько косметики, что все эмоции кажутся нарисованными. Красивая женщина была б, если б так не мазалась.

И не душилась. Я поискал глазами, может, не заметил, а в каждом углу стоит по охапке лилий? Нет, этот воистину сногсшибательный аромат исходит всего лишь от одной дамы. Мокридина душенька может быть спокойна, к вдове Жакоба де ла Нира я близко не подойду.

Если раньше в столовой и велась какая-то беседа, то теперь она смолкла, все смотрели на меня. Ждут рассказа, где пропадал целый день, что видел, что узнал, и как это может повлиять на положение Бьянки де ла Нир. Я отпил глоток чая (и он с лилиями?! Нет, просто зеленый с жасмином), улыбнулся почтенному собранию и сказал:

– Мокрида, а за убийство с помощью магии что полагается?

– Посредством магии. То же, что за преднамеренное убийство посредством кинжала, кирпича или яда – каторга. Сроки зависят от обстоятельств свершения преступления.

Дядя хмурится, Бьянка хлопает глазами, Инесса оберегает свою штукатурку. Никто не впадает в панику по поводу того, что его причастность к вредоносной магии разоблачили. Стрела пролетела мимо. Но не совсем. Сейчас все задумаются, про меня забудут, и появится возможность улизнуть почти незаметно. А не получится, так я грубый наемник, и манеры мои оставляют желать лучшего. Я поднялся, цапнул из вазочки несколько штук домашнего печенья и, не поклонившись, покинул столовую.

Очень вовремя, еще немного, и проклятые духи с ароматом лилий меня бы точно доконали. Голова будто набита мокрой ватой, глаза заплыли, а из носа течет, словно из водосточной трубы в ливень. Незачем посторонним видеть такое, никакого уважения к бойцу серых отрядов не будет.

Распахнув окно, я высунулся наружу. Пусть хоть ветерком обдует, тогда, может, полегчает.

Заболоченный погост был виден и отсюда. С высоты даже лучше. Огонь как будто стал больше, казалось, я вопреки всем законам природы и здравого смысла вижу мечущиеся у часовни мутные тени.

Меня осторожно постучали сзади пальчиком по плечу. Дурной пример заразителен, соратники тоже сбежали с чаепития, причем вместе.

– Что это тебя так? – спросила Мокрида, серьезно, без обычного ехидства разглядывая мой бледный в красных пятнах лик. – Дышать не трудно? Сейчас траву заварю. А ты пока что оботри лицо, а лучше умойся.

Трэк протянул мне полотенце, один край которого был обильно смочен водой.

– Спасибо, – прогундосил я. – Мокрида, подожди. Что за дрянью душится Инесса?

– «Нежная лилия». Не смотря на пошлое название, не самые дешевые духончики.

– Не самые дешевые? Тогда я не понимаю, зачем Инессе вообще наследство де ла Нира? И так получается, что она богаче короля, если эту пакость духовитую ведрами льет. Или ей жить больше негде, кроме как в бочке, наполненной «Нежной лилией»? Новый вид русалок объявился?

– Так плохо? – сочувственно спросила целительница. – Инесса, конечно, переусердствовала с духами, но…

– Я вообще ничего больше не чуял!

– Пойду травку заварю, – повторила Мокрида.

Я снова навалился грудью на подоконник. Трэк стоял рядом, как верный часовой. Готовится подхватить, если я начну падать?

По вымощенному булыжником двору зацокали копыта. Дядя выводил черного коня, того самого, на котором я участвовал в турнире. Рядом с адмиралом шла Бьянка. Они остановились у ворот. Дядя, прощаясь, поцеловал хозяйке Сливовой Косточки руку, а потом вдруг обнял женщину.

