Текст книги "Охота на Смерть. Кризис веры"

– В глаза мы друг другу будем смотреть теперь не скоро, так что к этому времени все забудется.

– Такое не забудется!

– Значит, будет что вспомнить на старость лет.

– Если ты, вздумаешь, мне про такое напомнить, я придушу тебя во сне подушкой!

– Ладно, я слышал, есть еще один вариант, как можно оставаться невидимым в Мире людей, – сжалился Иезекииль.

– Какой? – заерзал на кушетке Смерть. – Какой вариант? Ну, не томи!

– Некий амулет, который никто никогда не видел. Но я знаю одного ангела, который знает одного демона, который знает, как его можно достать. В подробности я не вдавался, поскольку тогда не надо было, но из контекста понял, что достать этот амулет практически невозможно.

– Но ведь практически невозможно это же не невозможно, так? – воскликнул Смерть.

– Так. Но жертвы, на которые ради этого мне придется пойти… – Иезекииль запнулся и тяжело вздохнул. – Боюсь, даже ради нашей дружбы, я к такому не готов.

– К какому такому?

– К такому, что колоноскопия получается не самый худший вариант, а с наркозом – так вообще ничего не почувствуешь.

– Нет! – отрезал Смерть. – Давай попробуем с амулетом. Пожалуйста, делай все, что нужно, сколько нужно и как долго нужно. Я подожду тебя здесь, сколько потребуется. А главное, стану твоим должником.

– Так ты в ближайшие десятилетия будешь в другом мире в теле человека, какой от тебя прок?

– Должником на веки вечные, – уточнил Смерть. – Когда вернусь, проси, что хочешь.

Его друг широко улыбнулся и закопался в карманах:

– Так с этого нужно было начинать! Раз, ты будешь моим должником, да еще на таких прекрасных условиях, то, конечно же, я приложу максимум усилий и средств, задействую все свои связи; если нужно, забыв про еду и сон, буду денно и ночно угрожать, запугивать, и обманывать. Сделаю все от меня зависящее, чтобы помочь лучшему другу, и, как результат, рано или поздно добуду ему этот амулет! – В его руке появилась цепочка с кулоном.

– Это он? – поменялся в лице Смерть, словно только что проглотил лимон.

– Ага, – радостно кивнул Иезекииль.

– Тот самый амулет, который заменит колоноскопию?

– Тот самый амулет, который заменит колоноскопию.

– И он все это время находился у тебя?

– И он все это время находился у меня.

– То есть ты меня развел! – безрадостно подытожил Смерть.

Казалось, улыбаться шире было уже некуда, но Иезекииль справился:

– Ну-у-у, я бы посмотрел на это с другой стороны…

– Ну и сука же ты, Иезекииль! – разочарованно вздохнул Смерть.

– Еще какая! – радостно воскликнул его друг, переключаясь на замок на цепочке. – Но амулет настоящий, смотри не потеряй!

– А колоноскопия? – на всякий случай уточнил Смерть, когда кулон оказался у него на шее.

– Шутка, конечно, – подмигнул ему Иезекииль. – Разве в наше время так вопросы решают?

Смерть не стал на это ничего отвечать. Чувствуя себя морально обессиленным, он, не проронив больше ни слова, закрыл глаза. И буквально сразу же почувствовал, как на них возвращаются медяки. А за ними следует просьба расслабиться и некоторые рекомендации для упрощения восприятия и максимально комфортного прохождения процедуры. Без проблем, Смерть так и сделал: лег поудобнее, начал глубоко и ровно дышать, даже скопом навалившиеся дурные мысли утихомирил. Единственное, чего он делать не собирался, так это разжимать свои булки, наоборот, вопреки всяким рекомендациям, сжал их покрепче, мало ли что.

Глава 2. Перерождение

1

Тишина.

Спокойствие.

Словно одурманенные, тысячи тысяч душ плывут в полной невесомости, не понимая, куда и зачем. Но для них это абсолютно не важно. Благодаря умиротворению, которое они испытывают, все ненужное, лишнее, пустое отходит для них на второй план. Остается только благодать. И предвкушение. Предвкушение зарождения новой жизни…

…жизни…

…жизни…

2

Из далеких глубин доносится женский крик:

– А-а-а-а-а-а-а-а!

