Текст книги "Стокгольмский синдром"

– О чем думала ты, мать твою так, а?!

– Твоя девочка могла думать только о тебе, Папочка. Не ори.

Он продолжал осознанно делать ей больно, вдавливая ногти в ее кожу – завтра на месте этих быстро багровеющих полулуний появятся настоящие синяки, – хотя его губы дрогнули в очередной из кривых усмешек.

– Когда-нибудь я тебе врежу… – почти романтично сообщил он, склоняясь над столом и почти нависая над ней. – Больно врежу, Майя. Тебе понравится.

– Сегодня ты уже обещал и не сделал, так что… – фантомный зуд в области левой скулы недвусмысленно намекал на то, что прилететь может сюда, здесь и прямо сейчас. Но Майя только закусила губу, не отводя максимально заинтересованного взгляда от лица Саймона.

– Пошла ты! – беззлобно ругнулся он, вставая и бросая на стол пару смятых купюр, явно перекрывающих и их более чем скромный счет, и чаевые официанта, и стоимость такси отсюда и до ее маленькой квартирки в Седермальме. Скрестив руки на груди, Майя и не подумала брать его деньги, вклиниваясь в этот перфоманс. – Сука…

Едва он повернулся к ней своей широкой, обтянутой дубленой кожей спиной, она уже знала, что никуда не пойдет, кроме как за ним следом. Выйдя на улицу, Грешник шустро поймал такси, не успевшее припарковаться на ближайшей стоянке. После минутного диалога он уже впрыгивал на переднее пассажирское. Подняв воротник куртки, Майя просто пошла вниз, наблюдая, как машина сперва понеслась по узкой дороге, но, не доезжая до поворота, сдала назад – медленно, как в какой-нибудь дурацкой мелодраме. Девушка сперва поравнялась с ней, а затем и обогнала ее без особых усилий.

Тихое шуршание шин было похоже на особую музыку города, но улыбнуться она себе не позволила. Какое-то время она шла, а машина ехала. Потом стекло со стороны переднего пассажирского опустилось.

– Эй… Охуевшая! В тачку, быстро…

Обернувшись через плечо, она увидела, что он улыбается. И улыбка эта ничего хорошего не предвещала. Не ответив, Майя просто остановилась, позволяя ему выйти из машины и буквально усадить ее на заднее сиденье. Естественно, он устроился рядом, почти заботливо укладывая ее правую ладонь на приветственно зияющую ширинку его джинсов.

– Что это, Симме? – поинтересовалась она, касаясь его вздыбленной плоти под тонким, прогретым хлопком, но не имея ее в виду.

– А ты не знаешь? – не удержался он от сарказма, тут же прихватывая зубами мочку ее уха с маленькой сережкой. – Твой самый горячий поклонник, детка. Даже если ты – мечта всех ниггеров нашего метрополитена.

– Тебя забирает. Это нечестно.

– Я дам тебе свой рецепт, если захочешь. Пока что просто будь с ним, – он многозначительно посмотрел вниз, – поласковее.

– Куда мы едем? – Саймон медлил с ответом, откидываясь на подголовник и прикрывая глаза. Ей в равной степени хотелось поцеловать его и услышать ответ на заданный вопрос, но он не желал давать ей ни того, ни другого.

– Еду я. А ты просто едешь вместе со мной, подрачивая мой член, окей? Куда и зачем – не имеет никакого значения. Поцелуй меня, королевна. И не останавливайся, бога ради…

Не прерывая главного занятия, объявленного им так громко и безапелляционно, Майя устроилась поудобнее: так, чтобы их губы могли встретиться. Вцепляясь свободной рукой в его затылок, чувствуя, как их языки сплетаются снова и снова.

Что-то подсказывало ей, что если Хеллстрем вспомнил о Боге – все более чем серьезно.

Чувствовать его рядом, гладить и целовать его, было невыносимо приятно.

Память медленно обнулялась, оставляя только горечь табачного послевкусия и светлые кружки от сигарет на успевшей загореть коже Симме, как очередной тревожный маячок, удерживающий в тающем мозгу Майи что-то важное.