Я нанюхался проклятой «Нежной лилии» до такого состояния, что мне мерещится то, чего не может быть в принципе? Мой дядя, суровый, скорый на расправу адмирал Лусебрун, если и сказавший в жизни одно доброе слово, то своему кораблю, обнимает эту засидевшуюся в девках бледную моль так нежно, что…

– Ну вот, держи, – ухватив меня за локоть, Мокрида оттащила от окна и всунула в руку чашку с теплым отваром. – Выпей и спать ложись.

– А караулить?

– Ой, не смеши. Из тебя сейчас дозорный как из варежки молоток. К тому же, пока ты где-то бегал, мы с Трэком времени не теряли. Бьянка до утра из комнаты не выйдет, а если к ней хоть в дверь, хоть в окно, не то что лезть, царапаться кто-то будет, мы сразу узнаем. Так ведь, Стензальтыч?

Скаегет важно кивнул.

Я напоследок еще раз взглянул в окно. Дядя уже простился с любимой и верхом удалялся прочь от Сливовой Косточки. Только, достигнув конца подъездной аллеи, он почему-то свернул не направо, по дороге, ведущей вдоль заболоченного погоста, а налево. Странно.

Свет в часовне не давал мне покоя. Я из-за этого даже вскочил с утра пораньше, хотя были все шансы хорошо выспаться. Ночь прошла мирно, никто не явился ни разделить со мной ложе, ни меня с него согнать.

Очень скоро я понял, что сопротивляться любопытству бесполезно, и предложил Трэку пойти посмотреть на кладбищенскую аномалию поближе. Мокрида оставалась в Сливовой Косточке на хозяйстве. Похоже, ревнивая девица только рада была, что мы уйдем и от дома и от Инессы подальше.

Нам повезло – дорога была пуста. Ни один конный, пеший или упряжка не попались навстречу и не обогнали нас.

– Так тракт-то заброшен, давно никто не ездит, – спокойно определил Трэкул, когда я высказал свое недоумение. – Мы тоже в Сливовую Косточку другой дорогой добирались.

Сыну Стензальта хватило милосердия просто сказать это, а не удивляться моему географическому кретинизму и ненаблюдательности. Прежде здесь была одна дорога, огибавшая холм. С тех пор, значит, не только возвышенность срыли, но путь, ради выпрямления и сокращения которого затеяли столь нехорошее дело, успели забросить. Молодцы. Я не стал говорить об этом Трэку, он хоть и принадлежит ныне к ортодоксальной церкви, но родился и вырос в общине скаегетов, а среди них силен культ плодородия и потому отношение к природе особое.

Зато понятно теперь, почему дядюшка поехал от дома Бьянки в другую сторону. Кому охота тащиться ночью вдоль болота, раскинувшегося на месте бывшего кладбища, когда есть другой, более приличный путь.

– А владение тут чье? – спросил хозяйственный бородач.

– Ничье. То есть, государственное. Дороги и кладбища не входят в манор. Да и границы Туманного Озера в километре отсюда, наши земли лежат по берегу. Так что нынешнее запустение – не моя вина и небрежение. Если б я даже сидел в родовом гнезде, то всё, что мог бы, это объединить соседей и подбить их на решение вопроса с дорогой. А мне вряд ли бы захотелось этим заниматься. Черт возьми, Трэк, мне незачем возвращаться, дядя отлично здесь справляется. Упирается, старый якорь, а то я давно бы передал ему права на манор. Жил бы он здесь, женился на Бьянке…

– Но ты ведь ее в чем-то подозреваешь? Рыщешь, собираешь сведения.

– Решать всё равно будет дядя. Но я не хочу, чтобы получилось… – я чуть было не сказал «как с моей матерью» – Чтобы он связался с какой-нибудь змеюкой.

– Бьянка хорошая. Я с ней разговаривал.

Да чтоб мне хвост оторвали! Трэкул сын Стензальта разговаривал с особой женского пола? Да он вообще с людьми кроме нас с Мокридой не общается, только торгуется.

– Говорили по поводу контракта?

