Текст книги "Легкая поступь бытия. Избранные тексты: проза, поэзия, драматургия"

День памяти Романа Ильича

Ноябрь, 2004 г. Вчера прошел день памяти Романа Ильича Кругликова. Неожиданно для меня очень тепло и неформально. И вспомнили, и помянули и даже слишком выпили. А ведь он в свое время благословил наш союз с Араиком. Сказал: «нашего Араика» примите в семью, или что-то в этом роде, когда почти всей лабораторией пришли к нам в дни свадебных торжеств…

Саша рассказывал, как где-то в командировке после того, как славно выпили водочки; три часа подряд, можно сказать всю ночь, Р.И. читал стихи. Витя вспомнил, как Роман Ильич в трудной ситуации предложил ему разделить постель – кровать широкая. За кафедрой вспоминали, как интересно и нестандартно изучал материал, выделяя, где интересная мысль, где новаторский подход, не по трафарету, а по вложенной человеческой талантливости.

Стало обидно, от меня все заслонилось его «приспособляемостью». Да, это было, но была и смелость – против бандитов с пистолетом, и одаренность – чуть не стал художником. И феноменальная память. И педагогический талант.

Да. Он был грустным человеком – генетическая грусть. И на фоне подавленности шутил. С физиологической стороны может и странно, а с психологической нет. Грустная ирония, с генетической памятью, как у Шолом-Алейхема. Как славно мы горевали…

Шевелев Игорь вспоминал, как Роман Ильич приходил и говорил:

– А вдруг будут погромы, что делать?

Его подбадривали:

– Ну, тогда нам все и скажут, по обстоятельствам…

Да, он ведь работал в лагерях воен. врачом. И учил осторожной тактике молодое поколение.

Сережа молчал, не пил и улыбался. Состоялось то, что хотел Араик: останутся Саша Заблудовский, Сережа Шихов, Витя Жулин и Леня Мамалыга и мы будем сидеть и вспоминать…

Правда, Аня-аспирантка попыталась решать свои вопросы прямо во время вечера, я как-то сумела это предотвратить. А Николай Степанович К. своим экстатическим многословием тоже чуть все не испортил. Говорил и говорил… Левка его лучший друг?

Мы его сумели нейтрализовать, надеюсь, что не обидели, Степаныча, а? Он меня все расхваливал, и отца Араика – армянский классик. И про Левку: я, говорит, от него завишу, он – гениален, а потом, чуть не проговорился, что хитроват. И то, и другое – правда. А про меня неожиданно заявил, что я – блатная. Это точно. В научных кругах – и дочь, и сестра, и жена больших ученых…

И еще очень много молюсь,

меня Бог любит. Я люблю тебя, Господи…

Обратно шли знатно, с двух сторон держали Витя и Саша. Ловили машину, со звоном ехали и четырьмя кусочками торта. Потом друзья звонили. Саша:

– Я как Араик пью водку и плачу. Лучше времени у меня не было.

И Сережа:

– Хочу приехать и фотографировать вас всех.

Что может быть лучше, чем моменты признания в любви и дружбе, когда друзья это делают – это счастье.

Дни длятся, подходит к концу 2004-ый год. Он словно век шалестел тяжело и могуче. Именно шалестел, слишком много в нем было шалостей тяжелых, невеселых и бурных. Все мы не те уже. Некоторое преображение произошло. Хорошо ли это? Ближе ли к нашей действительной сути? Не те мы уж, брат, да-а-а. И главное, не только и не столько внешне.

На семинаре у Левады

Семинар у Левады. Сколько же раз в прошлом, начиная с конца шестидесятых слышала я это имя. Наверное на тех, легендарных, тоже так молодо и с азартом, как этот «Максудов» выступали Сережа Петрулевич, Алеша Шубаков и Саша Мумриков. Или кто-нибудь еще, кто хотел доказать миру и себе, что уж он-то знает истину. И что же. Алеша пошел в монахи, помню, как я чуть не упала со стула в Театре Наций, когда узнала об этом от Анечки Захарян. (Офелия в своих молитвах их помянет).

– Алешка, молишься ли ты за нас. Помоги тебе, Господи, Леша, так мы тебя называли.