Что-то слишком явно принадлежащее им двоим – и только.

7. Золотые рыбки

Норрмальм – один из наиболее благоустроенных районов шведской столицы. И если южная его часть сплошь собрана из исторических ценностей и архитектурных жемчужин разных эпох, то северная состоит сплошь из блочных спальных кварталов. Отец Майи, родившийся и выросший в этом районе, любил порассказать о том, что Стокгольм уже не тот после продолжительной перестройки округа Норрмальм. Естественно, когда сносили живописный район Клара, он под стол пешком ходил, но, даже перебравшись в Уппсалу, пастор Нордин любил козырнуть своей столичной юностью. Привычный для Майи Седермальм был больше похож на слоеный пирог, чем на городскую застройку. Потому ориентироваться здесь, среди многоэтажек, с оглядкой на преувлекательное занятие, предложенное Саймоном, ей было не очень-то удобно.

Попытавшись сделать все быстро, Майя напоролась на мягкое сопротивление Саймона, накрывшего ее ладонь своей. Судя по всему, ему больше нравилось ощущение ее руки в паху, чем непосредственно мысль о том, чтобы кончить прямо в такси. Поэтому девушка просто полулежала на его груди, уткнувшись лицом в шею, слушая его тяжелое, но более-менее ровное дыхание и по-прежнему не имея ни малейшего представления о том, куда и зачем они едут.

Убогий новодел середины прошлого века за окнами сменили современные высотки, улицы впустили больше рассеянного весеннего света. Где-то совсем рядом шуршала огромная многополосная Свеавэген… Видимо, Симме расплатился заранее, потому что таксист молча подвез их к дому, многозначительно отщелкнув автоматические замки задней двери.

Майя вжикнула зиппером, аккуратно застегивая джинсы Хеллстрема. Это слегка напоминало попытку впихнуть невпихуемое, но она кое-как справилась, едва сдерживая улыбку.

Ей все еще нравилось, что он ее хочет. Что он всегда готов, даже если это та самая химия, рассказывая о которой, он был так убедителен.

Дом был сер и не слишком высок – стандартная городская многоэтажка без намека на излишнюю благоустроенность. Саймон быстро набрал код, впуская Майю за дверь до того, как холодный ветер показался бы ей маленькой, но неприятной проблемой. В его кармане нашлись и ключи от двери квартиры на третьем этаже.

В полумраке прихожей Хеллстрем вдруг полез с объятиями, прижимаясь всем телом, вдавливая девушку в стену и склоняясь к ее лицу. Вцепившись в пестрые перья его волос, она пыталась понять, что значит этот его неподдельный энтузиазм. Будто чувствуя немой вопрос в ее взгляде, Саймон медленно, с оттяжкой, лизнул ее в щеку. Вернул давешнюю любезность, не иначе.

– Я совсем забыл, что догнаться здесь нечем. Осматривайся, детка. А Папочка, так и быть, сгоняет за пивом.

Уже через мгновение, когда о его присутствии напоминала только прохладная влажность следа, Майя почувствовала странное, почти болезненное дежавю. Когда-то с ней уже такое было… Радовало только то, что он обещал вернуться. Слишком быстро, чтобы она всерьез успела задуматься о том, что отпускать его от себя иногда даже больней, чем позволять ему все, что взбредет в его красивую голову.

Разувшись, она несколько минут напряженно соображала, куда ей приткнуть обувь: небольшая галошница была плотно заставлена дамской обувью весьма непритязательного вида. В отдельном отсеке стояли ботиночки, явно принадлежащие детям разного пола и возраста. Буквально зачарованная этим открытием, Майя застыла, держа в руке собственные сапоги, позабыв о времени и нетерпеливом характере Саймона Хеллстрема.

Интересно, куда это он ее притащил? На холостяцкую берлогу совершенно не похоже…

Небольшая прихожая открывалась в светлую, но совершенно неприбранную гостиную, из которой три двери вели в оставшиеся комнаты дома. Гадая, которая из них кухня, Майя толкнула ближайшую дверь – и оказалась в детской.

