Текст книги "Стокгольмский синдром"

8. Мальчик-монстр

В Сольна они очутились, когда небо стало ярко-синим, будто подсвеченным изнутри. Ветви деревьев проступали на этом фоне особенно отчетливо: увидев контуры набухающих почек, Майя впервые подумала о том, что приходит весна. Это было странно, но ей подумалось и о том, что глупо умереть, не увидев весну.

Она понимала, что это – очередной капкан жизни, которая никогда не бывает справедливой. Решительность, накатившая на нее в период Козерога, сменилась сумасшедшим азартом Водолея и уже изрядно разбавлена апатией Рыб. Еще пара недель – и до жизнелюбия Овна рукой подать…

После весны ей захочется лета, после ночи безумия с Саймоном – продолжения. И что дальше? Чувство контроля – ложное, но казавшееся таким незыблемым, – таяло, словно обмылок Луны в этом чудовищно ярком небе над шведской столицей. Вместо него возвращался страх. Здесь и сейчас он был главным признаком жизни.

Впереди по курсу маячил Макдональдс. Золотая буква «М» врезалась в кобальтовую синеву: окруженная световым ореолом, она парила над урбанистическим холлом, внутри которого копошились, преимущественно, студенты, родители с нетерпеливыми детьми и мигранты. К горлу Майи подкатил едкий комок при одной только мысли о пахнущем картошкой фри торговом зале, где каждые пару минут кто-то гортанно кричит: «Свободная касса!». О жирных наггетсах в панировке, о текучих соусах и вялых салатах… Но буква-символ манила ее, будто маятник гипнотизера, подвешенный прямо над головой.

Смотреть было приятно.

– Даже не думай, – осторожно подцепив ее под локоть, Саймон развернул ее к пешеходному переходу. – С меня этого фастфудного дерьма хватит. В моем холодильнике мерзнет мясо и сохнет хлеб. Может, даже пара томатов найдется. Если ты готовишь хотя бы в половину так же хорошо, как трахаешься, то придумаешь что-нибудь. Ты же девочка…

– Не все девочки одинаково хорошо готовят, – философски заметила Майя.

– И трахаются хорошо тоже не все, знаешь ли, – парировал Хеллстрем. – Это не повод кормить меня дерьмом на ночь глядя. Эй, хотя бы попробуй!

– Попробую. Если ты расскажешь, какого черта ты делал за границей нашего королевства.

Он фыркнул, отворачиваясь.

– Турил по Германии и странам Бенилюкса. Ну, точнее, как… Преимущественно, лажово пел перед толпой восторженных дебилов, сидя на стуле в шортах, которые впивались мне в яйца. Пару раз даже запарил текст песен, потому косые взгляды Микаэля до сих пор жгут мою спину. Ничего необычного или интересного. Что-то, что я привычно называю работой, но что ею и близко не является.

Оказавшись по другую сторону пешеходного перехода, Майя остановилась, чтобы сделать то, чего ей давно хотелось – заправить выбившуюся линялую прядь его волос за ухо, попутно касаясь щеки. Удержав ее руку, Саймон выдохнул, сплевывая окурок на тротуар. А потом поцеловал девушку в уголок рта горькими от дыма губами.

Что-то вроде благодарности или ей померещилось?

– Пойдем, Симме. Мне холодно, – отозвалась она.

Он поцеловал ее взасос вместо ответа, прикрывая от ветра полами все еще распахнутой кожаной куртки. Хеллстрем точно знал, от чего ей может стать жарко, да так, что она впилась пальцами в его майку, пытаясь то ли оттолкнуть его, то ли притянуть еще ближе.

– Сейчас мне нужны две вещи: ебнуть чего-то и чтобы ты была рядом. Даже если ты и дальше намерена задавать идиотские вопросы, детка…

Майя не возражала. И они совершенно синхронно ускорили шаг.

Тот же подъезд, тот же пожилой консьерж, тот же практически равнодушный взгляд, брошенный им вслед. Интересно, старик запомнил ее лицо? Будто в унисон ее мыслям, Саймон вытянул обе руки, демонстрируя консьержу два своих средних пальца с облупившимся темным лаком. Выражение невозмутимой наглости держалось на его лице ровно до того момента, пока стальные двери лифта, закрывшись, не отсекли их от холла.

