Текст книги "Двадцатое июля"

Что же вы, мужики… – на глаза навернулись слёзы. Сзади в спину упёрся ствол пистолета:

– Стреляйте, Политов. Или становитесь рядом с ними. У вас есть выбор.

В тот момент Курков и не думал выбирать. Ступников, видимо, увидел в глазах разведчика решимость развернуться и дать последнюю очередь по немцам, а потому крикнул:

– Что ж ты, сука, Москву забыл? Зато она тебя помнит! Помнит тебя Москва! Стреляй, падла! – а зрачки двадцатилетнего лейтенанта потемнели от страха. Как же так, почти не жить, и умирать….

Курков нажал на крючок. Автомат выплюнул порцию свинца, и выпал из рук.

Солдат упал без чувств в ноги умерших. И земля в рот, чтобы не завыть….

– Встать! – пронзительный крик поднял Куркова с постели. В одном исподнем он вскочил с кровати и вытянулся перед несколькими офицерами, во главе которых стоял капитан Шталь.

– Капитан, а он что, действительно из России? – спросил один из пьяных офицеров.

– Я из Украины. – проговорил Курков.

– Молчать! – рявкнул Шталь. – Откуда бы ты ни был, всё равно для нас русская вонючая свинья!

Видимо, слова капитана, и вид сонного солдата сильно развлекли офицеров.

– Посмотрите на данный экземпляр. – Шталь находился в состоянии более сильного опьянения, чем вся компания, и от того его речь звучала несколько замедленно. – Сапиенс советикус. Двуногое, двурукое, безмозглое существо. В простонародье именуемое быдлом. Выполняет примитивные команды на уровне подсознания.

Компания разразилась смехом.

– Шталь, говорят, Отто поручил вам за ним наблюдать?

– Совершенно верно. Как оно жрёт, спит и испражняется.

– И каковы первые наблюдения?

– Он всё делает, как свинья.

Гогот прокатился по казарме. Курков спокойно обвёл компанию взглядом. Из них он знал двоих: самого Шталя, и ефрейтора Бохерта. Шесть пьяных лиц, практически похожих одно на другое, смеялись над глупой шуткой кретина.

– Мне тоже за вами интересно наблюдать, господин капитан. – голос Куркова перекрыл офицерский хохот, – Особенно в клозете. Как вы принюхиваетесь к русским испражнениям.

Шталь сорвался с места и с кулаками бросился на Куркова. Тот мгновенно ушёл в сторону, и пьяное тело капитана рухнуло между кроватей. Тяжёлая тишина обрушилась на казарму. Никто не понял, что произошло, но все видели: русский стоит, а капитан бесчувственно валяется на полу.

Один из офицеров попытался достать пистолет из кабуры. Удар в подбородок свалил его с ног: получай за Ступникова! Правой ногой Курков чуть не сломал челюсть обер-лейтенанта: за сибиряка Ложкина! Одновременно, схватив кисть руки гаупштурмфюрера, он заставил того, взвыть и упасть на колени: а тебе за неизвестного солдатика, могилу которого никто никогда не найдёт!

Казарма проснулась, но никто из солдат в потасовку встревать не стал.

– Ещё одно движение, и я ему сломаю руку! – выкрикнул Курков и с силой нажал на кисть. Гаупштурмфюрер заорал не своим голосом.

Ефрейтор Бохерт, наконец, сумел дрожащими руками вытащить из кабуры пистолет и навести его на русского рядового.

– Прекратить! – голос Скорцени заставил головы повернуться в сторону входа. Штурмбаннфюрер стоял, заложив руки за спину, в пороходе, и из подлобья наблюдал за развернувшейся картиной.

Бохерт опустил пистолет. Все, тяжело дыша, смотрели на командира.

– Курков, отпустите руку Конрата. Не лишайте меня хорошего снайпера. – Скорцени прошёл в глубь казармы. – Неплохо отдыхаем, господа. Бохерт, если я не ошибаюсь, вы сегодня сменились с дежурства?

– Да, господин штурмбаннфюрер.

– В таком случае, у вас есть время собрать свои личные вещи. Завтра отправляетесь на восточный фронт.

Руки Бохерта плетью упали вдоль тела.