Маленькая кроватка, оформленная в кремово-голубых тонах, настолько не вписывалась в повседневную канву жизни фрекен Нордин, что она отпрянула, будто увидев змею.

Кухня отыскалась со второй попытки. Она была маленькой, но при этом изрядно загаженной: брызги чего-то вроде супа успели подсохнуть на светлых квадратиках достаточно дорогой плитки, большое пятно той же субстанции украшало плиту… Выпить кофе расхотелось почти сразу. Тем более что выпитый ранее в объеме пары чашек уже просился на выход. Местный туалет оказался оклеен маленькими стикерами, поверх которых были написаны испанские слова с переводом. Места в нем было ровно столько, чтобы войти задом, а потом выйти – передом.

Собственное, не слишком-то большое гнездо в Седермальме – твои ебеня – показалось Майе просторным и уютным. Но самое главное: в ее мозгу пульсировала одна только мысль… Причем тут дети?

На каминной полке в гостиной обнаружились отпечатки маленьких ладоней, испачканных краской, и фотографии – в рамках и без них.

Молодая женщина с темными волосами обнимает девочку лет пяти, которая держит на руках младенца – явно, младшего брата.

Та же самая девочка, но чуть младше, с большой булкой в руках.

Внезапно, Саймон. Фото десятилетней, наверное, давности: нордический блондин с запавшими щеками и выступающими гребнями скул, волосы свободно лежат по плечам. Взгляд крайне неуютный.

Девочка и мальчик, девочка старшая. Цветная, точнее, почти выцветшая фотография, сделанная на полароид в конце восьмидесятых, не позже. На коротко остриженном, не по-детски серьезном мальчике надет полосатый свитер с эмблемой христианской школы. Рядом угловатая, неуловимо похожая на этого мальчика, старшая девочка в спортивной куртке с чужого плеча.

Догадка крутилась где-то на грани сознания, потому Майя взяла фото в руки, чтобы рассмотреть его поближе. На обороте было что-то надписано.

«Симме и Трине, 88»

– Прикинь, у меня есть сестра, – голос Саймона у нее над ухом прозвучал настолько неожиданно, что Майя вздрогнула, отступая назад и оказываясь прямо в руках у Хеллстрема. – И даже пара племянников.

– Напугал! Зачем подкрадываться?

– Да не старался я… Просто ты была слишком увлечена изучением моей родословной.

Майя попыталась обернуться, но Саймон только сильнее сжал руки, перехватывая ее аккурат по солнечному сплетению, прижимая к себе и стискивая, будто после долгой разлуки. Его ладони были холодными то ли от улицы, то ли от пива, но вырываться ей не хотелось. Хотелось ловить его пахнущее недавним кофе дыхание.

– Это твоя сестра? Правда-правда?

– Охуеть, детка… Конечно! Трине со своими спиногрызами уехала на юга. В какую-то сраную Хорватию или Турцию, я не ебу вообще.

– И какого черта мы здесь? Обещал полить цветочки, пока она не дома?

Он фыркнул, медленно отступая прочь от полки с фотоснимками.

– Меня просили присмотреть за рыбками.

– И где же они, Папочка?

– Ну… Наверное, уже в заливе, вместе со всем остальным дерьмом, что плывет из благословенного нашего города в большое море.

– В каком смысле?

– Не тупи, ладно? В самом что ни на есть туалетном.

– Ты что с ними сделал?!

Он рассмеялся вполне добродушно, явно купившись на неподдельный интерес Майи к его выходкам в доме сестры.

– Спустил их в унитаз в первый же день. Ко всем хуям, так сказать…

– Саймон!

– Что?

– Ну, не знаю… Зачем?

– Просто так. Со злости… С бодуна был. Все равно они всплыли бы кверху брюхом, пока я был в отъезде.

– И что теперь будет?

– Моя сестрица дурно воспитана и склонна ко всепрощению. Так что ничего не будет. Максимум – душеспасительная беседа, но это ведь тебя не касается, правда? Считай, что Трине пригласила тебя в гости.

– А она могла бы?