– Дедон явно привык к твоим эффектным появлениям, – не удержалась Майя. – С блядями…

– Ебать-копать! Кажется, мой гордый сверчок отыскал-таки свой шесток. И полгода не прошло, – отозвался Хеллстрем, коротким, но говорящим жестом убирая руки за спину и приваливаясь к стене. Девушка почувствовала муторное, тошнотное чувство: в такие моменты особенно отчетливо понимается, что Матрица что-то меняет.

Возможно, прямо сейчас лирическое настроение Саймона с ее легкой руки стремительно мутирует в стимуляторный психоз.

Взгляд у Грешника был злой и уставший, а ей хотелось прижаться к его груди. И Майя сделала именно так: обнимая его за пояс, вдыхая знакомый запах и задерживая дыхание. Ее ладони почти машинально отыскали задние карманы его узких джинсов.

– То, что ты не платишь мне денег, блядства моего не извиняет. Чего ради, ты думаешь, я здесь?

Склонив голову, он убрал ее волосы, притираясь колючей горячей щекой по касательной от виска до подбородка – и обратно, выдыхая шумно, будто после пробежки.

– У тебя стокгольмский синдром. Откуда, блядь, мне знать? Я сам бежал бы от себя куда подальше…

– Ради твоего большого и толстого, Симме. Спасибо, что позвонил. Я уже не надеялась тебя увидеть.

– Нашла бы меня на Youtube, – острота вышла неуклюжей. Может быть, потому что была сказана практически шепотом.

– Симме…

– Заткнись. Помолчи сейчас. Иначе, клянусь, я сделаю с тобой что-то плохое прямо здесь, – попросил он глухо. Звучало честно.

Лифт звякнул, прибыв в пункт назначения. Майя успела заметить, как ладони Саймона сжимаются в кулаки, прежде чем он первый шагнул наружу. Она проследила его широкую спину до того самого момента, когда он остановился перед дверью квартиры, запуская руку в карман в поисках ключей. Мысль о том, где его багаж после тура, была дурацкой и явно лишней, но именно она металась в голове фрекен Нордин, когда лифт снова закрылся, оставляя ее наедине с собой.

На нее смотрели только ее собственные отражения в боковых зеркалах кабины. Несколько одинаково растерянных лиц.

Долгие минуты бездействия, во время которых она беспомощно представляла, как Хеллстрем входит в свой дом, не замечая ее отсутствия. Как продолжается его обычная жизнь, стремительно заращивая песком времени мелкую бухту того места, которое она сегодня сама для себя обозначила. Быть может, она распустила бы свою самоуничижительную фантазию до самых его внуков, но лифт никуда не ехал: Майя так и не нашла в себе сил, чтобы нажать на кнопку.

На сусеках ее гордости не осталось даже поскребышей.

Она неподдельно удивилась, увидев Саймона во вновь открывшихся дверях лифта. Как и в прошлый раз, длинный носок его казака стоял аккурат на световой линии, не давая кабине закрыться.

– Ну, и какого хуя ты все еще здесь? – буднично поинтересовался он.

– Жду особого приглашения, – нашлась она, чувствуя, как по щеке скатывается крупная слеза, еще более неуместная, чем улыбка облегчения, которой она попыталась отмазать свою провалившуюся попытку дезертировать, спасая агонизирующее самолюбие.

Нервно поправив кольцо пирсинга в губе, Хеллстрем изобразил что-то вроде неуклюжего пируэта, указывая ей на дверь его собственной квартиры.

– Бляди, знаешь ли, ведут себя несколько расторопнее, – это крайне едкое замечание Саймон приправил смачным шлепком по ее заду. – Детка… Будешь выдрючиваться – буду звонить одной из них, а не тебе.

В квартире было темно: огромное окно зашторено, а мерцающий неоном циферблат электронных часов выключал остатки рассеянного зрения. Острое чувство возвращения домой, нахлынувшее прямо с порога, было совершенно некстати.

Единственным звуком, нарушающим тишину, был мерный гул системы кондиционирования воздуха.

– Если я спрошу, где твои вещи, это будет слишком?