– Кто ещё хочет составить компанию нашему ефрейтору? – Скорцени обвёл взглядом компанию. – Никто? Тогда запомните: он – палец штурмбаннфюрера упёрся в грудь Куркова, – нужен мне, лично. И если у кого-то руки чешутся поквитаться с русскими, то первым же эшелоном поедет на передовую. Вопросы есть? Вопросов нет. Разойтись.

Скорцени повернулся к русскому:

– Что ж, я за себя рад. Кажется, я в вас не ошибся, господин рядовой.

Развернулся и пошёл к выходу.

Эльза не спала. Штольц пришёл домой поздно ночью, часов в двенадцать. Пройдя в спальню, он увидел, что жена лежит на кровати с книгой в руке. Маленькая. Хрупкая. Прозрачная.

Штольц положил пакет от Шелленберга на одеяло.

– Здесь лекарства. – он улыбнулся, – Теперь всё будет в порядке.

– От Вальтера? – голос Эльзы слабым эхом прошелестел по комнате.

– Да. Он тебе передаёт привет.

– Напрасно ты взял у него это. – рука с трудом отодвинула пакет от себя.

– Почему? – Штольц скинул пиджак, и присел рядом с женой.

– Вальтер ничего и никогда не делает просто так. У него расчёт на всё. За каждое движение. Он что-то от тебя хотел?

– Нет. – попытался солгать Штольц. – Да разве у меня, кроме тебя, что-то есть?

– Есть. – Эльза немного приподнялась на локте, чтобы лучше видеть лицо мужа в вечернем сумраке. – По вечерам ты куда-то уходишь. И не к женщине. Я чувствую. В последнее время стал сильно озабочен. Плохо спишь. Тебя что-то беспокоит. Вальтер дал лекарства именно по этой причине?

Штольц несколько минут молча сидел на кровати, не зная, что ответить. Затем прошёл в ванную комнату, умылся, вернулся в спальню, и только тогда ответил:

– Родная моя. – он прилёг рядом с женщиной, взял её маленькие руки в свои ладони, – Тебе нужно уехать. И не возражай. Выслушай меня. Скоро в Берлине произойдут кое-какие события. Плохие события. Тебе нельзя здесь оставаться. Тем более город постоянно бомбят. Я каждый день думаю о том, чтобы одна из этих стальных болванок не упала на наш дом. Самое лучшее место, где можно переждать, пока всё не закончится, у тёти Марты, в Гётенбурге.

Эльза слабо улыбнулась:

– А чем сейчас Гётенбург отличается от Берлина?

– Отличается. – убеждённо проговорил Штольц, – Там нет ни одного оборонного объекта. И он центр европейской культуры, как и Дрезден. Его бомбить не станут. И англичане, и русские наши враги, но не варвары.

– Нет, Карл. Я не поеду. Останусь с тобой. Если суждено умереть, то умрём вместе.

– Нет, родная моя, – Штольц нежно провёл рукой по щеке супруги, – Умирать я не собираюсь. И тебе не позволю. Но мне будет легче выполнить обещание, когда ты будешь находиться далеко от Берлина. В случае, если события, которые произойдут в столице, пойдут не по тому пути, как я ожидаю, мне будет проще выбраться одному, чем нам вместе. А потому, тебе нужно уехать раньше. И ты будешь ждать меня в Гётенбурге.

Эльза улыбнулась. Штольц поднялся и хотел, было напрвиться на кухню, но голос жены остановил его:

– Карл, Вальтер тоже в замешан в вашем деле?

Штольц решил, что дальше не стоит врать.

– Да.

– В таком случае, будь осторожен. Он не такой, каким себя выставляет.

На что Штольц устало ответил:

– Я знаю.

Альберт Шпеер, министр военной промышленности Германии закрыл служебный дневник, в который только что внёс одну запись: «Странно, как я мог ошибаться раньше, но, оказывается, генерал Вагнер полный кретин. Или превосходный перестраховщик. Сегодня, во время совместного ужина в отеле «Берхтесгаденер-Хоф», он неожиданно заявил, будто не видит никакой критической ситуации на Восточном фронте. По его словам выходило, что нам сопутствуют временные неудачи, которые вскоре прекратятся. А все трудности, которые преодолевают наши войска, незначительны».

Шпеер прикрыл глаза. Трусы. Все мы трусы. – билась в голове одна мысль.

