Текст книги "Принимая во внимание"

Мы стали встречаться. Странное слово: «встречаться». Впрочем, человечество так до сих пор и не изобрело путного другого, для того чтобы описать в точности подобные взаимоотношения мужчин и женщин. Люди встречаются на вокзалах, в аэропортах. В кафе. Случайно или по договору. А мы не встречались – мы бродили по городу: по улице Ленина, мимо её института, в сторону кинотеатра «Октябрь». Или же меняли маршрут и шли к Первомайскому парку. Но чаще всего гуляли по набережной. Я держал её руку, слегка сжимая узкую ладошку, крепко, но не сильно, только так, чтобы она хоть чуточку чувствовала то, что чувствую я. Когда становилось холодно, согревал ладошку в своём кармане.

Вечерами, когда я возвращался поздно домой, дядя Саша и Мишка делали вид, будто спят. Но я-то знал, что они не спали и перед моим приходом наверняка обсуждали меня. И чёрт с ними! Какие же они хорошие мужики! Мишка, когда я собираюсь на встречи со Светой, заставляет меня надевать свой костюм. Он у него импортный, дорогущий. Ему кто-то из художников из прошлой, московской жизни из-за границы привёз. Сам он его не носит. Говорит, нет повода. Но и продать не хочет. Мол, дорог, как память. А Александр Олегович мне презентовал галстук. Шёлковый! Шик! Светланка, как видит меня в таком виде, в костюме и при галстуке, тут же берёт под руку: чтоб не украли. Приятно! Аж мурашки по спине…

Ладно, зовут! Вон, даже Мишка с утра ходит трезвый, терпеливо ждёт, когда сядем за стол. Смотрит на меня с тоской. Нельзя так над человеком издеваться. Иду чистить картошку!»

13 марта 1969 года, 14.52

– Арсений…

– …Федотович!

– Осмотрите, пожалуйста, Арсений Федотович, содержимое кабинета Василия Трифоновича и скажите: всё ли находится на своих местах? То есть помещение в том же состоянии, как было 11 марта этого года, или что-то поменялось?

Сысоев нацепил на нос очки в тяжёлой толстой оправе, как отметил Глебский, точь-в-точь какие носил глава КГБ Андропов, и бегло осмотрел кабинет.

– Я в тот день ушёл вместе с Василием Трифоновичем. Вроде, – неуверенно протянул секретарь, – как будто всё на своих местах.

– «Вроде как»? Такой ответ не годится. – Глебский прошёл в центр кабинета. – Смотрите детально. Что отсутствует на столе, в шкафах, в гардеробе? Естественно, в первую очередь проверьте содержимое стола и несгораемого шкафа. Арсений Федотович, что стоим? Приступаем!

Малышев задержался у порога. Странное чувство овладело им. Кабинет не изменился. Всё находилось на своих местах, как при Василии Трифоновиче. И двухтумбовый, дубовый стол, с полированной столешницей, на котором стоял письменный прибор, лежало несколько папок и блокнот в твёрдом, картонном переплёте. Крепкий стул во главе стола. Стол для совещаний, над ним – портрет Дзержинского. Книжные шкафы. Пылящиеся в них тома Ленина, со вставленными для глаза посетителя закладками, громоздились на своих местах. В углу, как обычно, выделялся из общего интерьера, металлический, несгораемый сейф, выкрашенный в едко-зелёный цвет. Всё знакомо и обыденно. И неприятно. Малышева не покидало чувство, будто полковника нашли не на улице, а именно в этом кабинете. Мало того, ощущение было таковым, что, казалось, сделай с десяток шагов, загляни за стол, и обнаружишь лежащее мёртвое тело Василия Трифоновича.

– Александр Константинович, что вы в дверях остолбенели? – Голос Глебского привёл майора в чувство. – Проходите, помогите товарищу Сысоеву в осмотре. Арсений Федотович, какими делами Василий Трифонович интересовался в последние дни?

– В основном теми, что связаны с несением пограничной службы. Ему из архива доставили дела по прошлогодним событиям в Сковородинском и Михайловском погранотрядах. Девятого и десятого числа интересовался личными делами всех граждан китайского происхождения, что проживают в Благовещенске. В последние дни несколько раз ездил на встречу с первым секретарём обкома партии товарищем Аврамеевым…

– Вы присутствовали при встречах? – тут же поинтересовался Глебский.