– Рискни, – тон был примирительным, потому Майя рискнула.

– Где твои вещи, Грешник?

Повесив куртку, он повернулся к ней, чтобы взять ее собственную.

– Без понятия. Где-то. Потом заберу на студии или поеду еще раз с той же вонючей футболкой. Насрать…

В его животе заурчало так громко, что ей стало стыдно. Майя притянула его к себе, взяв за пряжку ремня. Хеллстрем не сопротивлялся, кривя губы в знакомой ухмылке.

– Прости, пожалуйста…

– Да ладно… Можешь считать меня киборгом. Баба, которая убирается здесь, наверное, тоже так считает.

– Какая она? – поинтересовалась фрекен Нордин уже по пути к холодильнику и варочной панели.

– А не однохуйственно ли?

– Но все же?

– Понятия не имею. Я зову ее фрекен Бок. Ее настоящее имя, телефон и, может быть, фото есть в контракте. Наверное. Не знаю… Если тебе очень надо – поищи в одном из шкафов. Мы с ней практически никогда не встречаемся, – открыв холодильник, Саймон нахмурился. А потом вынул пару банок светлого пива. – В том смысле, что если я валяюсь дома пьяный в дым, ее попытки пропылесосить меня ничуть не задевают.

– И чего ты хочешь? – поинтересовалась Майя, прикидывая, потянет ли она этот экзамен со своими средними кулинарными способностями. Устроившись на одном из высоких барных стульев, Саймон шумно вскрыл пивную жестянку, выплескивая пену на темный камень столешницы.

– Пива. Заебись, да?

– А кроме него?

– Картофельную запеканку. Или как у вас это называется?

Напряженная улыбка фрекен Нордин как нельзя лучше иллюстрировала ее энтузиазм. Повязывая бедра полотенцем в крупную клетку вместо фартука, она с досадой подумала о том, что готовка – это, все-таки, по части Бригитты. В этот момент ей казалось, что их с Саймоном старшие сестры, разнесенные и во времени, и в пространстве, очень даже похожи. Разве что Бри умела шутить на религиозные темы, пропуская отцовские недопроповеди мимо ушей.

Будь здесь Бригитта, у нее бы все уже шкварчало и дымилось. Она бы и остатки томатов пустила на джем, запихав их в хлебопечку. Кажется, она до сих пор ведет тот кулинарный блог, в котором постит рецепты европейских кухонь, исправленные и дополненные…

Стоп.

В этом доме с большей вероятностью есть пистолет, чем какая-то там хлебопечка.

Вздохнув, Майя принялась мыть овощи. Все же, иногда «неплохо» – это недостаточная квалификация.

– Тебе помочь, может? – уточнил Саймон, не вставая с места. В его голосе слышалось участие, но иронии было больше. Усталой, потому, безопасной иронии.

– Советом?

– Я умею чистить картошку. И даже управляюсь с жестянками. Тебе же нужны анчоусы?

– В последний раз я возилась с запеканкой лет десять назад. Мне было девятнадцать, и это было, пожалуй, худшее Рождество в моей жизни… – шаги Саймона у нее за спиной заставили Майю на мгновение потерять нить повествования. – Наверное. Предупреждаю сразу, что и тогда у меня вышло так себе.

– Горячее сырым не бывает, – новая порция безопасно-теплой иронии от Грешника, дополненная контрольным поцелуем в затылок обескуражила ее окончательно. Это позволило ему завладеть овощным ножом, просто мягко разжав пальцы Майи. Уперевшись подбородком в ее плечо, он одновременно и обнимал ее, прижимая к бортику мойки, и чистил картошку, снимая тонкую стружку с крупного клубня. Вместо того чтобы заняться чем-то еще, она смотрела на его руки. Как всегда, массивные браслеты, сбитые костяшки пальцев, плоские гитарные мозоли, глубоко въевшаяся сигаретная желтизна… И аккуратный пятачок подживающего ожога в складке между большим и указательным пальцами левой руки.

Майя понятия не имела, какого черта ей всегда хотелось касаться губами шрамов на этом теле. Вот и теперь она еле сдержалась, буквально заставив себя отвести взгляд.

