Текст книги "Двадцатое июля"

– Хайль Гитлер!

– Хайль, господин бригаденфюрер. Какими судьбами в наши пенаты?

– Служебными, господин группенфюрер, служебными. Пришло сообщение из Швейцарии. Они, без всяких оснований, начали выпускать на свободу «Красную троицу».

– А что вы хотели, чтобы швейцарцы держали их под стражей, когда русские прут на нас без всякого передыха?

Шелленберг поморщился. Конечно, Мюллер был прав, но такие высказывания его коробили.

– Да, я понимаю, швейцарцы потеряли всякий интерес к этим арестованным. Но они мне нужны. Очень нужны, группенфюрер. Я знаю, у вашего ведомства есть возможности переправить их в Германию.

– И кто мне это говорит? – Мюллер с трудом пытался скрыть желчь в голосе. – Уж не тот ли специалист, который собирался похитить Эдуарда VIII? Господин бригаденфюрер, неужели у вас нет возможности провести столь простую операцию?

– Имеется, но на данный момент я не могу её использовать. А пересылка «троицы» в Берлин могла бы послужить и нам, и вам.

– Если вы имеете в виду радиоигру, то роток на чужой хлебец не разевайте.

– Нет, ваша игра со всеми связистами мира, меня не интересует. – Шелленберг старался не замечать снисходительно – язвительного тона беседы, который ему пытался навязать Мюллер. – Но мы так и не смогли выяснить, от кого поступала информация из Германии? Источник обнаружен не был. В Швейцарии их допросить нам не дали. А теперь их ещё и на свободу выпустили. День – два, и они исчезнут из нашего поля зрения.

Мюллер указал собеседнику на кресло напротив себя. Когда Шелленберг сел, группенфюрер наклонился к нему и медленно проговорил:

– Знаете, Шелленберг, с того момента, как вы вошли в мой кабинет и выкладывали свою просьбу, я раз пять задал себе вопрос: зачем он пришёл? С прошением? Нет. На вас это не похоже. У вас самого имеются все возможности, чтобы переправить в Берлин «красную троицу». Но вы этого делать не станете. Потому, что они вам нужны там, в нейтральной Швейцарии. И никуда они не исчезнут из вашего поля зрения. О чём вы прекрасно знаете. Тогда зачем вы здесь? Навести мосты? Исходя из нынешней обстановки, можно дать утвердительный ответ. Но я такой вывод делать не стану.

– Почему? – Шелленберг заинтересовался. Мюллер крайне редко, по крайней мере, в его присутствии, позволял себе отвлечённые разглагольствования.

– Потому, что вы не пойдёте на мировую с гестапо – Мюллером. Для ведения переговоров с западным противником нужны чистые руки. А вы ведь собираетесь вести такие переговоры. Не отрицайте. А мои руки грязные. Однако, я вам для чего-то нужен. В отличии от вас, я не верю дядюшке Сэму и островитянам. Но, повторюсь, я вам нужен. Для чего? Задаю себе я вопрос. И отвечаю на него. Да не для того, чтобы что-то получить, или привезти. А для того, чтобы что-то вывезти. Пока гестапо – Мюллер стоит на страже границ рейха, никто и ничего без его слова не вывезет. И не выедет. Я прав? Прав. А теперь вернёмся к «троице». Обратите внимание, все, кого мы задержали и кто работал на советскую разведку, люди далеко не бедного достатка. О чём это говорит?

– Интересно, о чём? – Шелленберг и не пытался сделать вид заинтересованности.

– А это говорит об одном: что-то неладно в нашей системе. Полагаю, бригаденфюрер, – слово «бригаденфюрер» Мюллер произносил с лёгким вызовом, что, впрочем, совсем не коробило Шелленберга, – вы согласитесь, опираясь на собственный опыт, советское влияние в Западной Европе не ограничивается рабочим классом, пролетариями, и всяким другим диклассированными элементами.

– Вы имеете в виду преступников?