– Никак нет, товарищ подполковник. На встречах подобного ранга нам присутствовать не положено.

– Значит, ездил один? И никогда никого с собой не брал?

– Совершенно верно.

– А что за события произошли в прошлом году в тех погранотрядах?

Сысоев вместо ответа посмотрел на Малышева.

– В сентябре и октябре прошлого года на охраняемой данными отрядами территории имели место инциденты, связанные с нарушением границы, – дал ответ майор.

– Понятно. Арсений Федотович, взгляните, все дела на месте? – Глебский кивнул на картонные папки, горкой лежащие на столе. – Ничего не пропало?

Сысоев быстро перелистал документы.

– Всё на месте.

– Уверены?

– Да, – чётко ответил Сысоев и тут же добавил: – У меня хорошая память. Да и Василий Трифонович не имел привычки брать работу на дом.

– Хорошее качество, – выдохнул москвич. – А вот у меня, знаете ли, так не получается. Нет, бумаги, конечно, не беру, а вот в голове постоянно каша из проблем варится. Из стола Василия Трифоновича ничего не пропало? К примеру, табельное оружие. Он его в столе держал? Или в сейфе?

– В сейфе, – утвердительно ответил секретарь.

– Так что стоите? Откройте, посмотрите.

Сысоев прошёл к столу, потянул на себя верхнюю полку, извлёк из неё ключи, после чего раскрыл створки несгораемого шкафа.

– Оружие на месте. – На стол лёг тяжёлый ТТ с двумя запечатанными пачками патронов. – А больше и пропадать-то нечему. Канцелярские товары. Бумага. В отдельных папках тексты выступлений за последний год. Всё на месте. Кроме этого, в сейфе ничего никогда и не было… – Сысоев запнулся и нерешительно прикрыл дверцу.

– Арсений Федотович! – Глебский насторожился. – И что это вы там прячете? А?

Рука Сысоева дрогнула:

– Коньяк. Греческий. Полбутылки, – выдохнул секретарь и виновато посмотрел на Малышева.

– Коньяк? – подполковник протянул руку, и Арсений Федотович вложил в его ладонь бутылку. – Ишь ты, а у вашего полковника губа была не дура… – пробка с хлопком выскочила из горлышка. – Каков аромат!.. Ну да коньяк – это не криминал. – Бутылка припечаталась к столу. – Зимы у вас холодные. Будем считать, Василий Трифонович грелся. Итак, Арсений Федотович, вы утверждаете, что всё находится на своих местах и ничего не пропало?

Сысоев ещё раз внимательно осмотрел кабинет: шкафы, книжные полки, стол и выдохнул:

– Совершенно верно, товарищ подполковник. Всё так, как было при Василии Трифоновиче.

– Поставьте подпись под протоколом. Пока можете быть свободны, но никуда не отлучайтесь. Егоров, Хохлов, – тут же распорядился Глебский, – детально исследуйте содержимое стола, шкафов, тумб, сейфа. Обратить особое внимание на письма, записки, пометки. Составить опись. Словом, как обычно. Кстати, Александр Константинович, мне будут нужны личные дела ваших сотрудников. Точнее, тех, с кем убитый входил в непосредственный контакт. Так что отдайте распоряжение отделу кадров, чтобы мне их предоставили сегодня, желательно даже сейчас.

– Хотите ознакомиться с каждым делом лично?

– Нет. С вами! Заодно, поглядим, как выполняют свои функциональные обязанности кадровики. Они-то как раз подлежат нашему, так сказать, ведомству. И ещё: мне нужен весь список дел, которые поднимали в кабинет к Василию Трифоновичу из архива за последние две недели.

– Это может сделать Арсений Федотович. – Малышев кивнул на стоящего в дверях Сысоева.

– Ничего против не имею. Только прошу, позвоните в архив, предупредите. С бюрократией я знаком не понаслышке, а потому, не хочу, чтобы нас мариновали до вселенского потопа. – Глебский повернулся в сторону секретаря. – А вас, Арсений Федотович, попрошу помимо списка также составить подробный график всех, я подчёркиваю, всех передвижений Василия Трифоновича, начиная со второго числа сего месяца. То же самое, Нестор, – Глебский кивнул Егорову, – пусть сделает и водитель. Особое внимание обратите на одиннадцатое число. Вам ведь, Арсений Федотович, товарищ полковник сообщал о своих передвижениях? Так?

