Текст книги "Боже, спаси Америку! Наблюдая за американцами"

2

Во Франции дорожные указатели вежливые. «Если вы хотите продолжить путь до Парижа, – говорят они, – вам ехать по прямой еще 122 километра, но если вы предпочитаете покинуть автостраду и заехать в Руан, тогда, не раздумывая, сворачивайте на следующем съезде, да-да, вот он уже перед вами, и кстати, эта дорога приведет вас в такую-то деревушку, а если проедете еще дальше, то окажетесь в Бельгии». В общем, они опекают вас, сопровождая до самого пункта назначения.

Для сравнения: американские дорожные указатели – это скорее полицейское подразделение по борьбе с беспорядками. «Эй, ты, – кричат они. – Да, ты! И куда, по-твоему, ты направляешься? Не знаешь? Так, давай-ка убирайся с главной дороги, сейчас же, выезд 21, федеральная автострада 95, хайвей 17. Ты что, хочешь сказать, что не знаешь номера дороги, которая тебе нужна?

Тогда убирайся немедленно с этого чертова хайвея, вон там, где единственный выезд, да, вот здесь, пошел вон, придурок».

Сейчас поясню, что я имею в виду. Предположим, вы выезжаете из Нью-Йорка; вам кажется, что вы следуете в более или менее правильном направлении, по правильной дороге, и тут вдруг прямо перед вами вырастает указатель, который приказывает убраться с трассы. Он умалчивает о том, что произойдет, если вы все-таки останетесь на дороге, и куда она вас приведет – в Нью-Джерси, Новый Орлеан или Нью-Дели. Он просто приказывает съехать и двигаться в сторону какого-нибудь городка с труднопроизносимым, не иначе как на языке ацтеков, названием вроде Сикокус или Уоринанко, и вы думаете: «Боже, неужели уже Мексика? Лучше я выскочу здесь, а то занесет в Патагонию». И, спустившись по бесконечным наклонным съездам, вы оказываетесь в бескрайней индустриальной пустыне Джерси с застывшими подъемными кранами, пилонами и железнодорожными путями.

Впрочем, со второй попытки нам, кажется, удалось преодолеть магнетическое притяжение Манхэттена. Мы пересекли гигантский мост, который вовсе не привел нас в Бруклин, потом миновали аэропорт – не Кеннеди и не Ла Гардиа. И после пары неудачных съездов и поспешных возвратов на главную дорогу я выучил простое правило езды по американским хайвеям. Ты едешь по главной дороге до тех пор, пока тебе не приспичит с нее съехать, – ну совсем как в припеве одной из многочисленных песен в стиле кантри, которых мы наслушались до одури, пока наконец не поймали приличную радиостанцию классического рока.

К тому же, как вскоре выяснилось, держаться полосы прямого движения было единственно верным решением с точки зрения выживаемости. Против моих ожиданий, американские водители оказались еще более опасными в сравнении с французами. И к чему весь этот бред насчет ограничений скорости и полицейских патрулей? Лихачам из Нью-Йорка и Нью-Джерси ничто не мешало устраивать вокруг меня гонки на скорости сто миль в час. Я мог плестись в средней полосе с разрешенной скоростью, обгоняя грузовики и новичков, но тут же мне в хвост пристраивался злобно рычащий агрегат, который делал резкий маневр вправо или влево, чтобы снова вынырнуть прямо перед моим носом, при этом не утруждая себя сигналами о перестроении.

Если же я ехал на предельно разрешенной скорости, но возможностей для обгона ни слева, ни справа не было, в зеркале заднего вида вспыхивали злобные огни фар рычащего внедорожника.

Чувствовалось, что эти ребята выросли на компьютерных играх. Они с таким безрассудством швыряли свои могучие тачки из стороны в сторону, как будто были уверены в том, что после автокатастрофы со смертельным исходом начнут новую игру за рулем очередной навороченной игрушки и впереди у них будет еще десять жизней. Более того, они могли выбирать себе любое имя, поскольку практически у каждого внедорожника стекла были затонированы темнее, чем солнцезащитные очки суперзвезды. Я и не надеялся увидеть лица маньяков, которые пытались спихнуть меня с трассы. Знал только, что они вполне могут носить маски и жить по законам Дарта Вейдера: «Ты не знаешь, что такое силы тьмы, Оби-Ван за рулем „мини“. Так что прочь с моей дороги».