– Естественно. Но, как ни парадоксально, чаще коммунистической заразе подвержены люди образованные. Вас это не настораживает? Меня лично, да. Мы тут допрашивали недавно одного такого, образованного. Так он знаете, что нам выдал? Сейчас, прочитаю. – Мюллер не поленился подняться и подойти к шкафу, – Вот, послушайте, – группенфюрер достал папку, перелистал её, нашёл нужное место, – Национал – социализм есть всего лишь экскременты в духовной пустыне. Каково, а, назвать идею нашей партии говном? И кем восхищается этот немец? – Мюллер вернулся к тексту, – В России совсем иное положение. Там развиваются одновременно духовная и биологическая силы. Глобальная задача коммунистов – духовная и материальная революция – представляет собой заряд, противоположный западному негативизму.

Что за бред он несёт? – подумал бригаденфюрер.

– К чему вы ведёте, группенфюрер? – Шелленберг не находил себе места. Фактически, он явился к Мюллеру, чтобы действительно навести мосты. Но не по «Красной троице». Его интересовало, что известно гестапо о готовящемся перевороте в Германии? И насколько Мюллер готов встать под знамёна Гиммлера. Причём, в данном случае, Шелленберг проявил собственную инициативу. Но визит, судя по всему, закончится безрезультатно.

– А к тому, – продолжал гнуть свою непонятную для бригаденфюрера линию Мюллер, – что мы с вами абсолютно разные люди. Вы были высокопоставленным адвокатом. Востребованным. Высокооплачиваемым. Я – сыщиком. Сыскарём. Который, кстати, поставлял таким как вы клиентуру. И за это получал нищенскую заработную плату. Вы из состоятельной семьи. Я – человек бедный. Вы прошли наверх с помощью связей. Да, да, бригаденфюрер, и этого не следует стесняться. Так в нашем мире поступают все, и это не считается зазорным. Мой же зад ощутил это кресло, – рука хлопнула по потёртой коже мебели, – лишь благодаря личным качествам и добросовестному труду. Выходит, я, и такие, как я, должны поддержать Советы, с их борьбой за равенство и справедливость, и с их, как выразился этот подлец, борьбой за духовную и материальную революцию. Однако, сторону Сталина приняли не мы, голозадые, а такие, как вы. Чистые интеллигенты. Я видел достаточно в этой жизни. И знаю её цену. Поэтому, и делаю для себя вывод: мы проиграем войну. Мы её уже проиграли. И не из-за таких, как я. Парни, вроде меня, сидят в окопах и с криками «Хайль» бросаются на врага. Чистоплюи, вроде вас, обсуждают тяжёлое положение нации и переводят капиталы в Швейцарские банки.

– Довольно смело, господин группенфюрер. – Шелленберг ошеломлённо смотрел на Мюллера. Такого напора он не ожидал. – А как же великая национал – социалистическая идея?

– А причём здесь национал – социалистическая идея? Просто наши лидеры не способны вести войну. А вы их в этом поддерживаете. Да и нет в Германии реальных лидеров. Мы имеем одного вождя – фюрера. Все остальные фигуры вокруг него – пешки. Они ссорятся между собой день и ночь, борются друг с другом или за благосклонность фюрера, или за собственную власть. А Гитлер, должно быть, давно разглядел это, но, по каким-то непостижимым для меня причинам, использует своё положение, чтобы влиять на всех. При чём здесь идея? Простой рассчёт. А то, что будет произнесено дальше, можете запротоколировать. – Мюллер, с видом заговорщика, наклонился ближе к Шелленбергу, – Я всё больше и больше склоняюсь к мысли, что Сталин делает такие вещи намного лучше … И вообще, он превосходит всех лидеров Западных наций. В том числе и наших.

Разведчик посмотрел в глаза гестаповцу. Но бесцветные зрачки Мюллера полностью скрывали истинные мысли от шефа IV отдела РСХА.

Шелленберг перевёл разговор на шутку:

– Отлично, товарищ Мюллер. Давайте прямо с этого момента и начнём кричать: «Хайль Сталин!». А вы станете начальником НКВД.

Даже тень улыбки не прошла по лицу Мюллера.

– Напрасно смеётесь, бригаденфюрер. Случись такое, вы, и ваши твердолобые друзья – буржуа угодили бы прямо на виселицу. Или в Сибирь. В двадцать четыре часа.

