Текст книги "Двадцатое июля"

Борману, любителю интриг, приглашение в игру понравилось. Он поддержал Кальтенбрунера, и в начале июля выложил фюреру свою версию информации, убедив Гитлера дать «добро» на дальнейшее проведение радиоигры. Так Мюллер получил сильного покровителя.

В течении года шеф гестапо раз в неделю встречался с рейхслейтером в тех местах, которые заранее согласовывались, и передавал последние сведения о ходе игры. И не только. До сих пор каждый из них был доволен действиями друг друга.

– Причина, по которой я пригласил вас в срочном порядке к себе, не терпит отлагательств. – Борман поставил перед Мюллером бокал. Сам сел напротив. – Я хочу созвать съезд гаулейтеров, и мне необходима ваша помощь.

– Вы же знаете, господин рейхслейтер, я с радостью помогу, но съезд, такое мероприятие, которое происходит только по личному указанию фюрера.

– Такое указание будет.

Гестапо – Мюллер не сомневался.

– Где хотите собрать людей? – поинтересовался группенфюрер.

– Здесь, в Берлине. Мне будет нужна ваша помощь в организации мероприятия, ну и, естественно, проведение мер по безопасности.

– Схема отработанная, так что можете спокойно на нас рассчитывать. А на какой день назначаете проведение съезда?

– А вот на этот вопрос, мой дорогой Мюллер, ответить должны вы.

Шеф гестапо напрягся. Такого оборота событий он не ожидал.

– Простите, господин рейхслейтер, я в некотором недоумении…

– Перестаньте, Мюллер. Сейчас в вашей голове проигрывается целая цепь ответов, и вы ищете правильный для меня, и необходимый для себя. Даю подсказку, на какой день назначено покушение на фюрера?

Мозг работал чётко, без какого-либо намёка на панику. О нём доложили Борману. Кто? Что знает рейхсляйтер о готовящемся покушении? Почему именно сегодня, когда он допрашивал Гизевиуса, Борман вызвал его к себе? Кальтенбрунер? Отпадает. К двенадцати часам, когда Мюллер видел его в последний раз, пьяный шеф еле стоял на ногах. Адъютант, трое из тюремной охраны, следователь по особо важным делам Клепнер, доставивший Гизевиуса к нему в кабинет…

Борман внимательно наблюдал за лицом Мюллера. А ведь умеет, подлец, держать себя в руках:

– Перестаньте придумывать несуществующие версии. – хозяин дома вновь наполнил бокалы, – Информация пришла не из вашего окружения. Стечение обстоятельств. Итак, что вам известно о покушении на нашего фюрера?

Слушая Мюллера, Борман неожиданно понял: его нисколько не трогает то обстоятельство, что фюрера к концу лета может не стать. Последний год дался рейхслейтеру с большим трудом. Не зря его в рейхе прозвали «тенью фюрера». Никто, кроме него и ещё десятка лиц, не знали, насколько плохо здоровье Гитлера. И с каждым днём, чем больше оно ухудшалось, тем сложнее и сложнее становилось находиться рядом с ним. Борман неоднократно ловил себя на мысли, что ненавидит Гитлера, с его наступающим старческим маразмом и каким-то детским эгоизмом. Конечно, об убийстве он не помышлял, но и, подвернись случай, особых помех в данном деле проявлять бы не стал.

– Новая дата покушения пока неизвестна, – между тем продолжал Мюллер, – Однако, в долгий ящик откладывать покушение заговорщики не станут. Гизевиус уверен, всё произойдёт в первых числах августа.

Борман задумчиво покрутил пуговицу кителя:

– Так вы говорите, они создали новое правительство?

– Совершенно верно. Как и то, что у них имеется мнение, распустить партию.

– Скажите, Мюллер, вы когда-нибудь были безработным?

Вопрос риторический, промелькнуло в голове Мюллера, а это значит, началась моя обработка.

– Да, сразу после той войны. Я ведь, как вы помните, был лётчиком, а после заключения мира наш брат стал никому не нужен.

– После войны многое, что становится ненужным. Ещё один вопрос: вам известно, какими финансовыми активами владеет партия?

– Могу только догадываться.

– Так вот, группенфюрер, если вы хотите не только догадываться, то держите меня в курсе всех событий. Как делали это раньше.