– Я развиваюсь правильно, – говаривал ты. – Сначала стихи, потом политика и философия, интерес к женщинам был велик.

– Почему она так закомплексована, все при ней, – сказал он когда-то – лет этак тридцать пять тому назад Ане.

И не помню, кто подарил мне рога, как фаллический символ природы. Мы его передарили в лабораторию Кости Асланиди в Пущино. Не знаю, что стало с Сережей, но Саша Мумриков тоже стал отцом Александром.

Лия Георгиевна, тогда еще почти молодая и сияющая, привела его к нам. Он был почти так же красив, как в дни нашего первого знакомства и вальсирования в комнате общежития у «Академической». Только овал немного округлился, и взгляд смягчился. И мы сидели и говорили, говорили… Что же это, признание некомпетентности социологии, или закономерный ход, там где кончается наука, вступает в силу чувство запредельного и начинается вечность. Может быть, так. Как праведники, которые живут где-то на границе двух миров, так и мы теперь.

Де жа вю. Я никогда не была на тех легендарных встречах, но сегодня мне казалось, что прошлое вернулось в какой-то сгущенной, смущенной, несколько свернутой, но вполне обнадеживающей форме.

Все происходило в легендарной «Билингве». Литературный кафе-клуб «Билингва» был создан в 2003 году по адресу: Кривоколенный переулок, дом 10, строение 5. В течение десяти лет это было культовое московское место, в котором проводились концерты, литвечера, кинопоказы, выставки, научные конференции и многое другое. Помимо этого при клубе работал прекрасный книжный магазин «КнигИ». В 2005 году клуб пережил пожар, но выжил.

14 июля 2013 года «Билингва» закрылась по неизвестным причинам. Закончилась целая эпоха.

«10 лет за нами.

Мы менялись, не изменяя себе и оставаясь собой, мы были верны себе и Вам, мы учились на своих ошибках, мы в своих стенах взрастили поколение, мы падали и вставали, мы сгорали и начинали всё заново, мы стали частью истории. Спасибо всем, кто был с нами».

(Из интернета)

Левада был как-то знаком: образ большого человека, с большим животом, в вязаной кофте, с хитрой и мудрой улыбкой и большими пухлыми руками человека, который никогда не занимался пилкой дров (слава Богу, не сослали), а только листающим свои социологические опросы, одна рука будто бы безвольно лежала под животом на колене, а другая держала стакан (полу-пустой, или полу-полный, как правильнее, не знаю). И рука от этого казалась еще больше и пухлее. Он не сыпал терминами, не давал определений в научной терминологии, а говорил просто, так, что все сразу укладывалось в голове и, на удивление образно. Большая социология и малая. Дал ей определение в начале XIX века – Огюст Конт. Они в XX веке возлагали на нее большие надежды, а потом… осталась малая. Подробности не очень помню. Но особенно понравилась идея Гегеля о хитрости истории. Люди что-то предполагают, что-то совершают во имя честолюбивых планов, наживы, борьбы кланов, но Дух Истории присутствующий на главном плане вершит свое. «Крот истории роет медленно, но роет хорошо».

Не очень понятно, но очень здорово.

«Перестройка». Помню, как католикос Вазген Первый произнес это слово по– русски в армянской церкви. 1985-ый год. Дверь нашего большого советского Дома со скрипом стала открываться. Открывалась, открывалась и вдруг… пустота. Казалось, что это начало чего-то большого, но кончилось разочарованием: то ли ориентиры изменились, то ли сами люди… Аморфная масса, Личностное разделение, если что-то с кем-то приключалось – думали, хорошо, что не со мной. Как мешок с горошинками, все отдельно. Получилось так, потому что не было прочных структур в прежнее – советское время, не было прочных основ в обществе…

p.s. А тогда, после моего несостоявшегося исповедания, я кинулась на вокзал. Опаздывала, поезд уже стоял на путях, кинулась к какому-то стоявшему у ларька мужчине и не глядя:

– Вы не знаете, где пятый вагон.

