Текст книги "Введение в социологическую теорию предпринимательства"

1.4. Рынок и частная собственность

Проблема институализации частной собственности в современной России, казалось бы, уже давно решена. Как впрочем, и многие другие проблемы перехода к ее новому рыночному облику. Однако далеко не секрет, что рынок, рыночные отношения и сегодня, по прошествии более чем 25 лет рыночного переустройства России до сих пор не представляют собой некую целостную систему представлений, основных концептуальных установок и т. п., характерных для определенного этапа развития российского общества, его принципиально нового цивилизационного качества.

Да, в стране проведены рыночные реформы, создана принципиально новая система взаимосвязи государства и населения, приняты законы о свободе волеизъявления россиян во всех сферах их жизнедеятельности. Касается всё это и вопросов частной собственности. Речь идет в первую очередь о ее закреплении в новой Конституции РФ и вновь сформированном своде законодательных актов государства, касающихся конкретной правоприменительной практики. Всё это, казалось бы, и должно обеспечить непосредственный процесс институализации частной собственности в современной России.

Но так ли это на самом деле?

Прямой ответ на этот вопрос ни во времени эйфории перестройки М.С. Горбачёва, ни в период конструирования системы непосредственных рыночных реформ в эпоху Бориса Ельцина, ни во всё последующее время дать трудно. Всё, казалось бы, сделано правильно, хотя, может быть, и не совсем правильно, ибо о том, что и как правильно, никто ни тогда не знал, ни сегодня до конца не знает. И, на наш взгляд, не узнает никогда, если будет метаться между философскими истинами старого и нового мышления, не забывая при этом, столь дорогое и знакомое прошлое. Именно последнее и мешает понять ту простую истину, что, сколько бы ни сотворять неких государственных форм развития рыночной экономики и активизации населения в ее реализации, пользуясь старыми советскими методами, новой эпохи России не создать. Чудо рынка, как его представили первооткрыватели этой новой общественной системы, не в реализации сущностных сил человека в заботах о развитии общества, а прежде всего в заботе о себе единственном, что автоматически и редуцируется на всё общество.

Фундаментом реализации сказанного и выступает частная собственность на средства производства, фантом которой до сих пор остается за кадром самой способности осмыслять, постигать содержание, смысл и значение частной собственности как той новой управленческой субстанции, объективная реальность которой только и может стать первоосновой смены старой государственной собственности (управления) на новую – рыночную систему. Которая и появилась как инновация общественного развития в исторически определенное ей время…

Следует отметить, что вообще сама практика утверждения новой формы жизнедеятельности человеческого общества была далеко не так проста. Низвержение предыдущей эпохи – феодализма – произошло не так быстро и далеко не просто. Так, например, первая буржуазная революция – Нидерландская (1566–1609) – не только была весьма продолжительной по времени, но и вряд ли успешной, поскольку к какому-либо решительному искоренению феодальных порядков не привела, хотя и создала определенные условия для бурного развития не только экономики, но и политико-правовой мысли.

Другая буржуазная революция – Английская (1642–1654) – получила более широкий резонанс в обществе. Власть короля стала ограничиваться властью парламента. Революция решила также вопрос: в какой степени купцы, финансисты и предприниматели допускаются к управлению страной? Постепенно в стране сформировалась конституционная монархия. Это был конец XVII века.

Следующий – XVIII век – век Просвещения стал влиятельным общекультурным явлением эпохи перехода от феодализма к капитализму, безграничной веры в человеческий разум. Открылись возможности перестроить общество на разумных основаниях.

Эти идеи весьма жесткими средствами начал реализовывать в России Петр I, используя в первую очередь западно-европейский опыт развития промышленности, торговли и культуры. Он же проводил политику меркантилизма – государственной поддержки создаваемых мануфактур, металлургических и горных заводов, верфей. Но всё это осуществлялось еще в условиях крепостного права, отмененного в Европе в ходе реформ конца XVIII–XIX века. В России же крепостные крестьяне до самой отмены крепостного права в 1861 году платили господину оброк, отрабатывали барщину; их разрешалось продавать, наказывать и даже убивать.