– Неудобно просить тебя еще и об этом, но лук…

Саймон отступил на шаг назад, выпуская ее из замка своих рук и делая неопределенный жест в сторону барной стойки.

– Прикури мне сигарету, окей?

Следующие три минуты он провел, склонившись над мойкой, зажав в зубах сигарету и жмурясь от дыма пополам с луковым соком. Результатом его усилий Майя могла бы гордиться, но кривая усмешка Джокера на его лице не давала ей покоя куда больше, чем мысль о потенциально «так себе» запеканке.

Происходящее между ними все меньше смахивало на приятное приключение. К постельному эквилибру примешивался какой-то невнятный, но вполне ощутимый психологизм. От этого девушке было не по себе, хотя секс хуже не становился. Скорее, наоборот… Трахаться с тем, от кого шарики заходят за ролики, ей казалось более чем логичным.

– Даже если мне удастся не сжечь лук и разложить все слои в правильном порядке, назвать это едой можно будет, в лучшем случае, через час, – констатировала она вслух, нарезая картошку соломкой. Тему того, какого черта она решила залипнуть в отношениях с тем, с кем не стоило бы иметь никаких отношений, она предпочитала не поднимать даже в собственной голове.

– Хуй с ним, паузу я заполню пивом, – отмахнулся Саймон. Обернувшись, он все еще держал в руке овощной нож с волнистым краем. Мышцы его покрытой татуировками руки были напряжены от запястья до плеча, и Майя почувствовала, что заводится.

Вполне предсказуемо.

Пассировка лука никогда не удавалась ей особенно хорошо, а сегодня и вовсе был не ее день: масло плевалось даже на чуть присоленной сковороде, лук нещадно щипал глаза, а взгляд сидящего позади Симме она чувствовала буквально спиной. Он не спрашивал ни о чем, да и Майя не смогла бы поддерживать беседу, пытаясь припомнить, не было ли у Бригитты какого-то маленького секрета. Вскрытая банка с анчоусами дразнила ее обоняние: запах был морским и пряным, отчего рот наполнялся слюной.

Лук. Картошка. Анчоусы… Опять лук или снова картошка?

Переслоив овощи и рыбу и залив все сливками, фрекен Нордин вздохнула. Подумав еще немного, присыпала верх обнаружившимися в ящике рядом с маслом панировочными сухарями и убрала запеканку в духовку. Обернувшись, она вытерла слезы от едкого лука тыльной стороной ладони, судорожно пытаясь припомнить, была ли с утра тушь на ресницах.

– Скрести пальцы, – попросила она Хеллстрема, но он только пожал плечами и бросил ей одну из жестянок с пивом, кивком указывая на свободный стул у барной стойки.

На его языке это означало: «Выпьем еще».

– Выдыхай, – сказал он, наконец. – Ты напряглась, как ебаное электричество.

– Иногда я боюсь тебя, – просто сказала Майя.

– И правильно делаешь, – он склонил голову на бок, и длинная сережка в форме крестика на цепочке в его левом ухе принялась раскачиваться из стороны в сторону. Протянув руку, она поймала ее, чуть подаваясь вперед. Саймон даже не вздрогнул, но желваки, заходившие под его кожей, были чем-то вроде предупреждающего сигнала.

Чувство опасности было похоже на дуновение ветерка, холодящее заднюю поверхность шеи. Грешник смотрел на нее знакомым змеиным взглядом, будто ждал, когда же она ошибется, чтобы наказать ее в своей неподражаемой манере. Ей бы сказать что-то, что усыпит это пристальное внимание.

Она знала, что ошибается. Но не смогла удержаться от этого вопроса.

– Что за отметины у тебя на руке после этой твоей Германии с Бенилюксом?

Майя чувствовала, как он выскальзывает из ее импровизированного захвата, одновременно освобождая силу своего гнева, словно отпуская сжатую пружину. Уперевшись ладонями в край столешницы, Саймон мощным, хотя и коротким, движением поднялся со своего места. Она рефлекторно зажмурилась на мгновение, когда его ладони легли на поверхность барной стойки по обе стороны от ее собственных рук. Прижавшись грудью к ее спине, Хеллстрем заставил девушку наклониться ниже, едва не утыкаясь лицом в пепельницу, где все еще тлел его свежий окурок.

