Текст книги "Клеопатра: Жизнь. Больше чем биография"

Главная улица города шириной в двадцать семь с половиной метров обескураживает приехавших, ничего подобного в Древнем мире нет. Чтобы исходить ее из конца в конец, нужен целый день. По Канопской дороге, которую обрамляют резные колонны, шелковые навесы и богато расписанные фасады, могут в ряд проехать восемь колесниц. Основные переулки, шириной по шесть метров, замощены камнями, отлично дренируются и многие освещаются по ночам. От центрального перекрестка, что в десяти минутах ходьбы от дворца, до горизонта простираются сверкающие колоннады из известняка. В западной части города обитает большинство египетского населения города. Среди них – ткачи, их жилища обступают лестницу в сто ступеней, ведущую в Серапеум (храм постройки III века до н. э., возвышающийся над городом и вмещающий в себя часть Александрийской библиотеки). Параллелепипед храма – большей частью украшенный позолотой, серебром и бронзой – стоит на искусственном скалистом холме, окруженном парками и крытыми галереями. Это один из всего трех памятников времен Клеопатры, который мы можем сегодня точно локализовать. Еврейский квартал лежит на северо-востоке, рядом с дворцом. Греки занимают изысканные трехэтажные дома в центре. Также город делится на ремесленные кварталы: в одном живут парфюмеры, по соседству с ними – кустари, делающие из алебастра сосуды для духов, в другом квартале – стеклоделы.

С востока на запад город тянется почти на шесть с половиной километров, их занимают бани, театры, гимназиумы, суды, храмы, гробницы и синагоги. По периметру его окружает известняковая стена с патрульными башнями, с обоих концов Канопской дороги прогуливаются проститутки. Днем Александрия полнится лошадиным ржанием, криками продавцов круп или турецкого гороха, уличных артистов, прорицателей, ростовщиков. Лотки со специями источают экзотические ароматы, их разносит по улицам насыщенный, соленый морской бриз. Стайки длинноногих черно-белых ибисов выискивают в дорожной пыли крошки. Даже поздним вечером, когда пунцовое солнце быстро заваливается в море, Александрия остается вихрем огней, пульсирующим калейдоскопом музыки, хаоса и цвета. В общем, это город, расширяющий сознание, город чрезмерной чувственности и высокого интеллекта, такой Париж античного мира: неповторимый и роскошный. Место, где проматывают состояния, пишут стихи, находят (или забывают) любовь, поправляют здоровье, переделывают себя или перезаряжают батарейки после покорения огромных территорий Италии, Испании и Греции за десять титанических лет.

Александрия с ее непревзойденной красотой и восхитительными развлечениями – не то место, где можно пассивно прозябать. Как писал один приезжий, «иностранцу непросто вынести шум такой огромной силы или натиск десятитысячной толпы, если он не вооружен лютней и песней» [49]. Александрийцы гордились своей репутацией людей легкомысленных. И через массивные ворота дворца после войны повалили толпы желающих засвидетельствовать победителям свое почтение, быстро заполнявшие обшитый слоновой костью вестибюль. Дворцовый комплекс со множеством банкетных залов вмещал огромную массу людей, самый большой зал украшали потрясающие бронзовые диванчики с вставками из стекла и слоновой кости – сами по себе произведения искусства. Египет импортировал серебро, но уже давно контролировал золотой запас античного мира, так что даже балки этого зала, возможно, были покрыты золотом. Легко преувеличить население города, но трудно переоценить его великолепие. Его было невозможно описать даже цветистыми языками Античности. Во многих домах зажиточных александрийцев стояла мебель из ливанского кедра, инкрустированная слоновой костью и перламутром, украшенная сложными картинками-тромплёй и затейливой мозаикой. Плиты карамельного алебастра облицовывали внешние стены. Внутренние стены сверкали эмалью и изумрудами, а если были отданы под живопись, то преобладали там мифологические сюжеты. Качество исполнения поражало воображение.