Молчание, поднимаю глаза – передо мной Ваган. Встреча через семь лет состоялась…

Такие вот дела

Глава III. Наша жизнь в мире искусства

О наших славных Выставках – вернисажах, финисажах и трудовых буднях художников…

А начну я с Хемингуэя («Праздник. который всегда с тобой»). Там упоминается «зал для игры в мяч» – это теперешний павильон «Оранжери» в саду Тюильри, где выставлены художники-импрессионисты и есть великолепный Клод Моне.

Из записок нашего путешествия по Европе (сентябрь 2007 год).

«И вот теперь гуляли по саду и не торопясь, но все же успели в «Оранжери», это музей в одном из уголков Тюильри, хранящий «кувшинки» Клода Моне.

Наверное, в самом «Живерни» трудно найти такую точку отсчета, где можно наблюдать эти кувшинки, находясь на поверхности пруда. Большой зал овальной формы и все стены увешаны вариантами «кувшинок», так что кажется – ты погружен в толщу воды и только зрачки живут на поверхности и впитывают в себя окружающие виды, такое средостение воды и воздуха, трудно уловимая грань, колебания света и цвета, голова кружится от невозможности понять, остановить это круговращение цветовых пятен, бликов. Капли влаги, почти ощутимые кожей, кажется, еще мгновение и захлебнешься …Фантастика!

Очень симпатичный молодой француз (может быть, студент), не делал нам замечания, когда мы фотографировали это подводное царство, а как-то скромно отводил глаза. На нижнем этаже мы тоже столкнулись с сюрпризом. Тут были малоизвестные (нам, по крайней мере) ранние работы Пикассо («Три девушки у фонтана»), работы Шагала, был Хаим Сутин с трагическими портретами и перевернутыми, изломанными контурами домов. Как-то обратило на себя внимание, что все художники жили до восьмидесяти пяти – девяносто лет, а Сутин всего пятьдесят лет.

Три музы

Так же у меня щемило сердце, когда узнала, что автор дивных гортензий «Голубые Гортензии» и театральных живописных работ – Николай Сапунов жил всего тридцать два года. Он утонул во время прогулочной идиллии, катания на лодках в компании деятелей серебряного века по Финскому заливу. Ослепительно и красочно его творчество, люблю его картину с цветами, где он поместил свой автопортрет в ассиметричном пространстве сбоку, за цветами.

Дягилев назвал его художником «жаждущего красоты поколения».

Блистательный художник, блистательны его картины, а разве мы «не жаждем красоты», Господи?!

На той же выставке, где висели работы Сапунова в Инженерном корпусе, выставлялся и художник Антон Чирков. Он прожил сорок четыре года и умер во время росписи храма святителя Николая в подмосковной деревне. Запомнилась его картина «Автопортрет с Евангелием на голове». Это его драгоценная ноша, которая не просто смиряет его, а является якорем, за который он держится. И в действительности вера была основным стержнем его жизни и творчества. Тогда я ходила и горевала о судьбах этих художников: Что тут поделаешь? («Se la Vie», как говорят французы.)

Но как же радостно становится на душе, когда вдруг узнаешь или вспомнишь, что Ренуар, Моне, Пикассо, Шагал – были долгожителями, много работали, наслаждались, много любили и умерли, насыщенные днями…

Мы в тот день еще погуляли по Елисейским полям и набрали домой каштанов. У отеля Mariott присели за один из столиков, что тянулись в ряд вдоль отеля, и тут нами пренебрег гарсон – латинос. Обслуживал так, как это бывает у нас на Родине, небрежно и невнимательно.

Мы возмущенно переговаривались с Араиком и не заметили, что две девочки с восхищением наблюдают за нами:

– Вы по-русски говорите!

– А мы вообще из Москвы, – отрывисто ответили мы и, чтобы смягчить нашу неприветливость, пожелали им счастливо оставаться и, не притронувшись ни к чему, отправились дальше: «хамства нам и в Москве хватает».