Малышев в отличие от Сысоева моментально понял, куда клонит подполковник. Начиная со второго марта управление находилось на особом положении. А потому каждый офицер областного Комитета госбезопасности обязан был извещать о том, где он находится в каждый конкретно взятый момент. Для того чтобы дежурный, в случае необходимости, мог моментально его найти.

Секретарь вторично нерешительно взглянул на майора и кивнул головой: мол, понял, сейчас выполню, и покинул кабинет.

Глебский усмехнулся: Сысоев, может, что-то и составит, только реальности тот график соответствовать не будет. Иванов не был военным человеком. И дисциплина, жёсткая, волевая, противоречила всему его характеру. Характеру гражданского управленца, человека цивильного, партийного чиновника. Конечно, партия имела свой Устав, но как он был далёк от Устава армейского… Впрочем, подполковник тут же погасил усмешку. Собственно, над чем смеяться? Над тем, что начиная с пятьдесят девятого года в органы безопасности стали приходить люди со стороны, без опыта и чаще всего без желания вариться в этом котле?

Глебский, как и большинство сотрудников КГБ, свою лямку оттащил сполна. Начинал с партизанского отряда, где, мальчишкой, овладевал методикой разведывательной деятельности. И не на макетах, а среди фашистов. После – курсы младших офицеров. Смерш. Работа в Минске. Вот это школа! И его ближайшее руководство было под стать ему, из «боевых». Прошедшее войну и послевоенный организационный период, оно понимало с полуслова что, как и к чему…

Служба в органах нравилась Глебскому. Это была его работа. Где всё понятно и выверено. Да вот, когда в шестидесятом прямым руководителем Минского управления поставили бывшего секретаря Гомельского горкома комсомола, то Андрей Сергеевич впервые растерялся. Нет, с политикой партии и руководства страны Глебский был полностью согласен. Он искренне поддержал то, что Верховный Совет принял новый Уголовный кодекс, из которого наконец-то изъяли понятие «враг народа». Все судебные заседания стали открытыми, а присутствие обвиняемого – обязательным. Он так же принял и то, что органы КГБ теперь были обязаны отчитываться перед обкомами и крайкомами партии. Открытость – так открытость! Но когда в службу, особенно на руководящие посты из всех щелей полез непрофессионализм, такого Андрей Сергеевич не мог ни понять, ни принять. Ну, ладно еще, если бы партийный работник, ставший руководителем управления, хоть как-то пытался вникнуть в работу органов, как, к примеру, те же самые ставленники Никиты Сергеевича: Шелепин и Семичастный. Так нет же! Чаще всего в кресла падали «князи из грязи» и начинали гнуть «контору» на свой манер, под личный, чаще всего недоразвитый кругозор.

Иванов, судя по всему, исключением не являлся. Как смог Глебский убедиться ещё в Москве, интеллектом природа Василия Трифоновича особо не наградила, зато амбициями и самооценкой – на полную катушку. А потому подполковник не сомневался: несмотря на крайне напряжённую обстановку, сложившуюся на границе в последние дни, областное управление на особом положении, в полном понимании этого слова, не находилось. И первым нарушителем Устава был не кто иной, как сам его руководитель. Так что отчёту Сысоева можно было доверять только в определённой доле процента.

Впрочем, давая такое поручение, Глебский рассчитывал на иной результат. Его интересовали расхождения в показаниях секретаря и водителя. Водитель возил Иванова на все точки. Такова его работа: крути баранку, ни о чём не думая. Начальник управления обязан был сообщать секретарю обо всех своих передвижениях. А потому, если у Василия Трифоновича имелась «тёмная сторона» жизни, то он её скрывал не от шофёра, а от своих подчинённых, и в первую очередь от Сысоева. Вот эти несостыковки и интересовали следователя.

Малышев сидел на диване, положив ногу на ногу и прикрыв глаза.

– Александр Константинович, – подполковник едва успел спрятать улыбку: так смешно Малышев встрепенулся от неожиданного обращения. – А сколько китайцев проживает в Благовещенске и области?