Буквально, две недели назад тот же самый Вагнер на совещании у Гитлера обрисовывал ту же самую обстановку, но в таких красках, что даже у Шпеера, знакомого с обстановкой на фронте, волосы на голове встали дыбом. И генерал вынес тогда приговор: Германия катится в пропасть. После его выступления, фюрер тут же закрыл совещание. Все покинули помещение. Остались только Гитлер и Вагнер. О чём у них шла беседа, неизвестно, но, её результат был на лицо.

Да, Гитлер умел работать с людьми. Сам Шпеер пришёл к нему молодым архитектором и дослужился до чина министра. Что ни о чём ещё не говорило. Гитлер мог сегодня похвалить твою работу, а завтра снять с занимаемой должности без объяснения причин. Нет, главное достоинство фюрера состояло в том, что он умел убеждать. Гитлер мог, после долгих встреч, заставить противника поверить в свои убеждения, после чего тот становился верным союзником рейхсканцлера. Шпеер и сам не раз попадал под такое влияние. Но чтобы вот так, на сто восемьдесят градусов…

Министр откинулся на спинку кресла. Тупик. Полный тупик.

Два дня назад Шпеера посетил старый друг Карл Ханке, гаулейтер Нижней Саксонии. Обычно он приезжал весёлый, энергичный. Всегда находил слово, чтобы подбодрить старого товарища. На этот раз он выглядел подавленным, молчаливым, постаревшим.

Они пили вино. Ханке молчал. Тупо смотрел в пол, и пил. Много пил. А когда собрался уезжать, то неожиданно произнёс:

– Альберт, если тебе предложат посетить концлагерь, то придумай любые отговорки, но ни в коем случае туда не едь. Там страшно. Нет, я даже не могу подобрать слов, чтобы тебе объяснить, что там происходит. Это нужно видеть. Нет, этого нельзя видеть. Это нужно закрыть. Потому что… Альберт, что мы делаем?

Вот так он и уехал, оставив после себя вопрос: что же мы делаем?

Шпеер приблизительно знал, что творится в ведомстве Гиммлера. По слухам, и некоторым докладам. Но одно дело цифры и сплетни, а другое голос друга. Шпеер больше доверял другу.

Куранты пробили два часа ночи. Пора спать. На завтра назначена встреча с генералом Фроммом. Придётся посвятить день резервистам. А теперь спать.

Курков оглядывался по сторонам.

– Что, господин солдат, никогда раньше не бывали в ресторане? – Эрих Шталь, сегодня в форме капитана вермахта, крутил в пальцах серебряную вилку, выписывая замысловатые фигуры.

– От чего же? У нас, в России имеются подобные заведения. И ничем не хуже, чем у вас. Только сейчас они закрыты. Война.

– Спасибо за напоминание, господин воришка.

– Отставить. – Скорцени бросил на стол меню. – Вам обоим скоро представится возможность проверить свои мускулы. И даже значительно быстрее, чем предполагаете.

– Так выпьем за наши мускулы! – капитан Фихте вскинул руку с бокалом, наполненным красным вином. – За наши крепкие мускулы!

Курков поддержал компанию, но тут же поставил бокал на место. Вино оказалось терпким и очень вкусным.

– Угощайтесь, Курков. Может в вашей Московии и есть рестораны, подобные этому, но таких поваров, как в «Бристоле», вы там не встречали. – произнёс капитан Радль, насколько понял Курков, друг капитана Шталя.

– Когда мы были здесь в последний раз, Шульц приготовил великолепные свиные хрящики. – Шталь повязал салфетку под подбородком, – Но у него оказался очень длинный язык. – он быстро взглянул на русского, – И, к сожалению, он уже нас ничем не порадует.

Курков окинул взглядом сидящих вокруг него офицеров. С некоторыми он успел познакомиться. Например, с капитаном Фихте, который недавно вернулся из Польши, и сегодня ночью получил удар в скулу. Что он делал в Варшаве, узнать было невозможно, хотя всюду тот выдавал из себя говоруна и компанейского парня. В цивильном костюме пришёл майор Фалькерзам. Близкий друг Скорцени. Они вдвоём стояли у истоков таинственного батальона «Великая Германия», о котором некоторые из диверсантов упоминали в казарме, в беседах. Справа расположился капитан Хеллмер, пожалуй, единственный из всех, кто спокойно относился к присутствию русского. Кстати, именно по его просьбе Скорцени взял солдата в ресторан. Капитан Радль, сидящий рядом со Скорцени, постоянно осматривался по сторонам, выискивая красивеньких девиц. Из всего окружения Куркова волновал один Эрих Шталь.