Мозаичные полы изумляли точностью, геометричностью и трехмерностью рисунка, природа изображалась неправдоподобно реалистично. А во время приемов вся эта красота исчезала под пышными коврами лилий и роз, которых сюда поставлялось с избытком. «В Египте, – расписывал один хроникер, – всегда можно найти и розы, и левкои, и любые другие цветы»[55]55
  Афиней здесь и далее цит. в пер. Н. Голинкевича.


[Закрыть] [50]. Разбросанные охапками по полу, они напоминали о деревенском луге, правда, под конец пира замусоренном устричными раковинами, клешнями лобстеров и косточками от персиков. Нередко к приему заказывалось триста венков роз или столько же плетеных гирлянд. (Розы особенно ценились, так как считалось, что их запах помогает не пьянеть.) Парфюмерия и различные мази были александрийской «фишкой»; слуги опрыскивали публику коричными, кардамоновыми и бальзамическими ароматами, пока гостей развлекали музыканты или сказители. Благоухали не только столы, но и украшения, курильницы благовоний, подметки обуви. Тяжелые облака эфирных масел были обязательным сопровождением ужина. Также гости могли оценить и другую продукцию самых выдающихся местных ремесленников: серебряные чаши, кувшины, светильники. Выдувку стекла, недавнее эллинистическое изобретение, в Александрии, как всегда, начали совершенствовать и перестарались: местные стеклодувы придумали добавлять в свои изделия золото. Изящные многоцветные сосуды теснили серебряные блюда, плетеные корзинки, вырезанные из слоновой кости, украшенные драгоценными камнями кружки. Еда подавалась на золотой посуде; на одном из птолемеевских пиршеств «как говорили, одна только столовая утварь весила триста тонн» [51]. Все это демонстрировало и гибкость Клеопатры, и ее стремление быть первой. Когда александрийскую роскошь распробовали в Риме, царица египетская нашла новое наименование для своей вычурной посуды: золотые и серебряные столовые приборы тонкой работы отныне назывались «посудой на каждый день» [52].

Одному из гостей ужин во дворце показался не столько угощением, сколько демонстрацией богатства. Он глазел на «позолоченный серебряный поднос (золото покрывало его толстым слоем), такой большой, что на нем поместилась огромная жареная свинья; она лежала навзничь и показывала брюхо, набитое лакомствами: в нем были вместе запечены дрозды, утки, множество жаворонков, яичные желтки, устрицы, морские гребешки» [53]. Обязательно подавали гусей, павлинов, устриц, морских ежей, осетров и кефалей – дары Средиземноморья. (Ложки были редкостью, вилок не было вообще. Ели руками.) Сладкие вина – лучшие привозились из Сирии и Ионии – источали аромат меда или граната. У нас нет свидетельств о том, как была одета Клеопатра на этих пиршествах [54], но мы знаем, что она носила много жемчуга, эквивалента сегодняшних бриллиантов. Длинные жемчужные нитки обвивались вокруг ее шеи и вплетались в ее волосы. Жемчугом были отделаны ее длинные, до лодыжек, туники. Богато окрашенные, сшитые из нежнейшего китайского шелка или тончайшего льна, они традиционно перехватывались поясом, или брошью, или лентой. Поверх туники надевалась прозрачная накидка, через которую просвечивали складки яркой ткани. На ногах Клеопатры красовались расшитые драгоценностями сандалии с узорчатыми подошвами. Гости Птолемеев, слывущих щедрейшими хозяевами в истории, возвращались домой, сгибаясь под тяжестью подарков. Нередко из дворца уходили с дорогой серебряной посудой, рабом, газелью, золотой козеткой или лошадью в серебряной сбруе. Излишества прославили род Птолемеев, и Клеопатра не собиралась дать этой славе померкнуть. Таковы были знаменитые ужины, где Цезарь с Клеопатрой «пировал до рассвета», о чем Светоний поведает миру позже [55].