Впервые разговор об отмене крепостного права стал возникать в период царствования Александра I (1777–1825) после победы в Отечественной войне над Наполеоном (1812 г.). Надо заметить, что эти «разговоры» были весьма противоречивыми. Так, например, будущий шеф жандармов при Николае I подавал записку Александру I о необходимости отмены крепостного права. По этому же вопросу совершенно противоположного плана царю представлял записку и известный историк Н.М. Карамзин, создавший «Историю государства Российского» в 12 томах (1816–1829). В ней Н.М. Карамзин утверждал, что крепостное право является неотъемлемой специфической особенностью Российского государства и что все разговоры об его отмене являются антигосударственными. Разговор об отмене крепостного права продолжался и при следующем царе – Николае I, несмотря на ужесточение цензуры и подавление восстания декабристов (1825 г.), требовавших отмены крепостного права.

И только в феврале 1861 года царь Александр II отменил крепостное право. С этого момента русские крестьяне были свободными людьми и имели все права граждан Российской Империи. Однако земля осталась в основном в собственности помещиков. И с этим Александр II сделать ничего не смог.

Даже такой передовой человек, как Лев Толстой, принял отмену крепостного права, только убедившись, что его не заставят даром отдать бывшим крепостным землю[56]56
  В июне 1857 года Лев Толстой предложил своим крепостным свободу с предоставлением земли ~ 15 акрам. Но за это с каждого семейного участка надо было платить 20 рублей в год в течение 30 лет. Крестьяне отказались. Само же имение «Ясная Поляна» уже давно было в залоге у банка.


[Закрыть].

Манифестом 1861 года были освобождены 22,5 млн крестьян. Количество помещичьей земли после реформы составляло 71,5 млн десятин, у крестьян – 33,7 млн десятин.

Вряд ли правильно считать то, что такой «формат» отмены крепостного права вызвал ускоренное развитие капитализма, как утверждали советские историки, основываясь на мысли В.И. Ленина, изложенной им в «Развитии капитализма в России». Правильнее было бы считать, что те условия, при которых было уничтожено крепостное право, его отмена скорее консервировала старые феодальные экономические структуры.

Крепостное право, как и рабство, составляло существо жизнедеятельности человеческого общества на определенных этапах его развития. Вот и в России в середине XIX века простое юридическое освобождение крестьян без их экономической независимости не диктовалось пока еще и насущной экономической необходимостью. Больше того, вряд ли, например, самая динамичная отрасль промышленности – металлургия, – которая использовала труд крепостных, была заинтересована в отмене крепостного права.

Любые ограничения свободного труда, несомненно, ведут и к ограничению процесса удовлетворения материальных потребностей общества в целом. Конечно, если речь идет не об условиях, например, рабовладельческого или крепостного общества. На этих «низких ступенях экономического быта, – как справедливо замечал еще в конце XIX века известный российский социолог и правовед Б. Чичерин, – крепостной труд может быть выгоднее свободного». Но, по его мнению, крепостной труд производителен до известной ступени. «Никогда принуждение не может заменить той внутренней энергии, которая проистекает из свободной самодеятельности. Свобода одна совместна с высшим существом человека, а потому в состоянии раскрыть все лежащие в нем силы». «Принуждение в области экономической деятельности совместно лишь с рабством»[57]57
  Чичерин Б. Собственность и государство. – Часть вторая. – М., 1883. – С. 271.


[Закрыть].

Наследие феодального прошлого еще долгое время ощущалось и в экономическом мышлении землевладельцев-помещиков, и в мышлении крестьян; заключалось это не только в рабской зависимости крестьян от бывших владельцев, которым они продолжали выплачивать высокую арендную плату, но и от общины. Именно последняя тормозила процесс зарождения кланового сознания у крестьянской бедноты, а не являлась «ячейкой» будущего, о чем писал В.И. Ленин в упоминаемом ранее научном труде.