– Заметила, да? Это твой собственный счет, детка. И я на него регулярно записываю. Всякий раз я придумывал, что же я готов сделать с тобой, – он подцепил кончиками пальцев бычок, стараясь не уронить горячую искру. – И делал вот так…

Испугаться она не успела: вопреки ее ожиданиям, Саймон приложил горячую точку к собственной руке, с силой вдавливая окурок в слегка покрытую загаром кожу кисти.

– Симме… – едва он закончил, Майя приложила к его руке холодную жестянку с пивом. – Ну, какого черта ты делаешь?!

Склонившись еще ниже, он почти касался губами ее уха.

– Это чертовски больно, знаешь ли. Потому у меня с памятью все хорошо, будь спокойна.

– Ты придурок…

– Заводит, правда? – он щекотно рассмеялся, прихватывая ее зубами за мочку и тут же отпуская. – Я видел, как ты смотрела на мои руки. Плохой мальчик делает себе больно из-за тебя, радуйся. За это он снимет с тебя трусы, в который уж раз. Но ты же того и хочешь, да?

– Да, Симме.

– Знаешь, почему я не сделаю ничего сейчас?

– А ты не сделаешь? – в голосе Майи сквозило разочарование.

– Не сделаю, – ответил Саймон с явным злорадством. – Потому что я не хочу, чтобы ты спалила чертову картошку. Хотя сейчас я готов сожрать хоть пару бутербродов с дерьмом… Максимум, что я сделаю сейчас – кофе. И то, если ты свалишь в душ, от греха подальше.

– Ты, прямо, балуешь меня, Папочка… – чуть подавшись назад, Майя рисковала упасть вместе со стулом, но это был единственный шанс прижаться к нему пятой точкой. Его реакция была предсказуемой, но чертовски приятной. Положив ладони поверх ее бедер, Саймон притянул ее максимально близко, буквально вдавливая в свой пах.

– Я и вправду соскучился по твоей заднице, детка. Но у тебя есть твои законные пять-десять-двадцать-сколько там тебе надо минут. Заодно, снимешь с себя лишнее.

Это означало остаться в одной футболке, и от перспективы в который раз захватывало дух. Позволив ей встать, Хеллстрем отступил на шаг, но она удержала его, беря за руку и накрывая влажными губами свежий ожог.

– С корицей, – напомнила она, удивляясь собственному игривому тону.

– И с ней тоже. Вали, давай…

Что-то ей подсказывало, что на этот раз можно не опасаться его внезапного появления в ванной. Раздевшись, она намеренно встала под струю почти кипятка, стиснув зубы и пытаясь унять крайне странное чувство, сосущее где-то под ложечкой.

«Плохой мальчик делает себе больно из-за тебя, радуйся»

Странно, но она чувствовала что угодно, кроме радости. В голове Майи крутилась не слишком заезженная пластинка одной из ее любимых песен, спетых голосом, который уже никогда не услышать вживую.

 
Потому что ты – моя детка, моя любовь,
А я – всего лишь грязный джип рядом с тобой[7]7
  T. Rex – Jeepster


[Закрыть]
 

Старина Марк Болан. Как никто в мире, понимающий, о чем и зачем сочинять песни. Мертвый старина Марк, под музыку которого она приехала в Стокгольм впервые, чтобы остаться навсегда. Который вбивал раскаленные гвозди в ее сознание всякий раз, когда оно становилось шатким и неустойчивым. Мертвый старина Марк, державший ее на этом свете крепче любого данного слова и кредита за машину сестры.

 
Словно понтовой тачкой, тобой приятно обладать,
Был бы я так же крут, тебя я стал бы Ягуаром звать.
 

Старый Ящер, не переживший нового времени… Всего-то.

Может статься, любовь Саймона к Соединенному Королевству не ограничена только лишь смутными намеками на близкое знакомство с Лондоном. Быть может, где-то на его полках валяется пара винилов и с этим голосом? С этими шаманскими песнями, под которые Майе Нордин хотелось вилять бедрами и отдаваться с закрытыми глазами. Что бы он там ни планировал сделать с ней, выжигая свои наркоманские, оттого ненадежные, клятвы сигаретным окурком на коже.