Послевоенные торжества неизменно включали в себя триумфальную процессию, видимо проходившую по Канопской дороге. Клеопатре требовалось объединить народ, чтобы утвердить свою политическую власть и укрепить превосходство над недругами. Александрия уже долгое время была городом парадов и пышных церемоний – так Птолемеи демонстрировали свое богатство, чрезмерное даже по меркам их подданных, обожавших любые увеселения. Столетиями ранее во время дионисийской процессии [56] по городу плыли позолоченные шестиметровые платформы, каждую несли 180 мужчин. За ними шли выкрашенные в пурпур сатиры и нимфы в золотых гирляндах, а также аллегорически представленные цари, боги, города, времена года. Александрия – центр чудес механики – могла похвастаться своими автоматическими дверями и гидравлическими механизмами, скрытыми приводными колесами и машинами для чеканки монет. Вооруженные незримыми проводами, сифонами, блоками и магнитами, Птолемеи могли творить чудеса. Огонь вспыхивал и угасал; свет струился из глаз статуй; неожиданно начинали гудеть трубы. Для одной из первых процессий гениальные городские умельцы превзошли себя: на платформе сидела на стуле пятиметровая женщина-статуя в желтой, усыпанной блестками тунике. Вдруг она встала в полный рост и начала угощать народ молоком, а потом магическим образом села обратно. Толпа пришла в восторг. Пространство наполнилось радостным предвкушением, восторженным шепотом, музыкой флейт. На зрителей пролился дождь из эфирных масел – в воздухе быстро таяли деньги – и удивительные чудеса продолжились: по городу двигались золотые факелы, ларцы с ладаном и миррой, позолоченные пальмы, виноградные лозы, щиты, статуи, чаши, убранные золотом волы. На одной из платформ в сопровождении трубачей шестьдесят сатиров давили ногами виноград и пели. Ягоды лопались, брызгая в толпу ароматным соком, он смешивался с напоенным эфиром воздухом, и комбинация получалась головокружительная. Слуги периодически выпускали голубей, к лапкам которых были привязаны ленточки. Показ животных был обязательным для подданных, которые приезжали в Александрию и ставили свои палатки в радиусе нескольких километров. В процессии III века до н. э. участвовали богато украшенные ослики, слоны в расшитых золотом сандалиях, ориксы, леопарды, павлины, огромные львы, эфиопские носороги, страусы, медведь-альбинос, 2400 собак. Верблюды несли на своих спинах тюки с шафраном и корицей. За ними шли двести быков с золочеными рогами. Далее следовали музыканты с лирами, 57 000 пехотинцев и 23 000 кавалеристов в полной амуниции. У Клеопатры нет такой мощи, но она все равно способна организовать экстравагантное шоу. Ей требуется пиар, ей нужно показать себя монархом, «наиболее способным добывать средства, наиболее блестящим в их расходовании и наиболее деятельным и великолепным в строительстве»[56]56
  Аппиан. Римская история. Вступление, 10. Здесь и далее цит. в пер. С. П. Кондратьева.


[Закрыть]. Изобилие, власть и легитимность сплелись в один могучий узел. Особенно теперь, когда после конвульсий предыдущих десятилетий ей важно утвердиться в своем праве.

Вероятно, это устраивает Цезаря. Стабильный Египет так же необходим для осуществления его планов, как и планов Клеопатры. Эта страна, фактически единственная во всем Средиземноморье, производит больше зерна, чем потребляет. Клеопатра может в одиночку прокормить Рим. Правда, верно и обратное: при желании она может обречь его на голод. Так что Цезарь не горит желанием посадить в Александрии своего соотечественника. Самое лучшее решение – надежный неримлянин во главе Египта. Естественно, Цезарь не смог бы доверять Потину, как доверяет Клеопатре, и понятно, что он уверен в ее способности управлять государством. Строго говоря, при ней Египет в 47 году до н. э. становится протекторатом с элементом «особой близости». Такая форма взаимоотношений вовсе не выглядела чем-то из ряда вон выходящим в век, когда политика считалась делом подчеркнуто личным. Эллинистические альянсы регулярно заключались под звон свадебных колокольчиков. В Риме браки по расчету были обычным делом – к неудовольствию пуристов, которые клеймили эту дешевую, рационалистическую дипломатию. Чем более амбициозен политик, тем менее он щепетилен в выборе второй, третьей и т. д. половинки. Помпей женился пять раз, и каждый раз – по политическим причинам. На развитие бурной карьеры Цезаря влияла каждая из его четырех жен. Несмотря на разницу в возрасте почти как у Цезаря с Клеопатрой, Помпей взял в жены дочь Цезаря, присланную ему в качестве своеобразной благодарности[57]57
  Подарок был желанным, но время выбрано неудачно. Юлия собиралась буквально через несколько дней выйти за Квинта Сервилия Кепио. Он был крайне недоволен. Вместо нее Помпей предложил ему свою дочь, хотя она, в свою очередь, уже была помолвлена. По большей части римские женщины были предметом торга в переговорном процессе – практика, до которой редко додумывались Птолемеи, несмотря на всю свою изобретательность в семейных вопросах. – Прим. автора.