Но больше всего я боялся водителей грузовиков. Типичный американский грузовик выглядит как древний самурайский шлем с широким капюшоном, узкими прорезями для глаз и злобным оскалом безжалостного воина. Когда с водительского сиденья «мини» видишь в зеркале заднего вида это нависающее над тобой чудовище, инстинктивно хочется спрятаться. Тем более если у тебя на крыше нарисован Юнион-Джек, что придает твоему транспортному средству сходство с пляжным полотенцем.

Но, несмотря на все эти волнующие моменты, было здорово мчаться по парковой автостраде Штата садов, которая вполне оправдывала свое название. Кругом деревья, ни одного дома в поле зрения. Я даже подумал, а живет ли вообще кто-нибудь в Нью-Джерси или это просто сквозной вестибюль для въезда в Нью-Йорк.

– Надо бы придумать нашей машине имя, – предложил я.

– Имя? – Алекса нахмурилась, явно не одобряя мою идею, как будто речь шла о том, чтобы назвать ее рюкзак Джеральдом.

– Да, что-нибудь выражающее ее характер. Как насчет Мини-Ми[46]46
  Мини-Ми – один из персонажей серии фильмов «Остин Пауэрс», клон Доктора Зло.


[Закрыть]?

– Я уверена, она была бы очень польщена, – ледяным тоном произнесла Алекса.

До меня не сразу дошло, почему она сердится. Конечно, будучи натурой утонченной, да к тому же француженкой, она не смотрела фильмов про Остина Пауэрса. Я прояснил недоразумение, но Алекса, кажется, так и осталась при своем мнении, считая, что я никак не могу забыть кореянку с ресепшн.

– Да нет же, говорю тебе, Алекса. Ты у меня единственная. Ты – та девушка, ради которой я готов на все. Ты – моя elle eternelle[47]47
  Здесь: моя навечно.


[Закрыть]. – Вообще-то я терпеть не могу выступать с такими заявлениями, но, поскольку сейчас я мог смотреть прямо перед собой, на дорогу, настроиться на романтику было гораздо легче.

– Мерси, Пол, – сказала она. – Никто еще не называл меня elle eternelle. – Она нежно пожала мой локоть. – Как насчет Тельмы?

– Тельма?

– Из «Тельмы и Луизы».

– Да, отлично, мне нравится Тельма. Дерзкая, умеет развлечься, слегка опасная.

– Только, пожалуйста, не угоди на ней в каньон, как они это сделали в конце фильма.

– Не думаю, что Нью-Джерси славится своими каньонами, – сказал я.

Алекса сделала вид, будто сверяется с атласом.

– Почему мы едем по парковой автостраде? – спросила она, вдруг посерьезнев. – Разве Дуайт не сказал, что мы должны ехать через Вашингтон?

– Здесь дорога более прямая. – Помимо того что сплетения хайвеев через Филадельфию, Балтимор и Вашингтон казались мне непроходимыми дебрями, я всегда предпочитал дороги вдоль побережья. – Смотри. – Я ткнул в карту, туда, где зеленая земля соединялась с голубым океаном. – Мы спускаемся к Атлантик-Сити, который в это время года должен быть безлюдным, потом на Кейп-Мей садимся на паром, и вот мы уже практически в Вирджинии.

Вместо того чтобы с восторгом принять мой живописный – и, как я надеялся, более короткий – маршрут, Алекса снова пришла в бешенство:

– Ты все решил, не посоветовавшись со мной? И еще обвиняешь меня в том, что я стереотипна?

Беда французских феминисток в том, что, хотя они и сексуальнее своих зарубежных подруг, они более интеллектуальные. Убийственная комбинация. Достаточно отпустить реплику с гендерной подосновой, и – если девушки в настроении – жди атаки. Положишь гранату в карман своих брюк, так они выдернут чеку, а потом с обворожительной улыбкой объяснят, почему именно ты виноват в том, что тебе оторвало яйца.