Там, в развратном Гамбурге, полном блядей куда поинтереснее, чем она…

 
Шальные ветры щиплют твои щечки докрасна,
Движения твоих бедер сведут меня с ума…
 

Ей мечталось, чтобы у Саймона обязательно нашлась такая пластинка. Потому что только винилы – сколько бы им ни было лет, даже если они были принесены со свалки или отбиты у не слишком аккуратных старьевщиков, – хранят магию звука. В их черных бороздах, бегущих по кругу, живет темное электричество, способное ненадолго воскрешать мертвецов.

Сколько времени она провела в ванной? Полчаса? Сорок минут? Или больше?

Без особого приглашения Майя сдернула с рейлинга темно-синее полотенце Саймона, пахнущее не человеком, а кондиционером для белья. Обернув им мокрые волосы, она натянула на голое тело футболку, а потом и не успевшие как следует просохнуть на горячей трубе стринги.

Хоть какая-то видимость приличия…

В расположение Саймона она вернулась, напевая неотвязное: «я жаждущий твоей любви вампир» и загадочно улыбаясь.

Запах кофе практически полностью перебил запах картофельной запеканки, хотя она и стояла прямо посреди барной стойки, за которой вовсю орудовал вилкой хозяин квартиры. Даже не вынув готовую еду из формы, он уверенно ковырялся в ней, запуская вилку до самого низа, проламывая золотистую корочку и звонко бороздя дно. Сев напротив, Майя поерзала, глядя на то, как из картофельных развалин поднимается пар. Ей хотелось включить вытяжку, чтобы избавиться от этой какофонии запахов. А еще лучше – музыку, чтобы не слышать этого лязганья металла о металл, будто это сам Хеллстрем, сработанный из какого-то неподатливого материала, коробился прямо сейчас.

Ее почти мутило от увиденного и услышанного.

От того, с какой жадностью он ел, то и дело, роняя картофельные ломтики, подбирая их жирными пальцами и тут же запивая пивом.

От собственного возбуждения, накатывающего от одного только вида его снующего вверх-вниз кадыка.

В это же самое время ей хотелось так же точно наброситься на еду. Странное чувство, зреющее в глубине, было голодом – от осознания этого хотелось смеяться вслух.

Не обнаружив второй вилки на столе, Майя даже не удивилась.

– Надеюсь, это съедобно, – сказала она, наконец.

Саймон закатил глаза, но соизволил ответить:

– Более или менее. Один хрен, с пивом потянет.

Развернув вилку с изрядным куском в ее сторону, он явно предлагал попробовать. Представив, как все четыре зубца вонзаются в заднюю стенку глотки, девушка почувствовала себя натуральным параноиком. Тем не менее, не отказалась.

Ну да.

По сравнению с тем, что выдавала на-гора из недр духовки ее сестрица, запеканка была, в самом деле, «более или менее». Что-то среднее между дешевой забегаловкой и приличной столовкой, где на сотню крон можно отведать практически полный ассортимент скандинавской кухни в исполнении дородных поварих. Но нет в мире приправы лучше, чем голод, потому Майя предпочла жевать без излишней самокритичности.

Кофе в больших чашках остывал, дожидаясь своей очереди. Смесь корицы и сахарной пудры на блюдцах выглядела не слишком аккуратной: Саймон явно торопился с этим своим занятным проявлением заботы, параллельно налегая на алкоголь.

– У тебя есть какие-то записи T.Rex? – поинтересовалась Майя, вместо крутящегося на языке: «Ты успел вмазаться, пока меня не было?». Хеллстрем уставился на нее, смерив внимательным взглядом. А потом молча передал вилку, вставая с места и направляясь куда-то вглубь своей бесконечной студии. Сделав два подхода к запеканке и полуоборот на стуле, Майя терпеливо ждала. Через пару минут он вернулся, демонстрируя ей непритязательный черный конверт «Electric Warrior».

Внутри был, определенно, винил.

– Какие-то записи T.Rex, – сказал он, нарочно копируя ее интонацию. Передразнивать у него всегда получалось довольно неплохо. Но удивление в его взгляде было неподдельным, почти граничащим с восторгом: зрачок расширился, а потом снова вернулся в норму.