[Закрыть]. Отношения между двумя этими мужчинами начали портиться, только когда женщина, связывавшая их, умерла. И история скоро повторится, с гораздо более серьезными последствиями.

Отношения между Цезарем и Клеопатрой необычны не только из-за разных национальностей, но и потому, что Клеопатра вступила в них по собственной воле, без давления со стороны родственников-мужчин. Любого римлянина такое приводило в замешательство. Если бы отец в свое время выдал ее за Цезаря (что в любом случае было невозможно), на нее смотрели бы другими глазами [57]. Что смущало тех, кто сочинял потом историю Клеопатры, так это ее независимость суждений и предприимчивость. Поэт Лукан на этот счет высказался ясно. У него Потин восклицает, что Клеопатра могла победить старца своею отравой [58] – весьма широкое толкование свободной воли. Здесь тоже не обошлось без поучительных параллелей. Эту историю позже будут рассказывать о жившей когда-то индийской царице Клеофиде. Она «отдалась Александру и получила от него благодаря этому свое царство обратно, добившись путем соблазна того, чего она не смогла достигнуть оружием»[58]58
  Юстин. Эпитома сочинения Помпея Трога «История Филиппа», XII. Здесь и далее цит. в пер. А. А. Деконского, М. И. Рижского.


[Закрыть] [59]. С точки зрения как минимум одного римского историка, за неподобающее поведение Клеофиду стали называть «царской блудницей». Вполне вероятно, что это – апокриф, очередная мрачная римская фантазия на тему загадочного Востока. Возможно, даже переиначенная самой Клеопатрой. Однако она кое-что говорит нам о египетской царице. Ее подозревали, как и Клеофиду, хотя больше всего римлян бесила – и вызывала гневные ретроспективные нападки – ее сверхъестественная, таинственная сила.

Нет ничего удивительного в том, что между Клеопатрой и Цезарем возникло взаимопонимание, если не сильная страсть. Ее апломб и его авантюризм могли сыграть свою роль, но главное – их характеры подходили друг другу так же, как совпадали их политические интересы. Оба они были приветливы, харизматичны, с хорошо подвешенным языком, но только одному из них предстояло войти в историю опасным искусителем. Клеопатра отлично знала, как втереться к кому-либо в доверие. В то время как считалось, что лесть можно разделить на четыре части, Клеопатра умудрялась, как возмущался Плутарх, никогда не устававший клеймить эту отвратительную субстанцию, разделять ее «на много частей» [60]. Сохранилось больше похвал ее остроумию, чем остроумию Цезаря: он, если верить источникам, был больше по части амурных похождений. Виртуозный соблазнитель специализировался на аристократических женах. И Клеопатра, и Цезарь демонстрировали пытливый ум, фирменный знак века, а еще – беззаботность и юмор, которые отличали их от товарищей. Если, конечно, у них были товарищи. «Как же угрюма и замкнута всякая власть»[59]59
  Плутарх. Деметрий, III. Здесь и далее цит. в пер. С. П. Маркиша.


[Закрыть] [61], – отмечает Плутарх; в общем, Цезарь и Клеопатра могли доверить своему окружению разве что вилять хвостом или плести интриги. Оба понимали, что, как выразился Цезарь, за успех приходится платить, а то, что возвышает человека над другими людьми, порождает зависть [62]. Эти двое создали эксклюзивный бренд социальной изоляции.