– Когда ты все это спланировал? – потребовала Алекса ответа, красиво надувая губки.

– Вчера вечером. А ты думала, что я просто смотрю футбол? Мужчины тем и отличаются, что могут одновременно смотреть телевизор и читать карту.

Совершенно неожиданно она смиренно признала свое поражение. Выходит, я недооценил французских феминисток.

– Ты уверен, что это не летний паром? – спросила она, пытаясь отыскать слабые места в моей непробиваемой обороне.

– Уверен. Я проверил в Интернете. Даже зимой они ходят до шести вечера. Мы остановимся на одну ночь в Вирджинии, потом в Джексонвилле, и через двое суток уже будем загорать на Южном побережье.

Алекса признала, что это звучит заманчиво.

– Разбуди меня, если я тебе понадоблюсь, чтобы спрашивать, куда ехать, – сказала она, закрыла атлас и откинула спинку сиденья, намереваясь вздремнуть.

3

Джейк взял с меня обещание, что в Штатах я обязательно наведаюсь в его любимую сеть блинных. Он сказал, что я смогу найти их почти во всех торговых центрах и на выездах с автострад и что подают там десять разных сортов кленового сиропа.

Я обмолвился об этом Алексе. Она уже проснулась, но была вялая после часовой дремы и явно нуждалась в кофе.

– Десять сортов кленового сиропа? – удивилась она. – По-моему, это очень изысканно.

– Что ты имеешь в виду?

– Ну, я так полагаю, у них сиропы из разных провинций, от Онтарио до Квебека, может, есть и винтажный сорт, года эдак 2005-го, «Ванкувер Ред», предположим, или что-то в этом роде.

Я не мог не рассмеяться – это прозвучало так по-французски.

– Нет, Алекса, это Америка. Поэтому сиропы будут такие: без сахара, обезжиренные, без соли. Возможно, еще обогащенные витаминами, с добавлением клетчатки и неклейкие. И обязательно с ароматом клюквы. В Америке все приобретает аромат клюквы на том или ином этапе своего существования.

Алекса сочла меня немножко снобом, и мы заключили пари. Если в меню окажется сироп с ароматом клюквы, она поучится водить Тельму на парковке возле ресторана.

Впрочем, выяснилось, что с пари придется подождать, поскольку когда мы подъехали к сервисной станции, то обнаружили там довольно скромную закусочную и заправку, с небольшой парковкой между ними.

«Еда и топливо», – лаконично гласила вывеска.

– Уверена, это придумал мужчина, – сказала Алекса.

Я вынужден был признать, что она, скорее всего, права. Однажды Джейк рассказывал мне про магазинчик возле его летнего кемпинга, так вот, назывался он «Пиво, наживка и амуниция». Как и следовало ожидать, в магазине продавалось все, что могло бы понадобиться охотнику в лесах. Французы, вероятно, назвали бы то же самое «Всё для Него».

Следуя нашей стратегии по охране багажа, я предложил Алексе первой зайти в кафе, но она настояла на том, чтобы шел я и принес ей кофе.

Я пробежался по холоду и окунулся в некое подобие сауны.

От закусочной я ожидал чего-то более грандиозного, с американским колоритом. Но это было затрапезное придорожное заведение, ничем не отличающееся от тех, что я видел в других странах, за исключением разве что парочки мест в Таиланде. На полу унылая коричневая плитка, стены с пластиковыми панелями, стойка с газетами у входа, прилавок со сладостями и напитками. Я был не прочь полакомиться шоколадным батончиком, но в витрине были выставлены просто гиганты, обещающие мгновенное ожирение, поэтому решил отложить приход диабета на денек.

Обследовав туалеты, я зашел в обеденный зал, где воздух был пропитан горячей карамелью, и казалось, что весь мир покрыт сахарной глазурью. Длинный открытый прилавок искушал гигантскими булочками с корицей, сахарными лепешками, каждая из которых, должно быть, содержала суточную норму потребления углеводов и калорий среднестатистической африканской школой. Выглядели они роскошно. Я купил две.