Значит, ничем не закинулся.

– Поставишь? – просто спросила она, не ведясь на провокацию. Обсуждать сам факт наличия этого винила у Саймона и степень его раритетности казалось ей скучным занятием. Ей просто хотелось послушать музыку, засевшую у нее в памяти.

– Не много ли чести, детка? – поинтересовался он, откладывая конверт на барную стойку, придвигаясь ближе и обхватывая ее за талию. – В этом доме музыку заказываю я, хоть ты и по-прежнему удивляешь меня. Откуда ты про них вообще знаешь? Про T.Rex?

Фрекен Нордин только пожала плечами, позволяя ему больно впиться пальцами в ее тело. Привычное начало очередной игры, конец которой немного предсказуем.

– Просто запиши на мой счет. Ты же обещал мне, что я смогу наказать тебя сегодня. И включи, музыку, наконец.

Губы Хеллстрема разъехались в кривой ухмылке.

– Я помню и об этом, – выдал он заговорщическим полушепотом. – Но песню я выберу сам, тебе понятно?

Вопрос этот ответа не требовал. Потому Майя предпочла вернуться к еде, попутно пытаясь запомнить, где в этой квартире находится стереосистема.

Легкий чирк – звук, присущий только игле проигрывателя. Невнятное шипение, напоминающее шум дождя… А потом – голос Марка Болана, будто материализовавшийся из ее собственных мыслей.

Ты сладкая, ты классная. Что я могу желать?

Лишь целиком и полностью тобою обладать…

Девушка расхохоталась, запрокидывая голову назад. Какого черта, Саймон! Ты же не мог выбрать ничего, кроме «Джипстера»! Впуская в сознание знакомый голос, подпевая, закрывая глаза, она и не заметила, что Хеллстрем вернулся, застывая у нее за спиной.

Она не перестала напевать, даже почувствовав его пальцы в своих волосах, когда его ногти намеренно больно царапнули тонкую кожу скальпа. Чуть подавшись назад, она устроилась затылком к нему на плечо, прижимаясь виском к колючей щеке Саймона. Не ослабляя захвата, он прошелся по ее ребрам свободной рукой, по-хозяйски загребая футболку.

– Я скучал, Майя. По тому, как ты меня бесишь иногда – тоже, – отпустив тонкую ткань, его пальцы на мгновение легли на ее горло, чуть сжимая его.

Ей казалось, что если сейчас он свернет ее шею, она умрет счастливой. Майя Нордин почти хотела этого – воплощения ее самого первого страха, связанного с высоким стремным незнакомцем, чей неуютный взгляд задел ее, выцепив из толпы. Чувствуя шершавую тяжесть на собственной глотке, она думала о том, что могла бы – а ведь и вправду могла бы – оказаться где-то на окраине этого большого холодного города. Такая же холодная, как и не проснувшаяся пока земля. И такая же ненужная, как старая музыка, которая, как оказалось, нравится им обоим.

– Болан прекрасен, – зачем-то сказала она вслух. – Потому что умер молодым…

– И свободным, – добавил от себя Саймон, чуть сильнее натягивая суровый поводок из ее волос. Это было не то чтобы больно: напряжение было похоже на высоковольтное электричество, от которого все ее тело сладко заныло. – Он умер свободным, мать его! Вот истинное предназначение – родиться, чтобы умереть свободным…

– Ты горячий.

– Есть такое. Ты знаешь, почему. И я собираюсь жахнуть еще, чтобы слететь с катушек сегодня ночью. Потому что завтра у меня будешь ты, и я смогу спокойно сняться перед поездкой в студию.

– Не думал спросить, нет ли у меня планов?

– А я твои планы, Майя, на хую вертел… – он достаточно грубо смял трикотаж футболки вместе с ее соском, заставив ловить ртом воздух. Боль была короткой, но почти огненной, будто искры бенгальского огня. – Пей кофе, и давай уже заниматься делом…

Это звучало как: «Займись моим телом». И это звучало не хуже любимой музыки. Чувство, появившееся после этих его слов, сказанных глухим, почти незнакомым голосом, были похожи на голод. Но голод этот был совершенно иного толка.

Только сейчас она заметила, что свой кофе Саймон уже выпил. Когда только успел?

