Текст книги "Двадцатое июля"

Прямо перед совещанием Ким отозвал его в сторону и показал сводку полётов авиации дальнего действия на Берлин за апрель месяц. В докладной записке указывались дни, когда советские бомбардировщики и самолёты союзников совершили авианалёты на столицу Германии. Ким пальцем указал на двадцатые числа. С 24 по 28 апреля Берлин бомбардировке не подвергался. А значит, «Вернер» солгал: «Берта» в эти дни не мог погибнуть от авиабомбы.

Скорцени твёрдым, уверенным шагом вошёл в бывший кабинет Штауффенберга, с силой прикрыл за собой дверь. На страже, возле входа, он оставил Фолькерсама. Штурмбанфюрера пройти в апартаменты главного исполнителя заговора заставила прийти необходимость: беседа с генералом Фроммом….

Старик, а для Скорцени все, кому исполнилось за пятьдесят, были стариками, как это ни странно, ни в чём себя обеливать не стал. Наоборот, генерал говорил о том, что несёт полную юридическую и моральную ответственность за то, что просмотрел заговорщиков в своих рядах. Но….

– Скорцени, – Фромм смотрел на любимца фюрера тусклым взглядом, – Вы должны понять, Штауффенберг действовал не самостоятельно.

– Естественно. – Скорцени с брезгливостью слегка отодвинулся собеседника. – Он действовал с вами. И вашими людьми.

– Я не о том веду речь. – Фромм понизил голос, – Я говорю о тех людях, кто патронировал полковника и моих подчинённых.

– То есть?

– Штауффенберг был организатором заговора. Этого я не отрицаю. – Фромм говорил доверительным тоном. Так, чтобы любимец фюрера поверил ему, – Но он не мог действовать самостоятельно. Кто такие военные? Солдаты. Исполнители чужой воли. Высшей воли. Они привыкли выполнять приказ. В этом заключен смысл их жизни: исполнять приказы. И не нести ответственности за выполнение приказа. А теперь обратите внимание на один момент. Приказы генералам отдаёт полковник. Вам это не кажется странным? Скорцени, когда полковник может отдавать приказы генералам?

– Если его поставили на генеральскую должность. – Скорцени начал понимать, куда клонит Фромм.

– А кто поставил на высшую должность Штауффенберга? Кто был тот человек, которого стала слушать беспрекословно вся элита вермахта? Дай Бог, чтобы фюрер выжил, но если произойдёт непоправимое… Я то пущу себе пулю в лоб. А вот тот человек, который стоял за спинами моих людей, пулю сохранит в стволе пистолета. И в этом будет ваш проигрыш, Скорцени.

– Кто он?

Фромм устало откинулся на спинку кресла.

– А это, молодой человек, вы должны выяснить самостоятельно.

Штурмбаннфюрер вскочил с места:

– Где находится кабинет Штауффенберга?….

Все ящики столов оказались незапертыми, словно здесь рылись в большой спешке. В верхнем обнаружилась папка с надписью «Валькирия». Развернув её, Скорцени обнаружил детальный план переворота. Просмотрев листы, штурмбаннфюрер убедился в двух вещах. Во-первых, Штауффенберг оказался очень хитрый и изворотливый малый. Он закамуфлировал свои намерения под заголовком «Контрмеры на случай атаки воздушно – десантных войск союзников». Ловкий ход, ничего не скажешь. Во-вторых, в плане не хватало несколько листов. Как понял Скорцени, листов, где вместе с рукой Штауффенберга поработала и ещё чья-то рука: её пометки были на двух экземплярах, в виде цифр.

Пересмотрев другие ящики, и ещё раз перечитав план, Скорцени сделал для себя потрясающее открытие. Все фигуры, которые были задействованы в этой большой игре, полностью соответствовали расписанным ролям. Фромм был прав: кто-то вёл и контролировал их действия. И, одновременно, прикрывал. Выходит, этот человек должен занимать один из высших постов в рейхе.

Мысль пришла неожиданно и приклеилась навечно.

Но также офицер пришёл к ещё одному выводу.

