Текст книги "Двадцатое июля"

Сообщили 11– го. Но суд состоялся на сутки раньше. 10-го июня. Судебный процесс начался в десять утра, а закончился в девять вечера, спустя одиннадцать часов. Все обвиняемые сознались в том, что шпионили в пользу немецкого верховного командования.

Той же ночью их расстреляли.

Абакумов присутствовал на этом суде. И до сих пор не мог поверить в то, что Тухачевский, герой «гражданки», являлся врагом народа. Но Вышинский… Он то врать не мог. Да и Блюхер потом командовал взводом расстрела. Сам Блюхер. Герой гражданской, соратник Тухачевского. Он то уж никак не мог ошибаться. Так что, чем чёрт не шутит. Может действительно, и сейчас затевается в Москве нечто подобное Берлинским событиям. С наших станется…

– Абакумов, о чём задумался? Если о бабах, то сейчас не время. – Берия открыл шторы. Первые лучи утреннего солнца ворвались в комнату. – Мы тут провели кое-какую работу. Усилили посты в Кремле и во всех нужных структурах. Милицейские наряды получили инструктаж, как себя вести в случае неожиданных событий. Но кто у нас работает сегодня в милиции? То-то и оно. Подростки, девчёнки и инвалиды, которых комиссовали по ранению. Ты прав. Война заканчивается. А потому, даю разрешение на усиление оперативных составов из числа бойцов Красной Армии. Так что, подключай своих людей. Свези в столицу самых лучших спецов. Тех, кто и до войны хорошо себя зарекомендовал в оперативной работе. Определи на проживание в подмосковье. Транспортом для них тебя обеспечим. Пусть возьмут на себя патрулирование города. Пока. А там поглядим. Чует моё сердце, в скором времени они нам очень пригодятся.

Мюллер прошёл к мастеру цеха и, не приветствуя того, громко, стараясь перекричать производственный шум, крикнул:

– Мне нужен Бургдорф. И немедленно.

– Но, – мастер посмотрел на знаки различия на кителе высокого гостя, – господин генерал, он ушёл.

– Когда ушёл?

– В половину шестого.

– А рабочая смена до которого часа?

– До девятнадцати часов.

Мюллер снял с головы фуражку, принялся протирать её носовым платком:

– У вас здесь что, свободное посещение? Хочу – прихожу, хочу – ухожу?

– Никак нет, господин генерал. – голос мастера дрожал от страха, – Все рабочие несут трудовую повинность. Как полагается.

– А почему Бургдорф ушёл? В половину шестого?

– Корректор Бургдорф предупредил, что очень себя плохо чувствует.

– Плохо себя чувствует? – Мюллер вернул головной убор на место. – Он у вас что, кисейная барышня?

– Никак нет, господин генерал. Но, в последнее время, часто жаловался на, простите, кишечный тракт.

– На что он жаловался?

– На живот.

– У вас, судя по всему, платят хорошее жалование, если ваши сотрудники могут позволить себе жаловаться на живот. – Мюллер мысленно выругался. Всё-таки нужно сдерживать себя. – Он уехал один? За ним приезжали?

– Никак нет. Один. Переоделся, собрал свои вещи и ушёл.

Мастер врал. И, одновременно, говорил правду. Бургдорф ушёл. Но за ним приезжали. За полчаса до появления Мюллера. И если шефа гестапо мастер в лицо не знал, то с начальником крипо, Артуром Небе, приехавшим за Бургдорфом, он был знаком лично. Впрочем, Небе тоже опоздал. А напоминание о кое-каких делах давно минувших дней, совсем изгладило из памяти мастера приезд высокого начальства.

– Да. – шеф гестапо осмотрелся. Давненько он не бывал в рабочей обстановке. И всё-то знакомо: стучит, двигается, перемещается. И голова ни за что не болит: отработал свою смену – и вольная птица.

– Господин группенфюрер, – штурмбаннфюрер Шульц отозвал Мюллера в сторону, – у нас труп.

– Где?

– В разрушенном доме, недалеко от фабрики. Труп свежий. Всего несколько часов.

– Идёмте. – Мюллер, не попрощавшись, быстрым шагом направился к выходу.