Мюллер понял, он ещё в команде.

– В таком случае, господин рейхслейтер, стоит поделиться с вами собственными размышлениями. На днях меня посетил Шелленберг. Причина: попытка найти компромисс в наших совместных действиях.

– Шелленберг – преданный человек Гиммлера. – Борман расстегнул верхнюю пуговицу кителя. Жарко. Мюллер тоже хотел бы повторить такой жест, но, в присутствии рейхслейтера, не мог себе этого позволить. – А вот вы, Мюллер, таким человеком не являетесь. Вас держат в аппарате не за преданность, а за профессионализм. Однако, как это ни странно, именно к вам приходит преданный человек рейхсфюрера. Какие выводы вы сделали?

– Либо Шелленберг решил порвать с Гиммлером. Либо Гиммлер что-то задумал. Во второе я верю больше.

– В таком случае, нужно узнать как можно больше обо всём, что происходит в вашей структуре. Я имею в виду РСХА.

– Поставить «прослушку»?

– Да. Но этим займутся мои люди. Вы продолжайте работать, как ни в чём не бывало. И, естественно, держать меня в курсе событий. Как намерены поступить с Гизевиусом?

– Его утром выпустили. Под нашим наблюдением.

– А не боитесь, что он может рассказать заговорщикам о том, что произошло?

– Нет. Гизевиус дал письменные показания и подписал договор о сотрудничестве. К тому же, выступление мятежников и их победа, его единственная возможность сохранить себе жизнь. Он не глуп. Прекрасно понимает, наши люди найдут его где угодно.

– Что ж, вам виднее. – подвёл итог встречи Борман.

Мюллер хотел, было, подняться и уйти, но новый вопрос остановил его:

– Скажите, Генрих, к вам поступило донесение из Штутгарта? – Борман сделал ударение на словах «к вам».

– Нет, господин рейхслейтер. Вся почта у нас сортируется. В зависимости от того, кто выслал письмо.

– Гаулейтер города.

– В таком случае, конверт вскрывал рейхсфюрер. Лично.

– Господин Гизевиус, где вы пропадали? – граф Штауффенберг проводил дипломата в гостинную, – Мы два дня искали вас. Хозяйка квартиры сказала, будто вы покинули её гнёздышко рано утром. Честно говоря, некоторые из нас стали побаиваться, что вас арестовали.

– Простите, господа, за беспокойство, но всё гораздо прозаичнее. Я имел встречу с представителями абвера, и могу вам сказать, у нас появились новые сторонники. К сожалению, пока, я отмечаю слово «пока», и не могу вам сказать, кто. Но, в ближайшем будущем я вас обязательно сведу с ними.

Гизевиуса вывезли из гестапо ранним утром. В закрытой машине. Перед тем, приведя внешний вид „Валета” в пристойное состояние. У дипломата до сих пор перед глазами стояла крепкая низкорослая фигура Мюллера. Его голос бил в виски, тупой болью отдаваясь в затылке:

– Сейчас мы вас отпустим. Встречайтесь со своими друзьями. Контактируйте с ними, как можно больше. Нас интересует время и место проведения акции. Время и место. И без глупостей. Мы держим под контролем каждый ваш шаг. И ещё. Не вздумайте вести свою игру. Не советую…

– Простите, – Гизевиус потянул узел галстука, – У вас воды не будет?

– Господин дипломат, да на вас лица нет. – Бертольд Штауффенберг, младший брат полковника, сбегал за стаканом воды, – Может вас отвезти домой?

– Нет, нет, всё в порядке. Мне уже лучше.

Гизевиус огляделся. В доме Штауффенбергов собрались самые близкие друзья: фон Тротт, фон Хофаккер и Фриц Шулленбург.

– Господа, не будем терять время. – Штауффенберг – старший постучал карандашом по стакану, – Прошу дать мне слово. К сожалению, вынужден констатировать факт, что на всех фронтах у нас катастрофическое положение. И если на Западном фронте мы ещё можем надеяться на успех, то на основном, Восточном, нас ожидает полное крушение. Гитлер перестал контролировать ситуацию. Германия переполнена остербайтерами, которые могут устроить настоящее партизанское движение внутри страны, и тем самым развалить наше государство изнутри. Мы не можем подобного допустить.