Одна из душ внезапно вздрагивает.

Однако в окутывающей ее кромешной тьме ей мало что удается понять. Главным образом, это непонимание касается ее сознания, а не окружающей обстановки, хотя это тоже. Если бы ей было ведомо хоть что-то, например, чувство тревоги или даже страха, в ее мироощущении появилась бы первая устойчивая отправная точка, а так ей оставалось только «гадать»: что с ней? И, собственно, с кем это с ней? То же самое можно было сказать и про крик: душа не понимала, что ЭТО, равно как и то, что он женский. Единственное, что она ощущала так это то, что ЭТО приближается. Или усиливается. Или видоизменяется, оказывая на нее все большее воздействие. Наверное…

– Тужьтесь! Сильнее! Еще! – раздался хриплый, но при этом крайне настойчивый мужской голос.

Мировосприятие души прорезает очередная «яркая вспышка». Затем следующая:

– А-а-а-й-я-я-я-й, мамочки! Вколите эпидуралку!

И дальше уже без остановки:

– Вам уже вкололи. Больше нельзя. Продолжайте тужиться.

– Колите еще! Больно! О-о-й-е-е-е-й! Больно! Колите, суки!

– Дышите! И тужьтесь!

– Тогда пристрелите меня!

– Тужьтесь! Давайте, давайте, уже совсем скоро, потерпеть осталось совсем чуточку.

– Вы это три часа назад говорили!

– Теперь уже точно чуть-чуть.

– А это – два! Да сделайте уже что-нибудь!

– А я, по-вашему, чем занимаюсь?! Не отвлекайтесь! Тужьтесь!

– Сам тужься, козлина! Вытащи его уже из меня!..

Несмотря на то что «вспышки», безудержно чередуясь одна за другой, устраивают в сознании души настоящий стробоскоп, она в какой-то момент начинает различать эти голоса, а главное, понимать, что ЭТО – ГОЛОСА, что это за голоса, и о чем они говорят. Вернее, спорят, ругаются и требуют.

Как только это происходит, душа незамедлительно начинает выхватывать из этого потока информации все самое «вкусное» и жадно анализировать…

Внезапно ее саму резко выхватывают из потока!

Кто-то или что-то… душа не успевает этого понять, лишь ощущает ту огромную силу, которая отбрасывает ее прочь от голосов, и то, как на безумной, не позволяющей даже вскрикнуть скорости, она проносится сквозь кромешную тьму куда-то и мимо чего-то.

Обрывается данное «путешествие» также столь резко, грубо и неожиданно, как и начинается: душа оказывается выброшенной в очередной кромешной тьме, а ее мироощущение течения времени выходит из резонанса. И если пережитый скачок в пространстве у нее сомнений не вызывает, то с ответом на вопрос – являлось ли это еще и скачком во времени, у нее происходит серьезный затык. Равно как и с тем, почему именно эта информация для нее сейчас так важна. К слову, куда приоритетнее было бы выяснить: кто она, где сейчас находится, почему здесь оказалась, и зачем, не говоря уже о великом множестве тех вопросов, которые последуют из полученных ответов, но ей уперлось узнать, что это был за скачок. Хотя, очевидно, что, в первую очередь, это был скачок в ее собственном сознании…

И душа это вскоре осознала. Отчего все то немногое, что составляло основу ее мироощущения, враз перевернулось. Ей сразу же захотелось поделиться с кем-нибудь этой радостной новостью, а заодно выяснить свое нынешнее местонахождение, и почему здесь тоже так темно.

Самым эффективным способом это сделать душе виделось кого-нибудь позвать. Что она, собственно, взяла и сделала:

– Э-э-э-э-й, есть тут кто-нибудь? Ау! Вы меня слышите?

Несмотря на то, что свой собственный голос душа услышала впервые, он ей показался незнакомым. Правда, ей тут же стало не до этого…

– А ты еще кто?! – донеслось из темноты.