Тело убитого, полузасыпанное битым кирпичом и щебнем, лежало внутри разрушенного здания мастерской. Возле покойного, к приходу Мюллера, уже стояли трое следователей из крипо.

Мюллер наклонился над покойником, внимательно всмотрелся в плохо выбритое лицо. Это был не Бургдорф.

– Удар нанесли сзади. – выдвинул гипотезу один из следователей. – Тяжёлым металлическим предметом. Смерть наступила мгновенно.

Самый молодой из троицы проверил одежду метрвеца:

– Похоже на ограбление. В карманах пусто, даже мелочь выскребли.

Следователь набросил на лицо покойного полу пиджака. Сзади к шефу гестапо подошёл Мейзингер. Мюллер, не оглядываясь, сразу понял, что это именно он, а не кто-то другой. Такой устойчивый аромат чеснока мог исходить только от него.

– Ладно, поработайте ещё с трупом. Местность вокруг осмотрите. Опрос произведите. Вдруг кто-то что-то видел. Мне что, вас учить? – неожиданно сорвался Мюллер, и крепко сжав локоть Мейзингера, повёл его в сторону Одера.

– Что-то случилось, Генрих?

Мюллер ответил на вопрос, только когда они удалились на довольно приличное расстояние от места преступления.

– Да. Ты читал листы, изъятые у Гизевиуса?

– Нет. Только просмотрел. Довольно прелюбопытная информация. Чувствую, у нас скоро будет много работы.

– Ничего необычного не приметил? Кроме, естественно, информации.

– Почерк на некоторых из них мне показался знакомым.

– Молодец. Наблюдательный. Чей почерк узнал?

– Нет. – Мейзингер отрицательно покачал головой.

– Так вот, забудь о том, что видел. – Мюллер остановился и крепче сжал локоть напарника. – Совсем забудь. В том числе и о знакомом почерке.

– Без проблем. – Мейзингер узнал почерк рейхскриминальдиректора, полковника полиции Артура Небе. Не раз он пересматривал указания начальника пятого управления, и его почерк знал хорошо. – Как скажешь.

– Именно так я тебе и говорю.

Мюллер ослабил хватку, и следователь в очередной раз восхитился физической силой своего патрона.

– Я вот только одного понять не могу. Зачем Гизевиусу понадобилось таскать эти бумаги с собой? Сжёг бы там, прямо на месте, и концы в воду.

– Карл, – Мюллер развернул следователя к себе лицом. Запах чеснока прямо с души воротил. – Ты один из немногих людей, кому я доверяю. Не верю, а доверяю. Ты заслужил моё доверие. Так вот, если хочешь и дальше оставаться доверенным лицом, не задавай больше вопросов. Выполняй, то, что буду говорить, и, поверь, твоя жизнь останется в целости и сохранности. В котором часу выступал Геббельс по радио?

Мейзингер задумался:

– Если не ошибаюсь, в семнадцать ноль – ноль.

Мюллер несколько секунд что-то думал, затем произнёс:

– Мне нужно, чтобы ты нашёл этого чёртова Бургдорфа.

Следователь кивнул в сторону трупа:

– А разве убитый не он?

– Ты опять задаёшь вопросы?

– Шеф, если труп имеет к нам самое прямое отношение, я нем, как рыба.

– В том то и дело, что имеет. Убитый – наш сотрудник. Из ведомства Баума. Приставлен был следить за корректором. А вот убийца, вполне вероятно, Бургдорф.

– Наш тихоня Бургдорф? Не может быть…

– Вот тебе и тихоня. Скорее всего, он чего-то испугался. Причём очень сильно испугался. Поэтому сделай всё, чтобы его найти. Поставь весь город с ног на голову. Проверь всех: дом, соседей, работу корректора. Друзей, любовниц. Баб, у которых он ночевал десять лет назад. Ему теперь сам бог велел прятаться. Единственное, что меня радует, он не профессионал в подобного рода мероприятиях. Хотя, – протянул Мюллер, – в нашем деле всякое случается.

Бургдорф действительно не был профессионалом конспирации. Но он был умным человеком.

«Лежбище» двойник Гитлера приготовил ещё с весны. Когда до него дошли первые слухи о будущем перевороте. С подобного рода событиями Бургдорф был незнаком, но, в своё время он пережил «ночь хрустальных ножей» и её последствия. А потому прекрасно отдавал отчёт в том, что в случае убийства Гитлера, ему придётся некоторое время исполнять роль марионетки, закончив жизнь в камерах гестапо. Дело шло именно к этому.