Оба они прежде уже переступали черту в борьбе за власть, оба уже ставили все на красное или черное. Оба могли как без устали работать, так и вдохновенно отдыхать, и редко отделяли одно от другого. Цезарь отвечал на письма и петиции, присутствуя на играх. Клеопатра сама вовлекалась в игры из государственных соображений. Оба были прирожденными актерами, не сомневавшимися ни в собственных способностях, ни в собственном совершенстве. Многого ожидали от Клеопатры, которая любила удивлять, делала широкие жесты и знала себе цену. Цезарь высоко ставил хороший вкус и обожал талант во всех видах. И вот в Александрии у него появляется интересный собеседник, лингвист и переговорщик, обладающий, как и он сам, даром общаться с новыми знакомыми так, словно они старинные друзья. В общем, легко понять, почему он стал проявлять к такому человеку особое внимание. Клеопатра показала ему, как ведут себя цари. Цезаря еще год назад провозгласили диктатором, но он только сейчас почувствовал вкус абсолютной власти. К тому же царица Египта управлялась с делами, к которым ни одна из знакомых ему женщин не прикасалась. Нужно было сильно постараться, чтобы найти в Риме женщину, способную собрать армию, одолжить кому-то флот, контролировать курс национальной валюты. Клеопатра, несмотря на пылкость своей натуры, ничуть не меньше Цезаря была хладнокровным, трезвомыслящим прагматиком. Однако в историю его действия вошли как стратегия, а ее – как манипуляция. Оба они закалились в войнах, в которых выигрывали не мощности, а личности. Сталкивались с похожими трудностями, с похожими людьми. Цезаря не любила римская знать, Клеопатру – александрийские греки. Их власть опиралась на простой народ. Амбиции особенно ярко сверкают в присутствии чужих амбиций. Цезарь и Клеопатра сошлись, как двое наследников баснословных состояний, настоящие титаны, которые настолько уверены в собственной значимости, что говорят о себе во множественном числе или пишут о себе в третьем лице.

Во время одного из приемов у Клеопатры Цезарь – из поэмы Лукана – задает вопросы египетскому верховному жрецу. Диктатор предстает перед нами студиозусом, изучающим множество предметов, безгранично любопытным. Его страсть к познанию нового не уступает его амбициозности. Он восхищен историей и культурой Египта, много беседует с александрийскими учеными и философами. И у него остался единственный вопрос. «К истине жаркая страсть, сильней ничего не желает, только бы знать начало реки, сокрытое вечно, этот неведомый край»[60]60
  Лукан, Х.189, 190. Здесь и далее цит. в пер. Л. Е. Остроумова.


[Закрыть], – умоляет Цезарь. [63]. Если жрец откроет ему, где берет начало Нил, Цезарь прекратит гражданскую войну. Эта горячность понятна: немногие загадки античного мира так интриговали современников, и вопрос «где исток Нила?» был тогда сродни сегодняшнему «есть ли жизнь на Марсе?». Лукан первым упоминает речную прогулку Цезаря и Клеопатры – через сто десять лет после нее. Он не питал симпатии ни к нему, ни к ней, а просто сочинял стихи. И недаром его называют «отцом желтой журналистики» [64]. Тем не менее писатель работал с источниками, которые сегодня потеряны. Вряд ли он придумал эту прогулку. И вряд ли послевоенный круиз был не таким роскошным, не таким буйным и веселым, как другой – увековеченный Шекспиром и состоявшийся только через пять лет. Однако, похоже, римские историки предпочитали помнить о втором путешествии и напрочь забыть о первом. Они не упоминают также, что Цезарь задержался в Египте по окончании войны [65]. Если бы не их единодушное молчание, Шекспир, возможно, написал бы совсем другую пьесу о Клеопатре.