Голос – мужской, но незнакомый. Не то чтобы в ее списке значилось хоть какое-то количество знакомых мужских голосов, но, по крайней мере, это был не тот мужской голос, который она уже слышала ранее. К тому же этот голос звучал недружелюбно. Собственно, как и тот, другой, время от времени, но этот – конкретно по отношению к ней. Тем не менее душа решила убедиться в этом наверняка:

– Извините, вы это мне?

– Тебе, конечно, кому же еще! Или ты тут еще кроме нас кого-то видишь?

Душа взвизгнула и резко обернулась, поскольку этот кто-то… этот недружелюбно настроенный кто-то оказался прямо у нее за спиной. И пусть видимость по-прежнему оставалась «не дальше собственного носа, которого у нее не было», то есть нулевой, его незримое присутствие ощущалось полномерно. Что, мягко говоря, вызывало дискомфорт.

– Нет, кроме нас я больше никого не вижу, – ответила душа. Что-то ей подсказывало, что в данных обстоятельствах не нужно сознаваться, что она вообще ничего не видит.

– А-а-а-а-а-а-а-а-а!

Темноту пронзили хорошо знакомые женские вопли. Однако на этот раз они были значительно ближе, громче и мощнее, настолько, что вокруг все завибрировало; и удивленная этим обстоятельством душа инстинктивно начала делать все, чтобы сохранить равновесие…

За что и получила оплеуху!

– Ты чего?! – воскликнула она в полной растерянности, не понимая, что спровоцировало рукоприкладство.

– Я чего? – отозвался голос, теперь находящийся на некотором отдалении. – Это ты чего?!

– Я? – в еще большей растерянности кинула душа, не переставая балансировать в кромешной тьме.

– Ну а кто? Кстати, я не понимаю, чего ты этим добиваешься?

– Чем этим?

– Ты дурачок что ли? Или психованный? Заканчивай размахивать руками, пока я тебе еще раз не врезал! Меня это бесит! И разговаривай со мной нормально!

– Так вибрации же!

– Значит, и тот и другой. Какие вибрации, дятел?! Заканчивай, говорю, свой цирк подобру-поздорову!

– Хотите сказать, что женские крики вы тоже не слышите?

– Значит, по-хорошему ты не хочешь… – Голос прозвучал ближе.

– Я не могу! – выкрикнула душа, стараясь не поддаваться панике, однако получилось не очень. Она паниковала, еще как паниковала. Ее собеседник, уже доказавший свою склонность к насилию, в явном раздражении направлялся прямиком к ней, при этом он прекрасно видел в темноте и не подвергался воздействию вибраций, а стало быть, мог легко сотворить с ней все, что ему вздумается.

Внезапно вибрации стихли, и женские вопли тоже.

– А говоришь, не можешь! – тут же раздалась насмешка. При этом прозвучала она снова за спиной у души.

К счастью, на этот раз душа только вздрогнула (не вскрикнула она не столько благодаря остаткам своей храбрости, сколько отвлечению на размышления о причинах очередной резкой смены внешней обстановки) и медленно обернулась. У нее сложилось впечатление, что ее собеседник сомневается в том, что она его видит, а поскольку, вероятнее всего, именно это сомнение его и сдерживало (от страшно даже подумать чего), то ни в коем случае нельзя было давать ему возможность убедиться в своей правоте.

– Ладно, дурашка, рассказывай: кто ты? что ты? и чего здесь делаешь?

– Я не знаю, – призналась душа, а поскольку последний вопрос задавался практически ей в затылок, она сделала шаг вперед и развернулась вокруг своей оси. – И, если честно, я надеялся, что вы мне поможете во всем разобраться.

– Если ты даже не знаешь, кто ты, – продолжал кружиться вокруг нее голос, – тогда чего ты тут вообще забыл?!

– Этого я тоже не знаю, но если вы хоть на секунду остановитесь, то мы сможем…

– Проваливай из этого тела!

– Что?! – Душа в полной растерянности замерла. – Я вас не понимаю. Что вы имеете…

Она не договорила. Помешали ей: тупая боль в области лица и потеря равновесия.

– Так понятнее? Или добавить? – поинтересовался голос. Звучал он суровее.