В сорок втором году, зимой, когда сообщили о «сталинградском котле», его, в закрытой машине, в первый раз привезли к фюреру. Для знакомства. Гитлер не был в восторге от самой идеи. Но, после беседы с Гиммлером и личной встречи с Бургдорфом, фюрер пришёл к выводу, что идея с двойником действенна, и не лишена смысла. Но только с точки зрения безопасности. Например, переезд по улицам Берлина в открытой машине во время празднований. После они встречались ещё дважды. И всё время в Кайзерхофе, напротив рейхсканцелярии. Встречи проводились с целью научить двойника вести себя, как фюрер.

Бургдорф был сильно удивлён тем обстоятельством, что в жизни Гитлер оказался прост и более приземлён, чем он мог себе представить.

Фюрер имел плохие передние зубы, и когда он смеялся, то прикрывал рот рукой. Этот жест Бургдорф оттачивал недели две. Когда Гитлер сидел и с кем-то беседовал, то имел привычку похлопывать ладонью по колену. Жест тоже пришлось отрабатывать. Сложнее тренировалась речь, но и с этим заданием он справился. Стоя перед зеркалом, Бургдорф следил за мимикой лица и произносил любимый оборот фюрера: «Тут две возможности: или это случится, или нет». Основная сложность состояла в интонации, в модуляции голоса. Фюрер мог моментально со спокойного тона перейти на повышенный, и затем так же резко вернуться назад, что было сложно повторить. Но двойнику удалось справиться со всеми трудностями.

На последней встрече, когда Гитлеру показали конечный результат работы, фюрер хлопнул в ладоши и произнёс:

– Это всё равно, что смотреться в зеркало.

Большей похвалы Бургдорф для себя и не ожидал. После он дорабатывал детали в домашней обстановке, продолжая работать на полиграфической фабрике. Он знал, за ним постоянно наблюдают. Но, таковой стала его новая жизнь.

А весной поплыли слухи, будто в Берлине готовится переворот. И Бургдорф решил подстраховаться.

Он наметил себе одно из разрушенных зданий, сумел провести, незаметно для группы наблюдения, несколько вылазок. Облюбовав подвальное помещение, менее пострадавшее от бомбёжек, Бургдорф за три месяца привёл его в порядок, в тайники спрятал продукты питания, керосин, свечи, тёплое бельё. Всё делалось по ночам, когда группа слежения, она же и охрана, была убеждена в его безопасности, и несколько расслаблялась.

В этот день ему, можно считать, повезло. Он вышел из цеха через несколько минут, после выступления министра пропаганды. Пока все ещё находились в шоковом состоянии от услышанного. Мозг работал чётко и слаженно, как на фронте, где он в первую Мировую служил артиллеристом. Геббельс ещё не успел закончить свой монолог, как Бургдорф симулировал очередной приступ желудочных колик. Мастер, зная про болезнь корректора, естественно, его отпустил.

Следующим препятствием стал наблюдатель. Его пришлось устранить с помощью куска металлической трубы. Бургдорф никого не хотел убивать. О том, что совершил убийство, он понял, когда затащил тело во внутрь разрушенного здания. Охватила паника. Но желание выжить оказалось сильнее.

Труп он протащил в глубь второй комнаты, и, опустошив карманы, чтобы полиция решила, будто убийство произошло ради ограбления, принялся засыпать тело щебнем, слава господу, которого, после бомбёжки, было в полном достатке. Две легковые машины, остановившиеся у проходной фабрики, приостановили действия убийцы.

Из автомобилей вышли трое мужчин, одетых в военную полевую офицерскую форму. Издалека их звания рассмотреть было невозможно. За мной. – правильно решил Бургдорф. Прийдя к такой мысли, он перестал бросать щебень, суетливо набросил поверх импровизированной могилы старый рваный пиджак, который валялся в углу комнаты, подхватил саквояж, пересёк здание, выпрыгнул в окно, и направился к ближайшей станции метро.