Капитан, буквально, клещами вцепился в русского. После вчерашних событий, он повсюду следовал за ним, совершенно не скрываясь, и всем своим видом показывая, что не верит русскому. Это раздражало и одновременно пугало. Следовало срочно дать знать о себе «Берте». Но для этого следовало покинуть казармы. Сегодня утром Скорцени, в присутствии Сергея, дважды сказал о том, что в скором времени русский террорист получит инструкции и отправится на задание, перед тем пройдя тренировку на базе замка Фриденталя. Следовательно, следовало поторопиться. Тем более. Сегодня был день связи.

– О чём задумались, Курков? – Скорцени поглощал пищу быстро, механически. Как животное, которое не утоляет голод, а вталкивает в себя еду про запас.

– Я бы хотел сходить в церковь.

Над столом нависла тишина. Шталь расхохотался.

– Наш новый друг верующий? – Фихте по-новому, с удивлением, посмотрел на русского. – А я думал, что всем большевикам Сталин запретил верить в Бога.

– Меня в детстве крестила мать. В католическом храме. Тогда ещё Советского Союза не было.

– У меня, лично, такое ощущение, что Советский Союз был всегда. – Шталь добавил вина в свой бокал и осушил его в два глотка, – И каждый первый в нём – шпион. Верно, Курков?

– Точно так же, как в Германии каждый первый – сотрудник гестапо.

– Что… – Шталь вскочил с места и вцепился в отвороты кителя Куркова.

– Сидеть. – рявкнул Скорцени. – Здесь вам не казарма.

– Так утверждает Советская пропаганда. – Сергей оправил обмундирование.

– Браво! – Хеллмер похлопал русского по плечу, – Ай да московский медведь. Эрих, в лице этого молодого человека вы обрели достойного противника.

– Благодарю за комплимент, но я не хочу быть врагом кого-либо из вашей команды, господин капитан. – тут же отреагировал Курков.

– У вас, мой друг, на это не хватит времени. – Скорцени окинул взглядом присутствующих, – Впрочем, сегодня можете покинуть нас. Вы хотели помолиться? Лютц, мой адъютант, объяснит вам, где это можно совершить, и как туда добраться. У вас четыре часа. В девятнадцать ноль – ноль вы должны быть в казарме.

Когда Курков покинул отдельный кабинет, который занимали офицеры, Скорцени в гневе навис над Шталем:

– Эрих, если бы я не знал вас, как боевого офицера, то принял бы за тыловую крысу, сводящую счёты с первой попавшейся жертвой.

– Мой командир, я не верю ему.

– А кто тебя заставляет верить? И я ему не верю. Скажу больше. В скором времени ни я, ни ты его не увидим. Но сейчас он мне нужен. Так что, терпи.

– Он работает на Сталина! Я уверен в этом.

– И хорошо. – Скорцени прищурился. Шталь, глядя на него, понял: командир задумал новую, дьявольскую, как он говорил в таких случаях, игру. – Если наш друг работает на НКВД, или как там называют их службу безопасности, то мне это только на руку. – штурмбаннфюрер поднял бокал, – Прозит!

Шталь пить не стал:

– Простите, господа, но я вас тоже покину. Боюсь, наш русский гость может потеряться в уличных лабиринтах Берлина.

Штурмбаннфюрер промакнул рот салфеткой и похлопал ладонью по столу:

– Только никакой самодеятельности, Эрих.

– Добрый день, господин Гизевиус!

– Я не могу назвать этот день добрым, в отличии от вас, господин Мюллер.

– Чувство юмора нас ещё не покинуло? – гестапо – Мюллер осмотрел со всех сторон сидящего на табурете дипломата, – Что не скажешь о внешнем лоске. Как вам наши апартаменты? Признаюсь, поначалу хотел определить вас в общую камеру. Хоть и уголовники, мародёры, два убийцы, но всё-таки, живое общение. Честно признаюсь, испугался, что наша беседа могла бы тогда не состояться.

– За что меня арестовали?

Мюллер изобразил на лице удивление:

– Вас, человека с дипломатической неприкосновенностью, арестовали? Помилуй бог, это простое задержание. – от улыбки Мюллера у Гизевиуса по коже прошёл мороз, – Временное задержание. По подозрению в измене рейху.