Потом я встал в очередь за кофе, которая еле двигалась, поскольку каждый покупатель очень подолгу разъяснял, какие сорта и наполнители он хотел бы видеть в своей чашке. Я заказал два эспрессо и, в порыве первооткрывателя, шоколадный слаш с манго и бананом.

– Двенадцать, шестнадцать или двадцать четыре унции? – был задан вопрос.

– Маленький, пожалуйста, – сказал я, показывая на емкость размером с пожарное ведро.

Я вернулся в машину и, пока Алекса ходила в туалет, занялся дегустацией. Возвращаясь, она остановилась и надавила мыском ботинка на лужицу воды, покрытую толстым коричневым льдом.

– Ты уверен, что паром сегодня пойдет? Лед очень прочный.

– Да, уверен, – сказал я. – Отправление в шесть. – Хотя уже начинал жалеть о том, что не записал телефон паромной компании, и лучше было бы, конечно, позвонить им заранее, прежде чем начинать это путешествие в один конец. Что там говорила Алекса про мужчин, которые не спрашивают, куда ехать?

4

Деревья заметно поредели. Парковая автострада сменилась болотистой. И мысли мои становились ей под стать.

Дорога теперь петляла среди солончаков и болот, кое-где припорошенных снегом. И вдруг перед нами открылось озеро в обрамлении замерзших камышей. Я чувствовал, как ветер пытается сдуть «мини» с дороги.

– Взгляни на это, – сказала Алекса. – Смотри, какой лед.

– Это всего лишь пруд, – не сдавался я. Ведь американские пруды должны быть раз в десять больше английских, не так ли? – Возможно, там пресная вода. А морская вода не замерзает, это всем известно.

Мили через две мы взлетели на короткий, но крутой мост, похожий на след, оставленный в небе выпущенной из лука стрелой. С верхней точки моста отчетливо просматривался далекий атлантический берег – высотки отелей и водонапорные башни торчали, как ракетоносители в ожидании запуска, серые тени в угасающем дневном свете. А разделяла нас с ними бесконечная ледяная гладь.

– Должно быть, пресная вода, – сказал я, предвосхищая реплику с пассажирского сиденья.

– Я не уверена, – сказала Алекса. – На карте это выглядит как что-то вроде лагуны. С выходом к океану.

– О, так ты теперь умеешь читать карту?

Удовлетворение от заработанного в споре очка быстро сошло на нет, когда я понял, что Алекса права – далеко впереди лед встречался с линией горизонта, и там уже не было никаких признаков построек – ни высоких, ни низких. Лагуна и впрямь выходила в море. Совершенно очевидно, что она была частью океана. И эта часть была замерзшей.

Будь оптимистом, твердил я себе. Ты в Америке. Не поддавайся французскому пораженчеству. Французы во всем видят потенциальное дерьмо. Они объяснят тебе, что твоя идея работать не будет, но добавят – что ж, если хочешь выставить себя дураком, пожалуйста, мы дадим тебе шанс. А потом опоздают и будут работать с такой неохотой, что дело, конечно, провалят. В Штатах, напротив, все изначально блестяще. Их лозунг – «Давай попробуем», и у них действительно все получается.

Я поддал газу. Через пятнадцать минут впереди замаячил терминал – подсвеченный прожекторами сводчатый проход из голубого металла. За ним я разглядел два белых парома, зависшие в холодном тумане.

– Смотри-ка, никакой очереди, отлично, – произнес я с американским позитивом в голосе, проскакивая по безлюдным подъездным дорожкам.

Ответом мне был скептический взгляд Алексы.

Из будки контрольного поста вышел человек в желтой флуоресцентной куртке и жестом показал на электронное табло. Специально для меня он зачитал светящиеся слова, на случай, если я неграмотный, слепой или просто идиот. Могу сказать, что во мне в тот момент было понемногу от каждого.

– Все паромы отменены ввиду замерзания воды, сэр.