Куркова привезли в казармы. Перед взором русского, когда он выпрыгнул из закрытого кузова машины, выросло трёхэтажное, массивное здание с тремя колоннами у входа. Капитан Хеллмер, с которым Курков познакомился на встрече со штурмбаннфюрером в штабе дивизии, и которого Скорцени называл в беседе Рихардом, провёл его во внутрь помещения. В здании казармы, как понял русский, раньше размещалось училище. Курков поинтересовался:

– А чему учили?

Офицер пожал плечами:

– Какая разница? Мы здесь временно. Нас в Берлин перевели в конце мая, по личному приказу рейхсфюрера. Основная база находится во Фридентале. Запоминайте, – Хелмер принялся показывать новое жилище. – На первом этаже столовая, и тренировочные залы. В подвале тир. На третьем этаже помещения офицерского состава. Вам там делать нечего.

Они поднялись на второй этаж, где находились спальные помещения. Дежурный, при виде капитана вскинул в приветсвии руку, и вытянулся по стойке «смирно».

– Покажите новенькому его место и введите в курс того, что можно в расположении части, а что нельзя.

На немой вопрос дежурного, Хеллмер пояснил:

– Наш новый сослуживец – русский. И не знаком с нашими порядками.

Ефрейтор Бохерт представился Куркову и показал на кровать в третьем ряду:

– Вон там твоё место. Тумбочка для личных принадлежностей рядом с кроватью.

Курков осмотрелся. Комната, в которой отдыхали солдаты Скорцени, по размерам напоминала спортивный зал. Высокие потолки, узкие, длинные окна. И по всей площади, метров на сто квадратных, располагались кровати. В пять рядов. Как приблизительно насчитал Курков, штук двести. А может и больше.

– А ты что, действительно русский? – поинтересовался Бохерт.

– Да.

– Тогда я тебе не завидую. – усмехнулся дежурный.

– Почему?

– Основная часть наших ребят воевали на Восточном фронте. И очень недовольны русскими.

– Значит, плохо воевали, если недовольны.

Ефрейтор что-то пробормотал себе под нос и оставил Куркова в покое. Тот прошёл к кровати, положил вещи на тумбочку.

Что ж, товарищи Ким и Старков, первая часть вашего задания выполнена. – подумал русский, – Я у Скорцени. Теперь осталось добраться до собора.

Карл Штольц встретился со своим студенческим другом бригаденфюрером СС Шелленбергом в отеле «Эксельсиор», напротив Потсдамского вокзала. По пути к лифту на второй этаж, он почувствовал лёгкое головокружение от аромата настоящего бразильского кофе. Ни один разрекламированный неутомимой пропагандой Геббельса эрзац не мог заменить божественный напиток из Южной Америки. По нынешним ценам, чашка такого кофе стоила целое состояние.

Шелленберг обнял старого товарища:

– Давно не виделись, бродяга.

– Да. Почти полгода. Впрочем, я о тебе наслышан.

– Половина из того, что ты слышал обо мне враньё, вторая половина – пропаганда, опять же, выдуманная мной самим.

Карл рассмеялся. Бригаденфюрер разлил из кофейника напиток и протянул одну чашку Штольцу:

– Угощайся. И не думай, что мы в своих апартаментах упиваемся им с утра до вечера. Все военные находятся на таком же пайке, что и гражданские.

Штольц сделал глоток:

– Господи, сто лет не пил ничего подобного.

– Вот и вспоминай. Да, кстати, вот, – Шелленберг протянул Штольцу бумажный пакет, – Здесь лекарства, для Эльзы.

– Спасибо, Вальтер. Даже не знаю, как тебя отблагодарить.

– Оставь. Мы старые друзья, считай, это просто моя маленькая поддержка. А теперь сантименты в сторону. Карл, ты должен понимать, что я не просто так пригласил тебя на встречу.

Штольц взял чашку в руки:

– Я весь внимание, Вальтер.

– В Берлине готовится покушение на фюрера. И не нужно делать удивлённое лицо, тем более у тебя это не получается. Год назад я тебя свёл с теми людьми, которые, по нашим данным, готовят данную акцию. Карл, мне нужно знать день смерти Гитлера.

– Вальтер, я знаю тебя давно, и очень ценю наши отношения. Но, я…

– Это связано не с моей должностью, а с моей жизнью.