– Нет, просто так. Она хорошая, – повторил скаегет.

– Значит, тем более будет ладно, если дядя примет владение.

– А мне показалось, что господин Лусебрун хочет, чтобы ты жил в Туманном Озере со своей семьей, с детьми.

– Я не хочу. От детей не в восторге. А главное, мне не нравится этот мир, так зачем же делать гадость кому-то еще, притаскивая его сюда?

– Ну… – Трэк как-то погрустнел. – Даже если без детей, с женой-то жить лучше.

– Если встречу девушку, способную меня полюбить, тогда женюсь.

– А если сам влюбишься?

– Мне это не нужно.

Как объяснить доброму мудрому скаегету, которого я уважаю и которому бесконечно доверяю, что я отчаянно боюсь любви? Столько раз был отвергнут, что мне нужны… гарантии, что ли? Чтобы первый шаг был сделан не мной. Но тогда может получиться еще хуже, как с Альхой, я причиню незаслуженную боль.

– Человек с семьей – дерево с корнями, – задумчиво сказал Трэк. – Одиночка – полено, только в топку его. Пришли, что ли?

Мы стояли напротив часовни.

На первый взгляд трясина выглядит очень солидно и даже величественно. Нет здесь ни суетливого бега ручья, ни колец водоворотов на реке, ни вечной ряби озера, ни шумных морских волн. Невозмутимо спокойна гладь мертвой воды, кажется, ближе к тверди она, чем к жидкости. Но не стоит доверять ее мнимой надежности, тайная недобрая жизнь-нежизнь вечно кипит под непрозрачной поверхностью.

Присев у края топи, Трэк потянулся насколько достал и ткнул в болотную жижу рукоятью секиры. Темное отполированное ладонями скаегета древко погрузилось примерно на треть и замерло.

– Ага, – задумчиво изрек сын Стензальта. – Угу.

Он начал подтягивать к себе оружие, через равные промежутки вытаскивая и снова притапливая его, словно простукивал стену.

– Так. А здесь? Есть? Вот оно, значит, как.

Пошуровав у самых своих ног, скаегет поднялся и, вздохнув, вдруг шагнул прямо в болото. Бурая жижа едва достигала ему до щиколоток.

– Гать тут, – сообщил Трэк, не оборачиваясь. – Добротно клали. Руби две сухостоины, Солевейг, и сюда тащи, слеги сделаем. Если осторожно, так и до часовни дойдем.

Гать и вправду оказалась годной, заложенной высоко над дном болота, в сапогах можно пройти, не нахватав жижи голенищами. О том, на что опираются толстые жерди, скрытые трясиной, лучше не думать.

Днем болотная нечисть почти не показывается, большую неприятность доставляли только комары и кикиморы. Последние, похожие на тощих лохматых старушонок с длинными узловатыми пальцами и лягушачьими лапами вместо босых ног, собрались целой стаей. Полынь, щедро напиханная Мокридой нам во все карманы, не позволяла нечисти приблизиться, но злыдни расселись рядком на кочки вдоль гати и принялись визгливыми голосами обсуждать и осуждать меня и Трэка.

– Не обращай ты на них внимания, – спокойно посоветовал торящий дорогу скаегет. – Не отвечай, так они скорее от злости засохнут.

А погань болотная изгалялась вовсю.

– Ишь, патлы отрастил! И не поймешь, парень или девка!

– А второй-то, гля, рожу в бороду прячет, не иначе натворил чего!

– Куда вертихвосток-то своих девали?

– Не до вертихвосток им сейчас, вона, пьянствовать идут!

– Или грибочки жрать будут!

– Вот и расти таких! Тьфу!

– А дома, небось, дети плачут!

Идущий впереди Трэк вдруг споткнулся. Я успел подхватить друга под локоть и почувствовал, как закаменели под тканью рубахи и куртки мышцы скаегета.

