Текст книги "Карта призраков. Как самая страшная эпидемия холеры в викторианском Лондоне изменила науку, города и современный мир"

Вся эта история наверняка пронеслась перед глазами мистера Г., когда в четверг ему стало хуже. Скорее всего, ночью у него началась рвота, сопровождавшаяся мышечными спазмами и острой болью в животе. В какой-то момент его стала мучить сильнейшая жажда. Но главной частью этого отвратительного процесса было исторжение из кишечника огромного количества воды, как ни странно, не имевшей ни цвета, ни запаха; в ней плавали лишь маленькие белые частички. Клиницисты того времени называли ее «стулом в виде рисового отвара». Если из вас начинал выходить «рисовый отвар», то, скорее всего, жить вам оставалось от силы несколько часов.

Мистер Г. до ужаса хорошо осознавал, что его ждет, несмотря на все страдания. Одна из самых характерных черт холеры состоит в том, что больные остаются в полном сознании вплоть до самых последних стадий болезни, отлично осознавая и боль, причиненную болезнью, и скорое приближение смерти. В Times несколькими годами ранее описывали это ужасное состояние в длинной статье о болезни: «Механизм жизни вдруг замирает, из тела несколькими сильнейшими потоками исторгаются его соки, и оно превращается во влажную, мертвую… массу, но разум внутри остается нетронутым и ясным, блестит странным, живым светом в остекленевших глазах, – словно дух, в ужасе выглядывающий из трупа».

К пятнице, скорее всего, пульс мистера Г. был уже едва заметен, а на лице проявилась синюшная, морщинистая маска. Его состояние было примерно таким же, как у Уильяма Спроута в 1831 году: «Сильно сморщенное лицо, запавшие глаза, синюшные губы и кожа нижних конечностей; ногти… мертвенно-бледные».

Бо́льшая часть вышеприведенного описания – конечно, до определенной степени лишь догадки. Но одно мы знаем точно: в час дня в пятницу, пока в соседней комнате тихо страдала дочь Льюисов, сердце мистера Г. остановилось всего через двадцать четыре часа после появления первых симптомов холеры. Через несколько часов умерла еще целая дюжина жителей Сохо.

Холера – древнейшая болезнь, которая уносила миллионы жизней. Считается, что она возникла в бассейне рек Ганга и Брахмапутры в Индии. Сочетание жаркого климата с обилием осадков, высокой плотностью населения, интенсивным загрязнением водоемов фекалиями и использованием грязной воды для питья и бытовых нужд способствовало быстрому распространению болезни в этом регионе.

Медицинского отчета, конечно, не существует, но, оглядываясь назад с высоты полутора сотен лет научных исследований, мы можем в точности описать события на клеточном уровне, которые превратили мистера Г. из здорового, нормально функционирующего человека в сморщенный синюшный труп буквально за несколько дней. Холера вызывается бактериями – микроскопическими организмами, состоящими из одной-единственной клетки, которая содержит ДНК. У бактерий нет органелл и клеточных ядер, свойственных эукариотам – растениям и животным, – но тем не менее они обладают более сложным строением, чем вирусы; последние, по сути, представляют собой голые нити генетического кода, не способные к выживанию без организмов-носителей, которые можно заразить. С точки зрения количества бактерии – это без вариантов самые успешные организмы на планете. На одном квадратном сантиметре вашей кожи живет около 100 000 отдельных бактериальных клеток; в ведре почвы их миллиарды и миллиарды. Некоторые эксперты считают, что, несмотря на миниатюрные размеры (их длина составляет около миллионной доли метра), царство бактерий является самой многочисленной формой жизни с точки зрения биомассы.