– Дай подумаю… – немного ослабив хватку, он позволил Майе повернуться к нему лицом. Запустив пальцы в его заметно побледневшие голубые волосы, она прижалась лбом к его лбу. – Узнай она, что ты выделываешь со мной в койке – нет. Но ты же можешь прикинуться душкой и сделать вид, что ходишь в церковь по воскресеньям?

– Я – дочка пастора, вообще-то.

– Ты мне раньше этого не говорила, нет? – поинтересовался Саймон, на мгновение прижимаясь губами к ее коже. – Я что-то не помню…

– Она у тебя верующая?

– Кто? – Хеллстрем уже погрузился в собственные фантазии относительно такого внезапного открытия, потому не сразу сообразил, о чем речь. – А, Трине… Да, и это полный пиздец. Иногда мне кажется, что она, прямо, замуж хочет за своего Иисуса.

– Я совсем не такая, – тихо призналась Майя, впервые не чувствуя легкого привкуса вины, который всегда тянулся за этой короткой фразой. – Отец никогда не был мною доволен…

– Зато тобой доволен Папочка, детка. Не бери в голову – бери в рот. Отцы часто ошибаются. Вот поэтому дети – это не ко мне.

Она хотела ответить традиционным: «не зарекайся», но напоролась на более чем откровенный взгляд. Спорить расхотелось практически мгновенно, зато Майя поймала себя на мысли, что смотрит на него почти с нежностью.

От этого осознания стало сначала жарко, а потом страшно.

«Не хватало мне только влюбиться в него», – подумалось ей в тысячный раз. Хотя что-то подсказывало, что поздно об этом думать.

– Кажется, ты хотел выпить? – непринужденный тон не слишком-то удался, но Хеллстрем принял это более чем снисходительно.

– Хотел. С тобой. Пойдем?

«Только не в кухню!», – мысленно взмолилась Майя. Но вслух спросила только:

– А если Трине узнает?

– И что? Сказать, чтобы я водил блядей к себе домой, ей не позволит врожденное чувство такта, можешь мне поверить. Даже если моя сперма засохнет у нее на наволочке, я всегда буду ее любимым мелким братиком Симме. Меня это устраивает. Ебаный в рот, Майя… Может, хватит уже трепаться? Если хочешь, можешь сгонять в душ, пока я разберусь с пивом, сыром и прочими божьими дарами.

– Покажешь, куда идти?

Вместо ответа он просто прижал ее к стене, продолжая утюжить ее лицо все тем же крайне озабоченным взглядом.

– Ты это серьезно?

Майя кивнула, не сводя с него глаз. Но играть в гляделки он явно не собирался. Наклонившись, Саймон перехватил ее чуть повыше колен, явно намереваясь перебросить через плечо совершенно варварским способом. Зажмурившись, она почувствовала, что взлетает под потолок, и только молча вцепилась в плечи Хеллстрема. Искренне при этом надеясь, что он не выгрузит ее прямо в ванну, словно мешок картофеля. Открыв глаза, когда ее ноги снова коснулись пола, Майя сполна оценила кривую усмешку джокера, прорезавшую его лицо.

– Воду ты, мать твою, включишь сама, – прокомментировал он.

Она поймала его на выдохе, смешивая их дыхания в долгом, практически безвоздушном поцелуе. В каком-то полузабытьи фрекен Нордин слышала, как Саймон гулко приложился головой о кафель.

Возможно, ей даже было его жаль. Но это был один из тех немногих случаев, когда ее откровенно мазало, а отказывать себе совершенно не было сил. Тот случай, когда чертова нежность уже подступала к глазам, забивая остатки разума, игнорируя причисление к сонму блядей Грешника…

Возможно, она смогла бы остановиться и даже успокоиться.

Возможно.

Если бы только он не отвечал ей.

Отлепившись, Майя вытерла рот тыльной стороной ладони, даже не пытаясь отдышаться. Саймон протянул руку, явно намереваясь помочь ей раздеться, но она увернулась. А потом и вовсе с силой толкнула его в грудь, делая дистанцию между ними чуть более значительной.

– Вали отсюда… Пожалуйста, Симме!