Всё это и формировало у большинства населения царской России особое отношение к собственности на землю. По этому поводу известный русский государственный деятель О.Ю. Витте замечал, что «Горе той стране, которая не воспитала в населении чувства законности и собственности, а напротив, насаждала разного рода коллективное владение». А это есть не что иное, как «остаток крепостного права», ибо с получением свободы государство, как утверждал Б. Чичерин, «столь же мало обязано давать крестьянам землю, как оно обязано давать ремесленникам и фабрикантам орудие производства. Всё это чисто социалистические требования, несовместимые с существованием свободы и правильного гражданского порядка»[58]58
  Чичерин Б. Собственность и государство. – Часть вторая. – М., 1883. – С. 273.


[Закрыть]. Понимали это и некоторые государственные деятели, риторика которых явно не вписывалась в суть политики царского режима. Хотя уже в начале ХХ века этот режим начал уступать новым веяниям обновления жизни России. И далеко не случайно поэтому то, что первым условием модернизации России известный реформатор П.А. Столыпин ставил возможность сделать крестьян полновластными собственниками. Хотя, конечно же, те 8 % от общего числа тружеников, которые благодаря его деятельности стали собственниками, терялись в масштабах старой России. Последнее заслуживает более внимательного отношения.

Задумаемся над тем, что и М.С. Горбачёв, и Б.Н. Ельцин как реформаторы абсолютно игнорировали досоветский период реформирования в России, вспоминая лишь изредка о советском нэпе. И даже те противоречия, возникшие между М.С. Горбачёвым и Б.Н. Ельциным в процессе осмысления переходных процессов, наметившихся в конце существования СССР, напоминают о далеко не дружественных откликах самых выдающихся бывших руководителей нашего дореволюционного государства. С.Ю. Витте, например, попытался осуществить изменения в царской России за счет грандиозной сельскохозяйственной реформы (сначала это – осуществленная практика крестьянской колонизации Сибири, а затем – подготовка и самой российской аграрной реформы). Суть последней, автор которой министр Правительства С.Ю. Витте – Николай Кутлер, прислушивавшийся к советам видного ученого Туган-Барановского, опиравшегося в своих исследованиях на практику экономической истории Британских островов, состояла в следующем: Кутлер предлагал национализировать крупные поместья (площадью более 1000 гектаров), возместив их стоимость владельцам, и предоставить крестьянам право пользования конфискованными землями. Нашлись некоторые высокопоставленные должностные лица Российской Империи, например генерал Трепов, которые поддержали эту идею. Но вся придворная клика потребовала отставки министра. Вскоре за ним последовал и сам премьер-министр С.Ю. Витте.

Последующие события (открытие 27 апреля 1906 года первой Государственной думы, за что ранее ратовал Витте; открытие второй Думы 20 февраля 1907 г.) свидетельствовали о росте сторонников осуществления в России аграрной реформы. С приходом к власти П.А. Столыпина сторонники аграрной реформы пытались защитить ее от правительственных решений, выражающих и личные взгляды Столыпина, который противопоставил аграрной реформе приватизацию.

В своем выступлении по аграрному вопросу в августе 1907 года Столыпин выделил два аспекта своей теории. «Первый – чаще всего приводимый в учебниках по истории, – отмечает известный специалист по России Жорж Соколофф (Юрий Петрович Соколов – французский политолог, историк, экономист), – не что иное, как аргумент, вызвавший восторг у царского окружения. Когда мужик будет собственником, он начнет поддерживать общественный порядок…». «Крепкое и процветающее крестьянство, преисполненное идеей частной собственности, повсюду является наилучшим оплотом порядка и спокойствия». Второй аспект, о котором нередко забывают, тем не менее, наиболее интересен.

Столыпин убеждается, что решение сельскохозяйственной проблемы, которое назвали бы сегодня «экстенсивным, неперспективно. И не мешало бы также сделать ставку на эффективность. Только увеличение продуктивности земель, – считает Столыпин, – способно вывести наше крестьянство на путь процветания и модернизации. А ведь именно частная собственность – это самый надежный залог повышения производительности труда»[59]59
  Соколофф Ж. Бедная держава. История России с 1815 года до наших дней / пер. с фр. 2-е изд. – М.: ИД ГУ ВШЭ, 2008. – С. 232.