Впрочем, количество – не самая впечатляющая черта бактерий; куда больше изумляет разнообразие их образа жизни. Все организмы, базирующиеся на сложных эукариотических клетках (растения, животные, грибы), живут за счет одной из двух основных метаболических стратегий: фотосинтеза или аэробного дыхания. Многоклеточная жизнь тоже отличается потрясающим разнообразием – от синего кита до черной вдовы и гигантской секвойи, – но в ее основе все равно лежат всего два фундаментальных способа выживания: дыхание воздухом и захват солнечного света. Бактерии, с другой стороны, могут жить в самых разнообразных условиях: одни питаются азотом прямо из воздуха, другие добывают энергию из серы, третьи процветают в кипящей воде над глубоководными вулканами, четвертые миллионами живут в человеческом кишечнике (как, например, Escherichia coli).

Именно благодаря бактериям в атмосфере Земли начал скапливаться кислород, за несколько миллиардов лет достигший концентрации, пригодной для дыхания.

За исключением нескольких необычных веществ (в том числе змеиного яда), бактерии могут перерабатывать практически любые органические молекулы, так что они одновременно являются и важнейшими поставщиками энергии для планеты, и главными переработчиками отходов⁷. Как выразился Стивен Джей Гулд в книге «Полный дом», вы можете, конечно, писать об эпохе динозавров или эпохе людей и издавать о них замечательные книги, но на самом деле на нашей планете еще со времен первичного бульона длится одна сплошная эпоха бактерий. А все остальное – просто побочные эффекты.

Бактерия, вызывающая холеру, носит научное название Vibrio cholerae. Если посмотреть на нее через электронный микроскоп, то бактерия чем-то напомнит плавучий орешек арахиса: изогнутая палочка с тонким вращающимся хвостиком (жгутиком), который приводит микроорганизм в движение (механизм чем-то напоминает внешний лодочный мотор). Одиночный холерный вибрион для человека безвреден. В зависимости от уровня кислотности в вашем желудке для того, чтобы заболеть холерой, нужно, чтобы в ваш организм попало от 1 до 100 миллионов микроорганизмов. Поскольку нашему уму довольно трудно понять масштабы микрокосма бактериальной жизни, 100 миллионов на первый взгляд кажутся количеством, которое случайно проглотить невозможно. Но чтобы человеческий глаз мог хотя бы заметить присутствие бактерий в воде, их концентрация должна быть не менее 10 миллионов на миллилитр. (Один миллилитр – это примерно 0,4 процента, или четыре тысячные части стакана.) В совершенно прозрачном с виду стакане воды может легко содержаться до 200 миллионов V. cholerae⁸.

Чтобы эти бактерии представляли для вас угрозу, вы должны употребить их внутрь: простой физический контакт болезни не вызывает. Холерному вибриону нужно проникнуть в ваш тонкий кишечник, и, если ему это удается, он запускает атаку сразу с двух направлений. Сначала белки, известные как токсин-корегулируемые пили (TCP), помогают бактериям невероятно быстро размножаться, и они создают плотные биопленки толщиной в сотни слоев, покрывая стенки кишечника. В процессе бурного роста популяции бактерии впрыскивают в стенки кишечника токсин. Холерный токсин в конечном итоге мешает кишечнику выполнять одну из главных его метаболических ролей – поддержку водного баланса в организме. Стенки тонкого кишечника выстланы двумя типами клеток: одни всасывают воду и передают ее остальному организму, другие выделяют воду, которая в конечном итоге выходит из организма вместе с экскрементами. В здоровом организме, получающем воду в нормальном объеме, тонкий кишечник всасывает больше воды, чем выделяет, но вторжение V. cholerae переворачивает ситуацию с ног на голову: холерный токсин заставляет клетки с огромной скоростью выделять воду: в самых тяжелых случаях люди теряли до тридцати процентов веса тела буквально за несколько часов. (Кто-то считает, что само название холера происходит от греческого слова, означающего «водосточная труба», – оно напоминает о потоках воды, извергающихся из нее после сильного дождя.) В выделяющейся жидкости содержатся фрагменты эпителия тонкой кишки (те самые белые частички, из-за которых стул напоминает рисовый отвар), а также огромное количество холерных вибрионов. При холере организм может выделить до двадцати литров жидкости, причем в каждом ее миллилитре будет содержаться до ста миллионов вибрионов.