– Ваше предложение, Клаус, – задал вопрос Шуленбург.

– Возвращаемся к исходной позиции. Нам нужно срочно начать переговоры на Западном фронте.

– Начинали. – вставил слово Хофаккер, – Как вы знаете, я недавно был у фельдмаршала Роммеля. Так вот, переговоры пока невозможны. По крайней мере, до тех пор, пока жив фюрер. Или пока он не смещён со своего поста.

– К тому же следует поработать на самих фронтах. Немногие командующие поддерживают нас. – добавил Фриц Шулленбург.

– Они нас поддержат, господин обер-лейтенант. – Штауффенберг уверенно жестикулировал. – Как только поймут, что у власти не фанатики от НСДАП, а вермахт, тут же перейдут на нашу сторону. А вы им в этом поможете. Когда вы собираетесь убыть во Францию?

– Сразу же после акции. Я договорился со Штюдьпнагелем, чтобы он сохранил моё место.

– Кстати, – высказался полковник Хофаккер, – Роммель призвал фюрера к пересмотру своих взглядов по отношению к Западному фронту.

– И каков результат? – поинтересовался Штауффеберг.

– А вы как думаете?

– Вот нам и ответ, на вопрос, как действовать дальше. – бывший посол Германии в СССР, старый дипломат Шулленбург окинул взглядом присутствующих, – То, что Гитлера следует смещать с постов, сомнению не подлежит. Но, помимо этого, я бы, всё-таки, предложил наладить контакты с Советами.

Гизевиус отметил, что особых возражений это предложение не вызвало. Значит, оно обсуждалось ранее. Без него.

– Извините, – «Валет» попытался говорить спокойно, – Но когда мы собирались в последний раз, речь шла о продолжении ведения военных действий на Восточном фронте. В противном случае нас могут не понять в Штатах и Великобритании.

– Совершенно верно. Пока вы отсутствовали, произошли некоторые изменения. На фронте сложилась неблагоприятная моральная атмосфера. – ответить решил Хофаккер, – Если вы считаете, что солдат, который плохо воевал с американцами, будет хорошо сражаться против русских, то глубоко заблуждаетесь. Солдату глубоко безразлично, с кем он воюет, поверьте мне. А тот факт, что наши люди первыми подали инициативу о переговорах с представителями американского командования, а те проигнорировали нас, говорит о том, что мы по-прежнему являемся их врагами. А потому, мы не видим разницы, с кем приостанавливать военные действия. Главное – целостность Германии. Если русские согласятся оставить рейх в границах тридцать девятого года, лично я не вижу никаких препятствий для ведения с ними переговоров.

– Кстати, – вмешался брат Штауффенберга, Бертольд, – В данном отношении нам может помочь и генерал Кестринг. Он был в своё время военным атташе в Москве. Думаю, к его мнению там должны прислушаться.

Гизевиус мысленно выругался. Такую информацию следовало срочно переправить в Швейцарию, Даллесу. Но у него не было технических средств для этого. Как и не было, пока, связника.

– Дальнейшие обсуждения и переговоры, как результат будущего диалога, начнём непосредственно после гибели Адольфа Гитлера. – как бы поставил точку в диалоге граф Штауффенберг и посмотрел на часы, – То есть после 20 июля. Через четыре дня.

– Простите, – Гизевиус почувствовал, будто земля уходит у него из-под ног. – Почему именно 20 июля?

– Дальше откладывать не имеет смысла. – Штауффенберг одной рукой открыл портфель, положив его на стол, и спрятал в нём рукописные документы. – На 20-е фюрер назначил расширенное совещание. На нём должен присутствовать и я. С докладом о положении в резервной армии. Всё, господа. Следующая встреча в день покушения в штабе резервистов. Да поможет нам Бог!

Капитан авиаэскадрилии ВВС Великобритании Джон Оуэнс протиснулся в кресло пилота, пристягнул ремни, окинул взглядом приборную доску.

– Кэп, – над ним неожиданно склонился штурман Рисс. – странная сегодня инструкция к вылету.

– А что странного? – капитан кинул взгляд на карту, – Разбомбить автоколонну. Ничего странного. Война. А на войне бомбят вражескую технику.