Штольц задумался. Действительно, осенью прошлого года именно Шелленберг познакомил ветерана битвы под Сталинградом Карла Штольца с Вирмером Йозефом. Сорокатрёхлетний юрист с незаурядными дипломатическими способностями свёл новоиспечённого журналиста с участниками будущего заговора. С того времени Вальтер ни разу не поинтересовался, каковыми стали дальнейшие отношения Карла с Вирмером. Неоднократно у Штольца возникал вопрос: а не специально ли подвёл Шелленберг его под Йозефа? Вальтера он знал со студенческой скамьи, помнил его феноменальные способности плести интриги из ничего, увязывая сплетни с правдой в тугой узел сенсации. Старый друг мог и теперь складывать свою мозаику, используя журналиста в качестве подсобного материала. Но, с другой стороны, Шелленберг занимал в рейхе один из ведущих постов, и наверняка знал, чем занимаются сейчас и Йозеф, и сам Карл Штольц. И не предпринимал никаких мер по их задержанию. Значит, они были нужны Шелленбергу.

– Карл, – старый друг посмотрел на часы, – Прости, но у меня слишком мало времени.

– Пойми меня, Вальтер, я никогда не был предателем. То, о чём ты сейчас меня просишь, есть нечестный поступок по отношению к тем людям, которые мне доверились. Ты можешь меня арестовать, но я ничем не могу тебе помочь.

– Во-первых, арестовать тебя я не имею права. Это не в моей компетенции. Во-вторых, у меня уже нет никакого желания продолжать с тобой разговор.

Шелленберг поднялся и направился к выходу:

– Можешь не торопиться. Уйдёшь минут через двадцать после меня. Не хочу, чтобы нас видели вместе.

– Вальтер! – Штольц вскочил следом, – Это совсем не значит, что мы прощаемся врагами.

– Конечно, нет. Только я боюсь, следующей встречи не будет. – Шелленберг взялся за ручку двери, обернулся, и улыбнулся. – Прощай.

Эта открытая улыбка и решила последние сомнения Штольца.

– Вальтер, вернись. Давай всё ещё раз обсудим.

– Хорошо. – Шелленберг вернулся на место.

– Мне нужны твои гарантии, что та информация, которую я тебе предоставлю, не окажется в руках наших врагов.

– Гарантировать не могу. Обещать – да. Карл, я знаю, что собой представляют ребята из гестапо. А тебе известно отношение ко мне Мюллера. Поэтому, скажу одно: буду молчать, сколько смогу.

– Пойми, Вальтер. После того, что я тебе передам, от тебя будет зависеть жизнь Эльзы. Она не перенесёт моей смерти.

– Я понимаю. – рука Шелленберга легла на плечо Штольца. – Я прекрасно всё понимаю. И во мне можешь не сомневаться.

– Что ж. На последнем совещании, – Штольц решился открыться, – обсуждался будущий кабинет министров. Правительство послегитлеровской Германии. Часть генералитета настроена на то, чтобы пост министра безопасности остался за рейхсфюрером. И не из-за симпатий к нему. Все прекрасно отдают себе отчёт в том, что за Гиммлером стоит хорошо отлаженная машина СС. Прекрасная боевая единица. Тем более, если мы собираемся продолжить войну на Восточном фронте.

Шелленберг достал сигареты, прикурил. Штольц тут же отметил: табак иностранного производства. Вот тебе и один паёк.

– Выходит, у вас обсуждался и дальнейший план действий?

– Вальтер, только не нужно тянуть из меня информацию. Пустое.

Бригаденфюрер глубоко затянулся, вдохнул в себя дым и, зажмурив глаза, с наслаждением выпустил его из лёгких на свободу. Протянул пачку журналисту. Тот отказался:

– Пришлось бросить курить, когда Эльзе стало плохо.

Шелленберг сочувственно кивнул и спрятал сигареты.

– Карл, я сегодня встречался с Мюллером. С гестапо – Мюллером. Приехал к нему с намерением договориться о наших совместных действиях. Ты не поверишь. Этот полицай от мотыги просчитал все мои шаги. Карл, я сегодня впервые понял, что значит «страх». Он страшный человек. Если что-то произойдёт не так, одним из первых, кого он повесит, буду я. Без суда и следствия. Верёвку на шею. Стул из-под ног. И всё….