[Закрыть].

В нашей литературе миссия П.А. Столыпина чаще всего сводится к осуществлению им всё той же «аграрной реформы»[60]60
  Столыпинская аграрная реформа // Иллюстрированный энциклопедический словарь. – М.: РИПОЛ Классик, 2005. – С. 721.


[Закрыть], которой он, кстати, противостоял. По сути же реформа Столыпина включила в себя решение не только крестьянского вопроса, но и дел в промышленности, образовании и др.

Сам Столыпин отводил на осуществление своей задачи 20 лет. И, что самое интересное, главная суть его программы была реализована более всего в период нэпа в 1921 году. И в нем, как еще в последние годы жизни П.А. Столыпина, как замечал Ж. Соколофф, «зарождающаяся крестьянская собственность» входила в «число безусловных признаков подспудного развития рыночных отношений». Не случайно, что все непростые по своему содержанию постсоветские годы нэпа довольно часто становились предметом внимания не только ученых, но и практиков. И это один из показателей некого обмена культурной массой. По результату же он выступает весьма своеобразным источником изменений внутри цивилизаций. Цивилизационная рефлексия представляет собой преодоление субъектоцентризма, т. е. абсолютизации субъектом своей социально-политической и духовной позиций.

В истории российской цивилизации главное – люди, идеи, предметы. В осмыслении российской цивилизации всегда есть желание добраться до истоков, найти окончательный смысл, утвердиться в нем. Ближе всего к истокам – осмысление того, что человек занимается чем-то важным, главным. Именно такое ощущение приходит по мере осмысления исторической связи человека с Родиной.

Вместе с тем отдельные авторы сегодня пытаются представить сходство древневосточной и советской цивилизаций в контексте обратного движения исторического времени, что весьма затрудняет понимание истинного смысла постсоветской цивилизации. По ряду признаков они утверждают, что Россия близка к архаическим обществам Востока (Вавилон, Египет). К этим признакам относятся следующие:

1) доминирование государства над обществом;

2) уравнительная бедность в большинстве социальных групп;

3) формирование слоя людей, занятых преимущественно в сфере управления;

4) опосредованность функций собственности принадлежностью и к власти, и к должности;

5) стремиление лидера, пришедшего к власти, сделать ее пожизненной;

6) первичность политики по отношению к экономике[61]61
  Белоус В.И. Древний Восток и советская цивилизация: проблема обратного движения исторического времени // Российский исторический журнал. – 1997. – № 1. – С. 3–5.


[Закрыть].

Историческое время способно двигаться в обратном направлении.

Очередное возращение в прошлое неизбежно проявляется:

• в потере ориентиров и целей развития общества;

• росте социальной напряженности;

• переделе собственности;

• разрушении государства.

Но при этом постепенно теряется и та историческая связь человека с Родиной, о которой мы говорили ранее.

Какими средствами для создания положительного образа России располагает современная отечественная цивилизация?

Как известно, сами способы бытия человека зависят от культуры и цивилизации. В этом отношении смысл патриотизма, социализация человека и цивилизационный процесс пересекаются. Сходным образом зависят друг от друга самоопределение патриотизма и определение человека в культуре. Ясно, что сам факт разрушения системы смыслов в России в конце ХХ века затронул также и смысл патриотизма. Поэтому так непросто проходит процесс становления системы смыслов в постсоветский период.

Пока конкретными эмпирическими проявлениями цивилизационной рефлексии признаются какие-то конкретные факты рефлексии патриотизма, которые можно представить как вид цивилизационной рефлексии. Пример возвращения Крыма в состав России – яркое тому свидетельство.