Конец вечера мы провели в уютном маленьком кафе неподалеку от Триумфальной Арки, кутаясь в пледы, объедаясь вкусными пирожными. Машины сновали где-то недалеко, но нам не мешали, а иллюминация, заливающая Елисейские поля, дробилась в стеклянных витринах, сливалась в пестрые змеиные линии на скоростных трассах, искрилась в ночных фонарях у столиков кафе, добавляя веселого огня в этот маленький праздник вечерней жизни Парижа. Какая-то милая девочка, поняв наше настроение, предложила по-английски, наверное тоже была туристкой, сфотографировать нас.

В тот вечер мы были твоими детьми, Париж, неприкаянными и счастливыми…»

«Территория счастья». Араик с другом Андреем Штембергом на вечере «Дни мечтаний», январь, 2019 г.

Из книги Хемингуэя «Праздник, который всегда с тобой».

«Я ходил туда (тогда это был „Люксембургский музей“) почти каждый день из-за Сезанна и чтобы посмотреть полотна Мане и Моне, а также других импрессионистов… Живопись Сезанна учила меня тому, что одних настоящих простых фраз мало, чтобы придать рассказу ту объемность и глубину, какой я пытался достичь. Я учился у него очень многому, но не мог бы внятно объяснить, чему именно, кроме того, это тайна…»

Когда я сказала об этом Анечке, она воскликнула: «Ой, как все связано!»

А мне это напомнило одну из тех выставок, что проходили еще в период ученичества Анечки и ее друзей в АИИ (Академии Изящных Искусств).

(А тайна еще и во множественном

присутствии и взаимосвязи всеобщей…

И в единственности избранничества…)

Выставки работ Анечки и ее однокурсниц в институте Араика: «Декабрьский вернисаж», «Февральская лазурь», «Пробуждение». 1997—2000гг

Начну перечислять выставки:

«Декабрьский вернисаж», 1997 год (третий курс). Проходила в институтском кабинете Араика. На стенах кабинета с очень высокими потолками располагались работы четырех участниц выставки: Базян Анны, Ковтуновой Светланы, Кочарян Асмик, Травкиной Веры. Помню, как вдохновенно и убежденно (как всегда) говорил их старший педагог – художник Валерий Александрович Волков о том, что художник творит в общем потоке.

Отзывы о «Декабрьском вернисаже».

Из института ВНД. Моя бывшая однокурсница Любочка Клюева – Потулова:

«Молодые художники! Спасибо за доставленное удовольствие и хорошее настроение. Буйство красок навевает мысль о радостях жизни, о лете. Больше всего понравились портреты у Ани и у Светланы. Желаем всем вам больших творческих успехов, роста и надеюсь увидеть ваши новые работы».

Январь 1998 г.

«Большое спасибо за чудесный новогодне-рождественский подарок – вернисаж живописных работ.

Надеюсь, что «Декабрьский вернисаж» в «Нашем Доме – Институте» станет ежегодной традицией, которая позволит нам следить из года в год за творческим развитием молодых дарований!

Спасибо!»

6.01.1998 г. Павел Васильевич Симонов

Это уже пишет директор института. Его кабинет был рядом с кабинетом Араика. Мне удалось как-то мельком заглянуть в этот директорский кабинет – там на стенах цвела мозаика и красовались утварь и чеканка из Армении. По-еревански уютно и очень красиво все это было.

И особую симпатию у меня вызывало то, что Павел Васильевич – преданный науке человек, биолог «с головы до пят», разрешил своим детям не быть учеными – биологами. И чудесная актриса Женя Симонова – это его дочь.

Забавная история с приездом Симоновой с детьми в наш Пансионат «Звенигородский». Араик тогда очень удивлялся, что все говорят: «Симонова с детьми приедет», и втайне недоумевал: «Почему Симонова, а не Симонов?» (Доминантой была ассоциация с фамилией директора института). Хотя Женю Симонову мы хорошо знали и любили эту актрису. И наши дети, тогда еще маленькие, танцевали вместе с внучками Симонова в большой зале на первом этаже, тогда еще не превращенной в пространство, наполненное торговыми палатками.

***

Есть много фраз, осевших в памяти. Как-то Валерий Александрович познакомился на одной из выставок с моим братом Левой. Узнав, что ему тоже исполнилось семьдесят пять лет, он утешительно и ободряюще воскликнул: «Что возраст – ведь это только цифры!»