Вообще прогулки по Нилу были широко распространены. Высоких иностранных гостей традиционно приглашали в круиз, во время которого демонстрировали им величие Египта. Два поколения назад один большой чин приложил немало усилий, чтобы римского сенатора «приняли с максимальной пышностью» [66], осыпали подарками, дали ему лучших сопровождающих, угощали пирожными и жареным мясом, которым он будет кормить священных крокодилов. Километры и километры колосящейся пшеницы производили на гостей сильное впечатление, хотя у римлян от этих видов немного сжимались челюсти. Помимо жгучего любопытства, подобные поездки были и в интересах государства. Каждый новый монарх по традиции начинал свое правление с церемониального путешествия на юг. Для Клеопатры оно свелось к объезду ее собственных владений. В Египте все работали на нее. Почти все ресурсы страны – поля, дичь, деревья, Нил с его крокодилами – всё принадлежало ей. С ее точки зрения, круиз был не столько увеселительной прогулкой или научной экспедицией, сколько государственной необходимостью. Она могла продемонстрировать народу военную мощь Рима, а Риму – удивительное изобилие Египта. Египтяне помогали ей в борьбе против брата, поддерживали, когда она была уязвима. Теперь, рядом с Цезарем, она предстала перед ними непобедимой [67].

Уехать из Александрии на юг означало отправиться из греческого мира в мир египетский, из страны вина в страну пива. Здесь господствовала культура, которую александрийцы считали низшей, здесь поклонялись фараонам и правили жрецы. Здесь божественность Клеопатры не подвергалась сомнению. Этот Египет, даже без александрийского блеска, без агата и красного гранита, монументального олицетворения монументального прошлого, поражал воображение. Как позже написал проехавший тем же маршрутом путешественник: «Я объедался красками, подобно ослу, набивающему себе брюхо овсом»[61]61
  Письмо Флобера к матери, 17 ноября 1849 г. Цит. по изд.: О литературе, искусстве, писательском труде. Письма. Статьи. Пер. А. А. Андрес.


[Закрыть] [68]. Клеопатра показывала Цезарю величайший и красивейший оазис в мире, мягкую зелень берегов, черную почву канала, страну пурпурных закатов и аметистовых рассветов. Они не могли пренебречь обязательными пунктами программы: пирамиды вздымались над пальмами и таяли в туманной вышине; в святилище Мемфиса их ждал верховный жрец Египта; над и под землей располагались три тысячи комнат лабиринта из гранита и песчаника; в храме бога-крокодила на озере, где животные по команде открывали пасти, Цезарь с интересом изучал систему шлюзов и дамб, с помощью которой орошались сельскохозяйственные угодья; двадцатиметровые колоссы Мемнона, чудесно белые на фоне бледно-абрикосового песка, были видны за много километров. За ними, у подножия горы, прятались высеченные в скальной породе гробницы Долины царей. А еще южнее, вверх по реке, перед путешественниками вдруг представал прекрасный храм Исиды, построенный при участии отца Клеопатры среди рокочущих нильских порогов на острове Филе[62]62
  Цезарь и Клеопатра почти наверняка не видели Сфинкса – он уже около тысячи лет как был погребен под песком. – Прим. автора.


[Закрыть].

Еще больше поражали бытовые удобства, обустроенные также с местным размахом. Требовалось не только произвести впечатление на гостя, но и как следует его увеселить. Клеопатра и Цезарь, скорее всего, начали путешествие от озера Марьют на юге столицы, где размещался развлекательный флот царицы. В порту стояли королевские барки в девяносто метров длиной [69]. Носовая их часть была украшена слоновой костью, палубу обрамляли изысканные резные колонны из кипариса. На носу и корме громоздились позолоченные пятиметровые статуи. Металлические детали сверкали полированной бронзой, деревянные белели слоновой костью и пылали золотом. Яркими красками был расцвечен весь интерьер, в том числе многочисленные скульптуры правителей, расставленные по двум этажам – жилому и развлекательному. Над одним банкетным залом красовался кессонный потолок. Другой украшали египетские колонны, покрытые резьбой в виде листьев аканта и лепестков лотоса, в шахматном порядке выкрашенные черным и белым. Над третьим распростерся пурпурный полог. Нередко на царских барках располагались гимнастический зал, библиотека, храмы Диониса и Афродиты, сад, грот, лектории, винтовая лестница, медная ванна, стойла, аквариум.