В кабинете полковника копались после расстрела Штауффенберга. То есть, после того, как штаб взяли под контроль люди Скорцени. Значит, либо люди Скорцени чего-то, точнее, кого-то, не досмотрели. Либо в его лагере есть сторонники Штауффенберга.

Штурмбанфюрер ринулся назад, в кабинет, в котором допрашивал Фромма, быстро прошёл к телефону поднял трубку и принялся набирать номер.

– Вы кому звоните, Отто?

– Не ваше дело, генерал.

– А если вы делаете ошибку?

Скорцени на миг задумался, но всё-таки продолжил действие:

– Если я ошибаюсь, то тогда ничего не понимаю в людях. Приёмная министерства пропаганды? Говорит штурмбаннфюрер Скорцени. Соедините меня с министром. Срочно.

Гизевиус постоянно оглядываясь по сторонам, перебежал через парк, выбрался на улицу, перешёл на противоположную сторону и быстрым шагом направился к автобусной остановке.

Только теперь он почувствовал себя в некоторой безопасности. События прошедшего дня надолго останутся в его памяти. Хотя он этого совсем не желал. Иметь в руках людей, оружие, технику и так всё бездарно организовать… Нечему удивляться, что Германия проигрывает на всех фронтах….

В штабе резервистов, после сообщения Штауффенберга, царила полная беспечность. Приказ генерала Ольбрехта, спустя час, никто и не думал выполнять. Руководители заговора собрались в кабинете Фромма. И, вместо того, чтобы начать активные действия в столице, принялись в который раз обсуждать, кого они определят на руководящие посты. Какая глупая ситуация. Вот так всё профукать…

– Господин полковник. – помнится, отозвал он тогда Штуффенберга в сторону. – Вы собираетесь действовать? Вы не думаете о том, что гестапо может выйти на нас раньше, чем мы ожидаем?

– Не волнуйтесь, господин дипломат. – граф безмятежно улыбнулся. – Можете мне поверить, гестапо ничего не предпримет. Так же, как и СС.

Гизевиус хотел, было, продолжить свою мысль, но Штауффенберга вызвали на переговоры с Фроммом. Больше им поговорить так и не удалось. Через два часа полковника расстреляли. Гизевиус видел, как его поставили к стенке. На лице графа, когда его выводили из здания, читалось удивление. Гизевиус его понял по-своему. Помня недавний разговор, дипломат пришёл к выводу: люди из СС тоже поддерживали заговор. И звеном между ними и заговорщиками являлся никто иной, как Штауффенберг. Подтверждением тому было прибытие в штаб трёх сотрудников гестапо, которые намеревались арестовать только одного полковника. Или, вывести того из здания. Но, Ольбрехт приказал их задержать. А потом что-то сломалось, и СС начали штурм…

«Валет» присел на скамейку, и с нетерпением посмотрел на дорогу: когда же, наконец, появится автобус. А мысли возвращались к недавним событиям.

СС начали штурм. Схватили Штауфеннберга.

Стоп. – помнится, Гизевиус в тот момент появления мысли искал место для собственного спасения, и не видел, как полковник сломался под автоматной очередью. – Всех троих посадили под арест, в графский кабинет. Да, всех троих в один кабинет…

«Валет» решился выглянуть из-за своего укрытия. Он прятался на втором этаже, в помещении канцелярии. От небрежного взгляда эсесовца из команды Скорценни, его спас огромный сейф, за которым он, без всякой надежды, спрятался, когда в штабе началась перестрелка. После в помещение никто не заглядывал.

Дипломат вторично выглянул в коридор: никого. Впрочем, один человек в полевой форме СС с автоматом на ремне через плечо, просматривал кабинеты. Гизевиус выругался: придётся, таки, применить силу. Но этого не понадобилось. Солдат дошёл до кабинета Штауффенберга, вошёл во-внутрь, и через несколько минут вывел в коридор тех троих гестаповцев, присланных для ареста Штауффенберга.

Когда они ушли, Гизевиус покинул своё убежище, проник в кабинет погибшего полковника и принялся просматривать все бумаги. То, что он обнаружил, его потрясло. Он в спешке распихивал по карманам листы, в надежде успеть до возвращения солдата. Успел.