Однажды Анечка привезла показать мастеру свой автопортрет. В.А. одобрил общую тенденцию, но сказал, что портрет слишком перегружен красками и поэтому нет воздуха. Анечка согласилась с критикой и была полна решимости еще поработать. Рядом, дело происходило в домашней обстановке, сидели, беседуя о своем, две дамы: супруга Светлана Юрьевна и ее приятельница. Беседа шла на французском… Они ненадолго отвлеклись, чтобы тоже оценить работу студентки.

– Анечка, ваша душа прямо светится на этой картине, – сказала Светлана Юрьевна. Приятельница согласно кивнула.

– Ну, или так, – улыбнулся Валерий Александрович. В его методике всегда была настроенность на конструктивную критику, со знаком плюс.

***

Следующая выставка прошла с участием тех же студенток АИИ, но уже в конференц – зале института (Институт Высшей Нервной Деятельности и Нейрофизиологии – сокращенно ВНД). А молодые художники вообще называли его «нервным институтом».

Это был февраль 1999-го года, четвертый курс, «Февральская лазурь».

Девизы на пригласительных билетах были такие:

Vita Brevis Ars longa

Жизнь быстротечна Искусство вечно.

Открывали выставку ведущий педагог Наталья Владимировна Алексеева-Штольдер и искусствовед Тамара Григорьева. Тамара тогда, помнится, сказала:

– Это самая интересная выставка из тех, что сейчас проходит в Москве.

Она, конечно, могла быть и пристрастной, потому как и сама была представительницей школы Волковых, но мы с ней согласились: работы были и вправду яркие, полные жизненной энергии и выразительности.

И еще на вернисаже был Левин друг и коллега, наш добрый знакомый Юлик Лабас – сын художника Александра Лабаса. Он тогда тоже сказал очень значимые слова:

– Когда хоронили Фалька, говорили, что вот и умер последний «сезаннист». А они – вот они, живые…

Так что наши девочки в тот день стали новыми «сезаннистами»

Для этих выставок мы с Араиком постарались и стали моделями. Я всерьез ездила на сеансы позирования в черной шляпке и длинной черной юбке и работы, написанные «с меня», назывались «В кафе» – у Анечки, и «За столиком» – у Светочки.

Художник Сергей Сарумян, тоже посетивший эту выставку, прокомментировал все следующим образом:

– Это работы не русской школы и не армянской, а… какой-то французской!!!

Это прозвучало как окончательное признание методики школы – старшие мастера: Валерий Александрович и Сан Саныч (Александр Александрович) и молодые педагоги: Наталья Владимировна и Андрей Александрович, или просто Андрей, добились импрессионистического звучания образов в полотнах своих учеников. Причем это выглядело очень органично и уже намечался индивидуальный стиль каждого молодого живописца.

***

Я с этой шляпкой уже в новом тысячелетии ездила в Париж и надеялась, что когда мы с Араиком будем сидеть за столиком в кафе и пробовать любимый напиток, кто-нибудь из знающих французов, глядя вдаль, заметит даму в шляпке и разглядит в ней знакомые образы Ренуара или Мане. За столиками сидели, кофе пили и милая девочка, вероятно тоже путешественница, предложила нас сфотографировать. Получилось мило, но шляпки на мне не было, как-то не сложилось…

А с именем Фалька связана еще одна история. Литочка в это время училась в Литературном Институте и одним из педагогов, ведущих мастер-класс по переводу, была дочь Фалька Кирилла Романовна. Она была очаровательной дамой преклонных лет, но бодро передвигалась и учила студентов тщательности и выверенности деталей в художественных текстах. Она хорошо знала Литочку и как-то спела ей песенку про «Мурку» по-французски. Кирилла Романовна видела и Анечку, та приходила к сестре подкормиться в столовую Литинститута. Вероятно от друзей узнала, что Анечка учится в художественном ВУЗе и по какой-то, присущей только талантливым педагогам интуиции, дала нашим девочкам девиз, объединяющий воедино и их, и наши с Араиком чаяния. Говоря со мной по телефону. она словно невзначай обронила:

– Ваши девочки – служительницы Муз…

Вот ведь как сказано – и точно, и просто, и объемно – по-Хемингуэевски.