Сколько же мне придется прятаться? – думал корректор, оглядываясь по сторонам, в надежде, что пока тотального разыска нет. – День? Два? А если фюрер не выживет? И угораздило же меня…

Через сорок минут Бургдорф торопливо покинул станцию метро «Ноллендорфплац» и направился в сторону разрушенного жилого района, месту своего будущего укрытия.

По странному стечению обстоятельств, но именно 20 июля, вечером, Аллен Даллес получил от Джона, старшего брата, долгожданное письмо. Прочитав которое, представитель УСС в Швейцарии впал в задумчивость.

Джон Фостер Даллес сообщал о том, что присутствовал на традиционной встрече Национальной ассоциации промышленников, которая состоялась в нью-йоркском отеле «Пенсильвания» (надеюсь, ты не забыл его?), где и получил ответы на некоторые вопросы, которые волновали обоих братьев.

Ситуация заключалась в том, что промышленников совершенно, по крайней мере на данном этапе, не волновали переговоры с представителями немецкого генералитета. Запрос Аллена Даллеса о том, стоит ли начинать контакт с будущим правительством Германии, остался без комментариев. Зато другой отрывок письма «младшего» буквально потряс:

«…Наши тяжёлые кошельки интересует в первую очередь Пенемюнде, со всеми вытекающими следствиями. «Фау», атомный проект, работа Мессершмидта над реактивным двигателем, и тому подобное. Они хотят владеть информацией, проектами, людьми, и не когда нибудь, а сейчас. И не в Германии, а здесь, в Штатах. В Германии, по их мнению, в ближайшем будущем не должно вообще ничего создаваться и проектироваться. Только то, что на прокорм. Все высокие технологии – прерогатива Америки. Исходя из этого тебе, Аллен, и следует действовать».

Вся работа собаке под хвост. – Даллес бросил письмо на столик, достал трубку, раскурил её. По радио снова, раз в десятый, передавали сообщение о покушении на Гитлера. Цитировали слова Геббельса. Пытались проанализировать сложившуюся ситуацию.

Даллес усмехнулся: анализировать можно сколько угодно, вот только попасть в десятку суждено не каждому. Даже он, сделавший ставку на Фромма и Роммеля, промахнулся.

Конечно, своего слова ещё не сказал президент. А он иногда выкидывает коленца. Но вряд ли Рузвельт решится пойти против течения.

Итак, переговоры с новым правительством, если оно, конечно, состоится, никто вести не будет. По крайней мере, в той форме, на которую рассчитывают немцы. Если же Гитлер останется жив, то о перемирии тем более придётся забыть. Выходит, при любом раскладе, исходя из послания брата, Даллесу следует вести переговоры только с ведомством РСХА. Главным управлением имперской безопасности. То есть, с Гиммлером.

Рейхсфюрер оглянулся. Офицеры из службы безопасности следовали за ним. Он прекрасно осознавал, что сейчас нечего опасаться, но кто знает. Может и на него где-то готовится «адская машинка».

Полчаса назад он беседовал с Керстеном, и их диалог теперь никак не выходил у него из головы. В некоторых моментах доктор был прав. Следовало некоторые моменты оценить должным образом.

Час назад Керстен неожиданно отозвал рейхсфюрера в сторону. Гиммлер находился в раздражённом состоянии и поначалу не понял, о чём ведёт речь доктор:

– … вы поймите, – наконец услышал Гиммлер, – что может сделать человек, стоящий у руля власти и страдающий от прогрессирующего паралича? Тем более в военное время? Эта болезнь влияет на разум, рассудок, затрудняет способность человека к критическому анализу своих действий.

– Вы к чему ведёте, доктор?

– Да к тому, что при той государственной системе, которая сложилась в Германии, я имею в виду, авторитарной системе, главой государства должен быть полностью здоровый человек.

– Полностью здоровых людей не бывает. – раздражённо ответил рейхсфюрер.

– Но отдавать приказы, касающиеся миллионов людей, в момент просветления или, хуже того, под влиянием болезни, это разве не есть преступление?

– Доктор, – устало выдохнул Гиммлер, – вы пользуетесь моментом, что мне сейчас не до вашего поведения. Но лучше попридержите язык. Мне бы очень не хотелось, чтобы вы закончили последние дни своей жизни за решёткой.