– Ничего, ничего, – пробормотал бородач. – Ерунду болтают. Идем.

Болотная жижа недовольно чавкнула, отпуская дверь. Мы вошли в часовню. Я огляделся и понял, что зря позвал с собой Трэкула.

Не знаю, как должно выглядеть храмовое сооружение изнутри, но явно не подобным образом. Пол, стены и даже потолок заброшенной часовни были плотно размалеваны символами, ни к ортодоксальной церкви, ни даже к разрешенным культам и обережной магии отношения не имеющими. Всё, что напоминало о боге, было сломано или выброшено. Посреди часовни в криво нарисованной пентаграмме чернело кострище.

– Ах, святотатцы! – потрясенно выдохнул Трэк. – И не нечисть ведь, люди! Люди, Солевейг!

Растерянно озираясь, скаегет обошел испоганенную часовню. В двери заглядывали кикиморы, говорили гадости. Трэк будто не слышал.

Я не знаю, как сын Стензальта пришел к ортодоксальной вере. У скаегетов свои культы, члены закрытых общин придерживаются мировоззрения предков и не любят отступников. Но ведь было же что-то, настолько сильное, что заставило Трэкула оставить традиции своего народа. Мне, неверующему, это не понять, но чувства друга я уважаю.

В кострище валялись какие-то полуобгорешие листы. Я поднял их, по привычке читать всё, что попалось на глаза, посмотрел. Имена и фамилии, даты. Похоже, в часовне прежде хранили храмовые книги, содержащие записи обо всех людях, имевших отношение к здешней церкви.

Обрывки знакомых имен зацепили взгляд. …нка де ла Нир. …коб де ла Нир. Я почему-то решил, что брательник старше дядиной невесты, а он родился на полгода позже нее. Что? Ни одна женщина не может произвести на свет двух детей с разницей в шесть месяцев. Или де ла Ниры всё же сводные? Как сказал шериф? Бьянка дочь Корнелия де ла Нира и Бельфлёр. Лучшей женщины, жившей когда-либо на берегах Узкого озера. Видимо, для Корнелия она такой не была. Но кто мать Жакоба? И кто из двух детей законный, кому принадлежит Сливовая Косточка? Если нет рожденных в браке наследников мужского пола, майорат получает старшая дочь. Или единственная. Черт возьми, некоторые люди за именье и убить готовы…

– Солевейг, – окликнул Трэк. – Ничего мы тут не исправим, пойдем потихоньку.

– Трэкул, кто бы это ни сделал…

Друг только головой горестно покачал да махнул рукой.

Я иногда думаю: в каком из храмов в святице сейчас меньше на одну фигуру? Кто-то из небесных заступников сбежал, и бродит сейчас меж людьми, скрывая светлый лик за дремучей скаегетской бородой, а истинную благую сущность за скромным именем сына Стензальта. Но я не такой добрый и благостный, как Трэк. Найду мерзавцев.

Возвращение наше вызвало среди нечисти бурный восторг. В придачу к кикиморам набежали болотные русалки, голые скользкие девки с глинистой кожей и лохматыми зелеными волосами.

– Ой, гляди-кось, аккуратные какие попались! Интеллихенты, что ли?

– Жить здесь собрались. Из дома-то их выгнали.

– Эй, борода, подойди сюда! Поцелую!

– А мне энтот, с косами, ндравится!

Кикиморы наверняка видели тех, кто приходил сюда, кто проложил гать, обильно засовывая между толстыми жердинами стебли полыни, кто испоганил часовню. Но спрашивать нечисть бесполезно, не ответит, только начнет глумиться еще больше. Можно было б, подначивая и дразня, разозлить ехидин и заставить проговориться, но я так не умею. Сражаться с мечом в руках, в бою или честном поединке, это да, а язвить и оскорблять… Нет, не могу.

На Трэка в этом деле надежды вовсе никакой. Придется вычислять негодяев как-нибудь по-другому.