– За что?! – в отчаянии воскликнула душа, поднимаясь и закрывая лицо руками. – Я же…

Она запнулась: у нее на шее с места на место с едва различимым лязгом перемещался какой-то предмет. Наощупь он был очень похож на…

– Сейчас поймешь!

– Кха… – схватилась за живот душа, приглушенно вскрикнув. Однако с идентификацией неопределенного предмета к этому времени все было кончено…

Издалека донесся знакомый мужской голос:

– Давайте! Еще чуть-чуть! Тужьтесь! Я уже вижу головку!

… равно как и с временной амнезией. Каким-то образом медальон, переданный Иезекиилем, полностью вернул Смерти память. Он вспомнил кто он, где он и зачем. А раз его местонахождение – тело ребенка, на родах, стало быть, процесс реинкарнации завершен или близок к своему завершению. Значит, бычит на него – не обрадовавшаяся такому соседству душа.

Единственное, было непонятно, почему медальон не сработал по назначению? За возвращение памяти ему, конечно же, огромнейшая благодарность, но, в первую очередь, он должен был сделать его «невидимым», как то обещал Иезекииль, разве нет?

Однако свои размышления на эту тему Смерть был вынужден отложить на неопределенное время, поскольку ему прилетел еще один удар: в височную область, довольно болезненный, едва не переведший его в горизонтальное положение… и это было уже совсем не смешно.

– А-а-а-у! Больно же! – Спешно потерев ушибленное место, Смерть резко выпрямился и прислушался: будучи не намеренным и дальше продолжать терпеть такое к себе отношение, он желал выяснить конкретное местонахождение своего обидчика, прибегнув к помощи акустики. Благо, та оказалась выше всяких похвал, и уже буквально через несколько секунд в область недовольного сопения им был нанесен ответный удар. А вдогонку еще один – чуть ниже. Второй удар получился даже еще плотнее и акцентированнее, чем первый, и, несомненно, именно он расставил все необходимые для предстоящего длительного сожительства приоритеты. Которое явно не представлялось возможным в условиях царящей атмосферы недопонимания. А так душа-недоброжелатель, согнувшись пополам, что-то там снизу хрипела и кашляла, что означало: она полностью готова к дальнейшим и, главное, конструктивным переговорам. Чем Смерть собирался воспользоваться.

– Ты что-то сказал? – наклонился он к ней.

– …кхе-кхе.

– Не слышу, говори громче.

– Да ты… кхе-кхе. – Приступ кашля никак не давал душе высказаться.

– Хотя это уже не важно, – продолжил Смерть. – Нравиться тебе или нет, дружище, – заботливо похлопал он ее по спине, – но нам в этом теле куковать не один десяток лет, поэтому давай договоримся сразу – главный здесь… Ай!.. да чтоб тебя…

Почувствовав резкую боль в паховой области, Смерть издал слабый стон и, схватившись за причинное место, присел на колени рядом со своим обидчиком.

– Так, что ты там вякнул про «давай сразу договоримся»?! – позлорадствовал тот, похлопав его в ответ по щеке.

– Послушай, я вовсе…

Посыпавшиеся искры из глаз, не только оборвали Смерть на полуслове, но и вынудили занять более удобное для дальнейшего диалога положение – лежачее. Такой силы удар он получить не рассчитывал. Вернее, не думал, что несговорчивая душа настолько сильна. Или он сам настолько ослаб. Как бы то ни было, про скорые мольбы о пощаде со стороны его сожителя с вытекающим из этого заключением перемирия на полностью угодных ему условиях Смерть в настоящий момент мог смело забыть, а вот о временной передышке, наоборот, ему подумать было в самую пору.

– Стой! Тайм-аут! Тайм-аут! – выдавил он из себя.

Однако у его «спарринг-партнера», видимо, было иное представление о тайм-ауте и о том, что лежачего не бьют, пусть тот и являлся незваным гостем. Удар с ноги, в голову, со всей силы – получите, распишитесь!

Из глаз посыпались искры.