– Но, сэр, нам впервые указывают точные координаты передвижения колоны. И время. И точное указание, что бомбить…

– Чёрт побери, Рисс, должна же и разведка хоть что-то делать? Не нам одним войну выигрывать.

Штурман хотел, было, добавить ещё пару слов, по поводу своих сомнений, но махнул рукой: в конце-концов, задание есть задание.

– Вальтер, я узнал то, о чём ты просил.

– Когда?

– 20-го.

– Спасибо, Карл. Я не забуду твоей помощи.

Шелленберг хотел ещё добавить несколько слов, но Штольц положил трубку. Связь прервалась.

Колонна из двенадцати машин медленно передвигалась в сторону деревушки Сент – Фуа – де – Монтгомери. Небо поражало прозрачностью и голубизной. Солнце нещадно палило, прогревая автомобили до уровня жаровни. Дышать становилось всё тяжелее. Пот застилал глаза.

Фельдмаршал Роммель, выглянув в окно, прочитал дорожный указатель.

– Вирмер, – обратился он к адъютанту, – Вам не кажется нелепым, что мы воюем против Монтгомери, а вот теперь проезжаем мимо поселения названого в его честь?

– Скорее всего, это Монтгомери назвали в честь этой деревни.

Командующий рассмеялся:

– Мне импонирует ваше чувство юмора, Вирмер.

– Благодарю вас, господин фельдмаршал. Юмор – единственное, что сохранилось во мне от того юноши, которого любили мои родители.

– Война, Вирмер. С ней всё меняется.

– Я не спорю, господин фельдмаршал. Но война меня очень сильно изменила. К сожалению, я стал жесток. И потому считаю своим долгом, так как идёт война, отомстить тем людям, которые лишили меня и дома и семьи. Не знаю как кто, а я буду сражаться с англичанами и американцами до победного конца.

– Но победить могут и янки.

– В таком случае, погибну я. И не просто погибну, а заберу с собой хотя бы одного американца.

Роммель продолжать беседу не стал. Следующие десять минут они ехали в полной тишине. Только рёв двигателей, и пыль на дороге.

Фельдмаршал снял фуражку, вытер потный лоб. В таком свете он увидел адъютанта впервые. Вот тебе и тихоня. А ведь за последние полгода через мальчишку прошло много человек, которые несли отличные от него убеждения. И некоторые из них не боялись при нём открыто высказывать свои мысли. Арестов не было, так что, вполне может быть, Вирмер вёл себя по-джентельменски. А если нет? Если арестов пока не было?

– Вирмер, скажите, кем вы будете после войны?

– Наверное, отдам себя в лоно церкви. Впрочем, пока окончательно не решил.

– Решили стать монахом? Это нечто новенькое.

– Отец хотел, чтобы его сын стал священником. А я, как видите, выбрал совершенно противоположный путь. О чём сейчас жалею.

– Жалеете о том, что сражаетесь за родину?

– Нет. Жалею о том, что плохо слушал своего отца. А он мне говорил: не верь людям. Верь Богу. Люди беспомощны. А Бог всесилен. Люди подвержены слабостям. А Бог нет. Люди изменчивы. А Бог не предаст никогда.

– Странный у нас с вами происходит разговор. Что вы подразумеваете под тем, будто люди изменчивы?

– Я подразумеваю предательство.

– По отношении кого к кому?

– К примеру, военных к своему долгу, своей родине, рейху!

– Ну, – протянул фельдмаршал, – по отношении к долгу, родине, я могу понять, но вот рейху… Вы ведь, Вирмер, наверняка, под словом рейх подразумеваете фюрер и партия. Так ведь?

– Предположим.

– В таком случае, простите меня за небольшую лекцию, но я ещё не знаю ни одной партии, которая бы смогла пережить родину. А уж тем более человека. В Германии я могу вам назвать десятки партий, которые существовали в двадцатых годах, и имена сотен людей, которые были им беззаветно преданы. И где эти партии сегодня? Где преданные этим партиям люди? Они пропали, канули в лету, оказались поруганными такими же преданными людьми. Предательство… Измена, мой дорогой Вирмер, вещь тонкая. Жена изменяет мужу, а на самом деле она с ним просто не может жить. Вправе ли мы её судить?