Какие-либо попытки специальных «цивилизационных расчетов», на наш взгляд, пока преждевременны. Речь идет, например, об изменениях в государственной символике России. (Имеется в виду предложение верховного муфтия Талгата Таджуддина в 2006 году внести изменения в государственную символику России, которые более предметно выражали бы цивилизационную специфику России: православно-мусульманскую.)

Пока ясно одно. То, что в самом жизненном пространстве выделяются ориентиры, которые затем становятся смысловыми основаниями деятельности личности патриота. А усвоение личностью этих смыслов патриотизма, транслируемых через культуру, представляет собой также микроцивилизационный процесс, который со временем, видимо исчисляемым не годами, а поколениями, превратится в действительно новую российскую цивилизацию…

Глава 2
Институализация частной собственности – основа становления новой России

Переход России на новые условия развития произошел скорее спонтанно, чем в результате какого-либо научного осмысления и длительных теоретических дискуссий. Так же спонтанно осуществлялись и первые практические шаги становления новой России, хотя руководили этими процессами ученые-экономисты, а не практики. Скорее всего, исходя из этого, и сложилась такая ситуация, что постсоветская трансформация России до сих пор всецело находится в поле интересов экономической науки. Это объясняется не только тем, что рыночная экономика, становление которой выступает целью трансформации российского общества, всегда являлась предметом буржуазной экономической науки, но и тем, что и в советское время экономические отношения изучались исключительно только экономистами. Всё это и создало в нашей стране ситуацию, когда вместе с методологией марксизма экономика «потеснила» практически все другие общественные науки. В результате центральной задачей науки в целом стала проблема преобразования социалистических производственных отношений в отношения капиталистические, что с объективной необходимостью вывело экономическую науку на передний план. Однако по прошествии четверти века сам ход процесса постсоветской трансформации не вывел страну из той кризисной ситуации, в которую она вступила, отказавшись от своей старой парадигмы развития. Складывается впечатление, что одной науке явно не удается решить все задачи постсоветской трансформации. К тому же трансформация – это не только «преобразование», но и «превращение». Последний аспект трактовки латинского понятия «трансформация» чаще всего выпадал из научного арсенала экономистов.

Задумаемся на миг: как легко в истории осуществлялись процессы преобразования, например, феодального общества в капиталистическое или полуфеодального и полукапиталистического российского общества в социалистическое. А сколько времени потребовалось, чтобы старое общество превратилось в новое? Разве по силам осознать данный процесс одной экономической науке? Очевидно, что нет. Научная практика явила специальную научную дисциплину, которая сосредоточивает свое внимание именно на переходных процессах развития общества, превращении его из одного состояния в другое. Эта наука – всё та же социология, сама специфика которой и состоит в том, что она не может существовать в какой-то замкнутости, оторванности от других наук, изучающих разные моменты жизнедеятельности общества. И, думается, данное качество социологии позволяет ей активно использовать результаты других общественных наук, не противопоставляя им себя, ярким примером чего, на наш взгляд, может служить социологический анализ наиболее важного инструмента постсоветской трансформации – собственности.

Вряд ли стоит отрицать то ведущее место, которое собственность занимает в системе категорий экономической науки. Об этом не устают подчеркивать и наши отечественные экономисты, забывая о том, что собственность в постсоветской России является главным фактором превращения российского общества «одного качества» – советского – в другое – капиталистическое. Другого не дано, как всегда говорили, в том числе, и советские экономисты.

Следовательно, собственность в переходных условиях становится центральной категорией социологии как науки о закономерностях развития общества. О чем, собственно, свидетельствовал еще К. Маркс, считавший, что «определить буржуазную собственность – это значит не что иное, как дать описание всех общественных отношений буржуазного производства»[62]62
  Маркс К. Нищета философии // Маркс К., Энгельс Ф. Соч. – 2-е изд. – М., 1955. – С. 168.


[Закрыть].