Бактерии возникли на планете около 4 млрд лет назад и были первыми живыми существами, населившими Землю. Ученые насчитывают в мире более миллиона видов бактерий, хотя к настоящему моменту описаны и изучены только около 10 тысяч из них.

Иными словами, если случайно проглотить миллион Vibrio cholerae, через три-четыре дня в вашем организме их может появиться целый триллион. Бактерия, по сути, превращает человеческое тело в фабрику, увеличивающую ее численность в миллион раз.

А если «фабрика» через несколько дней умрет – ну и что с того? Обычно поблизости найдется кто-нибудь другой для колонизации.

Реальную причину смерти при холере определить довольно трудно; человеческое тело настолько сильно зависит от воды, что при потере такого количества жидкости за короткое время отказывают почти все основные системы организма. Смерть от обезвоживания в каком-то смысле можно назвать преступлением против самого происхождения жизни на Земле. Наши предки появились в океанах юной планеты; некоторые организмы, конечно, смогли адаптироваться к жизни на земле, но наши тела все равно сохранили генетическую память о водном происхождении. Оплодотворение у всех животных происходит с помощью той или иной формы воды; эмбрионы плавают в матке; в человеческой крови концентрация солей почти такая же, как в морской воде. «Те виды животных, которые полностью адаптировались к воде, провернули хитрый трюк: забрали свою прежнюю среду с собой, – пишет эволюционный биолог Линн Маргулис. – На самом деле ни одно животное так по-настоящему и не покинуло водного микрокосма… Неважно, насколько высоко и сухо на вершине горы, неважно, насколько далек от моря и современен ваш дом: наш пот и слезы мало отличаются по составу от морской воды».

Первое значительное последствие серьезного обезвоживания – уменьшение объема крови, циркулирующей в организме; кровь становится все гуще, лишаясь воды. Из-за этого сердце начинает биться быстрее, чтобы поддерживать артериальное давление и сохранять функциональность самых важных органов – почек и мозга. Органы второстепенной важности, например желчный пузырь и селезенка, начинают постепенно отключаться. Кровеносные сосуды в конечностях сокращаются, вызывая постоянное покалывание. Поскольку мозг на ранних этапах по-прежнему получает достаточно крови, больной холерой полностью осознает, что на его организм напали холерные вибрионы.

В конце концов сердцу уже не удается поддерживать нормальное давление, и начинается гипотония. Сердце лихорадочно колотится, почки пытаются сохранить как можно больше жидкости. Разум начинает затуманиваться; некоторые больные чувствуют головокружение или даже теряют сознание. Продолжается ужасный стул в виде «рисового отвара». К этому моменту, в первые двадцать четыре часа, больной уже, вполне возможно, теряет больше десяти процентов веса. Когда почки наконец отказывают, в кровеносной системе в миниатюрном масштабе воссоздается кризис уборки отходов, из-за которого холера процветала в столь многих больших городах: продукты жизнедеятельности накапливаются в крови, и возникает состояние, называемое уремией (мочекровием). Больной теряет сознание или даже впадает в кому; жизненно важные органы начинают отключаться, и через несколько часов жертва умирает.

Но повсюду вокруг него – в мокрых простынях, в ведрах «рисового отвара» возле постели, в выгребных ямах и канализации – уже возникла новая жизнь, триллионы бактерий, терпеливо ждущих нового носителя.

* * *

Мы иногда говорим о том, что организмы «желают» определенных условий, хотя на самом деле эти организмы не обладают самосознанием и не имеют чувств и желаний в человеческом понимании слова. «Желание» в данном случае – вопрос цели, а не средств: организм хочет жить в определенной среде, потому что она помогает ему размножаться эффективнее, чем в других средах; Artemia salina (мелкий рачок) желает жить в соленой воде, термит желает жить в гниющем дереве. Поместите организм в желаемую среду, и его численность возрастет; уберите его из желаемой среды, и численность уменьшится.