– Это совсем не то…

– Но корни одни. Впрочем, давайте прекратим этот спор. По крайней мере, отложим его на будущее.

Адъютант отвернулся к окну.

Так, – Роммель уже принял решение, – сразу по приезду нужно будет проследить за молодым человеком.

Офицер, сидящий рядом с шофёром, вскинул руку:

– А что там впереди летит?

Водитель оторвал взгляд от дороги:

– Господи!

Оунс направил свой самолёт на немецкую автоколонну. Первая бомба накрыла последнюю машину, тем самым, преграждая путь к отступлению.

Следующие авиамашины принялись методично накрывать автомобили смертельными снарядами. Из горящих машин люди выпрыгивали в разные стороны, пытаясь отбежать как можно дальше в поля, но пулемётные очереди истребителей сопровождения доставали их, превращая тела в кровавое месиво.

– Штурман, что вы там говорили про инструкцию? – спросил Оуэнс, заводя бомбардировщик на второй круг.

– Кэп, – перекрикивая рёв двигателей, прокричал Рисс, – нам приказано накрыть легковую машину. В колонне она третья. Уничтожить всех её пассажиров.

– Приказ есть приказ! – философски заметил Оуэнс и направил самолёт на «хорьх» фельдмаршала Роммеля.

Мюллер крикнул в приоткрытую дверь:

– Гюнтер, пригласите ко мне Губера, Пиффрадера, Гейслера и Мейзенгера. Срочно.

Всё. Работа началась.

Только что по телефону Гизевиус передал самую свежую информацию: нападение на фюрера состоится 20 июля.

Мюллер, положив после разговора трубку на телефон, ещё некоторое время в раздумии смотрел на аппарат связи. Звонить Гиммлеру, или нет? Нет, после долгих размышлений, решил-таки он. Если люди Бормана успели установить «прослушку», его сообщение рейхслейтер может воспринять, как измену. А потому, рисковать не стоит. Самому Борману он сообщит о дне покушения с нейтрального аппарата в одном из полицейских участков. И только после того, как даст задание своим людям.

Шеф гестапо не мог знать о том, что Гиммлер уже знал о времени покушения. Час назад Шелленберг сообщил главе РСХА последнюю тнформацию, которую, в свою очередь узнал за три часа до встречи от Штольца.

– Гюнтер, – Мюллер крикнул и стукнул кулаком по столу. – Вы передали мою просьбу?

– Да, господин группенфюрер. – помощник резво показался в двери, – Разрешите доложить. Только что поступило сообщение. Тяжело ранен фельдмаршал Роммель.

– И что? – иногда Гюнтер был невыносим, – Мне поехать во Францию, положить ему примочки на голову? Вы передали мою просьбу?

– Да, господин группенфюрер.

– Свободны. И прикройте, в конце концов, эту чёртову дверь.

Очень хотелось есть. Мюллер давно отвык от нормальной домашней пищи. Женился он в двадцать четвёртом году, на Софи Дишнер, дочери книгоиздателя. Из-за её папаши, оппозиционера Гитлера, в своё время, в тридцать третьем, у него были проблемы. У них родились сын и дочь. После в семье начались раздоры. Если бы не католическая вера, давно развёлся бы. К тому же, другие женщины его, особенно с годами, возбуждали больше, чем жена. Особенно нравилась бывшая секретарша, Барбара Хельмут. Тугая бабёнка. Если бы не война, то за стеной сидела бы она, а не тугодум Гюнтер.

– Хайль Гитлер!

Мюллер вскинул голову.

– А, Губер. Присядь, сейчас подойдут остальные, и начнём разговор.

– Ты плохо выглядишь, Генрих. – старые сослуживцы Мюллера, которых он перевёл в Берлин из Мюнхенской полиции, без свидетелей всегда называли его по имени. Так требовал сам группенфюрер. Старая гвардия должна верить в него безгранично, и для своего парня, каковым они его считали, разобьются в доску, но выполнят всё невозможное.

– Мог бы и промолчать. Я каждое утро смотрю в зеркало.

– Проклятая работа. – Губер похлопал себя по карманам, – Совсем не хватает времени не то, что отдохнуть, а даже выкурить сигарету.

– Ты же бросил курить.

– Мог бы и промолчать.

Дверь приоткрылась, и в кабинет проник Гейслер.