Тем самым К. Маркс «вложил» в научный инструментарий некий «ключ», с помощью которого стало возможным «открытие дверей» в тайну развития человеческого общества, заложив тем самым фундамент социологии как науки, специализирующейся в области познания закономерностей развития человеческого общества. Вместе с тем, ограничив данный процесс рамками производственных отношений, Маркс сузил содержание собственности как объективного «двигателя» общественного развития, оставив для себя возможность субъективного толкования самих законов этого развития, манипулируя при этом собственностью как базисным элементом этого развития. Подчинив его сугубо своей логике видения процессов развития общества и сделав главным инструментом реализации своей общественной доктрины, Маркс создал предпосылки того, что собственность всецело перешла в систему категорий экономической науки.

Представление Марксом собственности в форме закона, определяющего всю совокупность общественных отношений, сердцевину которых составляют экономические отношения, т. е. некоторого управленческого начала, на базе которого функционирует конкретная социально-экономическая система, которую он субъективировал, сделав основой своей общественной доктрины процесс замены одной формы собственности – частной, другой – общественной, реформировалось в домарксистский вариант теории ценности А. Смита, Д. Рикардо и различные варианты процесса овладения ценностью («присвоения»[63]63
  См.: Лоскутов В.И. Экономические отношения собственности и политическое будущее России. – Мурманск: Изд-во МГТУ, 2001. – С. 11, 12.


[Закрыть]).

Кризис социалистической системы показал всю несостоятельность волюнтаристского использования собственности как рычага реализации марксистского идеала развития общества. Однако сама практика вмешательства индивида в закономерный процесс эволюции человеческого общества создала прецедент субъективирования этого процесса, который мешает адаптации в постсоциалистических странах действительной эволюционной практики их развития. Отсюда и возникает необходимость исследовательского поиска действительного места и роли собственности в посткоммунистической трансформации в рамках социологии, которая способна вобрать в себя весь накопленный опыт других наук и в первую очередь – экономической науки.

Если исходить из логики марксистской доктрины, то отказ от нее автоматически предполагает кардинальное изменение в ее фундаментальном положении: замене общественной собственности частной собственностью. Именно по этому пути пошли наши первые реформаторы, сделав приватизацию государственной (общественной) собственности центральным аспектом постсоветской трансформации. Казалось бы, приватизация – это чисто экономическая акция смены собственников, которая должна была встретить всенародное одобрение и поддержку. Ведь вместо лозунгов многие члены трудовых коллективов стали обладателями конкретной части своих заводов и фабрик. Однако почти сразу же процесс приватизации вызвал недовольство населения, которое проявило неприятие частной собственности на средства производства. Со временем эта тенденция только усиливалась.

У всех тех, кто всячески тормозит процесс полной свободы частной собственности на средства производства, есть для этого свои причины. У чиновников это – лишение коррупционной составляющей в их доходах и сохранение своей роли в общественном производстве, у населения (его значительной части) это – неготовность к интенсификации и повышению квалификации своей производственной деятельности, у части ученых и специалистов это – нежелание, а в ряде случаев и неспособность к овладению новыми знаниями и умениями.

Особое место в переходе на рыночные условия жизнедеятельности российского общества занимает процесс овладения качественно новым способом мышления и деятельности. Пока, к сожалению, это новое воспроизводится в большей мере в «терминологическом» плане. Жонглируя терминами «рыночная экономика», «менеджмент», «частная собственность», большинство населения не овладевает той новой реальностью своего бытия, которая заключена в них. Так, например, слово «менеджмент» просто используется вместо слова «управление» абсолютно без учета того, что «менеджмент» – это часть рыночного порядка жизнедеятельности, а не просто термин.

То же самое происходит с понятием «частная собственность». Во-первых, отрицательный оттенок этого понятия сохраняется до сих пор. Во-вторых, для того, чтобы это понятие «вступило в свои права», необходима серьезная законодательная работа, связанная с изменением буквально всех правовых актов, так или иначе затрагивающих отношения собственности вообще. С этих позиций необходимо устранить всякое двусмыслие в Земельном кодексе РФ и других документах, где есть оговорки о каких-то регламентациях в сфере практической реализации частной собственности на землю. Особого внимания требуют те положения и статьи Уголовного кодекса РФ, которые в какой-то, даже малой, степени связаны с реализацией права частной собственности, ее охраной и т. п. Главная беда отечественных (и не только) исследователей проблем собственности проявляется, на наш взгляд, в двух основных плоскостях.