– Что за бред. – Гизевиус даже не попытался вставить нотки гнева. Его слова являлись простым затягиванием времени. – Я не понимаю, о чём вы говорите.

– Бросьте. Всё вы прекрасно понимаете. – Мюллер выглянул в окно, затем вновь повернулся к арестованному, – Господин дипломат, теперь только от ваших ответов, замечу правдивых ответов, зависит, выйдите вы на волю, или будете повешены в своей одиночной камере. Времени на сопли и враньё у меня нет. Итак, возвращаетесь в камеру? Или?

– У меня есть время подумать?

– Значит петля. Гюнтер! – выкрикнул Мюллер.

– Нет. – плечи Гизевиуса затряслись. Шеф гестапо в ожидании наблюдал за конвульсиями арестованного. Когда истерика прекратилась, он продолжил допрос:

– Прекрасно. Меня интересует, о чём вы общались прошлой ночью, с 12 на 13 июля с полковником Штауффенбергом.

Всё, обречённо подумал Гизевиус, они обо всём проинформированы. Они даже знают о нашей тайной встрече с графом. Проклятая страна, где доносчик сидит на доносчике.

– Кажется, вы передумали отвечать?

– Мы оговаривали, – каждое слово произносилось с большим трудом. Гизевиус понимал, своим признанием он подписывает себе и другим смертный приговор. Но, где-то глубоко внутри у него, теплилось чувство, что ещё не всё потеряно. – Смещение фюрера с поста главы рейха. И партии.

– Каким образом?

– Умерщвление.

На лице шефа гестапо ничего не отразилось.

– Продолжайте.

– Дело в том, что инициатором покушения на фюрера является граф Штауффенберг. Мы его в этом не поддерживали, но…

– Кто: мы? – перебил Мюллер.

– Оппозиция.

– Кто ещё входит в состав вашего кружка?

– Генерал – фельдмаршал Клюге…

– Мудрый Ганс?

– Да. Так его называют в кругах вермахта.

– Кто ещё?

– Профессор Йенсен, Отто Кип из иностранного отдела ОКВ, Карл Гердлер, советник концерна «Бош»….

– Пока оставим имена в покое. Возвращаемся к деталям. Как полковник Штауффенберг собирается убить фюрера?

– С помощью бомбы.

– Когда?

– Он это едва не сделал два дня назад.

Вот теперь Гизевиус мог, если бы не был озабочен самим собой, полностью насладиться эффектом неожиданности.

У гестапо – Мюллера перехватило дыхание. Два дня назад чуть было не произошло убийство Гитлера, а гестапо узнаёт об этом, случайно, вскользь, спустя сорок восемь часов! Мюллер вновь отвернулся к окну:

– Как это должно было произойти?

– 11 июля он, то есть граф Штауффенберг прибыл на совещание в ставку фюрера в Берхтесгадене. Бомба находилась у него в портфеле. Всё было готово к устранению фюрера. Но в последний момент граф передумал.

– Причина?

– Покушение планировалось не только на фюрера. Но в этот день на совещании не было ни Геринга, ни Гиммлера.

Группенфюрер резко развернулся:

– Значит, по решению оппозиции, покушение должно произойти и против министра авиации, и против рейхсфюрера?

– Совершенно верно. Но, рейхсфюрера не обязательно. Только Геринга.

– На какой день намечена следующая акция?

– Теперь не знаю. Было принято решение, о том, что члены оппозиции встретятся в ближайшее время, и обсудят данный вопрос.

– О чём ещё шёл разговор со Штауффебергом?

– Обсуждались переговоры с англо – американцами. Оба пришли к выводу, пока мы не предпримем существенных действий, никто из них на сепаратные переговоры с нами не пойдёт. Как сказал граф: всё будет зависеть от того, каким образом будет завершён заключительный акт – изнутри или извне.

Эмоции. Эмоции. Группенфюрер почувствовал, как от нервного перенапряжения у него заломили виски.

Мюллер открыл дверь:

– Гюнтер! Гюнтер, чёрт бы вас побрал!

Адъютант стремительно вбежал на крик начальника.

– Арестованного в камеру. Дать ему бумагу, карандаш, ручку, или что там у вас пишет… Поставить к нему усиленную охрану. И не тревожить меня двадцать минут. Слышите, Гюнтер, двадцать. Не десять, и не пятьдесят. И принесите мне таблетки от головной боли.