– В городе – тридцать восемь человек. В области ещё человек двадцать.

– В пограничных районах?

– Никого нет. Все отселены в северные районы: Зейский, Тындинский.

– Под надзором?

– Странное слово вы употребили, товарищ подполковник. «Надзор». Царским режимом отдаёт.

– Согласен. И тем не менее…

– Под наблюдением, вы имели в виду? Тогда да. Хотя все получили советское гражданство. Создали семьи. Трудоустроились.

– И те, кто недавно пересёк границу?

– А таковые у нас не задерживаются. Последний перебежчик был прошлым летом. Но мы его сразу депортировали обратно в Китай, через Москву. Впрочем, если вас интересует эта тема, лучше пообщаться со старшим лейтенантом Прокловым. Он курирует данное направление.

– Замечательно. Видите, мы нашли дополнительные точки соприкосновения. Вы позвонили в архив? Список готовят?

– Да, через двадцать минут принесут.

– А личные дела?

– Придётся спуститься вниз, на нулевой этаж. Нужно расписаться в том, что я беру материалы под личную ответственность. С кого начинать?

– Со всех. – Глебский рассмеялся. – Вот что, Александр Константинович. Давайте спустимся вместе. На месте разберёмся. Ничего не имеете против?

– А если у ваших людей возникнут вопросы?

– Предлагаю вариант. Пусть секретарь сидит здесь. Если что, нас вызовет. Иначе придётся здесь ещё часа два торчать.

Малышев пожал плечами, мол, отчего бы и нет, отдал распоряжение Сысоеву переместиться из приёмной в кабинет Иванова, и они спустились в полуподвальное помещение архива.

Глебский окинул взглядом три стола, на которых уже лежали приготовленные для просмотра папки, и вновь, так как, кроме них, никого в помещении не наблюдалось, перешёл на «ты»:

– Слушай, Константинович, думаю, следует начать в первую очередь с тех, кто входил в ближайшее окружение покойного Иванова. Сколько таковых наберётся?

– Десятка полтора.

– Вот от этого десятка и давай плясать.

– В таком случае начинай с меня. – Малышев протянул папку со своим личным делом.

Глебский с осуждением покачал головой:

– Вижу, не по нраву моя деятельность.

– Я бы сказал иначе. Непонятна. Каждый сотрудник проходит скрупулезную проверку перед тем, как его берут в штат. И тебе это прекрасно известно. Дублировать деятельность третьего отдела… Смысл?

– Смысл, Константинович, имеется во всём и всегда. – Подполковник присел на край стола. – К примеру, на момент принятия на службу человек мог беспроблемно пройти проверку. Наверняка на тот момент жил один, семьёй ещё не обзавелся. Но время шло. Он занял соответствующий пост. Появились жена, дети. А это проблемы. У человека появились слабые струны, на которые можно надавить. Чем любит пользоваться враг. Конечно, я могу и не смотреть все эти досье. Но в таком случае придётся беседовать с каждым сотрудником индивидуально. Как тебе такая перспектива?

Малышев бросил папку на стол:

– Смотри.

– Да нет, майор, так дело не пойдет. Мне нужна помощь. Активная, всесторонняя помощь. Ты знаешь своих сотрудников. И пока милиция выясняет случайное это было убийство, или нет, ограбление или маскировка под него, наша задача прояснить: кто чем дышит здесь, в этих стенах. И выявить: а не наш ли человек совершил убийство и замаскировал его под ограбление? Для этого нужно знать причины. А они могут находиться вот в этих папках, – Глебский поднял первый попавшийся документ и потряс им. – Чем качественнее проведём работу, тем станет яснее, на кого враг мог надавить. Если он, конечно, был. – Глебский повернул папку к себе и прочитал: – «Проклов Виктор Васильевич». Вот и начнём со старшего лейтенанта. Его имя сегодня звучало довольно часто. Так что всё логично. Согласен? – Ловкие пальцы подполковника развязали тесёмки. – Так… Что у нас имеется?