Мюллер усмехнулся. С каждым из тех, кто сейчас заполнит его кабинет, он проработал не один год. Знал всех, как облупленных. И как профессионалов, которые из под земли умеют добывать информацию, и сколько им понадобится на это времени. Но, самое главное, все они будут держать язык за зубами, прекрасно зная цену каждому слову.

Наконец, пришёл последний из приглашённых.

– Кто из вас лично знаком с полковником Штуффенбергом? – Мюллер окинул взглядом присутствующих.

– Я. – откликнулся Пиффрадер. – Точнее знаком не столько с ним, сколько с его братом.

– Отлично. Гейслер, подбери две группы для внешнего наблюдения. Объект – Штауффенберг. Они должны постоянно докладывать о всех передвижениях полковника. В любое время суток. Пиффрадер, с третьей группой организуешь наблюдение за Троттом и Хофаккером. Надеюсь, кто эти люди, напоминать не надо?

– Генрих, я всё понял.

– И не вздумай попасть на глаза Бертольду, брату полковника. Мейзингер, организуй постоянное наблюдение за Бендлерштрассе 36.

– За штабом резервной армии генерала Фромма?

– А тебя что-то удивляет в моём приказе? – Мюллер прищурился, – Откуда появилась эта нездоровая привычка задавать вопросы?

– Просто…

– А ты засунь своё «просто» глубоко в карман и не доставай его долго – долго.

– Хорошо, буду молчать. А они не будут.

– Кто они?

– Резервисты. Если заметят «наружку».

– А ты сделай так, чтобы не заметили. – Теперь Мюллер поморщился. Во время вот таких срывов моментально реагировал желудок: тупая боль сжимала его, иногда доводя до слёз. – Губер, проверь нашу охрану на телеграфе, радиостанциях, вокзалах. Если заметишь что-либо привлекающее внимание, немедленно сообщи. Всё. Приступайте к работе. – как только все поднялись, Мюллер продолжил, – И ещё. Никто не должен знать о ваших действиях. И особый упор я делаю на слове «никто».

Хозяйка квартиры провела к Гизевиусу гостей: полицай – президента Гельдорфа, и начальника V управления РСХА Артура Небе, криминальная полиция. Оба входили в состав антигитлеровской оппозиции.

– Что-то произошло? – «Валет» прикрыл дверь, и посмотрел на гостей. – Мы же договорились, никаких встреч до завтрашнего дня.

– Извените, Ганс, но дело требует вашего рассмотрения. – Гельдорф присел на стул. Небе, немолодой, но довольно привлекательный мужчина, остался стоять вместе с хозяином. – Рассказывайте, Артур.

– Дело вот в чём. – Небе развернулся к хозяину комнаты, – По долгу своей службы, мы занимаемся, помимо простых расследований, и тем, что изучаем последствия разного рода взрывов. Так вот, в нашей лаборатории недавно пришли к выводу. Стопроцентно, во время взрыва уничтожается всё, что находится в радиусе нескольких метров от эпицентра взрыва. Но, в трёх из семи случаях, тот предмет, или живое существо, что находилось в самом эпицентре, остаётся неповреждённым.

– Как это понимать? – до Гизевиуса с трудом доходила информация.

– А так, наш дорогой друг, – вставил слово Гельдорф, – что если завтра полковник поставит портфель прямо под ноги, или рядом с Гитлером, то тот может остаться в живых.

Господи праведный, – сердце «Валета» едва не остановилось, – Этого ещё не хватало.

– И что же теперь делать?

– Выход один. Взрыв должен произойти в закрытом, бетонном помещении. Тогда, по данным экспертов, результат полностью положительный. – сделал вывод Небе.

– Но Гитлер, в последнее время, проводит совещания в деревянном строении, на поверхности. Считайте, на свежем воздухе. А, значит, результат взрыва может быть непредсказуемым. – Гельдорф осмотрелся. Ему очень хотелось пить.

– И что же вы хотите услышать от меня? – Гизевиус посмотрел на Небе.

– Вам следует срочно встретиться с генерал – полковником Беком, чтобы тот организовал завтрашнее совещание под землёй. В недавно построенном бункере. – ответил криминалист.

– Но как он это сделает?