– Ты просто устал, Вальтер.

– Нет, мой друг. Это не усталость. Это война. Схватка нервов, мозгов, мускулов. И победителем станет тот, кто в нужный час, в нужный день, окажется в нужном месте. Вот для чего мне необходимо знать, когда произойдёт покушение. Мне нужно исчезнуть из Берлина. Независимо от того, кто выиграет. Может, рейхсфюрера и оставят в кабинете министров. Но РСХА не только Гиммлер, но и Мюллер, Кальтенбрунер, Небе… А эти ребята «шить дело» умеют. Карл, мне нужно алиби. Железное алиби. Такое, чтобы в него мог поверить кто угодно. А для этого нужно знать точное время покушения.

– Хорошо. – согласился Штольц, – Когда узнаю, на когда ЭТО запланировалось, сообщу тебе. Единственная просьба, Вальтер. С Эльзой ничего не должно случиться.

Руководитель VI управления РСХА вместо ответа протянул руку.

«Мой Фюрер. На участке, доверенном мне Вами, как и на других участках западного фронта, сложилась довольно тяжёлая обстановка, которая даёт все основания для переосмысления ведения хода войны. Немецкая армия на Западе погибает. По моему мнению, необходимо эту проблему разрешить немедленно. Как главнокомандующий, я считаю своим долгом открыто выразить своё мнение….»

Фельдмаршал Эрвин Роммель, командующий группой армий «Б», самый взлелеянный фюрером представитель вермахта, устало протёр глаза. Безумно хотелось спать. Хотя бы несколько часов. Сквозь набрякшие веки он с трудом перечитывал написанное.

Проклятая бездарная война. Всё, происходившее до лета сорок четвёртого, казалось сном. Настоящяя война для Роммеля началась 8 июня. В тот день он впервые столкнулся с бестолковостью подчинённых и начальников. Глупость генерал – майора Дитриха привела к полному уничтожению в Кане 21-й танковой и 12-й танковых дивизий СС. Третья танковая учебная дивизия, находившаяся всего в девяноста километрах от небольшого французского городка, в окрестностях Ле-Мане, не смогла прибыть на место даже через семьдесят два часа! Сам Дитрих, и до того славившийся неточными докладами, в этот раз перещеголял самого себя: в донесении высшему руководству он совсем забыл сообщить о происшедшем.

Только 10 июня в штаб начала поступать более-менее правдивая информация, да и той Роммель предпочитал не доверять. В тот день фельдмаршал отдал приказ от имени Гитлера: «Начальник штаба группы армий «Б» передаёт распоряжения верховного главнокомандующего вооружёнными силами: никаких отступлений, никаких отходов на «новые рубежи». Каждый солдат должен сражаться и погибнуть на своём посту!». Приказ от безысходности. Роммель прекрасно понимал: сражаться и погибнуть означает ничто иное, как затяжные бои без надежды на новые пополнения. Хуже того, за выполнением приказа пристально наблюдало СС. Немецкого солдата запугали. Теперь он не выполнял свой воинский долг, а сражался из страха остановиться и быть объявленным изменником рейха.

Через неделю, ближе ко второй половине июня, немецкие войска в Нормандии основательно обосновались в обороне. Последний, пусть и призрачный, шанс выбить англо – американцев с плацдарма на побережье Франции был утерян.

– Господин фельмаршал, – Роммель оторвался от письма. Перед ним стоял адъютант. – К вам полковник Хофаккер.

– Кто? – переспросил фельдмаршал.

– Из штаба главнокомандующего западным фронтом.

– Это я и без вас знаю. Зачем он приехал?

– Не могу знать.

– Плохо. – Роммель со вздохом сожаления оторвался от письма. – Хороший помощник, Вирмер, просто обязан знать, с какой целью к его начальнику приходят люди. Особенно из штабов. Зовите.

Хофаккер вошёл в штабной блиндаж главнокомандующего группы армий «Б» с любопытством, явно отразившимся на его лице.

– Непривычно, Цезарь? – обратился к гостю фельдмаршал.