Керстен замолчал. Впрочем, он не испугался рейхсфюрера. Такие беседы у них случались неоднократно. Ещё в сорок втором году они обсуждали физическое состояние фюрера, и уже тогда Керстен высказывал своё мнение о том, что Гитлера следует основательно лечить. Но в одном Гиммлер был прав. Доктор начал себя вести слишком смело.

– Вы обиделись?

– Ни в коем случае, господин рейхсфюрер. К тому же, я не имею права обижаться. Фактически, я ваш пленник.

– Бросьте, вы же знаете, я терпеть не могу, когда это слово употребляется в ваш адрес. А по поводу того, что вы мне только что наговорили, могу ответить так. С точки зрения логики вы совершенно правы. Но есть и другая логика. Если мы останемся без фюрера, то проиграем войну. Вам следует понимать, коней на переправе не меняют. Наш народ не сможет вынести такого удара.

– Я не верю этому. – возразил Керстен. – Мы все смертные. Ещё никому не удалось жить вечно. Фюрер не идеалист, насколько я понял. Он прагматик. И, несомненно, назначил для такого случая приемника, который должен будет занять его место.

Вот он, тот момент, который взволновал Гиммлера. Ай да доктор. Как же он дальше сказал:

– … При авторитарной системе не так уж сложно заставить людей смириться со сложившейся ситуацией. У вас есть достаточно ловкий министр пропаганды, чтобы найти правильный способ подачи новостей.

Тогда Гиммлер ответил Керстену, что фюрер распорядился насчёт своей смерти, но не назначил себе приемника. Керстен отреагировал на эту фразу молниеносно.

– В таком случае, я имею в виду смерти фюрера, у вас между армией и партией немедленно разразится свирепая грызня по поводу наследования. И она будет иметь катастрофические последствия для всей Германии.

Гиммлер остановился. Вот так. А доктор то ловкая штучка. И ведь прав, шельма. В Берлине, наверняка, идёт та самая грызня. Именно та, которой он добивался. И приемник есть. Геринг. Керстену о завещании фюрера знать не положено. Но как же доктор всё точно расставил.

В Берлине происходило нечто непонятное. В последнем телефонном разговоре с Кальтенбрунером, тот заявил, что расправу над заговорщиками возглавил Геббельс. Теперь все в Берлине выполняли его телефонные указания. Гиммлер рассчитывал, что первым экзекутором станет Геринг. Однако, толстый «боров» решил уйти в тень. Странное для него поведение. Ещё оставался Борман. Но с тем пока стоит повременить. Куда ему с гауляйтерами против СС.

Теперь всё зависело от Гитлера. Для себя Гиммлер давно решил. Если фюрер останется, жив, значит, так решило нечто большее, чем провидение. И в этом случае, Гиммлер подчинится судьбе. Но в случае смерти, он будет рад взять бразды правления рейхом в свои маленькие руки.

Несколько раз у рейхсфюрера вспыхивало желание включить телефонную связь с Берлином, и связаться не с Кальтенбрунером, а с кем-нибудь другим, тем же самым Мюллером, и узнать, что происходит в городе. Но он останавливал себя. Сейчас нужно быть рядом с фюрером. На данный момент это самое главное место в рейхе. Тот, кто держит руку на пульсе фюрера, – говорил сам себе Гиммлер, – тот владеет ситуацией.

Керстен прошёл в больничный блок. Доктор Клюге, один из врачей поднялся к нему на встречу.

– Рейхсфюрер желает знать, каково самочувствие фюрера.

– Пока стабильно, но…

Керстен достал из кармана брюк небольшой блокнот, из переплёта которого извлёк маленький карандаш и написал: «Я всё знаю. И я с вами. Сколько он ещё протянет?»

Доктор, после небольшого раздумья, показал один палец: час. И пожал плечами: а может и меньше.

– Дело в том, что рейхсфюрер хотел бы отдохнуть. – Керстен вырвал первый лист. На втором написал: «Гиммлер торопится в Берлин. Он нервничает. Будьте осторожны». – Но, как только что-то прояснится, немедленно сообщите.

– Конечно, господин Керстен. – после того, как Клюге прочитал написанное, Керстен бросил листы в огонь небольшого камина, обогревающего помещение приёмного покоя. – Пусть господин рейхсфюрер не переживает.