Во-первых, они разделяют общество на две части населения: на собственников и не собственников, сразу же превращая собственность в источник разделения общества на противоборствующие группы. Влияние в данном случае марксистской доктрины борьбы классов очевидно. Отсюда и рождение (или воспроизводство) самой методологии исследования, направленной на реализацию проблемы соединения собственности и равноправия членов общества.

Во-вторых, что опять-таки связано с первой проблемой, это – отделение собственности от управления обществом. Здесь в лучшем случае речь идет о том, что «собственник средств производства, как правило, реально управляет процессом воспроизводства», что «по существу в руках собственников находится реальная экономическая власть»[64]64
  Половинкин П.Д., Савченко А.В. Основы управления государственной собственности в России: проблемы теории и практики. – М.: Экономика, 2000. – С. 11.


[Закрыть]. Сказанное, несомненно, сужает роль собственности в жизнедеятельности общества в целом. Но не менее важно и то, что такой подход сужает роль собственности и в самом общественном производстве. И сколько бы исследователи собственности не пытались воспроизвести экономическое содержание и экономическую сущность собственности, они неизменно скатываются на рельсы марксистской трудовой концепции стоимости.

Именно последнее и является главным звеном в осознании собственности в ее гуманитарном, а не в узком экономическом плане.

Что это: общемировая традиция или «шоры» рамок марксистской методологии? Практика показывает, что и то, и другое. В первую очередь следует отметить, что наши отечественные экономисты чаще всего озабочены не тем, чтобы выяснить особенности реализации собственности в новых постсоветских условиях, чем примерно в аналогичных условиях (перехода от феодализма к капитализму) занимались политэкономы-классики. Наши же экономисты своей главной заботой сделали возведение всё новых редутов вокруг своего предмета экономической науки, хотя в новых условиях экономическая наука не может не сотрудничать с такой холистической наукой, как социология. И это связано не только с неопределенностью будущего России, отсутствием необходимого опыта постсоциалистического развития, но и с узостью в выборе необходимых научных знаний в исторических фрагментах эволюционного, а не революционного развития человечества, чем ограничивалось наше знание со времен советского периода жизни страны. Сам факт расширения этого выбора позволит ученым независимо от их узкой принадлежности увидеть в прошлом какие-то важные фрагменты будущего нашей страны, ибо она – часть общей человеческой системы земли, а не какой-то другой планеты. Что касается конкретно того, что собственность – это предмет не только политэкономии, но и социологии, то здесь помимо какого-то разделения научных сфер по изучению данного феномена речь может идти и о предметном созвучии этих двух общественных наук. Достаточно сказать, что исторически предмет политической экономии традиционно совпадал с социологией. С XVI века политическая экономия и считалась социологией. Выдающиеся представители политической экономии (В. Петти, Ф. Кенэ, А. Тюрго, А. Смит, Д. Рикардо и др.) в принципе в большей степени были социологами, чем экономистами в современном понимании этой науки. Они разрабатывали социальное содержание политической экономии через проблемы социальной статистики, социальные формы труда, проблемы социального содержания и цели разделения труда – через разделение труда и обмен как отношение между классами, выявляли характеристики классов, их определение и понимание собственности как системы общественных отношений и др. Знакомство с творчеством по своей сути первой экономической школы – физиократами (меркантилизм не в счет) вполне позволяет сделать вывод о том, что данная школа в большей степени явилась родоначальником социологии, чем политической экономии. Так, например, основатель этой школы Ф. Кенэ рассматривал роль того или иного класса в создании богатства, в производстве продуктов труда, распределении продуктов труда между классами, присвоении богатства, собственности. Именно у Кенэ прослеживаются основы той теории ценности, которую сформировали впоследствии А. Смит и Д. Рикардо. Но уже Кенэ показал, что разделение труда с социальной точки зрения представляет собой отношение неравенства и несправедливого присвоения собственниками средств производства чужого труда. С его точки зрения, эффективна и справедлива собственность, соединенная с трудом[65]65
  Кенэ Ф. Анализ экономической таблицы // Кенэ Франсуа. Избранные экономические произведения. – М.: Экономика, 1960. – С. 361.