– Вы, как обычно, помните всех по имени.

– Наверное, это моё единственное достоинство. Присаживайтесь. Я так понимаю, нас ожидает долгий разговор.

Хофаккер присел на стоящий недалеко от стола самодельный стул, сморщившись от боли.

– Нездоровы, полковник?

– Старая рана. Ломит нестерпимо. Как вы когда-то сказали: проза войны.

– Оставим лирику. Я вас слушаю.

Полковник недоумённо посмотрел по сторонам:

– Неужели вы хотите вести серьёзный разговор в этом месте?

– А что вас не устраивает? – фельдмаршал улыбнулся, – Бомбардировки англичанами сегодня не будет. За последнее время мы сумели выучить их привычки. А слушать нас никто не будет. Для этого есть мой адъютант, человек вполне надёжный и проверенный. Приступайте!

– Ну, что ж… Я прибыл к вам по приказу генерал – фельдмаршала Клюге, и по просьбе моего дяди, полковника Штауффенберга. Они просили передать следующее. Так как вы присоединились к нам, то вам настоятельно рекомендуется срочным образом приостановить боевые действия и начать сепаратные переговоры с представителями англо – американского военного командования.

– Это личное мнение Клюге, или его ещё кто-нибудь поддержал?

– Генерал – полковник фон Бек.

Роммель усмехнулся:

– А что, сам Бек тоже воспользовался этим советом?

– Мне не понятен ваш сарказм, господин фельдмаршал. – полковник поморщился. – Вы должны видеть, что происходит. Мы можем спасти Германию, только вступив в переговоры с Западом. Вспомните, о чём вы говорили с доктором Штрёлином в феврале.

– Совершенно верно. Но я имел в виду не физическое устранение фюрера, как это предлагает ваш родственник, а смещение его, как политическую фигуру.

– Фюрер не станет выполнять чьи-либо условия. Он невменяем в своём божественном возвышении. – аргументировал Хофаккер.

– Однако, убийство превратит его из фюрера в мученика. А со святыми не воюют. Фюрер должен сложить полномочия Верховного главнокомандующего. Сам. Лично! В крайнем случае, отказаться от дальнейшего ведения войны на западе. И вот только тогда, когда он не выполнит одно из этих двух условий, его следует арестовать. Не убить, а именно арестовать. И принудить передать власть в руки патриотов Германии. После чего судить. И пока мы этого не сделаем, ни о каких сепаратных переговорах не может быть и речи. – Роммель налил в железные кружки кофе. Одну из них протянул собеседнику, – Угощайтесь. А со штабом Эйзенхауэра мы связались ещё две недели назад. Как видите, никакого результата. Ни отрицательного, ни положительного. Американцы молчат. Причин нежелания говорить с нами я вижу две. Первая: они не могут вести переговоры от имени своего правительства. Недостаточно полномочий. Но этот вариант выполним. Достаточно Рузвельту прислать своего эмиссара. Вторая причина: они ждут наших решительных действий.

– Вот. Это именно то, что от вас требуется. – полковник взял кружку, сделал маленький глоток. – Как вы из них пьёте? Они же горячие.

Роммель улыбнулся:

– Привыкли. Итак, каких действий вы от меня ждёте?

– Капитулируйте. А мы сделаем следующий шаг в Берлине.

– Совершите убийство? А осечка не произойдёт? Вдруг Гитлер останется жив? Чья голова ляжет на плаху? – Роммель отставил кружку, – Полковник, у меня есть сын. И вы знаете, как у нас относятся к семьям врагов Германии. Не хочу, чтобы он окончил жизнь в концлагере.

Хофаккер поднялся:

– Господин фельдмаршал, вы говорили, у нас будет долгая беседа. Однако, на этот раз вы ошиблись. Я ехал к герою нации, а встретился с …

– Что ж вы замолчали, Цезарь. – Роммель во второй раз за встречу усмехнулся, – Хотели сказать: труса?