Вскинув ладони в примирительном жесте, Саймон удалился спиной вперед, плотно прикрыв за собой дверь. А она еще пару минут просто пялилась на висящие перед ней полотенца. Одно из которых явно принадлежало маленькой девочке, судя по Винни и Пятачку, беззаботно бегущим по ярко-красному махровому полотну.

Бортик чугунной ванны под ее пятой точкой казался ледяной кромкой айсберга.

На засранной кухне ее ждало пиво. И Саймон, устроившийся прямо на подоконнике, скрестив ноги по-турецки и зажав чадящую сигарету в углу рта. Пепел он стряхивал в горшок с засохшим цветком.

– Если хочешь знать, это моя муниципалка. Потому будь как дома, не парься, что ты в гостях. Мою прекрасную сестрицу турнул ее муженек, потому она обретается здесь уже месяцев десять… – затянувшись в очередной раз, он искоса посмотрел на Майю, на голове которой красовалось детское полотенце. – Все, что она умеет делать – рожать детей. И профессионально ебать мозг на тему Второго пришествия. Разумеется, я въебал этому мудаку, который мой зять. От души. Но в чем-то я его понимаю.

– Зачем ты меня сюда притащил?

– Показать свое родословие, конечно же! Слухи о том, что я много зарабатываю рок-музыкой изрядно преувеличены. Тащиться отсюда в Сольна на такси дорого, а по метро – долго, если твоя жопа только-только вернула себе первоначальную форму после перелета. Сечешь? Спать здесь дешевле, чем в отеле аэропорта. Я всегда так делаю, если этой засранки нет дома. И ебал я всех этих рыбок, птичек и кустики из IKEA! Мне показалось, или ты тоже не против прилечь? Сидела в кафе такая вся гордая и замерзшая, пиздец просто!

Пиво было холодным, слова Саймона – резкими. Но Майя слышала в этом что-то свое. Что-то, отчего ей хотелось улыбнуться, хотя она понимала, как это его взбесит.

– Тебе не показалось. Я действительно очень устала.

– Если не хочешь – можешь валить к себе в Седермальм, в эту ебаную клоаку!

– Хочу. Не заводись…

– Тогда пей пиво, ешь мясо и не задавай дурацких вопросов!

Ответ пришел сам собой, практически мгновенно.

– Нахлобучивает? Давно не спишь?

Его пальцы под ее ладонью были ледяными – от пива. А вот лоб наверняка был горячим, как у лихорадочного больного.

Старая песня.

– Дня два. Не помню… Посиди со мной, я хочу просто расслабиться. Совсем сниматься – не вариант. Мне все эти перекумары даром не нужны.

– Саймон…

– Блядь, ну ты издеваешься?! Неужели так сложно…

– Симме, – тут же исправилась она, не дожидаясь окончания тирады. – Мой прекрасный Симме, не жести, пожалуйста. Я все сделаю так, как ты захочешь. Мы посидим, потом полежим…

– … а потом ты поедешь ко мне. А еще мы будем трахаться. Молча, безо всех этих злоебучих разговоров.

– Если хочешь – поеду.

Ощущение его цепких пальцев на подбородке было таким знакомым, что казалось почти приятным, несмотря на жесткость захвата.

– Просто скажи: «Да, Симме».

– Да, Симме, – послушно повторила Майя.

Видя его розоватые от бессонницы белки, на фоне которых цвет глаз казался даже ярче, чем есть, она чувствовала все ту же удушающую, никому не нужную нежность к этому взрослому мальчику.

– Всякий раз понять не могу, как у тебя это получается, – хрипло произнес Саймон, склоняясь ниже, щекотно цепляя ее щеку концами пахнущих табачным дымом волос. – Быть такой неебически резкой и покорной одновременно. Смесь говенная: с такими вводными ты плохо закончишь. Но меня тупо забирает от одной мысли о том, чтобы сломать тебя снова. И снова… И видеть, что тебе это в кайф.

– Ты хочешь всего и сразу.

– Всегда, – склонив голову на бок, Хеллстрем улыбнулся. – Заебато, правда? Пей пиво, детка. Я специально взял темное, как ты любишь.