Гизевиуса увели. Мюллер достал из шкафа бутылку коньяка, бокал, наполнил его до половины. Дверь приоткрылась.

– Гюнтер, вы идиот, или не знакомы с часами?

– Ваши таблетки, господин группенфюрер, – адъютант неуверенно указал на телефон, – и вам звонит рейхслейтер Борман.

Мюллер в сердцах мысленно выругался, опрокинул в рот содержимое бокала вместе с лекарством, потянул носом воздух и поднял трубку:

– Мюллер слушает.

Курков вышел из костёла Святого Иосифа, огляделся вокруг, и направился к скамейке, стоящей невдалеке от небольшого озера, метрах в двадцати от здания церкви.

Ждать пришлось минут сорок.

Подошедший к нему человек оказался стариком, лет семидесяти, в старом, но чистом поношенном костюме, на голове шляпа, с потёртыми полями, и с небольшой сумкой в руке.

– Простите, господин солдат, у вас не найдётся несколько монет для моей жены Берты. Она очень больна.

Курков хотел, было вскочить, сказать, что он рад встрече, но старик перебил его:

– Засуньте руку в карман, делайте вид, будто ищете деньги. За вами следят. Не гестапо: очень не профессионально. Скорее всего, ваш сослуживец. Наклоните голову и скажите, где вы служите?

Курков выполнил указание:

– У Скорцени.

– Дайте мне деньги. Мы вас найдём. Спасибо, господин солдат.

Старик, откланявшись, шаркающей походкой направился к следующей скамейке.

– Стоять! – тут же услышал Курков, – Старик, это тебя касается.

Шталь выскочил из кабины армейского грузовика, на который до тех пор Курков даже не обратил внимания, догнал мужчину и, схватив того за руку, развернул к себе:

– Я сказал: стоять! Показывай, что у тебя в руке.

Связной недоумённо развернул ладонь:

– Господин офицер, мне только что дали два пфеннига. Господин офицер, у меня больная жена, наш дом разрушен. Мы вынуждены жить у сестры жены. Я профессор Штельцер, Теодор Штельцер. Вы, конечно, не слышали обо мне, но среди ботаников меня хорошо знают. Если нельзя, то я верну деньги господину солдату, я ведь не знал…

– Пошёл вон. – Шталь откинул руку старика.

– Простите, но я вас не понимаю. Вы остановили меня…

– Пошёл вон, я тебе сказал.

– Но, господин офицер…

Курков упал на скамейку и зашёлся в хохоте. Вот теперь действительно, нужно было почувствовать себя артистом.

Шталь наклонился над Курковым:

– Перестаньте смеяться.

В ответ он получил новую порцию смеха. Шталь посмотрел в спину удаляющегося старика и, сжав кисть правой руки в кулак, коротким, резким движением ударил Куркова по лицу. Разбитая губа окрасилась кровью.

– Давненько я в морду не получал. – Курков сплюнул на землю, – Только слабовато бьёте, господин капитан. Губу вот разбили, а зубы целы. Не так надо бить…

Удар кованого армейского сапога пришёлся под правое колено. Шталь охнул и упал на песчаную дорожку. Курков наклонился к нему и произнёс на русском языке:

– Руки о тебя пачкать не хочется, гнида.

И нанёс удар ногой в туловище офицера. Немец охнул и свернулся от боли калачиком. Сергей посмотрел по сторонам.

Старика ушёл. Более до них, казалось, никому не было дела.

Вот и свиделись. – подумал Курков, сплюнув в сторону Шталя. – Теперь осталось ждать. Раз сказали, что найдут, значит найдут.

Даже не бросив взгляда на стонущего капитана, он пошёл в противоположную сторону, к автобусной остановке.

Проезжая улицами Берлина, в окне общественного транспорта Курков видел, как берлинцы пытались хоть как-то привести свой город в порядок. Старики, женщины и дети убирали с проезжей части улицы и с тротуаров обломки бетонных плит, кирпича, камни, битое стекло, обгоревшее дерево – следы недавнего авианалёта.

Прямо, как у нас. – Куркову, глядя на эту картину, жутко захотелось закурить, причём, затянуться родной, обжигающей мохоркой. – И ничем-то мы особо не отличаемся. А вот попадётся такой, как Шталь и… Впрочем, и у нас своих Шталей хватает. Даже с перебором. Ничего, как-нибудь, и ними справимся.