Покинуть штаб оказалось не так сложно, как ему показалось в начале. Он через чёрный ход вышел на улицу, но не пошёл прямо, на встречу окружившим здание танкам. Поняв, что, таким образом, будет арестован, он вернулся обратно, и спрятался под лестницей, в надежде, что найдётся ещё кто-то, такой же сообразительный, как и он.

Вскоре «Валет» стал свидетелем семейной трагедии Шталей. Именно благодаря этому обстоятельству, он и смог покинуть штаб.

Теперь Гизевиус знал, что делать дальше Домой ни в коем случае возвращаться было нельзя. И никаких знакомых. Билеты на поезд купить тоже невозможно. Тут же сгорит на документах. Дипломат понимал: в Берлине начали действовать законы войны. А это означало, гестапо будет проверять всех ещё более пристально и бдительно. Выходов оставалось два: либо спрятаться в городе, пока всё не уляжется, либо выбираться из него пешим ходом. Гизевиус второй вариант отвёл сразу. Он мало, чем отличался от покупки билетов на поезд. Хоть сейчас на дорогах Германии и появилось много беженцев, жертв бомбардировок и наступления красных, однако, все они были под прицельным контролем. Система, разработанная Гитлером и его окружением, продолжала работать бесперебойно.

Гизевиус ещё раз бросил взгляд на дорогу и принялся соображать, куда ему следует ехать? В голове сохранились два адреса ещё с тридцать девятого года, когда он присоединился к людям Канариса. Но сохранились ли они? И можно ли их сейчас использовать? Преданы ли те люди Канарису, или уже перешли на сторону Гиммлера, а точнее его любимчика Шелленберга?

На повороте, наконец, появился автобус. Дипломат решил: какой бы номер ни был, он садится и уезжает отсюда. А там, вдали от штаба резервистов, будет легче определиться.

– Господин Гизевиус?

«Валет» вздрогнул и оцепенел. Голос остановивший его был до боли знаком. То был голос одного из следователей гестапо.

– Господин группенфюрер настоятельно просит, чтобы вы сели в нашу машину и приехали к нему.

Гизевиус обернулся. Четверо человек. Троих он недавно видел в штабе резервистов. Те самые следователи, которых выпустил из плена Скорцени. Как ни в чём не бывало, стояли, усмехались. Четвёртого он видел в камере. Во время первого допроса. Кроме них на остановке никого не было. Бежать. – мысли мотыльками бились в голове. – Нужно бежать. С тем грузом, который лежал в карманах, его ждала только смерть. Но как бежать?

На плечо легла рука одного из гестаповцев:

– Выньте руки из карманов. Медленнее.

Наручники застегнулись.

Геббельс встретил Бормана на своём рабочем месте, в министерстве пропаганды. Рейхслейтер, войдя в аппартаменты министра, с трудом подавил в себе усмешку. После роскоши в доме министра авиации, показушная аскетичность кабинета Геббельса наводила на мысль о жадности хозяина.

Впрочем, Геббельс таковым и был. Единственное, на что министр не жалел денег, так это на автомобили и женщин. Ещё в 1930 году, когда у партии в край не хватало финансов на политическую борьбу перед выборами в рейхстаг, когда Гитлер занимал деньги где угодно и под любые условия, Геббельс приобрёл партии, а точнее себе, новенький «мерседес». Борман помнил, как он ходил вокруг машины, ласково проводил по её поверхности рукой и шептал: «Посмотрите, какое прекрасное породистое животное! Семиместный! – в восторге хлопал в ладоши, – Просто поэма!».

Впрочем, – одёрнул себя Борман, – сегодня не вечер воспоминаний.

– Господин министр, – начал рейхсляйтер, но Геббельс его перебил:

– Мартин, если вы ко мне пришли, как к официальному лицу, по поводу того, что произошло, то поверьте: мне сейчас нужна помощь не соратника, а друга. Более того, – Геббельс взял Бормана под локоть, – я уже начал чистку Берлина от той нечисти, которая попыталась убить нашего фюрера. Я связался со Скорцени. Я поднял на ноги гестапо. Люди Мюллера прочёсывают город. Квартал за кварталом. А в скором времени мы перетряхнём всю Германию. Но я не в состоянии всё делать один. Гиммлер куда-то запропастился, Кальтенбрунер, как мне сообщили, носится по всему городу, но, по-моему, без толку.