В стакане плескалось темное пиво из рода портеров с одуряющим запахом. В нем явственно читались нотки чего-то запретно алкогольного, вроде портвейна. Вспомнив именной коктейль Саймона, Майя поежилась. А он сам просто сел рядом, роняя голову ей на плечо.

Этот побитый жизнью лоб был слишком горячим. Снова.

– Спасибо, – она и сама не знала, за что благодарит сейчас: за пиво, за неослабевающий, так и прущий из штанов интерес или за то, что его горячее дыхание до мурашек полоснуло ей шею. А потом был только голос – почти севший, будто совсем пропитый-прокуренный:

– Ага… От тебя мылом пахнет. Вкусно.

– Ты есть хочешь?

– Хочу…

– Симме…

– Потом, ладно?

– Устал?

– Да пиздец…

– Чем ты в самолете занимался? – сладковатое послевкусие темного разливалось по гортани вниз, а твердые ладони Саймона уже забирались под ее свитер.

– Звучит неправдоподобно, но творчеством.

– Шутишь? – Майя ожидала ответа в стиле: «ебал стюардесс». Недоумение было дерзким, но усталость брала свое: Хеллстрем только беззлобно фыркнул, слегка прикусывая ее шею ближе к плечу.

– Конечно… Две мои основные функции тебе прекрасно известны и понятны: хамить и ебаться. Певец я, конечно же, тоже так себе… Я ж даже читать-писать не умею, хуле. Ты действительно так думаешь?

– Прекрати, пожалуйста. Я так не думаю.

– Пей пиво. И пошли спать…

– Спать?

– Прости, трахнуть тебя прямо сейчас у меня не получится. Хочу, но не могу. Очень хочу, да, но…

– Симме!

– Твой Симме – мудак, я знаю. Накажешь его потом за это, если захочешь.

– Ты это серьезно?

– Серьезнее, чем ты думаешь. Но пока что все, что я могу – сопеть в две дырки, держась за твой роскошный зад, Майя Нордин. Помолись, чтобы мой мозг не вскипел, ладно?

Саймон говорил одно, а делал другое, утюжа кожу Майи сухим огнем своих ладоней. Она чувствовала себя такой плохой девочкой… Ее молитвам – о чем бы они ни были, да хоть о голодающих в Африке детях пустыни – не суждено было пробиться сквозь кожуру мироздания. Все ее мысли роились где-то внизу, мгновенно увязая в воспоминаниях и ощущениях, переходящих в навязчивую влажность фантазий.

Постель сильно пахла ладаном и немного – пылью. Уворачиваясь от свербящего запаха, Майя спрятала лицо куда-то в подмышку Саймона, позволяя ему сгребать ее в охапку, прижимая так тесно, что не слишком получалось дышать.

– Я соскучился, – признался он одной из подушек, окончательно проваливаясь в тягостный сон. «Пускай он проснется. Пожалуйста», – взмолилась фрекен Нордин, стараясь не вслушиваться в плотно сбитый ритм его дыхания, прежде чем ее собственная бессонница решила заплатить по счетам бесконечной вчерашней ночи.

Вдох, выдох… Вдох. Выдох. Вдох… Выдох. Вдох…

Ей снились дети, голуби, осколки стекла и окровавленная электродрель.

Саймон проснулся первым от чувства мучительной жажды и не менее выраженного желания отлить. Аккуратно стряхнув с плеча спящую и непривычно для этого дела одетую Майю, он встал, распрямляя затекшую спину. Он хотел было разбудить девушку, но напряжение в паху достигло предела. Спустя пару минут Симме Хеллстрем уже склонился над белым другом, вдумчиво изучая тугую струю, мелодично бьющую в гладкий свод санфаянса.