– Я не имею права вас так называть. Однако, ваши слова…

– Мои слова говорят только об одном, – резко перебил Хофаккера Роммель, – Я не отказываюсь поддерживать ваше движение. Но хочу использовать последний шанс убедить фюрера. И вы мне в этом поможете. Передайте фон Клюге письмо, – фельдмаршал кивнул на исписанный лист бумаги на походном столике, – И если он будет согласен, то пусть найдёт способ передать его Гитлеру. В случае отрицательного ответа, я готов рассмотреть ваш план своих действий на ближайшее время. Вплоть до капитуляции. Так что, господин полковник, вернитесь на своё место. Беседа, всё-таки, предстоит долгая.

Мартин Борман вышел из служебного «мерседеса», потянулся и медленным шагом направился к вилле. Сзади, в полуметре, шло охранное сопровождение. По всему периметру особняка находились скрытые сторожевые посты, следившие за безопасностью второго человека в НСДАП. Наблюдение велось круглосуточно. Иногда Борману хотелось прилечь на траву, прямо здесь, на лужайке. Вытянуть ноги, расстегнуть китель, и долго-долго лежать. Но «тень фюрера» себе такого позволить не могла.

Рейхслейтер поднялся на крыльцо, сделал отмашку охране, прошёл внутрь дома. Сегодня его ждала работа. В кармане кителя лежало письмо, пришедшее в канцелярию по правительственной почте. Именно оно заставило его покинуть службу раньше положенного срока.

«Партайгеноссе! Господин рейхслейтер! – говорилось в нём, – Занимая пост обер-бургомистра Штутгарта, я в последнее время имел немало встреч, по долгу службы, с людьми, наделёнными определённой властью в рейхе и партии, но по своему духу являющимися отщепенцами и первого и второго.

В конце прошлого, 1943 года, в моём городе состоялось совещание, в котором приняли участие близкий друг бывшего обер-бургомистра Лейпцига, и имперского комиссара по ценам доктора Карла Гёрделера, Пауль Хан, Ганс Вальц, представитель промышленника Роберта Боша, я и Ганс Шпейдель, человек из окружения фельдмаршала Роммеля. На этой встрече обсуждался арест нашего фюрера с последующим его осуждением германским судом. Также говорилось о том, что следует установить контакт с самим Роммелем, с целью изменения государственного строя и окончания войны.

На сборище этих преступников я попал совершенно случайно, и о данной беседе немедленно доложил в ведомство господина Кальтенбрунера, однако никакой реакции не последовало.

До весны 1944 года больше при мне подобные разговоры не происходили, однако, в конце июня у меня произошла встреча с Эвальдом Лезером, одним из директоров заводов господина Круппа. В беседе со мной тот, будучи осведомленным, о предыдущей встрече, пожаловался на то, что его отстранили от участия в правительстве будущей Германии, в котором с января сорок четвёртого года ему, с его слов, было уготовано место министра иностранных дел. Когда же на мой вопрос: кто сместил его? Он ответил: Ульрих фон Хассель, и я ответил ему недоверием, то он показал весь список так называемого будущего правительства. По памяти, могу сказать, что в нём стояли имена Людвига фон Бека, Карла Герделера, Вильгельма Лейшнера, генерала Фридриха Ольбрехта, и ещё два десятка фамилий. На мой вопрос, когда же новое правительство собирается приступить к своим обязанностям, Лезер ответил, что в течении лета 1944 года.

Я вторично послал письмо господину Кальтенбрунеру, но, на этот раз решил дать информацию и в партию, потому что считаю себя в первую очередь…..»

Дальше Борман читать не стал. В январе 1944 года Штрёлина освободили от работы в Имперском руководстве НСДАП, где он служил в Главном управлении коммунальной политики. Теперь обер-бургомистр Штутгарта решил реабилитироваться перед выше стоящим руководством. Шаг похвальный.

Борман самостоятельно налил в чашку свежезаваренного кофе. Рядом на блюдце прислуга положила аппетитно прожаренный хлеб, однако он его не тронул.

О том, что в Берлине готовится смещение фюрера, не подозревали только круглые идиоты. Мартин Борман таковым не был. Его осведомители прекрасно справлялись со своей работой, и потому, он постоянно находился в курсе всего, что происходило в столице и в рейхе в целом.