Керстен покинул импровизированный приёмный покой. Клюге вытер пот со лба и вернулся в операционную.

Рейхсфюреру следовало переживать.

Доктор наклонился над телом Гитлера, проверил дыхание, зрачки. Пока Клюге общался с Керстеном, фюрер скончался.

– Что будем делать? – доктор Гепнер снял с лица маску.

– Искусственное дыхание.

– Людвиг, он труп!

– Нам нужно тридцать минут.

– Если мы сейчас не сообщим о его смерти, нас убьют.

– Что изменится от того, что они узнают через полчаса? – шёпот доктора напоминал шипение змеи, – А нам нужно ещё хотя бы тридцать минут. До девяти часов.

– Для чего? Что они нам дадут, эти тридцать минут?

– Жизнь.

– Господин министр, – Скорцени буквально ворвался в кабинет Геббельса, – я навёл порядок перед входом в министерство и теперь в вашем полном распоряжении.

– Наконец-то. Я думал, что вы уже совсем не сможете прорваться ко мне. Это не вам.

Геббельс указал штурмбаннфюреру на стул, а сам кому-то продолжал приказывать в телефонную трубку:

– Ни в коем случае не оставляйте без надзора радиостанции. Не дай Бог, заговорщики завладеют средствами связи и начнут сообщать в эфир ложные сведения. Я понимаю, что не хватает людей, но почту и телеграф тоже нужно блокировать. Мы не можем допустить в рейхе панические настроения. И мосты. Перекрыть все мосты. Не пропускать никого. Это приказ!

Скорцени посмотрел на часы. Они показывали ровно половину девятого вечера.

– Отто, сколько с вами людей?

– Две роты. Около двух сотен.

– Замечательно. К сожалению, заговорщики успели пустить в эфир сигнал «Валькирия». На данный момент в Берлин начали стягиваться войска предателей. Начались захваты административных зданий. – Геббельс подвёл Скорцени к карте Берлина. – Часть людей отправьте на узел связи на Кенигс – Вустерхаузен. Кто-то из заговорщиков пытается отправить телеграммы в группировки наших войск. Немедленно задержите этих негодяев и доставьте сюда, в министерство. Ещё часть солдат отправьте в Цейхгаузе – эти подонки заняли наши опорные пункты. Нужно их выбить оттуда. Остальные пусть займутся охраной помещения.

– Вы думаете, на министерство будет нападение?

– Оно уже началось. Мне позвонили десять минут назад. В нашу сторону направляются патрульные службы сухопутных войск. Плюс те солдаты, которых привезли днём.

– Что ж, мои орлы сейчас осваивают первый этаж. У вас есть сотрудники, которые хотя бы раз в жизни держали оружие?

– Думаю, такие найдутся.

– Мне остаться с вами?

Геббельс нервно повёл плечами:

– Смотрите и действуйте по обстановке. На меня не обращайте внимания. Я такой же солдат, как и вы.

– В таком случае, я сначала проедусь с ребятами до радиостанции и заглушу её. А вы продержитесь до моего возвращения. Хайль, мой министр.

Геббельс усмехнулся. Ему нравился Скорцени. Впрочем, все сантименты после. Геббельс поднял телефонную трубку и набрал номер Геринга:

– Герман, у нас складывается тяжёлое положение.

– Изложи более детально.

Как в старые добрые времена. – неожиданно вспомнилась фраза Гитлера. Давненько они не общались с рейхсмаршалом на «ты».

Бургдорф, перед тем, как спрятаться в логове, осмотрелся ещё раз. Быстро темнело. На близлежащих руинах никого не было видно. Двойник фюрера, осторожно ступая по обломкам кирпича и бетона, проник к скрытому лазу в подвальное помещение. Вход в него он прикрыл пыльным деревянным щитом, очень массивным по внешнему виду, который притащил с соседних руин несколько ночей назад. Бургдорф знал, как его мог приподнять один человек. Достаточно было взяться за дальний угол, и сила тяжести сама начинала приподнимать тяжёлую конструкцию. Что он и сделал.

Всё стояло на своих местах, так, как он оставил помещение в последнее посещение. В углу железная кровать, с двумя матрацами и подушкой. Перед ней небольшой столик на трёх ножках. Для большей устойчивости, новый жилец приставил его вплотную к стене. В противоположном от кровати углу расположился металлический короб, наполненный пресной водой. Рядом с ним разместились три ящика с консервами и сухарями.