Это была не очень скромная процессия. Даже средненький чиновник путешествовал в сопровождении десятка слуг и совершенно растерялся бы, окажись он вдруг без своих секретарей и бухгалтеров, своего пекаря, банщика, доктора, хранителя серебра и оружейника. Клеопатра и Цезарь плыли на юг с целой армией римских легионеров и египетских царедворцев. Принимать их предписывалось народу и было делом весьма хлопотным, особенно если верить Аппиану, утверждавшему, что за этой парой следовало четыре сотни кораблей. Можно не сомневаться, что грандиозный корабль царицы сопровождало множество мелких суденышек. И все они плыли по реке, забитой баржами с вином и камнем, лодками купцов и блюстителей порядка. В обязанности простых людей входило кормить и лелеять своего монарха, задаривать подарками, веселить его свиту, помогать со всеми передвижениями. Тут возникала куча проблем – с размещением, безопасностью, продовольствием. Местное начальство не стеснялось рекомендовать жителям прятать продукты, чтобы их не реквизировали на царственные нужды [70]. И их легко понять, учитывая, какие аппетиты были у гостей: например, один не особо важный сановник как-то затребовал себе 372 молочных поросенка и 200 овец. Крестьяне работали день и ночь, пополняли запасы продовольствия, варили пиво, заготавливали сено, убирали гостевые дома, ухаживали за животными. И сейчас была как раз самая страда. Цицерон, куда более обеспеченный и не испытывавший подобного давления, и тот был счастлив спровадить Цезаря восвояси, когда двумя годами позже тот гостил у него в имении со своей свитой. И он не стал просить гостя заглянуть к нему еще, когда полководец снова будет в этих местах. «Одного раза достаточно» [71], – вздохнул мыслитель, почувствовавший себя не столько хлебосольным хозяином, сколько каким-то интендантом.

«Плавучий дворец» Клеопатры и Цезаря скользил вверх по Нилу [72], ветер дул в паруса. По берегам финиковые пальмы сгибались под тяжестью спелых плодов, колыхалось море золотой пшеницы, зрели бананы. Наливались солнцем абрикосы, виноград, персики, инжир и шелковица. В небесах устраивали брачные танцы голуби. Проплывавшие мимо пейзажи подпитывали мифы о несметных богатствах Египта и волшебных свойствах великой реки. В Древнем мире считали, что Нил истекает золотом, обладает чудесной силой. Верили, что нильская вода закипает при температуре вдвое меньшей, чем обычная. Что животные, обитатели Нила, достигают гигантских размеров. Птолемей II, когда его дочь вышла замуж за сирийского принца, отправлял ей емкости с нильской водой, чтобы она уж точно забеременела (ей было тридцать, и трюк сработал). Египетские женщины славились тем, что в более короткий срок вынашивали детей. Еще говорили, что у них чаще рождались близнецы, нередко и по четыре за раз. Что козы, везде приносившие по паре козлят в помете, в Египте приносили по пять, что голуби давали двенадцать выводков, а не десять. Что череп у египетских мужчин более крепкий, ведь в Египте редко встречались лысые (или, как Цезарь, пытавшиеся прикрыть лысину зачесом). Ходили слухи, что жизнь случайно зародилась именно в водах Нила. Кого Клеопатра с Цезарем точно не повстречали, так это легендарную речную тварь, помесь мыши с речным илом. Скорее всего, не видели они ни змей с растущей из спины травой, ни людей, живущих под панцирями гигантских черепах [73]. Зато приметили в чащах папируса и переплетениях лотоса цапель и аистов, бегемотов и пятиметровых крокодилов, и неисчерпаемые запасы рыбы, почитавшейся в Риме экзотикой. Античные историки ошибались насчет диковинных доисторических животных, но были абсолютно правы в оценке сельскохозяйственных возможностей Египта. Родина Клеопатры была самой плодородной в Средиземноморье землей, где пшеница, казалось, сажала и поливала себя сама.