– По-моему, сейчас твоя очередь мыться в душе, но я не хочу так…. Вали в койку, Симме.

Взяв чашку за тонкое ушко, она сперва пригубила пахнущий корицей кофе, а потом и вовсе выпила его почти полностью, цепляя языком горькую гущу на дне. Вкус был несколько непривычным, но значения она этому совершенно не придала. Как и тому факту, что Хеллстрем, стоявший у нее за спиной, с места не сдвинулся.

Она попыталась разбудить в себе злость, но его рука у нее в волосах давала ему превосходство. Саймон всегда оказывался сильнее. Дождавшись, когда она снова поставит чашку на блюдце, он использовал это против нее, оборачивая волосы Майи тугим жгутом вокруг своего запястья.

– Валить в койку, говоришь? – ее голова запрокинулась так далеко, что, казалось, вот-вот коснется затылком места между лопаток. – По-моему, кто-то здесь дохуя забывается!

Она понимала, что смысла сопротивляться нет, что ей не угрожает ничего, кроме пары неосторожных синяков или вырванной пряди. Но какое-то незнакомое ей раньше чутье подсказывало ей, что правила игры изменились.

Теперь ее ход. И если она не сообразит, какой именно – ей будет по-настоящему больно.

– Отпусти меня, пожалуйста, – прошептала она почти драматично. Резко тряхнув рукой, Хеллстрем практически позволил Майе упасть, подхватывая ее в последний момент и тут же нависая сверху. Давая ей возможность одними губами повторить свое «пожалуйста», но уже прямо в лицо.

– Для невинной девочки, оказавшейся здесь случайно, ты слишком похожа на шлюху. На равных хочешь быть? Хочешь мои границы прощупать? Не выебывайся – это может быть неприятно и даже больно. Слышишь меня, эй?!

Глядя ему в глаза, она вновь видела огромные зрачки. Сейчас ей казалось, что в этой сплошной черноте танцуют горячие искры безумия. Майя понятия не имела, откуда взялась ее решимость упираться. Саймон был прав в каждом из своих предположений, как будто специфика их взаимодействия делала ее прозрачной. Будто ее мысли лежали перед ним, словно на тарелочке, и он просто зачитывал их, как причудливое меню на вечер.

Как далеко он зайдет, если не перестать? Да и могла ли она перестать теперь, когда острое чувство опасности щекотало ноздри, обдавая спину от загривка до копчика то жаром, то изморозью…

Маячившая впереди неизвестность могла закончиться чем угодно – это и бодрило.

Майя вцепилась ногтями в его руку, вдавливая их все глубже в кожу и явно причиняя боль. Вместе с тем, понимая, что вцепится и зубами, если он позволит ей опустить голову достаточно низко. Но шансов не было – Саймон по-прежнему был сильнее. И, судя по тому, как он выругался, к его химии примешивался еще и азарт.

Отпустив ее волосы, он перехватил Майю за пояс и одним коротким движением отшвырнул прочь, не особенно заботясь о мягкости ее приземления. Она прикусила язык и приложилась локтем, отчего из глаз будто бы искры посыпались: боль была, словно вспышка, от которой защекотало где-то под ложечкой и сбилось дыхание. Подслеповато озираясь, девушка буквально нащупала край его огромной кровати, предпочитая не вставать, а отползать вглубь.

О том, что кровать у него круглая, она вспомнила слишком поздно.

Хеллстрем встал прямо перед ней, широко расставив ноги, обтянутые затейливой бахромой драных джинсов. Пальцы его лежали по обе стороны от пряжки ремня. Склонив голову набок, он улыбался, выглядывая из-за сползающих на один глаз блекло-голубых волос. Отголосок боли все еще пел где-то внутри, когда Саймон добавил – на этот раз с ноги, но не особенно жестко, пройдясь босой ступней вдоль ребер Майи. Будто хотел поэффектнее зафиналить демонстрацию силы. Дав ей отдышаться, он протянул руку почти дружелюбным жестом, но она отмахнулась от его помощи.

– Иди ты…

В ответ на это он смазал ее – коротко и хлестко, – прямо по губам. Когда-то давно так делала мать Майи, если слышала от нее бранное слово.