«Проклов Виктор Васильевич. Член КПСС с 1967 года. Проживает по адресу: улица Ломоносова, №___. Фото. Личная подпись… – страница прошелестела, открывая новую информацию. – …родился в тысяча девятьсот сорок втором, в Барнауле. Родители: Проклов Василий Николаевич, учёный-этнограф, член КПСС с 1923 года. Профессор, член Академии наук. Родился… Вдовец. Научные труды…» И всё об отце?

– Всё, – подтвердил Малышев, заглядывая в папку. – Что из столицы прислали, то и имеем.

– Маловато данных на отца. Этнограф этнографу рознь. В каком, кстати, направлении работает отец вашего лейтенанта?

– Восток. Китай, Индия, Пакистан.

– Вот видите! А в документах – с гулькин нос. Получается, сын по стопам отца пошёл?

– Вроде того, – подтвердил майор. – Дальше прочитай.

– Оказывается, тоже интересовался, а?

– Не без того, – смутился Малышев.

– Ну и правильно делал! Подчинённых нужно знать! Так… Мать умерла в пятьдесят третьем… Понятно… Сам Виктор Васильевич закончил с отличием Московский институт востоковедения. Дальневосточный факультет. В шестьдесят шестом… Тоже китаевед? Как отец?

– Угу.

– А почто папаша его у себя не оставил? – В голосе Глебского прозвучало удивление. – В тепле и довольстве?

– А почто у тебя такое недоверие? – моментально отреагировал Малышев. – Лично я не вижу ничего странного. Или, если мы находимся на окраине страны, то в нашем управлении должны только недоделки службу нести? Списанные за негодностью?

Намёк был явно в сторону покойного Иванова. Андрей Сергеевич широко улыбнулся:

– Молодец, майор! Умеешь защищаться! Я не то имел в виду… Непонятно. Все стараются правдами и неправдами остаться в Москве. Женятся ради прописки. В пригороде комнаты снимают, лишь бы поближе к столице. А тут всё в его пользу: и жилплощадь имеется, красный диплом, отец – профессор, и вдруг поменять Москву на глушь… Согласись, в такое поверить тяжеловато.

– С человеком не знаком, а уже оцениваешь? Потому-то и трудно поверить. – Малышев придвинул стул и сел на него верхом. – Кстати, Проклова к нам направили по решению ЦК ВЛКСМ.

– Ого! Серьёзно!

– Он сам хотел к нам. Попасть в структуру, как ты знаешь, не так-то легко после гражданского вуза. А он целенаправленно стремился. Вот и пробил путёвку.

– Причины?

– А ты сам с ним об этом побеседуй. Думаю, больше узнаешь.

Глебский развёл руками – железная логика.

– Ещё одна странность. – Андрей Сергеевич потряс документом. – Какой отдел у вас занимается китайцами?

– Пятый.

– В таком случае почему Проклова, по прибытии в управление поначалу назначили в особый отдел?

– Из пятого в то лето переводили в Хабаровск капитана Лужкова, – принялся пояснять Малышев. – Вот на его место и брали Проклова. Но когда Виктор прибыл, документы по капитану готовы еще не были, а в особом «дыра» светилась уже как три месяца. Вот Прокловым временно, на полгода, её и заполнили.

– Понятно. И как, справлялся?

– А куда бы он делся? Нет, помогали, конечно, в первое время. А потом пошло. Парень сообразительный, так что особо цацкаться с ним не пришлось. К тому же такое начало службы для него стало к лучшему. По крайней мере теперь старший лейтенант знает все отряды и заставы, а те хорошо знакомы с ним. Когда возникает конфликтная ситуация, особенно с перебежчиками, не нужно объяснять, что к чему. Экономия времени.

– Ну-ну, экономисты… – Глебский вернулся к папке. – Женился в шестьдесят восьмом. В январе. Год назад?.. Жена – студентка педагогического института. Филолог. – Андрей Сергеевич на этот раз не стал прятать улыбку. – Странная штука происходит с нашим братом. У нас, в «конторе», каждый второй женат либо на учительнице, либо на враче. Парадокс!

– Ничего странного. – Малышев юмора не принял. – Мы – люди военные – часто переезжаем. А на новом месте устроиться на работу жёны офицеров могут либо в школу, либо в больницу. – Майор сам был женат на враче детской поликлиники.

– Может быть… Может быть… – задумчиво протянул Глебский. – Китайским языком Проклов хорошо владеет?