И так продолжалось с незапамятных времен – а ведь в Египте это были не просто слова. Уже во времена Клеопатры существовало понятие «древняя история». Мир тогда полнился легендами, кутался в суеверия. Стоя рядом с царицей, Цезарь, вероятно, восхищался архитектурой почти с трехтысячелетней историей. Вандалы к тому времени уже разграбили гробницы Долины царей и оставили на них свои граффити [74]. К весне 47 года до н. э. одно из семи чудес света уже лежало в руинах. Родина Клеопатры умела с шиком принимать у себя гостей задолго до того, как остальной мир только начал догадываться о существовании красивой жизни. Впрочем, прошлое казалось им ближе, чем оно кажется нам сегодня. Александр Македонский был дальше от Клеопатры, чем от нас 1776 год, однако его осязаемое, тревожащее присутствие она ощущала постоянно. 1120 лет отделяло Клеопатру от самой знаменитой тогда войны, но падение Трои по-прежнему оставалось опорной точкой. Прошлое находилось где-то неподалеку, к нему обращались почти с религиозным благоговением. Это особенно чувствовалось в Египте, где питали страсть к истории и уже две тысячи лет письменно ее фиксировали. За этот долгий срок закрытая, недосягаемая страна не сильно изменилась, а ее искусство практически не изменилось вовсе. У подданных Клеопатры были основания считать время клубком бесконечных повторений, и недавние события только подтверждали их правоту. Советники Птолемеев убеждали первых мальчиков-царей уничтожать ближайших членов семьи. Царицы бежали из Египта и собирали армии наемников. Многое из того, что можно было сказать о римских завоевателях, относилось и к македонским предкам Клеопатры [75], пришедшим сюда три столетия назад, – и такая параллель не могла от нее ускользнуть.

Одетая в белый лен, с диадемой в волосах, Клеопатра во время путешествия участвовала в религиозных ритуалах, которые проводились до нее тысячелетиями. Ее продуманный до мельчайших деталей образ воплощал живое божество. Неизвестно, как именно народ выражал свое почтение – возможно, поклонами или поднятием руки. Перед зеваками Цезарь и Клеопатра представали не романтической парой, а волшебным явлением из другого мира, двумя прибывшими с официальным визитом на Землю богами. Это было мощное зрелище: светловолосый широкоплечий римлянин в длинном пурпурном плаще и смуглая, изящная царица Египта. Вместе они посещали священные места, монументы древних царей, дворцы крупных сановников. Вместе внимали приветствиям жрецов в белых одеждах и крикам восторженной толпы. Вместе плыли мимо сельскохозяйственных угодий, мимо башен из глинобитного кирпича и красных плоских крыш, роскошных садов, виноградников и золотых полей, мимо наполовину скрытых под песком сфинксов и скальных гробниц. Вместе страдали от гнуса, весеннего дара низовьев реки. Об их приближении сообщал плеск весел и звуки лир, дым благовоний мешался с влажным жарким воздухом.

Без сомнений, эта поездка стала заслуженным отдыхом после предыдущих месяцев. Вертепом же, веселым кутежом, распутным медовым месяцем она стала, видимо, благодаря роскоши на борту. Любой римлянин увидел бы здесь порок: говоривший на латыни ощущал во рту неприятный специфический привкус, когда натыкался на слово «роскошь», которое не одну сотню лет шло рука об руку со «сладострастием»[63]63
  В латыни были два похожих слова: luxus (изобилие) и lascivus (похотливый).


[Закрыть]. По выражению Аппиана, в плавании вверх по Нилу Цезарь обозревал страну с Клеопатрой, «предаваясь и другим наслаждениям» [76]. Отсюда недолго и до обвинения в том, что Клеопатра наслала на римского полководца чары и увлекла его в самое сердце экзотической страны, из которой его придется вытаскивать силой. Клеопатра, как и вообще Египет, всегда подобным образом действовали на бедных восприимчивых римлян. Эта страна дразнила и соблазняла. Скорее всего, пара заранее спланировала маршрут плавания, но будущие поколения решили по-другому. Более поздние источники утверждают, что Цезарь не хотел уезжать, а Клеопатра не хотела его отпускать. «Она бы задержала его в Египте еще дольше либо вообще уехала бы с ним в Рим» [77], – пишет Дион. Людям Цезаря пришлось идти на крайние меры, чтобы его вернуть. По версии Светония, римский диктатор до такой степени потерял голову, что отправился бы за египетской царицей до эфиопской границы, не пригрози его легионеры мятежом. Наконец, чуть южнее скалистых берегов сегодняшнего Асуана, процессия неуклюже развернулась в обратную сторону.