– Понятия не имею. Но генерал должен выполнить данное условие. Иначе, вся акция теряет смысл.

– Жалко только Штауффенберга. – Гельдорф достал из шкафа бутылку вина, открыл её и сделал несколько глотков прямо из горлышка, – Если Гитлер не выпустит его из зала совещаний, он погибнет вместе с ним.

Или бомба не взорвётся, и Гитлер останется, жив, – меряя всех по себе, подумал о полковнике «Валет».

«Моя девочка.

К сожалению, мы живём не волшебной стране, а мире, где идёт борьба за выживание, Борьба вполне естественная, а потому чрезвычайно жестокая и кровопролитная. Не на жизнь. На смерть. И моё единственное утешение в этот суровый час – это ты, моя любовь! Самая любимая, самая необыкновенная, лучшая из всех! Душечка моя, помни, я всегда с тобой и с детьми, какие бы дни не настали.

А потому, умоляю тебя: срочно отправь детей в Аусзее. Но, сделай это тихо, без лишнего шума. Не хотелось, чтобы после, по всем углам, языки соседей трепали о том, будто мы, в такое тяжёлое время, используем служебный транспорт в личных целях. И постарайся поскорее сдать в аренду дом в Шварцваальде. Только не продешиви.

Странно, конечно, что, после объяснений в любви приходится затрагивать простые, мирские проблемы. Но, иначе нельзя. Не грусти, любимая.

Твой М.»

Борман заклеил письмо. Завтра утром оно будет у Герды. Вальтер об этом позаботится. Главное, чтобы жена, эта бестолковая корова, сообразила, что он имел в виду в предпоследнем абзаце, и не забыла выполнить инструкцию. А теперь спать. С завтрашнего утра наступают сутки напряжённого труда.

– Генрих, Штауффенберг покинул свою квартиру в Ванзее.

– Один?

– Нет, с братом.

– Чем поехали? Пошли пешком? Куда? Мне что, из тебя по слову вытягивать нужно?

– Никак нет, группенфюрер. Сели в легковой автомобиль штаба резервной армии. Едут в сторону Берлина. Следовать за ними?

– Оставайся на месте. Может, к тебе ещё гости пожалуют.

– Ты не боишься? – Бертольд с волнением смотрел на брата.

– Нет. Хотя, пожалуй, есть чувство беспокойства. – полковник повернулся к брату, – Если что-то пойдёт не так, как мы планировали, постарайся исчезнуть из Германии.

– Перестань. – открылся Бертольд слабой улыбкой, – Во-первых, у нас получится. А во-вторых, ты сам знаешь, из нашей страны исчезнуть можно лишь одним путём. Так что, у нас только один шанс выжить: убить его.

– Пожалуй, ты прав. – Штауффенберг постучал по стеклу, разъединяющем водителя от пассажиров на заднем сиденье. – Притормози.

На тротуаре стоял офицер в форме обер – лейтенанта. В правой руке он держал объёмный портфель.

– Вот и Хефтен.

Офицер сел рядом с водителем. Стекло с лёгким шорохом ушло за спинку сиденья.

– Крюгер, – обратился граф к шофёру, – На аэродром Рангсдорф. И побыстрее. Похоже, мы опаздываем.

Мюллер приподнял матовую бутылку из-под коньяка и посмотрел сквозь неё на свет. Пусто. Пришлось достать из «секретного» шкафа штоф водки, предназначенный на непредвиденные случаи, вроде нынешнего, и налил в бокал.

Чёрт, – подумал он, – Кажется, я уподобляюсь Кальтенбрунеру. Ещё не хватало стать алкоголиком.

Телефонный звонок не дал ему сделать глотка.

– Генрих, к Штауффенбергу подсел в машину его адъютант обер – лейтенант фон Хефтен. В руках у него портфель.

– Куда поехали? В штаб?

– Нет. За город.

Мюллер положил трубку на рычаг, повертел бокал в руке и вылил водку в раковину. Началось. Через полчаса Штауффенберг вылетит в Восточную Пруссию. Теперь нужно не пить, а действовать.

Скорцени, стоя перед зеркалом, брил лицо, насвистывая незатейливый мотивчик. Шталь приоткрыл дверь ванной комнаты:

– Вызывали?

– Да, мой дорогой Эрих. Во второй половине дня мне необходимо по делам вылететь в Вену.