– В совершенстве. Говорит на диалекте южной провинции Гуандунь.

– Ты что, тоже владеешь языком противника? – В голосе подполковника зазвучала явная заинтересованность.

– Я?.. Нет. У нас в управлении китайский помимо старшего лейтенанта освоили капитан Яремчук и старший лейтенант Козлов. Правда, Проклову они и в подмётки не годятся. Тот так чешет – заслушаешься!

– А откуда известно про диалект?

– Один китаец заметил, когда с ним общался. Зимой шестьдесят седьмого. Тогда лейтенанта наконец-то по профилю, в пятый определили. Я с ним недели две по городу мотался. Знакомил с новой работой. И с бывшими перебежчиками.

– Почему «бывшими»?

– На данный момент они все получили советское гражданство.

– Ясно. – Глебский вскинул руку и посмотрел на часы. – Ого! Времечко-то летит. Кстати, как можно пообщаться с водителем Иванова? Хотелось бы сегодня.

Малышев кивнул на тумбочку с телефоном:

– Сейчас позвоню в гараж. Прикажу, чтобы ждал. Только как быть со всем этим, – майор кивнул на документы. – Успеем справиться? Может, шофёра на утро оставить?

– Да нет. Лучше задержаться сегодня. На завтра у нас других дел будет полно. Давай так. Два часа уделяем архиву. В половину шестого я проведу беседу с водителем. А ты, после архива, можешь быть свободен.

Майор сделал шаг в сторону тумбочки, но остановился и, не оборачиваясь, произнёс:

– А по поводу фиги в кармане… Василий Трифонович был мастак на сей счёт. Он ведь себя-то конкретно подстраховал. Третьего марта поднял все дела за прошлые два года по нарушению границы. Для аналитики. А сам, сволочь, докладную накатал и во всём подполковника Ельцова обвинил: мол, тот не обратил внимания на вопиющие факты. Воспользовался, что мужик в госпитале, с сердцем, и нескоро выйдет. – Александр Константинович через плечо бросил взгляд на Глебского. – Меня тронуть побоялся. Все мои рапорты, в том числе и по убитому солдатику, у Сысоева лежат. Зарегистрированные. Вот он Юрку-то и подставил.

– Когда ты про это узнал?

– Вчера. Позвонили из Хабаровска. Думают, давать ход докладной или похерить?

– И что, думаешь, сделают?

– Надеюсь, второе. – Малышев подошёл к телефонному аппарату и накрутил трёхзначный номер.

Глебский снова уткнулся в личное дело Проклова. Наград нет. Послужной лист чист. Ни благодарностей, ни взысканий. Автобиография. Два листа. Характеристика из вуза. Характеристика горкома комсомола. Всё стандарт: родился, учился, активист, проявил себя… Участвовал… Принимал… Помогал… Сплошной стандарт. А личности не видать! К примеру, откуда у молодого человека, который никогда не выезжал из страны, южнокитайское произношение? От преподавателей? Может быть. Только сомнительно. Английский и немецкий языки наше население через пень колоду знает, а их, считай, учат пять лет в школе и пять в вузе. Итого десять. А тут китайский, и на диалекте… Брал частные уроки? У кого? Отец обучил? А откуда у отца китайский выговор? Если жил в Китае, почему не отмечено? Или вот: во время практики проявил себя как прекрасный переводчик – отзыв из Министерства иностранных дел. Плюс. И ещё какой! А в чём проявил? Может, он и не переводил вовсе, а задницу руководству лизал? Хотя если так, то в Благовещенске штаны бы не протирал. Да, любопытная фигура этот старший лейтенант.

Подполковник с трудом подавил зевок, после чего с силой тряхнул головой:

– Константинович, ещё одна просьбочка. Если не трудно, свяжись с Прокловым. Пусть он сегодня наведается ко мне в гостиницу, часиков в семь. Покажет город. Поболтаем. Думаю, ему будет любопытно узнать последние новости о родной столице. Да и мне интересно увидеть Благовещенск глазами москвича. Договорились?

Из дневника сотрудника Амурского областного

управления государственной безопасности

старшего лейтенанта Проклова В.В.