Когда автобус подъехал к зданию Потсдамского вокзала, времени до конца увольнения оставалось два с половиной часа. Но Курков решил вернуться в казармы.

Старков кинул старый, прожжённый в двух местах, ватник на землю и сел на него. Ким прилёг рядом. Невдалеке водитель, обнажив торс, возился с виллисовским движком. Кругом стояла тишина. Даже не было слышно пения птиц.

– Ничего, прилетят. – старик, прищурившись, посмотрел на солнце, – Смотри-ка, июль, а жары нет.

– Вы меня сюда привезли о жаре поговорить, Глеб Иванович?

– Не спеши. Дай насладиться покоем. – Старков достал из полевой сумки бумажный свёрток, флягу. Вскоре перед Кимом лежал роскошный обед: два ломтя тяжёлого чёрного хлеба, три луковицы, несколько ломтиков сала. Во фляге плескался разведённый спирт. – Давай, Евдоким, помянём жену мою, Клавдию.

Ким отпил из фляги, закашлялся.

– Вот, молодёжь пошла. – Старков с уважением прикоснулся к сосуду, занюхал хлебом.

– Глеб Иванович, всё хотел вас спросить, да вот повод только сегодня появился. Как вы вдовцом стали?

– А в тридцать девятом. Ты ешь, давай, после водки организм пищу требует. – сам подполковник ел мало, Ким это давно заметил. – В том году у нас полный провал произошёл. Ежова помнишь?

– А как же, враг народа.

– И ещё какой. Он ведь всю нашу зарубежную резидентуру под корень ликвидировал. Людей отзывали на Большую Землю, после они пропадали. Лишь единицы смогли вернуться в строй с приходом Берии. Которых реабилитировали. Хотя, были среди них и те, кто отказался возвращаться в Союз. «Отказники», ты должен был слышать о них.

Ким утвердительно кивнул головой.

– Вот из-за одного такого «отказника» меня и арестовали. Полгода просидел в лагере. Посадили в мае, а в июле Клава умерла. Соседи говорили, сердце не выдержало. Да и у кого бы оно выдержало: знать, что твой муж враг народа. Сгорела, одним словом. Одному рад, что не успели её отправить на Соловки.

– Так, может, тогда бы и выжила? Или вместе с вами вернулась?

– У нашего всесоюзного старосты жену вернули? Вот то-то и оно.

– Как, – Ким растерянно посмотрел на старика, – У Михаила Ивановича Калинина жена …. Не может быть.

– Только помалкивай. Болтать об этом не следует. – старик откинулся на спину, – Вообще-то я тебя сюда не затем привёз, чтобы рассказывать свою семейную жизнь. Вчера ночью меня вызывал Лаврентий Палыч. Интересовался, что мы сделали для того, чтобы предупредить Гитлера о покушении.

– Вы же знаете, отправили сообщения и в Германию, и в Англию. Думаю, хотя бы один из резидентов да смог найти возможность передать информацию по назначению.

– А если нет? Вот ты, будь на их месте, передал бы Гитлеру, о том, что его собираются убить? Молчишь? Вот о чём я и говорю.

– Из семи человек один да должен был выполнить приказ.

– Один– да. Только куда он передал информацию? Гиммлеру? Мюллеру? Кальтенбрунеру? Любой из этой троицы обязан отреагировать на подобного рода сообщение. Тогда, почему нет никакой реакции? Геббельсу передали? Почему молчит немецкая пропаганда?

– Прошло всего четыре дня.

– Не всего, а уже!

– Может, выжидают подходящий момент? – сделал предположение Ким.

– Не тот случай. Время уходит. – Старков повернулся к собеседнику. – «Вернеру» передали информацию?

– Конечно.

Старик вернулся в исходное положение:

– Не нравится мне в последнее время тишина, образовавшаяся вокруг нас. Очень не нравится. Ощущение, будто все что-то знают, и молчат. – старик резко переменил ход разговора, – О чём ты говорил с Шиловым перед отправкой?

– Да так, – Ким повёл плечами, – В основном о работе, о том, как он должен себя вести, что делать.

– Как должен себя вести… О его прошлом общались?

– Конечно. Вернётся, всё ему спишется, вы же сами обещали.