– А… – сказал я. – Когда вы ожидаете возобновления работы?

Паромщик расхохотался, выпуская изо рта облака пара:

– Сэр, если б я знал, когда придет оттепель, я бы начал готовить свой огород к посадкам.

– Значит, у вас никаких идей на этот счет?

– Нет, сэр.

– И насколько толстый лед?

– А что? Хотите пересечь залив на коньках, сэр? – Наградой ему был смех Алексы.

– Нет, я хочу сказать… ведь это морская вода, не так ли? Поэтому лед не может быть очень толстым. Морская вода плохо замерзает, разве нет?

– Вы что, никогда не слышали про Северный полюс?

– А… но разве это не древняя пресная вода? По телевизору показывали, как бурили айсберги и добывали чистую питьевую воду.

По нахмуренному лбу паромщика можно было догадаться, что мы слегка отклонились от темы. К тому же от холодного тумана уже щипало в глазах, и мы оба болезненно моргали. Я поблагодарил его за информацию и развернулся, чтобы ехать в обратную сторону.

– И что теперь, после того как мы напрасно прокатились двести километров? – спросила Алекса.

– Давай переночуем в отеле и хорошенько все обдумаем. Здесь поблизости должны быть гостиницы. Все-таки Кейп-Мей – морской курорт.

– О, отличная идея. Ты хочешь сказать, что нам не придется ждать Майами, чтобы искупаться? И может, мы сможем покататься на коньках по волнам.

Сарказмом она блистала всю дорогу до города.

5

– Стефан Кинг, – прошептала Алекса. Будучи француженкой, она произнесла имя Стивен как Стефан, но я догадался, что она имела в виду.

Темные улицы утопали в тумане. Вырисовывались готические силуэты домов, их деревянные башенки и остроконечные крыши упирались в низкое небо. Ставни на окнах были закрыты, шаткие лестницы вели к пустынным верандам, погруженным в тень. Идеальное укрытие для маньяков – или маньячек, – притаившихся в ожидании своих жертв.

Вот в таких декорациях мы оказались. Я сразу вспомнил триллер «Психо»[48]48
  «Психо» – психологический триллер Алфреда Хичкока (1960).


[Закрыть]. Это был целый город гостевых домиков, где сумасшедшие убийцы жили с трупами своих матерей. Я почти обрадовался тому, что практических на всех были таблички «Мест нет».

Мы колесили по улицам в поисках открытого отеля, но никаких признаков жизни вокруг не наблюдалось, разве что ветер время от времени трепал флаги. Звездно-полосатые украшали фасады всех домов. Они как будто кричали: «Вы, неамериканцы, не смейте сюда заходить» – или что-то столь же гостеприимное.

– Давай уедем, – сказала Алекса. Она зажгла свет в салоне и принялась изучать карту Нью-Джерси. – Мы можем свернуть обратно к Атлантик-Сити, проехать через Филадельфию и выйти на хайвей. – Похоже, кризисная ситуация излечила ее от аллергии на двухмерное пространство.

И тут, словно по заказу, в свете фар мелькнула табличка «Места».

Мы остановились и оторопело уставились на нее. Лакированная табличка с резными маргаритками (или это следы от пуль?) была подвешена на двух коротких цепочках к опоре в форме виселицы. Слово «Места» было выведено черной краской, окошко, в которое можно было бы вставить «нет», пустовало.

– Может, попробуем? – спросил я. Момент казался как нельзя более подходящим. Совсем как в фильме «Ребенок Розмари», когда боль в животе Розмари Вудхаус (ее играла Миа Фэрроу) стала невыносимой и она решилась сделать рентген. Боль тут же стихла, и уже ничто не угрожало жизни дьявольского отродья. Неужели город решил заманить нас в свои силки, лишь только услышав, что мы уезжаем? – Пойду проверю, не ошибка ли это, – предложил я. – Возможно, табличка «нет» просто слетела.

– Я пойду с тобой. – Алекса уже оглядывала фиолетово-зеленый фасад дома. Похоже, ей не хотелось оставаться одной в машине.