Единственный недостаток обиталища состоял в отсутствии клозета. Но с этим Бургдорф должен был смириться. Придётся по ночам делать вылазки на волю.

Впрочем, нет, имелось и второе неудобство. Сырость. Впрочем, летом этот недостаток можно и не замечать. К тому же, на долгий срок оставаться в подвале корректор не собирался. Как только всё успокоится, он уедет в Мюнхен. По той причине, что в пивной столице рейха его никто не знал.

Корректор бросил сумку на пол и упал на кровать.

Всё. Он свой выбор сделал. Теперь смерть, или, как минимум, концлагерь. Что, впрочем, одно и то же.

Бургдорф посмотрел на часы: без пятнадцати девять. Нужно заснуть. Обязательно нужно заснуть. Сегодня никто не предпримет тщательных поисков пропавшего Бургдорфа. Весь Берлин в войсках. Кругом танки. Паника. Стрельба. А вот завтра они им займутся вплотную. Поэтому, на утро следует чувствовать себя свежим, и готовым к действию.

Дверь распахнулась от резкого толчка. Доктор Клюге обернулся. В помещение вошли Гиммлер и шесть охранников.

– Мой рейхсфюрер, – врач спиной прикрыл тело Гитлера, – к сожалению, я вынужден напомнить: нельзя в больничное помещение без халатов и масок.

– Он жив? – Гиммлер и его окружение не обратили никакого внимания на речь доктора.

– Мы делаем всё, что в наших силах. Однако, у фюрера несколько минут назад остановилось сердце. Но шанс ещё есть…

– Отойдите в сторону. – Гиммлер оттолкнул доктора. Врача тут же приняла под руки охрана рейхсфюрера. Гиммлер поднял руку Гитлера, подержал её на весу и уронил на место. – Керстен, взгляните.

Личный врач рейхсфюрера наклонился над мёртвым Гитлером.

– Итак, доктор, – Гиммлер достал платок и тщательно протёр руки, – Когда скончался наш фюрер?

– Несколько минут назад. – без колебаний ответил врач.

– Несколько минут назад. – механически повторил Гиммлер и повернулся к охране. – Этих, – он указал на доктора Клюге и доктора Гепнера. – расстрелять. Немедленно. К телу фюрера приставить охрану. Если произойдёт нечто из ряда вон выходящее, я буду на узле связи.

– Господин рейхсфюрер. – Керстен загородил собой дверной проём, – Отмените приказ об убийстве врачей. Они не виноваты в том, что фюрер скончался.

– Я с вами согласен, доктор. Они не виноваты в смерти фюрера. – Гиммлер посмотрел в глаза доктора Гепнера, – Но я человек военный, и прекрасно знаю, как выглядит тело покойного через минуту, и через полчаса. Правда, господин доктор?

Керстен потерянно опустил руки. Он не учёл того, что Гиммлер действительно был знаток в смертельных делах.

Гепнер упал в ноги рейхсфюреру, умоляя сохранить ему жизнь. Однако, министр безопасности оставался неумолим.

– С врагами рейха следует бороться беспощадно. – Гиммлер ткнул пальцем в грудь Керстена, – Даже если они и наши любимчики.

Гепнер вцепился в сапог рейхсфюрера.

– Не убивайте меня! У меня семья. Старая мать, она не перенесёт моей смерти…

Адъютант Гиммлера с трудом оторвал врача от своего шефа. Однако, Гепнер сделал новую попытку вцепиться в обувь рейхсфюрера. Офицеру, видимо, надоело терпеть выходки врача. Он вынул из кобуры пистолет, точным, отработанным движением приставил его к затылку доктора и нажал на спусковой крючок. Выстрел на мгновение оглоушил Керстена.

Гиммлер брезгливо одёрнул ногу: лакированная поверхность сапога оросилась кровью.

– Идиот. – рейхсфюрер еле сдержал тошноту, – Я вам приказал это сделать здесь?

Бесчувственное тело второго врача поволокли к выходу из бункера.