– Я пришёл к вам, как друг. – перебил Борман. – И не просто, как друг, а как человек, которому не безразлична судьба нации.

Да, – подумал рейхслейтер. – Насколько просто общаться с Герингом, настолько изворотливо приходится вести себя с этим бабником.

– Йозеф, меня очень беспокоит нынешнее нестабильное положение. Я с вами абсолютно согласен: нам нужно установить жестокий порядок, для того, чтобы наказать убийц фюрера.

– И не просто наказать. – Геббельс вскинул маленькую, похожую на голову птенца, голову, – Нам следует провести жесточайшие меры. Подобные тем, которые проводил Сталин в сорок первом году. Нам немедленно следует учредить нечто вроде трибуналов, или военно – полевых судов здесь, в Берлине, чтобы устранить враждебные элементы.

– Полностью поддерживаю. И я бы добавил, следует ввести также партийное дознание. Ведь многие из заговорщиков были членами НСДАП.

– Но, это уже по вашей части.

– И не только по моей. – Борман решил перейти к своему вопросу. Он отметил, Геббельс никак не отреагировал на его фразу об убийстве фюрера. Не обратил внимание? Но Геббельс всегда очень внимательно относился к слову. Ведь именно оно было его оружием в политической борьбе. А может, министр пропаганды знал о том, что с минуты на минуту должно прийти сообщение о смерти фюрера? Борман склонялся ко второму ответу. Геббельс же спокойно ждал продолжения беседы. Он знал, с чем приехал Борман.

С Хромоножкой час назад связался Геринг, и посвятил того в планы Бормана. Сказал, мол, Германия находится в критическом положении. Фюрер не способен руководить страной и партией. И так далее… Единственное, о чём не сообщил в телефонном разговоре Геринг, так это о том, что предложил ему Борман. Потому, как подозревал, у Хромоножки имелась своя, неодекватная. точка зрения на происходящее.

– Да, – согласился Геббельс, – Я с вами полностью согласен. Только подписать приказ о введении трибуналов может только фюрер. А потому, нам, пока, остаётся только ликвидировать путч, и арестовать преступников.

Борман понял, Хромоножка ждёт, когда он откроется.

– Фюрер не выживет. – таки заставил произнести эти слова. Теперь пути к отступлению не было. – То, что мне сообщили врачи, говорит о том, что до кончины Адольфа Гитлера осталось совсем немного.

Геббельс в удивлении поднял глаза.

– Откуда известно? Со ставкой нет связи несколько часов. Я постоянно пытаюсь связаться, но у меня ничего не выходит.

Борман указал на дверь:

– Мне уйти?

Геббельс отрицательно покачал головой.

– Продолжайте.

– Фюрер при смерти. Теперь стоит первоочередной вопрос: кто станет его приемником?

– И на эту роль вы прочите себя?

– Нет. – Борман несколько расслабился. – Я не был рядом с фюрером в период становления партии. И поэтому я не имею права претендовать на высшие посты. Вот вы не просто имеете право, но и должны взять в свои руки партию.

– Только партию?

Интересно, принялся анализировать рейхслейтер, Геринг звонил хромому, или нет? Ведь по его глазкам ничего понять нельзя. А если звонил, и они всё оговорили? Вряд ли. Такие вещи по телефону не обсуждают. Хоть оба и следят, чтобы у них не было «прослушки», но тем не менее… Что ж, придётся провести, как говорят военные, разведку боем.

– Йозеф, час назад я имел беседу с Герингом. – Геббельс поморщился. Рейхслейтер про себя усмехнулся. Он, как и многие в партийном аппарате, да и не только в нём, был прекрасно извещён об отношениях между «боровом» и «хромоножкой». Трения промеж них начались с того, что Геббельс, с началом налётов союзной авиации на столицу, решил прикрыть один из самых популярных ресторанов Берлина, «Хорхерс», который постоянно посещал Геринг, и который второй, естественно, закрыть не позволил. С того часа, а минуло почти полгода, отношения промеж лидеров рейха желали лучшего. На что и сделал ставку Борман. А потому, продолжил мысль следующим образом. – Геринг – человек военный, суровый. Именно такой, каким и должен быть главнокомандующий. Согласитесь, опыта работы в боевой обстановке ему не занимать. Но, он чиновник, и не более. Он не лидер многомиллионной партии. Он не сможет повести партию за собой. Таким лидером я вижу только вас. А себя вашим помощником.