07 ноября 1966 года

«…а они дрыхнут. Нет, всё-таки классные мне достались «сокамерники», как прозвал Мишку и дядю Сашу Серёга Яремчук. А может, не спят? Но ничего, я быстро.

Сижу на кухне, рядом с печкой. Тепло и здорово! Эмоции переполняют, прямо-таки перехлёстывают и всё норовят вырваться изнутри.

Мы сегодня в первый раз поцеловались! Сумасшедшее ощущение небытия! Я думал, она меня оттолкнёт, обидится. А вышло всё наоборот. Прижалась, нежно так, робко… И этот лёгкий поцелуй…

Мишка молодец. Не напился, сдерживал себя. Показал картины. Их у него, правда, немного. Пока всего три. Но какие! Одна мне нравится особенно. Старик-рыбак на берегу Зеи[17]17
  Зея – река на Дальнем Востоке. Впадает в Амур.


[Закрыть]. Он мне напоминает отца: тот, когда присаживается на маленький табурет, тоже вот так сгибает спину, опираясь локтями о колени. И долго-долго сидит с картофелиной и ножом в руках, думая о чём-то своём, далёком и только ему известном. На картине видно, как леска натянулась, и от того места, где она вошла в воду, вовсю идут круги, но старик ничего не замечает. Он сидит, держа в руках удилище, а мысли где-то далеко-далеко, совсем в ином месте. И на реку он приходит не за рыбой, а зачем-то иным. Может, прошлым, а может, будущим, но только не настоящим.

Светланке очень понравилась картина. Грустная улыбка промелькнула на губах, когда её взор оторвался от полотна. Мишка с трепетом ждал реакции. Он редко показывает свои творения, а потому каждое мнение ему особенно ценно. Я видел, как мой «сокамерник» нервно потирал руки, топтался возле печи, то присаживался на стул, то резко с него вскакивал и всё время расстёгивал и застёгивал верхнюю пуговицу рубашки. И только когда Света молча отошла от полотна и, прикусив губу, задумавшись, застыла недвижно у заиндевевшего окна, он облегчённо выдохнул и с удовлетворением суетливо принялся прятать картины.

За ужином обстановка развеялась. Мы приняли «на грудь» по сто граммов (Мишка свою дозу утроил). Светланка пила вино. Картошка, селёдка, котлеты ушли за милую душу. Квашеная капуста шла под водочку словно песня. Впрочем, были и песни. Александр Олегович извлёк из своей спальни гитару и весь вечер пел романсы или под аккомпанемент читал стихи. Света смотрела на него влюблёнными глазами, а я слегка ревновал.

Да, жаль, что не привёз с собой из Москвы радиолу с пластинками. Конечно, дяде Саше Элвис или Рэй Чарльз[18]18
  Элвис Пресли и Рэй Чарльз – американские музыканты, звёзды рок-н-ролла в 1950—1970-х годах.


[Закрыть] вряд ли бы понравились (их и в столице-то не все «догоняют»), но вот от Пэта Буна[19]19
  Пэт Бун – американский поп-музыкант, соперничавший по популярности с Элвисом Пресли.


[Закрыть] он бы был в восторге! Нужно, когда поеду в отпуск, притащить мой «патефон». А что, можно будет и в «педовской» общаге танцы устроить! О чёрт, я себя только что поймал на мысли, что совсем не хочу возвращаться в Москву, куда я так стремился всего две недели назад. Странное создание – человек. Только-то и произошло, что встретил девушку, а как всё изменилось…

Провожать Свету пошёл в армейской амуниции. Даже портупеей перепоясался. Ей очень нравится, когда я в форме. В такие минуты она с силой берёт меня под руку и гордо вышагивает рядом, заставляя, чтобы я не сбивал шаг и не семенил, подстраиваясь под её шажки. Наверное, со стороны смешно смотреть, как она старается не отставать от меня, но мне на всех абсолютно плевать! Главное, она рядом!

Написал и испугался. А если всё выдумываю? И ничего нет? Точнее, есть, но не то, как я себе представляю? Вот придумал картинку, и хочу в неё верить, а на самом деле всё иначе? Что если сегодняшний поцелуй был шуткой? Или не шуткой, а влиянием винных паров? А вдруг Света сейчас жалеет о тех минутах, что мы стояли на крыльце? И завтра скажет, что больше мы встречаться не будем? Господи, опять это дурацкое слово «встречаться»…

Да нет, не может быть… Поцелуй был искренним, чистым! Я чувствую подобные вещи. Когда на втором курсе целовался с Маринкой, знал: никаких чувств та не испытывает, простое любопытство. Здесь всё было иначе.