Гиммлер расстегнул верхнюю пуговицу кителя:

– Керстен, если не хотите повторить судьбу ваших коллег, ждите меня возле самолёта. Впрочем, нет. Будьте возле меня.

На узле связи рейхсфюрера быстро соединили с Берлином, однако ни с кем, из тех, кого он хотел слышать, связаться не смогли. Ни Мюллера, ни Кальтенбрунера, не оказалось в своих кабинетах.

– Что у вас там, чёрт побери, происходит? – накричал он на помощника Кальтенбрунера, но тот лишь смог доложить: в столице военный переворот, на улице стрельба, а обергруппенфюрер в эпицентре происходящего.

Гиммлер в сердцах швырнул трубку на аппарат.

– Доктор. – Керстен почувствовал волну холода вдоль позвоночника.

Таким Гиммлера доктор никогда не видел. Обычно, спокойный, уравновешенный, рейхсфюрер, теперь излучал волны ненависти и раздражения.

– Мне очень не понравилось то, как вы встали на защиту тех двух изменников. – Гиммлер буквально дышал в лицо врачу, – Это не ваша война, Керстен, и не вам играть в наши игры. В следующий раз подумайте перед тем, как принимать какие-либо решения. Во – вторых. Вы живы до тех пор, пока мне нужны. Бойтесь стать ненужным, доктор. А теперь вернитесь к самолёту, и передайте мой приказ о подготовке к вылету.

Как только Керстен покинул узел связи, Гиммлер набрал новый телефонный номер. На него ответили сразу:

– Шелленберг у аппарата.

– Вальтер, – Гиммлер говорил приглушённо, взволнованно. – Фюрер скончался. Теперь настал наш час. Поднимайте части. План «186» вступает в силу. Берлин должен оказаться в руках СС в ближайшие четыре часа. Не забудьте нашего корректора.

Шелленберг сжал трубку так, что кожа на косточках пальцев напряглась и побелела.

Господи, – шептал он про себя, – Лишь бы только нас сейчас никто не прослушивал. Какой план? Какие части? Берлин полностью во власти Геббельса и Бормана. Корректор пропал. Мюллер начал аресты. Скорцени творит в городе беспридел. Сообщить правду? А если меня слушают? Нет, ни в коем случае. Сейчас нужно делать вид, будто всё в относительном порядке.

– Вальтер, доложите, что происходит в Берлине.

– По моим данным, но они пока не точны, батальоном «Великая Германия» захвачен штаб резервной армии.

Гиммлер почувствовал слабость в ногах. Голос моментально охрип:

– Кто? Кто отдавал приказ Скорцени?

– Не могу знать. Руководство городом взял на себя Геббельс. Заговорщиками захвачена комендатура на Унтер – ден – Линден. Там имеется радиостанция. Есть бронетехника и в правительственном квартале.

– Министерство пропаганды должно оказаться в наших руках. Геббельса на время изолировать. Вы меня поняли, Вальтер? Где Борман и Геринг?

– Геринг в своём поместье. Насколько мне известно, ему только недавно сообщили о покушении.

– Борман?

– Его в Берлине нет.

– Хитрая лиса. Хочет не проиграть партию. В самый критический час тень фюрера не сопровождала своего хозяина. Это ему зачтётся. Тщательно следите за всеми передвижениями этой парочки.

– Да, мой рейхсфюрер.

Гиммлер облегчённо выдохнул:

– Что ж, в целом обстановка складывается в нашу пользу. Как мы и предполагали. Итак, Вальтер, начинайте действовать. И свяжитесь со Скорцени. Достаточно самодеятельности. Пусть выполняет мои приказы. Мои, а не Геббельса. И ещё, меня беспокоит Канарис. Эта шельма может нам сильно подпортить игру. Вальтер, подумайте, как нам его нейтрализовать. Здесь нужна деликатность. Старик ещё много чего может рассказать.

Гиммлер положил трубку.

Рейхсфюрер покинул пункт связи, оставив приказ не отвечать на телефонные звонки до 17.00 следующего дня, оставив на связи только личного оператора, вернулся к самолёту и отдал распоряжение о подготовке к вылету. Полковник Баур хотел, было, воспротивиться, всё-таки он являлся личным пилотом фюрера, и обязан выполнять приказы только Гитлера, но поразмыслив, решил выполнить указание.