Бормана не удивило то, что в Штутгарте знают о готовящемся перевороте. Но то, что на донос представителя власти гестапо совершенно не отреагировало – нечто новенькое. Кто, как не глава партийной бюрократии, не знал, как в рейхе относятся к бумаге. Простой клочок переработанной древесины мог изменить судьбу любого человека. Кальтенбрунер не отреагировал на донос. Он не выполнил свои прямые обязанности. Конечно, в НСДАП, точнее в его верхних слоях, прекрасно знали о пагубной склонности главы РСХА напиваться до бесчувственного состояния ещё до обеденного перерыва, введённого в традицию рейхсфюрером. Но такое письмо могло отрезвить кого угодно. При этом Кальтенбрунер, несмотря на пагубную склонность, отменный служака и прекрасный исполнитель. Он просто должен был ухватиться обеими руками за донос. Так что выходит, письмо прошло мимо него. У кого оно могло задержаться? Оставалось два варианта: Гиммлер и Мюллер. И у того, и у другого позиции очень сильны. (У второго за спиной гестапо, у первого – весь аппарат РСХА.) А это сила. Большая и очень убедительная сила. Если арест или гибель Гитлера состоятся, то позиции второго человека в партии, то есть его, Бормана, позиция, резко пошатнётся. Этого рейхслейтер допустить не мог.

Свой стремительный рост в НСДАП он начал … с доноса на своего непосредственного руководителя Рудольфа Гесса, улетевшего в сорок первом году в Великобританию. Через два дня после исчезновения одного из основателей партии, Мартин Борман был назначен Гитлером на пост начальника партийной канцелярии, со всеми вытекающими последствиями. Занимая эту должность, Борман контролировал партийных руководителей на всех уровнях, и гаулейтеров рейха. Именно тогда, в мае 1941 года, он впервые вплотную познакомился с гестапо – Мюллером. Гитлер, пришедший вне себя от измены Гесса, приказал Гиммлеру «навести порядок в партийной канцелярии». Тот, естественно, дал соответствующее распоряжение Мюллеру. Гестапо рьяно взялось за чистку. Было арестовано более 700 человек. Сотрудники Гесса, его врачи, астрологи, оккультисты. Однако, первого помощника Гесса, Бормана, Мюллер не тронул. Даже, наоборот, в канцелярии остались все его люди. С того часа Борман стал «основным» человеком в НСДАП. Хотя, полная для него власть началась только тогда, когда он стал лично открывать различные партийные фонды, через которые рекой потекли партийные деньги. При этом, кроме Гитлера, мало кто в НСДАП догадывался о том, что солидная часть протекающего финансового потока оседала в виде золотого запаса за рубежом. Гиммлер догадывался. И неоднократно Борману об этом намекал.

Рейхслейтер ещё раз перечитал письмо, и, аккуратно сложив его, спрятал во внутренний карман. Ну, что ж, господин Мюллер, пора напомнить вам о себе.

Второй человек в партии отпил кофе и поднял трубку телефона:

– Гестапо? Говорит Борман. Соедините меня с Мюллером.

Через секунду хрипловатый мужской голос доложил:

– Господин рейхслейтер, группенфюрер в данный момент находится на допросе. По какому номеру вам перезвонить, когда он освободится?

– Передайте, что я сам перезвоню через сорок минут.

Куркову снился расстрел.

Линию фронта он пересёк без проблем. «Зелёнка» свою роль выполнил. Признал в нём сокамерника. Потом бегство, стрельба с обеих сторон. Пришлось попетлять, словно зайцу. Не дай Бог, зацепили бы, а фрицы не подобрали. Так бы и истёк кровью.

У фашистов тоже всё прошло так, как предполагали Старков и Ким. Допросы. Днём и ночью. Били. Не давали спать. Грозили расстрелять. Потом успокоились, когда узнали, что имеют дело с «зеком».

А после приказали расстрелять троих. И все трое из его батальона.

В то утро Куркова вывели из блиндажа, дали в руки автомат, и показали на маленький строй. Сергей вскинул глаза и увидел сержанта Ложкина, из его разведроты. Фамилии второго солдата он не помнил, но знал в лицо. А вот замыкающим в строю стоял лейтенант Ступников. Из особого отдела. Тот самый лейтенант, который отвечал за «уход» Куркова за линию фронта.