Скаегет невозмутимо шагал впереди, выпрямив спину и расправив плечи. Даже путь слегой больше не проверял.

А ведь гать наведена вполне профессионально.

Что давеча толковал Ахиней? Какая-то компания приехала в Плакучую Иву, крутятся возле заболоченного погоста. Инженеры, говоришь? Ну, молитесь на сопромат, гады…

– Бессмысленная трата времени! – решительно заявила Мокрида. — Во-первых, ваши хороводы вокруг часовни в контракт не входят, значит, шиш мы на них заработаем. Во вторых, ничего из такой засады не получится. Вдвоем ночью у болота, да к тому же на месте бывшего кладбища, ждать неизвестно кого! А если их заявится много? Или вовсе не придут? Или придут не те, кого ждать будете? Одно хорошо: хоронить вас далеко везти не придется. Сольв, ты ж прежде, раньше, чем всё разведаешь, ни на что не подписывался и нам не позволял.

– Я собирался съездить в Плакучую Иву.

– Гениально! – восхитилась Мокрида. – Только знаешь, друг мой милый, ты, как наемник, не имеешь права спрашивать мирных жителей о чем бы то ни было. Выставят тебя за порог, и на этом дело кончится. А если вдруг вспомнишь, что ты владетель манора и заявишься к соседям на чашку чая, то всё равно сомневаюсь, что кто-то будет падать перед тобой на колени и каяться в грехах.

– А… – встрял Трэк.

– А ты, Стензальтыч, лучше вообще ни во что не вмешивайся. Когда придет время праведной мести, мы тебя позовем.

Скаегет выразил бровями «Вот бес-девка!», но промолчал.

– Мокрида, что ты предлагаешь?

– Базар! – целительница многозначительно подняла палец к потолку. – Если здесь происходят такие дела, что молоко скисает, и кто-то покушается на кошек, то всё это точно обсуждается в торговых рядах. Надо только уметь слушать. И займусь этим я. Заодно отдохну от Инессы.

– А что Инесса?

– О! – закатила глаза Мокрида. – Свет еще не видывал подобной ханжи. Про ее выступление перед адмиралом я уже говорила. Так теперь вдовушка льет в уши нашей Бьянке, что неприлично незамужней девушке из хорошей семьи принимать в своем доме холостого мужчину. От нас же вовсе нужно избавиться как можно скорей, и дом с мылом вымыть. А если Бьянке удается прекратить эти разговоры, начинаются другие: платья, шляпки, туфли, сумочки. Что модно, что следует купить, и сколько это стоит. И так целый день за кофейником. Кое-что и я бы с удовольствием обсудила, но, силы небесные, сколько ж можно! У меня от всего этого уже голова болит. К тому же все эти задушевные беседы явно направлены не на то, чтобы помочь Бьянке выглядеть получше, а чтобы выяснить, есть ли у нее деньги и сколько. Жакоб содержал сестру, но не баловал, а ей явно должно было что-то перепасть от родителей. Такие мышки очень запасливы, всегда прячут что-нибудь на черный день. Вот Инесса выяснит, где норка, и запустит туда когтистую лапу. Так что, судари мои, меняемся – вы охраняете заказчицу и по возможности не даете ее охмурить, я выясняю, что там с часовней. Такой вот план.

Трэк с сомнением покачал головой.

– Вряд ли на базаре будут откровенничать с наемницей.

– С наемницей не будут. А вот… В прочем, увидите.

Полнолуние всякий раз наступает незаметно. Просто однажды ночью я не могу уснуть, а, выглянув в окно, убеждаюсь: да, вот оно – круглый белый как серебряная монета диск висит посреди неба. Я, в полном соответствии с легендами, и повыть на него пробовал, и в полную трансформу уходил, ничего не помогает, всю ночь таращусь, как дурак, а днем не понимаю, на каком я свете.