С этой точки зрения бактерия Vibrio cholerae больше всего на свете желает, чтобы люди жили в такой среде, чтобы им приходилось постоянно есть экскременты друг друга. V. cholerae не передается воздушно-капельным путем и даже через большинство телесных жидкостей. Главный метод передачи практически всегда одинаков: больной исторгает из себя бактерии во время тяжелого приступа диареи, самой характерной черты болезни, а здоровый человек каким-то образом проглатывает эти бактерии – обычно выпивает зараженную воду. Если холерный вибрион поместить в обстановку, где поедание экскрементов – обычное дело, он будет процветать, «угоняя» один кишечник за другим для производства новых бактерий.

На протяжении почти всей истории Homo sapiens из-за этой зависимости от поедания экскрементов холерным бактериям не удавалось эффективно размножаться. С самого зарождения цивилизации человеческая культура развивалась самыми разнообразными способами, но вот употребление в пищу человеческих экскрементов так и осталось практически универсальным табу. Так что, не имея идеальных условий, в которых один человек ест отходы жизнедеятельности другого, холера не высовывалась дальше солоноватых вод дельты Ганга, выживая в основном за счет планктона.

С практической точки зрения заразиться холерой при физическом контакте с больным все же можно, но вероятность весьма мала. Если вы, например, потрогали испачканное постельное белье, невидимый отряд V. cholerae может собраться у вас на кончиках пальцев, и, если вы потом не помоете руки, они попадут к вам в рот во время обеда и вскоре начнут смертоносное размножение в тонком кишечнике. С точки зрения холеры, впрочем, это довольно неэффективный способ размножения: лишь очень немногие люди прикасаются к чужим свежим экскрементам, особенно если они принадлежат тяжелобольному. И даже если нескольким удачливым бактериям в самом деле удастся прилепиться к кончику пальца, нет никакой гарантии, что они проживут достаточно долго, чтобы добраться до тонкого кишечника.

В течение тысяч лет холера в основном сдерживалась двумя этими факторами: во-первых, люди не склонны сознательно употреблять в пищу чужие экскременты, а во-вторых, даже в тех редких случаях, когда отходы жизнедеятельности все-таки попадают в организм, цикл затем вряд ли повторяется, так что бактериям не удается добраться до критической точки, после которой распространение среди популяции резко ускоряется, – в этом они уступают возбудителям таких заболеваний, как грипп или оспа.

Но затем, после долгой и упорной борьбы за выживание, V. cholerae наконец повезло. Люди начали собираться в городах, плотность населения возросла: пятьдесят человек ютились в четырехэтажном доме, больше ста тысяч – на одном квадратном километре. Улицы утопали в человеческих экскрементах. Города все теснее связывались между собой морскими путями великих империй и компаний того времени. Когда принц Альберт впервые объявил о Всемирной выставке, в его речи прозвучали в том числе такие утопические слова: «Мы живем во времена самого чудесного преобразования, которое быстро приближает великую эпоху, вершину всей истории: эпоху единства всего человечества»⁹. Человечество в самом деле становилось все более единым, но вот результаты зачастую были далеки от чудесных. Санитарные условия в Дели могли непосредственно влиять на санитарию в Лондоне и Париже. Объединялось не только человечество, но и его кишечная микрофлора.

В огромных новых мегаполисах, объединенных глобальными торговыми сетями, условия становились все более антисанитарными, и в питьевую воду попадали нечистоты. Проглатывание небольших частичек экскрементов из аномалии превратилось практически в неотъемлемую часть жизни. Отличная новость для холерного вибриона.

Загрязнение питьевой воды в густонаселенных городах повлияло не только на количество V. cholerae, проживающих в тонком кишечнике людей: повысилась еще и смертоносность бактерий. Это эволюционный принцип, который уже давно наблюдается в популяциях болезнетворных микробов. Бактерии и вирусы эволюционируют намного быстрее, чем люди, по нескольким причинам. Во-первых, жизненный цикл бактерий невероятно быстр: одна бактерия может дать миллион потомков буквально за несколько часов. Каждое новое поколение дает новую возможность для генетических инноваций – либо путем новых сочетаний существующих генов, либо с помощью случайных мутаций. Человеческий геном меняется на несколько порядков медленнее; нам сначала приходится пройти долгий пятнадцатилетний процесс созревания, прежде чем хотя бы задуматься о передаче генов новому поколению.