Вторым пунктом его внутреннего беспокойства был блокнот с записями, которые он действительно сделал на борту лайнера, пока сидевший рядом гитарист резался в карманный X-box. Пара смятых листков отправилась в карман для прессы за неимением помойки, прежде чем Микаэль Полссон заметил явно творческую активность коллеги. «Какого черта ты делаешь, Симме?», – без обиняков поинтересовался он, засовывая свой длинный нос в чужой вопрос. Как, собственно, и всегда. «Пишу песню, Микке», – сообщил Саймон, смутно припоминая, что работают они в соавторстве. «Для Rush of Terror?», – смазливая носатая морда кривила губы в глумливой ухмылке. «Нет, блядь. Для Roxette!», – огрызнулся Хеллстрем максимально беззлобно, ухмыляясь в ответ.

Песня.

Или песни.

Теперь он точно знал, что ему придется что-то решать с этими обрывками текстов и парой мотивчиков, въевшихся в память.

Это знание угнетало и заводило одновременно.

Покончив с вечерним туалетом, Саймон посмотрел на собственное отражение в зеркале, потирая поросшую легкой щетиной впалую щеку. Кажется, голод проступил уже в самом его лице, жестко очерчивая высокие скулы и твердый массив упрямого подбородка внизу. Ухмыльнувшись – на этот раз самому себе, – он повернулся в профиль, а потом снова в анфас, будто оценивая собственную внешность. Грешнику было насрать на то, как он выглядит: иногда этот парень по ту сторону зеркального стекла казался ему угрюмым чужаком в странной одежде. Впечатление было настолько сильным, что хотелось врезать, пусть и раскровенив руку. Возможно, это были всего лишь первые ласточки паранойи на фоне химии.

Кто знает?

Хотелось ли ему продолжения гастрольного трипа? Чтобы завалиться куда-то в бар, в составе большой разношерстной компании. И пусть Микаэль откажется и сидит дома – всегда можно взять с собой Ларса. С ним весело. С ним всегда можно снять одну шлюху на двоих, чтобы добавить ночи огня. И пока она будет отсасывать им обоим по-очереди, Ларс будет строчить посты в твиттер, написывая о нежной любви к очередной своей модели с невнятным лицом. О том, что в его смартфоне фото трогательных мышат спокойно соседствуют со снимками таких вот спонтанных камшотов, знал не только Саймон.

И да, и нет.

Основную причину того, почему «нет», он пока что оставил досыпать в спальне.

В поисках того, чем бы промочить горло, он вышел на кухню. Первый попавшийся ему стакан был настолько залапан, что он с трудом сдержал омерзение.

– Какие тебе рыбки, Трине? Засранка ты ебаная…

Вынув чашку из шкафа, он слегка сполоснул ее от пыли, прежде чем наполнить водой. Нет, он любил племянников, но не рвался заменить им отцов. И уж тем более не мог заменить отца собственной сестре: максимум, что мог дать Симме – крепкие кулаки и эту вот нехитрую крышу над головой. Впрочем, большего она и не просила. Просто ее тотальная беспомощность, так умиляющая шведов предпенсионного возраста, еще заставших мир, в котором женщина не выходила из треугольника: «Дети-Кухня-Церковь», бесила его чем дальше, тем сильнее.

Надорванная жизнью, но продолжающая барахтаться, Майя нравилась ему куда больше.

Майя.

Поправив водный баланс, Саймон вернулся в спальню.

– Солнце село, детка. Нам пора возвращаться туда, откуда все началось, – сообщил он довольно громко, заваливаясь на кровать рядом с девушкой.

– Я сегодня не работаю, – сонно проговорила она, не открывая глаз. – Так что отъебись, сделай милость, Петер…

Он подавил вспышку ярости, прекрасно понимая, что она еще спит. Прикосновение его руки было почти нежным. Ее горло в который раз затрепетало под дубленой кожей ладони Хеллстрема.

– И увидел я сон, и этот сон ускользнул от меня…[5]5
  Даниил 2:1 – Во второй год царствования Навуходоносора снились Навуходоносору сны, и возмутился дух его, и сон удалился от него.


[Закрыть] – вольно процитировал он Писание. – Милая, я могу и разозлиться.

Ее сдавленное: «Симме» могло бы быть похожим на хрип, но вместо этого Майя улыбнулась, накрывая его руку своей. Ослабив захват, Саймон склонился над ней, прижимаясь лбом к ее лбу.