– Послушай, если я не выйду через две минуты или ты услышишь душераздирающий крик, просто уезжай отсюда. О, хотя я забыл, ты же не умеешь водить автомат.

– Сидите, мистер Мачо, я сама схожу и все выясню. – В следующее мгновение она уже поднималась по ступенькам к крыльцу.

Дверь распахнулась, прежде чем Алекса успела позвонить или постучать. На пороге, в лужице желтого света, стояла женщина с белым лицом и седыми волосами. Ее рот открывался и закрывался, но никаких звуков не вылетало.

Разумеется, как только я опустил оконное стекло, слышно стало гораздо лучше.

– … долларов за ночь, – говорила женщина. – Всего на одну ночь?

– Да, всего на одну ночь, – повторила Алекса.

– Езжайте до угла, там налево, и второй переулок, не первый, по нему до конца, пока не упретесь в задний двор. Я обойду кругом и открою вам ворота.

Женщина произнесла все это медленно, дрожащим голосом, словно ее и впрямь пробудили от вечного сна. Оставалось только задаться вопросом, сколько еще ее воскресших родственников могут поджидать нас с топорами на заднем дворе. Ну, по крайней мере, об этом мог подумать кто угодно, только не англичанин со стальными нервами и плотно сжатыми губами, образец упорства и выдержки, вроде меня.

Мы доехали до угла, как было велено. В зеркале я увидел, что миссис Седые Волосы смотрит нам вслед, словно проверяя улицу на предмет наличия свидетелей нашего скорого исчезновения.

6

Холл украшали фотография большого маяка в рамке, плакат со счастливыми туристами на солнечном пляже и акварель – то ли туманный закат, то ли столкнувшиеся в небе две чайки.

Хозяйке было всего лишь около шестидесяти, а не шести сотен, как я поначалу нафантазировал. На ней был длинный кардиган бутылочного цвета – того же оттенка, что и колонны, поддерживающие крыльцо. У кардигана был высокий ворот, так что седые волосы в тугом перманенте смотрелись, как декоративная пробка флакона духов.

Женщина задала нам традиционные вопросы – откуда мы и куда едем? К счастью, она не сопоставила ответы и не поинтересовалась, каким ветром нас занесло в их края. Мы объяснили свои странные акценты, а она рассказала нам, что живет с сестрой, которая вынесет в холл кофе в восемь пятнадцать завтрашнего утра.

– Вы не готовите завтраки? – спросил я.

– О нет. Только кофе, в восемь пятнадцать.

– А можно здесь где-нибудь поужинать?

– О да. – Она вручила нам пару брошюрок с рекламой заведений, открытых круглый год. Одно из них, паб, выглядело весьма заманчиво.

– Туда пешком можно дойти?

– О да, это домов через десять отсюда. – Каждую свою фразу хозяйка начинала с восклицания «О!», словно слышала удивительные вопросы, хотя, должно быть, все гости спрашивали ее об одном и том же. Но видимо, с окончанием летнего сезона она все это благополучно забывала.

– У вас есть Интернет? – спросила Алекса.

– О да, конечно. Только компьютер выключен. Вы сможете воспользоваться им утром. – Женщина нахмурилась, словно подумала: «Если доживете до утра, ха-ха-ха-ха!» Хотя, скорее всего, она просто пыталась вспомнить, как включается компьютер.

В нашей комнате с белыми, как в морге, стенами стояла старая железная двуспальная кровать, на стене висел современный кондиционер, а к дверце большого холодильника был приклеен длинный список того, чего нельзя в него класть. Я не стал проверять, значатся ли в нем «отрубленные головы гостей».

В комнате царил ледяной холод, но наша хозяйка – она бесшумно возникла у нас за спиной – включила обогреватель и сказала, что к тому времени, как мы вернемся с ужина, станет тепло и уютно. При этом она одарила нас отсутствующей улыбкой, словно при слове «ужин» у нее активизировались вкусовые рецепторы.

Если вурдалаки с монстрами и были завсегдатаями паба, в тот вечер они явно решили его бойкотировать. В заведении собрались обезоруживающе нормальные люди. Парочки средних лет, среднего класса, компания рыбаков в бейсболках, стареющий хиппи и даже несколько малолеток лет двадцати.