А если игра? В таком случае, зачем? Чтобы сдать дяде Саше экзамен? Нет! На подобную мелочную гадость Света не способна!

Дьявол, хочется порвать написанное. Сам разбередил в себе боль, кретин. Жаль, что мужики спят. Выпить бы ещё… А, может, разбудить? Нет, нельзя. Мишка, конечно, проснётся, но на утро будет совсем дурной.

Горе от ума… Не прав был Грибоедов. Не от ума, а от мозгов. И не нужно первое путать со вторым. Ум – это в первую очередь мудрость, простая, житейская, постоянно накапливающаяся и обновляющаяся. А мозги – чистая логика. Неживая, стоящая в стороне, холодная и расчётливая. А потому чаще всего убивающая.

Минут пятнадцать сидел и не знал, как закончить эту страницу в дневнике. Точнее, этот день. И ведь что странно: сам себя своими же домыслами довёл до черт знает какого состояния… Бред!

А что пел сегодня дядя Саша?

 
Так старательно на могиле,
Улыбаясь, цветы цветут…
То, что мы не договорили,
Сиротливо блуждает тут.
Вот и я, улыбаясь людям,
Прохожу по земным лугам…
Хорошо, что когда-то будем
Все мы в этом безмолвном – «там».
До конца никому не вверяясь,
Не страдая и не любя,
Я пройду до последней двери,
Отделяющей от тебя…
 

Странная песня. Но мне понравилась. Вот этим и закончу!»

13 марта 1969 года, 16.31

Глебский провёл рукой по лицу. Спать! Упасть на койку, лавку, на пол, куда угодно – и спать! Часиков так десять… Нет, пятнадцать… Сутки! И того мало будет. Господи, поскорее бы настала ночь, что ли… И не мешало бы побриться. И принять душ…

– Нестор, – подполковник устало опустился на стул, облокотился о столешницу, – в гостинице горячая вода есть?

– Так точно!

– Это хорошо. Что-нибудь накопали?

– Нет. – Капитан Хохлов присел напротив начальства. – Практически ничего. – Подчинённый в который раз обвёл взглядом кабинет начальника областного управления. – Всё на месте. Сверились с архивом и с теми отделами, что давали документацию Иванову в последние две недели. Всё в наличии.

Глебский кивнул:

– Запротоколировали?

– Егоров заканчивает. – Хохлов мотнул головой в сторону старшего лейтенанта, который в это время сидел на месте начальника управления и старательно что-то выводил чернильной ручкой на бумаге. Капитан взял со стола перекидной календарь. – Андрей Сергеевич, нас заинтересовала вот эта вещица, – он протянул календарь Глебскому. – Просмотрите записи последних дней. Начиная с третьего числа.

Подполковник присел к столу, принялся изучать указанные страницы, в них имелись личные записи покойного Иванова:

– Третьего марта. Восемь тридцать утра. Заседание обкома. Кажется, то самое заседание, о котором говорил Малышев. Так, что там приписано ниже?.. Нужно поговорить… Многоточие. С кем поговорить? – Глебский вскинул голову.

Хохлов пожал плечами: мол, понятия не имею.

– Нужно будет выяснить. Хотя у кого выяснять? У покойника? Дальше… Четырнадцать ноль-ноль, «летучка». Шестнадцать тридцать: архив. Кажется, и это понятно. Знаки…

– Звёздочки, – поправил начальство Хохлов.

– Без тебя вижу. Только какие-то корявые. Словно не взрослый человек рисовал, а ребёнок. – Глебский перелистнул страницу. – Что? И всё?! На границе ЧП, а у руководителя областного Управления госбезопасности день заканчивается, как у рядового инженера? А чем он занимался вечером? Дома, что ли, сидел? Баклуши бил? Четвёртое марта, – бумага с шорохом перекинулась на следующую дату. – Снова «летучка»… Партийное собрание? А это к чему? Встреча с ректором. Ректором чего?