Ну, Борман прищурился, глотай наживку.

Геббельс сложил руки «домиком». Он так делал всегда, когда задумывался.

Министру пропаганды вспомнилось, как совсем недавно, в начале июня, они вместе с Адольфом Гитлером сидели в берлинском бункере возле камина, и до двух часов ночи вспоминали былые дни, радовались давно пережитым событиям. Тогда фюрер сказал, что ему хорошо, как в старые, добрые времена. Всё. Старые, добрые времена закончились. Наступила суровая действительность.

– Почему вы решили обратиться ко мне, а не самому встать у руля НСДАП?

Да потому, что партии приходит конец – так и подмывало сказать Борману. Он ещё год назад понял: Германия войну проиграла. Именно тогда рейхслейтер начал переправлять за рубеж партийные деньги, ценности, документы. Именно для этой цели ему была нужна роль второго человека в НСДАП.

– Партийцы со стажем не примут меня. Видите, я с вами откровенен. Мне не нужна борьба внутри партии. И я не пользуюсь тем авторитетом, который есть у вас. Но и не хочу затеряться на задворках.

– Что по данному поводу говорит Геринг?

– Он полностью «за». – солгал Борман.

Соврал, – подумал Геббельс, – На встрече с «боровом», наверняка, себя пророчил в лидеры НСДАП.

– Но я так понимаю, в этой игре проигравшей стороной становится наш рейхсфюрер.

– Совершенно верно. И пока он находится в Восточной Пруссии, мы должны взять управление его людьми на себя. Вы первым сделали этот шаг. А потому, думаю, вам его следует продолжить.

Как стелет, подлец. – Геббельс прикинул в уме. Однако, он прав в том, что гестапо впервые оказалось не под контролем Гиммлера. И этим действительно следует воспользоваться. Второй момент по поводу гибели фюрера. Если оба, и Геринг, и Борман так уверенны в смерти Ади, значит, так оно и есть.

Геббельс приоткрыл ящик стола, посмотрел на дневник. Сегодня в него будут записаны новые страницы о жизни партии. Для будущих поколений.

– Мне нужно подумать.

– У нас совершенно нет времени! – вскинулся Борман.

– И тем не менее. – задумчиво проговорил министр пропаганды. Чем привёл рейхслейтера в полное замешательство: таким Геббельса он ещё не видел. Тихим, задумчивым. – Прошу вас, проследите за ходом моей мысли. Поставить Геринга во главе нации, что может быть проще? – вот ведь, промелькнуло в голове Бормана, догадался сам, сукин сын, или всё-таки обсуждал моё предложение с «боровом»? – Проблема заключается в другом: а пойдёт ли нация за Герингом? Нации, рейху нужен фюрер. И не просто фюрер. Абсолют! Человек, которому подчинялись бы все, без исключения. Геринг таковым не является. Впрочем, как и мы все. Фюрер незаменим! А потому его смерть для всех нас – катастрофа. Не думаю, что даже если победят заговорщики, они смогут договориться с Западом. Рузвельта и Черчилля, впрочем, как и Сталина, интересует одно: наша полная капитуляция. И если заговорщики сдадут Германию, будьте уверены: мы, вы, я, Геринг – все сядем на скамью трибунала. И всех повесят. В лучшем случае. И чем быстрее предатели договорятся, тем быстрее это произойдёт. Мартин, не думайте: я не идеалист. И прекрасно отдаю отчёт в том, что Германия стоит на грани краха. Но я думаю о том, чтобы возродить её, как птицу феникс, из пепла. Пепла грядущего позора. А для этого нужно подготовиться к будущей, послевоенной обстановке. И подготовиться основательно. А для этого нужно время. Хотя бы год. Вы не согласны?

«Копия.

Ставка фюрера.

20.07.1944 год.

От кого: рейхслейтера М. Бормана

Кому: всем гулейтерам.

Распоряжение № 3

Сверхсрочно!