Обстановка была настолько цивильной, что, когда мы с Алексой вошли – двое явных чужаков, – гул голосов не снизился ни на децибел, разве что те, кто сидел ближе к двери, поежились от ворвавшегося холодного воздуха.

Паб выглядел на удивление английским. Барную стойку окружал ряд высоких деревянных стульев, пол был выложен плиткой в шахматном порядке, с зеленых потолочных балок свисали кружки, как будто приготовленные для борьбы с нескончаемыми протечками.

Мы сели за столик и принялись изучать меню.

– Привет, ребята, могу я предложить вам что-нибудь выпить? – Нам улыбалась молодая официантка с бритым черепом. В мочке каждого уха у нее было по четыре серьги.

– Я вижу, у вас есть вина Нью-Джерси, – сказал я.

– Да, «Шардоне», «Мерло» и «Рислинг».

– Они точно местного производства, или их доставляют морем и потом разливают по бутылкам?

– О, их здесь производят.

Алекса, кажется, колебалась – на худой конец, французы, конечно, могут признать, что калифорнийские вина годятся для питья, а не только для засола корнишонов, но предложить ей «Рислинг» из Нью-Джерси было равносильно тому, чтобы напоить водой из поливочного шланга. Но все-таки она согласилась попробовать «Мерло» и «Шардоне».

После этого официантка выкинула совершенно невероятный фортель. Она попросила предъявить наши удостоверения личности.

– Вы нас разыгрываете? – Я не верил ушам своим. В совершеннолетие я вступил так давно, что уже забыл про похмелье наутро после своего двадцать первого дня рождения, хоть это и было то еще похмелье. Алексе исполнилось двадцать четыре, и ее европейской утонченности было вполне достаточно для зрелой женщины.

– Э… ну… – Официантка смутилась. Возможно, удивление добавило моему лбу лишних морщин.

– Да нет, пожалуйста, смотрите, – сказал я и полез в карман за паспортом. – Вы даже не представляете, как лестно это слышать. В последний раз я получал комплимент от своего доктора, который сказал, что у меня красивый аппендикс.

Алекса застонала. Упс. Я и забыл, что мне запрещено шутить с женщинами моложе девяноста лет.

Официантка сделала вид, будто изучает мой паспорт.

– На самом деле это был вовсе не комплимент, сэр, – сказала она. – Тут не угадаешь. Некоторые люди старятся преждевременно. – Мне показалось, или она действительно подмигнула Алексе? Как бы то ни было, стон Алексы сменился усмешкой. Один-ноль в пользу женщин.

Алекса заказала филе-миньон, но, видимо, составители меню ошиблись с названием. «Миньон» означает «крошечный», а то, что принесли Алексе, было таким же крошечным, как бронтозавр. Вполне возможно, что это и была зажаренная целиком филейная часть бронтозавра. Надо отдать должное моей подруге, она ловко расправилась с мясом, как и с целой посудиной картофеля фри.

У меня был «океанский бургер», и это означало, что сверху на нем лежал слой креветок с сыром. Креветки на бургере? Возможно, креветок было так много, что хозяева заведения просто не знали, куда их девать. Креветки с ванильным мороженым, кофе с креветками – а почему бы и нет? Впрочем, бургер отлично пошел под «Шардоне», хотя оно и оставило легкий металлический привкус, зато мир показался куда более теплым и дружелюбным.

Мы возвращались в свой пансион слегка подшофе, заранее презирая всех маньяков, которые норовили покинуть свои готические лежбища и расчленить нас топорами. Я попросил у Алексы прощения за то, что извел ее своими придирками насчет карт и маршрутов.

– Просто я немного нервничал на этих дорогах за рулем такой крохотной машины. Но теперь я знаю, как по ним передвигаться. Все, что тебе нужно, это знать номер трассы и направление: север, юг, запад, восток, – а остальное ерунда. Завтра мы встанем на 95-ю трассу «Юг» и по ней рванем прямиком до Майами.