«Сладкие парочки» в день свадьбы Литочки и Саши. У Андреевских прудов, август, 2006 г.

А это уже о «Февральской лазури».

«Дорогие юные художники! Поздравляю вас с прекрасной выставкой, светлой, наполненной подлинным творчеством и крепнущим мастерством.

Удачи, удачи и еще раз удачи!

Любящий вас педагог

Н. В. Штольдер», 21.02. 1999 г.

Наталья Владимировна умела восхищаться работами своих учеников.

Верочка Травкина рассказывает:

– Анька быстро-быстро рисует, пишет красками, показывает педагогу. Н.В. восхищенно говорит:

– Ну, шедевр!

И «одобренная» Анюта идет в туалет мыть руки, перепачканные в краске.

Сама Верочка тоже училась в Академии (и довольно успешно), но тяга и любовь к языкам победила. Она потом стала участницей – одним из авторов нашего альманаха «Маски». А тогда она изображала озорного авангардиста и читала свои стихи «Надень на голову башмак…!», и сопровождала чтение показательным действием. Атмосфера в мастерской была свободной и доброжелательной, и Верочка иногда в порыве чувств норовила взять любимого педагога «на ручки».

Ну, в общем…

***

В апреле 2000-го года состоялась в Араикином Институте в том же малом конференц-зале (за год до выставки «Цветение») выставка «Пробуждение». Выставка посвящалась 50-летию основания института ВНД и Нейрофизиологии РАН им. Павлова

Вот как об этом пишет Тамара Григорьева – искусствовед и тоже выпускница АИИ из старшего курса.

«Дорогие девочки! Поздравляю вас с открытием очень интересной выставки, которая по уровню своей художественности занимает одно из первых мест в Москве среди открывшихся в это время, если не первое.

Аня! Твои работы с танцами чудо! «Дерево» тоже.

Света! «Радуга», «Цветущий сад», «За столиком» – шедевры.

Другие работы тоже хороши.

Желаю вам дальнейших успехов, отличной сдачи диплома».

Тамара Григорьева

художник, искусствовед

Помнится, как однажды Тамара уже через несколько лет после окончания Анечкой института Художественного Творчества (так впоследствии стала называться АИИ), приехала к нам, чтобы отвезти шеститомник Оноре де Бальзака Валерию Александровичу. Мы удачно приобрели его в соседнем с нами магазине – Академкниге, что на Вавилова, узнав, что художнику он нужен. Особенно интересовал В.А. рассказ «Неведомый шедевр», в котором Бальзак пророчески предсказал появление абстракционизма. В живописном мире еще не было на это явление и намека. Мы ценили В.А. не только как педагога, он нам нравился и как интересный художник, и его абстракции были нам внятны. Особенно, после некоторых разъяснений. Вот пример такого толкования.

Свои эксперименты в области абстракции сам Волков определил как «нефигуративный реализм». Его абстрактная живопись основывалась на реальных зрительных впечатлениях автора. Этот принцип иллюстрируется историей возникновения картины «Ночной Неаполь», рассказанной женой художника:

«Вечерело. Мы сошли с парохода и увидели ослепительно белую повозку. Итальянец, продавец арбузов, лампочкой осветил одну ярко-красную дольку, а на картине впоследствии возник бархат ночи, белизна повозки и сочное красное пятно арбуза. Так родилась абстрактная композиция.»

В рассказе Бальзака «Неведомый шедевр» художник в попытке достичь совершенства, выразить невозможное, превращает обнаженную женскую фигуру в немыслимую абстракцию и только оставшаяся нетронутой стопа божественно сияет среди общего красочного нагромождения – немыслимого хаоса…

Когда через год состоялась выставка В. А. Волкова в Болгарском культурном центре я искала такую же обнаженку, но увидела прелестную девушку, написанную во вполне реалистической манере. Это при том, что Валерий Александрович – мастер по абстракциям.

На мой немой вопрос он лукаво улыбнулся:

– А Вы что ожидали?

Мне оставалось только поблагодарить и художника, и его очаровательную модель, что стояла рядом…