1. К списку преступников, замешанных в покушении на жизнь фюрера, добавлен генерал Ольбрехт.

2. Фюрер ранен. Фюрер борется за жизнь. Спасение фюрера – символ спасения немецкого народа.

В случае удачной попытки покушения на нашего фюрера, как расчитывали изменники, исполнительная власть перешла бы в руки генералов Фромма, Ольбрехта и Хепнера, после чего эти подонки собирались заключить мир с Москвой. Такие преступные действия могли стать смертным приговором для всего немецкого народа.

Исходя из вышесказанного, ПРИКАЗЫВАЮ:

Отслеживать на местах и немедленно сообщать в Берлин обо всех настроениях среди членов партии и населения.

Хайль Гитлер!

М. Борман»

Старков кивком головы отправил всех из кабинета, оставив только Кима, после чего закрыл плотно дверь:

– Рассказывай.

– Сначала вы.

– Ты думай, что говоришь, мальчишка.

– Думаю, Глеб Иванович. – Ким надел очки, и от того стал выглядеть, как студент московского вуза. Такому впечатлению мешала только военная форма. – Тяжеловато всё прощупывать вслепую. Тем более, многое завязано на…

И Ким показал пальцем на потолок.

Старков усмехнулся: а всё-таки, он из пацана сделал толкового аналитика.

– Ну, ладно. Хозяин вроде как смерился с мыслью о нападении на Гитлера. Так что, считай, пронесло. Достаточно? Достаточно. Теперь выкладывай.

Ким с сожалением посмотрел на остывающий кипяток, взял со стола исписанный лист бумаги, и, заглядывая в него, начал излагать мысли:

– «Берта», погиб в апреле, в двадцатых числах. Как я уже говорил, налётов в те дни на Берлин не было. До апреля «Берта» работал вместе с «Вернером», представителем штаба сухопутных войск. Так называемым представителем.

– То есть? – Старков недоумённо вскинул брови.

– «Вернера» привёл «Берта». – Ким, казалось, совсем не смутился. – В начале сорок четвёртого. Именно «Берта», заявил, что «Вернер» не кто иной, как Линдеман Фриц, генерал артиллерии, начальник технической службы главного штаба верховного командования сухопутных войск вермахта. И до последнего момента мы предполагали, что так оно и есть.

– И что?

– Сегодня я просмотрел все сообщения: до апреля, которые были отправлены «Бертой», и после апреля, отправленные «Вернером». И вот что обнаружил.

Ким показал на исписанные листы, выложенные им на стол:

– До гибели «Берты» сообщалось о передислокации немецких войск с использованием наименований частей. Точным наименованием. Вот, смотрите. Перечисление численности войск, кто командиры дивизий, полков. Очень детальная информация. Причём, прошу заметить, предоставленная «Вернером». Так утверждал «Берта». После его гибели, «Вернер» продолжает поставлять достоверную информацию, в этом никто не сомневается, потому, что всё сходится. Но, иногда у него появляются своеобразные неточности. Смотрите, здесь с нумерацией частей. В этом сообщении с командованием. Через две недели он не в состоянии точно сообщить о количестве танков. Указывается только место их передислокации. Впрочем, точно. Теперь, смотрите. Здесь, – Ким указал на нужное место на листе, – неправильно передана фамилия командира полка. Здесь не уточнено количество военнослужащих. – Ким подхватил следующий листок. – Глеб Иванович, согласитесь, сотрудник штаба таких неточностей допустить не может.

– Не может. – согласился Старков. – Твой вывод?

– «Берта» был сотрудником абвера, то есть армейской разведки. Которого завербовали мы, лично. Он владел информацией по штабам. Много разъезжал по фронтам.

– К чему ведёшь?

– К тому, что «Берта» корректировал сведения «Вернера». Тот ему их поставлял, а «Берта» как бы отшлифовывал полученные данные через свои каналы. И дополнял новой информацией. Со смертью «Берты» шлифовка прекратилась. Сам «Вернер» действительно вхож в кабинеты руководящего состава рейха, однако, он не сотрудник штаба сухопутных войск, как нам предоставил «Берта». По-моему, он даже Берлин покидает только в вынужденных случаях. Использует для нас информацию, которую получает из высших, но не военных кругов. Скорее всего, «Вернер» человек из верхов министрества военной промышленности. Или…

– Что или?