– И завтра же я научусь управлять Тельмой, – сдалась она. – Мне кажется, я буду смотреться сексуально в «мини», не так ли?

– Ты смотришься сексуально и в «мини», и на «мини», и без мини, везде.

– На «мини»? Ты представляешь меня в бикини на обложке автомобильного журнала? – В ее голосе звучала обида, но взгляд уже утратил стальную твердость, которую демонстрировал весь день. Алекса размотала шарф и чуть приспустила ворот своего свитера, на долю секунды обнажив для меня зону декольте.

Похоже, я был прощен за провал в Бостоне, и впереди маячила перспектива заглянуть чуть ниже линии ворота. Я мысленно вознес благодарственную молитву виноградникам Нью-Джерси.

В нашей комнате уже было так жарко натоплено, что ничего не оставалось, кроме как прыгнуть в постель голышом. Конечно, это ничуть не повредило процессу нашего примирения, и мы, нырнув под толстое одеяло, предались интимной близости.

Единственное, о чем мне хотелось попросить Алексу, так это чтобы она приглушила звук. Дело в том, что моя подруга очень громко и на очень понятном английском спрашивала, что я собираюсь делать с ее телом, таким обнаженным и «восприимчивым к ласкам». Мне не хотелось вызывать у нее комплексы, но в доме – да что там в доме, во всем городе – царила гробовая тишина. Я решил, что все-таки не стоит портить настроение и вместо того, чтобы озвучивать проблему шумовых эффектов, попросту накрыл ее рот поцелуем.

Между тем половицы, оказавшиеся чуткими к перераспределению весовых нагрузок, начали поскрипывать, как горы в преддверии схода лавины. Я надеялся, что хозяйки пансиона или крепко спят, или глухие, или где-нибудь охотятся.

Напрягая каждый мускул своего тела, я строго придерживался тактики «замедленной работы», которой могли бы гордиться французские труженики. Но даже от моих тщательно выверенных тантрических движений металлический каркас кровати сотрясался, а Алекса пищала, как шаловливая мышь.

А потом она и вовсе перевернула меня, и все мои благие намерения снизить уровень шума рассыпались в прах. Половицы заскрипели с утроенным энтузиазмом, спинка кровати грозила проломить стену, а пружины матраса издавали резкие звенящие звуки, подобно пианино, летящему в лифтовую шахту, в то время как мы исполняли дуэт для гиббона и гризли. Не говорю уже о хозяйках пансиона – уверен, что и ребята с паромной станции навострили уши и принялись готовиться к приходу урагана с востока.

В наступившей потом тишине мы лежали и хихикали на ухо друг другу.

– Кхе!

Мы оба затаили дыхание и прислушались.

– Кхе!

Голос был настолько четким, что я даже нагнулся проверить, нет ли кого под кроватью.

– Кхе!

Казалось, кого-то в чем-то упрекали. Но кто? И кого?

– Кхе, кхе!

До меня наконец дошло, что это кашляла женщина в комнате под нами. Тоже не слишком-то приятно. Потолок был настолько тонким, что мы слышали ее, как если бы она стояла возле нашей кровати.

Уставившись на пол широко раскрытыми глазами, мы с Алексой подумали одно и то же. Алекса расхохоталась.

– Не переживай, Пол, – прошептала она. – У них ведь пансион. Летом они слышат такие звуки из каждой комнаты, каждую ночь. Да и по утрам тоже. Наверное, они счастливы, что звуки лета вернулись.

Это если посмотреть с одной стороны. А если представить, что там, внизу, лежит старушка, одна в постели – или, еще хуже, со своей сестрой, – прислушиваясь к нашей сексуальной жизни… Нельзя сказать, чтобы меня это возбуждало.

Впрочем, Алекса прервала мои тягостные размышления, объявив о том, что собирается снова поставить на уши весь дом.

– Ложись на спину, – сказала она по-французски, – и держись обеими руками за спинку кровати. А теперь расслабься и не двигайся…

Имея в подружках французскую феминистку, иногда приходится просто стиснуть зубы и делать то, что она приказывает.