Смерть испугался… по-настоящему испугался, как никогда и ничего ранее: он окончательно потерял контроль над ситуацией, которую буквально несколько мгновений назад полностью контролировал, и которую необходимо было полностью контролировать. Теперь же…

Он даже задумался, не в отключке ли он, поскольку в глазах резко «потемнело», а вокруг повисла полнейшая тишина, как если бы кто-то выключил звук…

Но нет! Сильнейший пинок в живот вернул все на круги своя, а вектор размышлений Смерти снова поменялся. Однако для того, чтобы остановить избиение разгневанной душой этого оказалось недостаточно. К сожалению, порой мало чего-либо очень сильно хотеть, для этого нужно что-то сделать, а дельные мысли, как это сделать, упорно не шли ему в голову, только удары. Единственное, промелькнула идея, как можно смягчить избиение… понятно, что не то, но хоть что-то… правда, и она сразу же показала свою несостоятельность, поскольку поза эмбриона неплохо защищала голову и живот, но от не менее болезненных ударов по спине не спасала.

На этом фоне у Смерти почти сразу же возникла новая идея – на этот раз даже с конкретным предложением по выходу из сложившейся ситуации – но он к ней отнесся скептически. Любое давление на жалость через слезы, сопли, равно как и иные способы потери достоинства, явно не для него. Он прекрасно был осведомлен, как это делается, но широкого успешного личного опыта в данном вопросе не имел, только незначительный неудачный, поэтому итоговый результат в лучшем случае будет, мягко говоря, неубедительным. Да и кто его здесь станет слушать!

А потому Смерть, пока еще оставались хоть какие-то силы, решил дать последний бой. Более того он почувствовал внезапный прилив энергии, словно высшие силы высвободили в нем разъяренного льва, готового разорвать своей жертве глотку! Не обращая внимания на сыплющиеся на него удары, переполняемый яростью, он перегруппировался и кинулся на противника.

Однако в последний момент силы его подвели. Или оставили. Или не оставили, но затаились, когда поняли, что насулили слишком многое, и теперь какое-то время нужно было переждать, пока все не уляжется. В общем, до горла своего противника Смерть не допрыгнул, только до ноги; а поскольку и зубы он свои оставил на Небесах, то вместо того, чтобы в нее как следует вгрызться, он на ней просто повис.

Но, надо отдать ему должное, отвис он с нее не с первого удара…

Перед тем, как окончательно вырубиться, Смерть задался вопросом: что же будет дальше? Что с ним будет, если его сейчас забьют до смерти? И возможно ли вообще такое? А главное…

Выключились свет, звук, а вместе с тем и все остальное. И на этот раз по-настоящему.

3

Бравус довольно быстро адаптировался к новой для себя роли. Удивительно, но в качестве Судьи он чувствовал себя как рыба в воде. Не потому, что работа ему прям безумно нравилась, и он не мог в ней «наплескаться», наоборот, то, что дел всегда было невпроворот и повышенная ответственность, его как раз-таки напрягало, просто судить – не служить. Да, несомненно, судья – это тот же слуга, однако слуга общества и слуга слуги общества далеко не одно и то же. Более того, когда первоначальные страхи в связи с занимаемой должностью у Бравуса улетучились, а новые поводы для беспокойств стали возникать все реже и реже, он вообще задумался над тем, что достоин в этой жизни большего и, возможно, это и есть его истинное призвание. А что? Вершить правосудие не так уж и сложно: этого – в Рай, того – в Ад, этих – обратно в Мир людей. А если кому-то не нравится, что с того? Что они сделают? То-то!

Тем не менее к своим должностным обязанностям Бравус относился со всей серьезностью. Букве закона он следовал неукоснительно, в остальных случаях, если ему не хватало практики для принятия того или иного решения или у него имелись обоснованные сомнения, касаемо конечного вердикта, всегда можно было сделать перерыв и попросить о помощи Клариссу. Если честно, ему очень нравилось просить ее о помощи, ведь в такие моменты он оставался с ней наедине, пусть и проводили они это время за обсуждениями и спорами. Главное, что всегда приходили к консенсусу.

Конечно, Бравус понимал, что Кларисса с ним нянчится (наиболее подходящее определение их профессиональных взаимоотношений) только потому, что об этом ее некогда попросил Смерть, к которому она по-прежнему испытывала особые теплые чувства. Если бы такой просьбы не было, вряд ли бы она тратила на него столько времени, нередко нерабочего, разъясняя, поясняя и втолковывая. Или нет?