– Погнали отсюда. В чертовом свинарнике не встанет даже у такого ебливого кобеля, как я. Здесь прокисшие детские кашки разве что с потолка не капают…

– Хорошо, что использованных резинок на виду нет.

Отпрянув, он рассмеялся.

– Думаешь, она ими пользуется? – в голосе Симме сквозило ехидство. – Трине ебется редко, но метко. И плоды ее любви скоро будут вполне самостоятельно клянчить бабки у доброго дяди Саймона.

– Доброго? – уточнила Майя, завладевая его расслабленной рукой и мягко обхватывая губами большой палец.

– Он добр ко всем, кто не испытывает его терпение. Как вот ты сейчас, детка.

– Тебе не нравится? – поинтересовалась она, оставляя его палец в покое. Но он тут же предложил ей другой – средний. Длиннее. Настойчивее. Она не отказалась, впуская его по самый перстень и тут же выталкивая обратно. Игра была дурацкой хотя бы потому, что быстро заводились оба.

– Нравится, – после небольшой паузы ответил Хеллстрем, укладываясь рядом и тут же обхватывая Майю за талию свободной рукой. – Нравится. Но давай не здесь? Поехали ко мне…

Посмотрев в его глаза, она не увидела пугающей глубины. Была легкая усталость, сродни рассеянности – но не более того.

– Закинешься чем-то, чего здесь нет?

– Могу и тебя закинуть, чтобы ты поменьше пиздела. Знаешь, такие клубные пилюльки, от которых девочки становятся очень влажными и совершенно безотказными. Как шлюхи-иностранки на Мастер Самуэльсгаттан[6]6
  Мастер Самуэльсгаттан – одна из самых длинных улиц в Норрмальме.


[Закрыть]…

– Симме, ты фантазируешь?

– Я почти кончаю, Майя. Особенно, когда думаю о том, что могу сделать с тобой у себя на этаже.

– И что же?

Вместо долгого объяснения, он взял ее руку и пристроил ее ладонью прямо поверх изрядно напряженной ширинки собственных джинсов.

– Это все – твое. Шевелись, мы поедем на метро.

Еще никогда фрекен Нордин не собиралась на блядки с такой скоростью. И с дежавю, настойчивым до изжоги.

В вагоне метро было не слишком людно, несмотря на вечернее время. Сидя в самом дальнем углу, Хеллстрем позволил бледно-голубым прядям спадать на его лицо. Привалившись к его плечу, Майя смотрела, как он улыбается чему-то своему, напевая под нос мелодию, которая не казалась ей знакомой. Больше всего ей хотелось оказаться сейчас в его полуобитаемой холостяцкой квартире и валяться на постели в приятном полумраке.

Желательно, с бутылкой виски или, на худой конец, Егермейстера.

Ей было холодно до дрожи, несмотря на влажное тепло дыхания метрополитена. Спрятав руки под курткой, она поежилась. И тут же очутилась в объятиях Саймона, горячего, словно печка.

– Не расслабляйся, детка, – прокомментировал он, склоняясь к самому ее уху. – Вечер еще только начался.

– Мне холодно…

– Будет жарко, я обещаю, – поймав ладонь Майи, он положил ее к себе на грудь. Сердце под белым трикотажем с полустертыми буквами, – этакий бытовой винтаж, – стучало гулко и не слишком-то равномерно, будто крупный мотылек, накрытый стаканом. Прижавшись к его груди еще и щекой, фрекен Нордин зажмурилась, стараясь не думать ни о чем, кроме этого сбитого с толку химией пульса. – Эй…

– Симме, ты придурок… Ты такой придурок, Симме, – прошептала она, надеясь, что шум движения заглушит эти слова. Что они завязнут в его пахнущей солнцем, потом и сигаретами майке.

Но Саймон услышал. И уже второй раз подряд подавил в себе смутную ярость, выпуская на поверхность только очередную кривую усмешку. Его собственные мысли крутились вокруг мотивчика, к которому он никак не мог придумать слова. И вокруг текста, мотива к которому еще не было.