– Или из разведки. Либо службы безопасности.

Старков с силой тряхнул головой, прогоняя сонливость:

– Хрен редьки не слаще. Одни предположения.

– Есть ещё момент. – Ким с жалостью посмотрел на начальника. Полежать бы тому, хотя бы часов десять. Немножко прийти в себя.

Старков усмехнулся:

– Добивай.

– Встаёт вопрос: почему «Берта» выдал «Вернера» как работника штаба, если он таковым не является? Ответ, я думаю, в том, что его заставили так себя повести. Те, кто стоял над ним. Люди Геббельса так сработать не могли: не тот уровень, да и доступ к передаче информации должен оставаться на высоте. Опять же, подстраховка, чтобы не дай бог, не запеленговали. А потому делаю предположение, с нами сотрудничает кто-то из окружения Гиммлера, или Геринга.

Старков потёр подбородок. Закурить бы… И сдохнуть.

– Ты понимаешь, о чём только что сказал? С Москвой работают первые лица фашисткой Германии. Это, родной мой, даже не «пятьдесят восьмая». А «вышка». И без всякого суда.

– Факты, Глеб Иванович.

– Да засунь ты их себе… – Старков расстегнул верхнюю пуговицу кителя. – В общем так. Теперь нам надо уши востро держать. – после минутной паузы наконец произнёс полковник, – И никому, ни слова. Понял, Ким? Никому. В том числе и прямому руководству.

Ким повёл плечём:

– Мы Фитина и так держим в неведении.

– И ещё подержим. Пока не разберёмся, что к чему.

Мюллер рывком распахнул дверь, вошёл в приёмную.

– Меня искали?

– Да, господин группенфюрер. – Гюнтер вскочил с места.

– Кто? Рейхсфюрер?

– Никак нет. Вот список. – помощник протянул листок.

Группенфюрер бегло осмотрел его и бросил на стол:

– Какие у нас ещё имеются новости?

– Привели Гизевиуса.

– Вот как. – группенфюрер схватил за горлышко графин с водой, налил жидкость в стакан, заполнив тот до краёв. – И где же он?

– В камере. Его обыскали. И вот что нашли.

Гюнтер вывалил из ящика стола ворох мятых, исписанных листов.

Мюллер залпом осушил стакан и вытер ладонью рот.

– Гюнтер, а вы молодец. – похвалил шеф молодого человека, – Вот так нужно работать всегда. Я буду у себя. Приведите ко мне нашего арестанта через полчаса.

Перед тем, как начать просматривать бумаги, Мюллер принял во внутрь водки, скинул китель, расслабил галстук и расстегнул ворот рубашки. В помещении стояла вонючая духота. Мюллер не поленился пройти к дверям и крикнуть помощнику:

– В следующий раз, Гюнтер, не забудьте проветрить кабинет. И не только у себя.

Первый же лист принёс неожиданность. И главное заключалось не в содержании, а кем написано.

Мюллер снова прошёл к двери:

– Гюнтер, кто передал эти листы?

– Мейзингер. Он же и арестовал Гизевиуса.

– Найдите его, и пусть он меня подождёт.

Мюллер вернулся к рукописным документам. Фактически, на всех страницах был описан ход заговора. Кто. Когда. Что. Основную массу Мюллер тут же откладывал в стол: к ним он вернётся чуть позднее, когда начнётся полное расследование. Сейчас его интересовало только то, что было написано рукой Артура Небе, начальника пятого управления РСХА, криминальной полиции, или точнее, крипо.

Исходя из прочитанного текста, выходило, что Небе давно сотрудничал с заговорщиками. По крайней мере, теперь Мюллеру стало понятно, кто предупредил генерал – майора абвера Остера о предстоящем аресте. А Мюллеру ещё с весны не давала покоя мысль: кто же та крыса, что завелась в его ведомстве? Информация просачивалась, словно сквозь пальцы плотно сжатого кулака.

Мюллер хотел, было, все листы отправить в стол, как вдруг одна фамилия приковала его внимание. Вальтер Бургдорф.