4

Первой вернулась боль. Адски невыносимая, головная.

Издав сдавленный стон, возвестивший этот враждебный мир о том, что он очнулся, Смерть обхватил голову обеими руками, завалился на бок, прижал колени и пожалел, что не умер. Башка трещала так, что самое жуткое похмелье отныне считалось легким недомоганием, а бесславное растворение в Пустоте – не самым страшным наказанием за содеянное.

При этом Смерть отдавал себе отчет, что все могло быть гораздо хуже. Именно немыслимая концентрация боли в одном месте, не давала ломоте в остальном теле полномерно раскрыться. А потому принимать какие-то меры по ослаблению головной боли он не спешил. Сначала нужно было решить, как не превратиться после этого в одну сплошную немощную гематому. Однако сделать он этого не мог, поскольку любая мысль, еще толком не успев сформироваться, на стадии импульса, выжигалась нестерпимой болью. Вот и получалось, что терпеть боль он не мог, ослабить ее он не мог и решить, что с этим делать он не мог. Сохрани его Бог!

Кстати, прибегнуть к молитве, по ряду причин, Смерть тоже не мог. Единственное, что он мог – бросить все на самотек. Что он благополучно и сделал, высвободив свое сознание от пут мирского бытия, надеясь, что не привлечет тем самым излишнего внимания к своей персоне и не раскроет свое местонахождение. Вернее, он надеялся на медальон, который передал ему Иезекииль. Раз тот вернул ему память, значит, обладал расширенным действием, а значит, вполне мог выручить и в этот раз.

Слабовата логика. Смерть это понимал. Особенно, учитывая тот факт, что расширенное действие медальона не может не базироваться на основополагающем, а от избиения разгневанной душой он его уже не уберег. Но, возможно, это случилось только потому, что его основополагающее действие не распространяется на человеческие души, или распространяется, но до тех пор, пока сам не раскроешь свое местонахождение, к примеру, голосом. Как бы там ни было, иных вариантов, кроме бездействия, Смерть не видел. Равно как и не особо тешил себя надеждой в исправности медальон, списывая текущее плачевное состояние на исключение из правил. Особенно, когда это «исключение из правил» в настоящий момент разгуливало где-то неподалеку.

В его нынешнем положении Смерть могли продолжить избивать, разрезать на мелкие кусочки и укладывать в сандвичи, насиловать и так далее и тому подобное, а он, в свою очередь, ничего бы не смог этому противопоставить. Разве что только вежливо попросить этого не делать, с двойным «пожалуйста»: «Пожалуйста, не делайте этого! Ну пожал-у-й-с-т-а-а-а…», плавно переходящим в просто: «А-а-а-а-а-а!», когда станет окончательно понятно, что дальнейшая трата времени и сил на слезные мольбы о пощаде бессмысленна и лучше сразу сосредоточится на крике в расчете на то, что это хоть как-то поможет смягчить боль или привлечет спасителя. Однако на то, что громкий крик может привлечь спасителя или даже Спасителя расчитывать глупо. Для таких случаев нужно кричать «пожар»: «Пожалуйста, не делайте этого! Ну пожа-а-а-а-р! П-О-Ж-А-А-А-Р!!!». Хотя откуда здесь взяться огню?

И, кстати, где здесь? Как только боль отошла на второй план, Смерть начал сомневаться, что по-прежнему находится в теле ребенка. Да, светлее не стало, но злобной души, судя по всему, рядом не было, иначе бы она давным-давно себя проявила. Голоса больше не доносились, только какое-то шебуршание. К тому же тактильные ощущения изменились. Если раньше он парил в невесомости, даже когда оказывался в горизонтальном положении, и в ограниченном пространстве, то теперь это пространство ощущалось безграничным, а лежал он на мягкой, теплой «почве», никакой невесомости. Запахи – поменялись. Звуки – поменялись. Все поменялось. А раз он очутился не в Небытии, тогда где?

На ум приходила одна единственная идея, как это можно было выяснить.