Штурмбаннфюрер промокнул лицо полотенцем, удовлетворённым взглядом оценил свою работу.

В Вене он должен был согласовать некоторые детали операции против Тито. Два месяца назад группа парашютистов Скорцени едва не захватила руководителя югославского сопротивления в Боснии. Но тот успел скрыться, бросив на произвол судьбы двух британских офицеров связи, которые работали на него. Теперь первый диверсант рейха планировал вторую попытку обезглавить боснийских партизан.

– А тебя я вызвал для того, чтобы предупредить: завтра утром ты отправляешься в части Роммеля. Во Францию.

– На фронт?

– Совершенно верно.

– Но, Отто, я не понимаю, чем провинился перед вами.

– Лично передо мной ничем. Кстати, тебе повезло значительно больше, чем ефрейтору Бохерту. – Скорцени впился взглядом в глаза подчинённого, – Я не потерплю, чтобы в моей команде не выполнялись мои приказы. Я говорил тебе не трогать русского?

Шталь вскинул подбородок:

– Штурмбаннфюрер, я виноват за срыв, но в тот момент не смог себя сдержать…

– Я тебе говорил, не трогать русского? Я говорил, что он мне нужен?

Шталь склонил голову:

– Да, господин штурмбаннфюрер.

– Вот потому, – снова перешёл на спокойный тон Скорцени, – я и отправляю тебя на фронт.

– Разрешите идти?

Скорцени положил руку на плечо сослуживца:

– Эрих, мне нужно ещё две недели, чтобы подготовить этого молодца для той работы, которую он должен выполнить. А ты мне мешаешь. Сразу, как только русский отправится выполнять задание, ты вернёшься обратно. Я всё сказал. Хайль!

На аэродроме Штауффенберга ждал самолёт «Хенкель-111». На его борту полковника ожидал генерал – майор Штиф, ответственный за строительные и ремонтные работы в ставке фюрера. Он сидел на последней скамье, в хвосте машины, разложив на коленях салфетку, на которой разложилась немудрёная снедь, и металлическая фляжка с коньяком.

– Карл, – Штиф говорил нечётко, ему явно мешали пища и спиртное. – Вы не против, если я позавтракаю? Дома, представьте себе, не успел. А в ставке нам будет не до того.

– Какие вопросы, генерал. А я, если вы не возражаете, немного посплю.

Штауффенберг положил портфель себе на колени, откинулся на деревянную спинку сиденья и закрыл глаза.

Хефтен хотел, было, повторить жест командира, но тут же передумал, и засунул портфель под соседнее сиденье.

Боковой люк захлопнулся, двигатели взревели, и самолёт вырулил на взлётную полосу.

– Бертольд Штауффенберг приехал в штаб резервной армии.

– И…

– Всё.

– Что всё? – Мюллер готов был раздавить в руке телефонную трубку, – Мейзингер, меня всегда восхищало твоё красноречие, но сейчас не тот случай. С кем приехал? С чем приехал? На чём приехал?

– Один. Генрих, он приехал один и пустой. На машине Штауффенберга.

– То есть в руках у него ничего не было?

– Совершенно верно.

– Вот, это именно то, что я и хотел от тебя услышать.

Мюллер нажал на рычаг, вытер со лба и шеи пот. Чёртова жара. Настоящее пекло. Палец уткнулся в диск набора, накрутил телефонный номер. Когда на том конце провода ответил знакомый голос, группенфюрер произнёс:

– Карл выехал. Он везёт посылку.

Пролетев почти 560 километров, самолёт приземлился в Растенбурге в 10 часов 15 минут. Время прилёта зафиксировал комендант аэропорта.

До совещания оставалось два часа.

– Карл, – Штиф выпал из люка, не успев встать на ступеньку откидной лестницы, и уронив на землю портфель и фуражку, – Я плохо себя чувствую, Карл. Вы не подбросите меня? А то я не вижу своей машины.

Штауффенберг, поставив ногу на первую ступеньку трапа, брезгливо поморщился:

– Садитесь на переднее сиденье. Да не вздумайте загадить мне машину.

– Благодарю вас, полковник. – Штиф подхватил свои вещи и поплёлся к стоящему неподалёку автомобилю.