[Закрыть], и, пожалуй, такое понимание собственности в допромышленных условиях с учетом своеобразной трактовки социальной структуры того времени более понятно, чем взгляды на нее Д. Рикардо. Прежде собственность и труд были едины, не было классов. Неравенство и труд на другого один из ярких представителей школы физиократов А. Тюрго связывает с отсутствием средств производства (в частности, земли) у части населения, разрушением общей собственности: «Земля, – утверждал он, – перестала быть общей собственностью, установилась частная собственность на землю», происходит разделение общества на классы[66]66
  Тюрго А. Размышления о создании и распределении богатств // А. Тюрго. Избранные экономические произведения. – М.: Экономика, 1964. – С.99, 100–104 и др.


[Закрыть]. Конечно, физиократы, как и В. Петти, еще не могли проникнуться мыслью о роли разделения труда в прогрессивном развитии общества. Более того, они, как собственно и А. Смит, с большей симпатией относились к домануфактурному периоду человечества. Социальный результат разделения труда у того же Смита был явно негативен. С его «легкой руки» впоследствии стало правилом описывать ту неотвратимую деградацию личности рабочего в условиях внедрения пооперационного разделения труда и закрепления рабочего за частичной монотонной операцией, в результате которой работник «обыкновенно становится таким тупым и невежественным, каким только может стать человеческое существо». Подобно утопистам, А. Смит старался представить в «розовом свете» времена цеховых и сельскохозяйственных общин, городских республик, когда каждый человек кроме непосредственного процесса труда одновременно являлся организатором и управляющим социальными отношениями, производством, государственным деятелем, воином и судьей. Отсюда и те истоки ценностной теории, которую впоследствии сформулировал Д. Рикардо. Смит же, вскрыв социальную роль разделения труда с вышеизложенных позиций, выявил то основное средство, которое позволяет превратить продавца рабочей силы в безропотного пролетария и оставлять ему только часть созданного рабочим продукта, равного стоимости средств существования лишь одного рабочего[67]67
  Смит А. Исследования о природе и причинах богатства народов. – М.: Экономика, 1962. – С. 557–560.


[Закрыть]. Об этом, впрочем, почти за столетие до Смита писал и ирландец В. Петти [68]68
  Петти В. Трактат о налогах и сборах // Петти Вильям. Экономические и статистические работы. – М., 1940. – С. 70–71.


[Закрыть]. Не вдаваясь в саму суть приведенных суждений родоначальников классической политической экономии и не давая им оценку с позиции определенного методологического подхода, отметим то, что и они далеко не всегда понимали перспективность эволюционных нововведений. Более того, даже подобно многим сегодняшним представителям российской науки, «цеплялись» за старое, подчеркивая перспективность именно старого опыта. Но находить все-таки верное решение им помогало то обстоятельство, что в центре их внимания всегда оставался человек и те социальные отношения, которые лежат в основе развития общества. И в этом случае предмет политической экономии практически совпадает с предметом социологии как науки об изучении процессов развития человеческого общества. Целью же научного познания первых политэкономов выступала необходимость формулирования неких законов, которым подчиняется весь процесс развития общества. Другое дело, что сам факт осознания и трактовки этой цели у разных представителей первых экономических школ был различен. Однако именно эта направленность научных поисков родоначальников политической экономии и стала фундаментом уже осознанных действий в поисках закономерностей развития общества следующих поколений ученых и в первую очередь – Карла Маркса, в научной методологии которого политэкономия весьма органично слилась с социологией. Более отчетливо проявилась и сама цель научного поиска – определить законы развития человеческого общества, т. е. то, с чем тот же А. Смит не сумел «согласовать» данные своего исследования мануфактурного производства.