– Обещал. А вот теперь сомневаюсь, что смогу выполнить обещанное. Да и он, я думаю, тебе не поверил.

– С чего вы так решили?

– Не решил. Шилов – мужик тёртый. Тюрьма, брат, она особая школа. Кто в ней побывал, тот розовые очки на всю жизнь потерял. Будь я на его месте, не поверил. «Вернер» молчит о прибытии Шилова. А ведь тот давно должен был объявиться.

– А если не смог выйти на связь?

– Или, как все, выжидает подходящий момент? Знаешь, капитан, интуиция меня никогда не подводила. И сейчас она мне напевает, что странная сложилась ситуация. Сплелась она ненормально чётко. И вовремя. Как по движению дирижёрской палочки. И всё в тумане. А я терпеть не могу туман. Шилов, Шилов. Может, сукин сын, тоже сейчас лежит на лужайке, смотрит в небо и усмехается, как он нас ловко провёл.

– Не думаю, Глеб Иванович. Не подонок он. Есть у него стержень, какой-то он особенный. Сильный. Такому лучше к стенке встать, чем дать себе на горло наступить.

– Думаешь? Что ж, выхода всё равно нет. Будем ждать.

Мюллера подержаный «Хорьх» подобрал на повороте, в том месте, которое указал по телефону Борман. Шеф гестапо редко пользовался машиной. Чаще предпочитал общественный транспорт и пешеходные прогулки. Одни в управлении, по этой причине, считали его скрягой. Другие видели в этом солидарность с бедствующим в военное время населением. Не правы были все. Мюллер, благодаря пешим прогулкам, прекрасно знал город, как пальцы своей руки. Изучил все улицы и переулки, и теперь с закрытыми глазами мог уйти от преследования, или наблюдения. Именно, и только из этих соображений Гестапо – Мюллер вёл подобный образ жизни.

Перед тем, как сесть в авто, группенфюрер ещё раз проверился. Всё чисто.

Рейхслейтер встретил его в своём кабинете:

– Господи, группенфюрер, в цивильном платье вам значительно лучше. Что будете пить? Ах да, простите, конечно, коньяк. Все асы той войны предпочитают французкий коньяк.

– Если, конечно, он есть в наличии. Господин рейхслейтер, ваш звонок застал меня врасплох. Мы ведь должны были увидеться через четыре дня.

Борман повернулся к шефу гестапо спиной, разливая напитки. Тот, в свою очередь, смотрел в спину второго человека в рейхе. Плотное широкое тело Бормана, его тёмные с сединой, зачёсанные назад волосы, прикрывающие мощный затылок раздражали гестаповца. Впрочем, тот так в душе относился ко всем старым наци, к тем, кого арестовывал в двадцатых, сажал в камеры в начале тридцатых, и чьи приказы выполнял, начиная с тридцать третьего года.

Тесный контакт Бормана с Мюллером произошёл в июне – июле сорок третьего. В преддверии намечающейся Курской битвы Мюллер вышел на высшее руководство рейха с инициативой проведения радиоигры с Москвой, посредством провалившейся «Красной троицы», советской разведсети, работавшей в Германии, Швейцарии, Бельгии и даже Великобритании. Гестапо вошло в контакт с абвером Канариса, и вермахтом, чтобы переправлять русским крепкую и убедительную дезинформацию. Однако, радиоигра просуществовала, в том виде, в каком задумывалась Мюллером, недолго. В середине июня Канарис отказался оказывать дальнейшую помощь гестапо, обосновывая свои действия мнением, будто Москва разгадала планы противника. Мюллер вынужден был доложить о провале своей работы, при этом сделав выводы, мол во всём виноваты межведомственные противоречия между СС и СД. Кальтенбрунер отреагировал несколько неадекватно и неожиданно для Мюллера, доложил выкладки шефа гестапо не Гиммлеру, своему непосредственному руководителю, а… Борману.

Как после анализировал Мюллер, Кальтенбрунер поступил так потому, что Гиммлер не стал бы выяснять отношения с адмиралом, а нашёл козлов отпущения в своём огороде. Борман же к тому моменту уже имел непосредственное влияние на фюрера, и, в случае чего, мог прикрыть последнего. К тому же, Гиммлера в те дни на месте не было. А решать вопрос следовало срочно. Как бы то ни было, шеф службы безопасности связался с рейхсканцелярией.