– Господи Боже. – прошептал шеф гестапо. – А как они до него то добрались?

Мюллер прекрасно помнил этого человека. Вальтер Бургдорф работал на полиграфической фабрике на окраине Берлина, корректором. Родом он был из Австрии, из тех же мест, что и фюрер. Детство провёл в Праге. После первой Мировой войны, семья Бургдорфа переехала в Бреслау. В тридцать пятом году первой умерла мать. Через год – отец. В НСДАП Бургдорф вступил в тридцать третьем, перед приходом наци к власти. Одно время состоял в штурмовых отрядах СА. В тридцать девятом переехал в Берлин. Не женат. Исполнителен и предан. Но, впрочем, не эти качества привлекли к нему внимание. Точнее, за ним внимательно наблюдали, по личному приказу Гиммлера. И контроль за наблюдением осуществляли самые доверенные люди Мюллера. Они докладывали о рабочем раз в неделю шефу гестапо, тот рейхсфюреру. Гиммлер, в свою очередь, фюреру. Кроме ограниченного круга людей, о существовании Вальтера Бургдорфа никто не знал. Да и не положено было знать о нём. Потому, что Вальтер Бургдорф был двойником фюрера.

– Гюнтер. – Мюллер закрыл бумаги на ключ и вышел в приёмную. – Отставить встречу с арестантом. Пусть посидит, подумает. Я буду через час. Сидеть на телефоне, принимать звонки. Мейзингера не нашли?

– Нет, господин группенфюрер.

– Когда найдёте, передайте, пусть едет на полиграфическую фабрику. Он знает куда. И срочно! И никаких слов об отдыхе и усталости! Так и передайте, чёрт побери.

Абакумов присел на край стула, поворачивая голову вслед прохаживающемуся по ковровой дорожке Берии.

Лаврентий Павлович вызвал к себе руководителя НКГБ сразу после совещания у Хозяина. Абакумов понимал, что этот вызов непосредственно связан с покушением на Гитлера. Но в кабинете Сталина вроде оговорили всё.

– Абакумов, – Берия не останавливался. Ходил, как маятник: туда – сюда. – Как ты думаешь: приказ Главнокомандующего наши доблестные разведчики специально похерили?

Абакумов недоумённо посмотрел на своего руководителя.

– Не думаю, Лаврентий Павлович. – всё-таки решил ответить. – Особенно, если учесть, что ни один наш человек не находился в ставке Гитлера… Скорее всего, информацию отдавали обходными путями, чтобы не засветиться.

– Струсили, одним словом. – сделал вывод Берия. – Ну да бог с ним, с Гитлером. Я тебя вот по какому поводу позвал. Ты, Абакумов, давай-ка, расширяй деятельность своего «Смерша». А то твои парни, смотрю, начали успокаиваться.

– Да я бы так не сказал, Лаврентий Павлович. – контрразведчик приподнялся, – Сейчас вплотную занялись Украиной и Белоруссией. Прибалтика на подступах. Скоро Европа нас ждёт. Так что работы много.

– А Москва? – Берия остановился и указал рукой на окно.

– Что Москва? – не понял Абакумов.

Берия прищурился. В очках его лицо смотрелось комично, но для собеседника совсем не смешно.

– Ты, Абакумов, дурак, или прикидываешься?

Берия застыл в ожидании ответа. Однако, руководитель «Смерша» молчал. Он действительно не знал, как ответить на такой выпад. Берия решил прийти на помощь:

– Если в Германии, в ставке, покушаются на Гитлера? Его же люди. Понимаешь, чем это может повернуться у нас? Или забыл тридцать седьмой год?

Абакумов не забыл тридцать седьмой.

11 июня 1937 года советское телеграфное агентство ТАСС передало сообщение, ставшее моментально сенсацией. По приказу народного комиссара внутренних дел Ежова НКВД арестовало восемь генералов Красной армии. В их числе маршал Советского Союза Тухачевский, командарм 2-го ранга Корк, командармы 1-го ранга Якир и Уборевич, комкоры Путна, Эйдеман, Примаков, Фельдман. Армейский комиссар 1-го ранга Гамарник Ян Борисович, с которым Абакумов был лично знаком.