Количество бактерий в человеческом теле превышает общее число клеток тела в десять раз и составляет приблизительно 10 триллионов.

У бактерий в арсенале есть и еще одно оружие. Они не ограничиваются передачей генов только контролируемым, линейным образом, как многоклеточные организмы. У микробов, по сути, происходит всеобщий свальный грех. Случайная последовательность ДНК может перебраться в соседнюю бактериальную клетку и тут же начать вы-поднять какую-нибудь важнейшую новую функцию. Мы настолько привычны к вертикальной передаче ДНК от родителя к ребенку, что сама идея заимствования небольших кусочков генетического кода кажется смехотворной, но это мы просто смотрим с нашей эукариотической колокольни. В невидимом царстве вирусов и бактерий гены перемещаются куда более неразборчивым образом, создавая, конечно, множество катастрофических новых сочетаний, но при этом и куда быстрее распространяя новые эволюционные стратегии. Как писала Линн Маргулис, «[В]се бактерии мира, по сути, имеют доступ к единому генетическому пулу и, соответственно, адаптивным механизмам всего царства бактерий. Скорость рекомбинации превосходит таковую у мутаций: эукариотам для изменений планетарного масштаба может понадобиться миллион лет, а бактерии могут добиться того же за несколько лет».

Выходит, что бактерии вроде Vibrio cholerae изначально способны быстро развивать в себе новые характеристики, реагируя на изменения в окружающей среде – особенно на такие, в которых им становится легче размножаться. В нормальных условиях холерному вибриону приходится иметь дело со сложным анализом выгод и затрат: особенно смертоносный штамм может буквально за несколько часов создать миллиарды копий себя, но после успешного размножения человеческий организм, благодаря которому оно стало возможно, быстро умирает. Если эти миллиарды копий не смогут быстро перебраться в другой кишечник, весь процесс пойдет насмарку: гены повышенной смертоносности не дадут новых копий себя. В среде, где риск заражения низок, менее интенсивная атака на человека-носителя будет лучшей стратегией: размножаться не так быстро, чтобы человек успел прожить подольше и распространить больше бактериальных клеток в надежде, что хотя бы некоторые из них попадут в другой кишечник, и тогда процесс начнется сначала.

А вот в густонаселенных городах с загрязненной водой дилемма для холерного вибриона исчезает. У него больше нет причин не размножаться как можно более агрессивно – и, соответственно, как можно быстрее убивать носителя, – потому что вполне вероятно, что выделения нынешнего носителя быстро попадут в кишечник к новой жертве. Бактерия может вложить всю свою энергию в увеличение объема потомства, позабыв о сроке жизни.

Не стоит и говорить, конечно, что бактерии не обдумывают никаких стратегий сознательно. Она развивается сама по себе, когда меняются штаммы в популяции V. cholerae. В среде с малой вероятностью заражения смертоносные штаммы вымирают, и в популяции доминируют более мягкие. А вот в среде, способствующей заражению, смертоносные штаммы быстро вытесняют менее опасные. Ни одна отдельная бактерия ничего не знает об анализе выгод и затрат, но благодаря поразительной способности к адаптации они проводят этот анализ в группе; каждая жизнь и смерть служит своеобразным «голосом» на распределенном микробном собрании. Бактерии не обладают сознанием, но вместе с тем демонстрируют своеобразный групповой интеллект.

К тому же даже у человеческого сознания есть свои границы. Оно отлично осознает масштабы человеческого существования, но вот в других отношениях человек может быть столь же невежественен, сколь и бактерия. Когда жители Лондона и других больших городов впервые стали собираться в таком огромном количестве, когда начали строить сложные механизмы для хранения и удаления отходов жизнедеятельности и добывать питьевую воду из рек, они вполне осознавали свои действия, и за этими действиями стояла четкая стратегия. Но они ничего не знали о том, как эти решения повлияют на микробов: не только сделают их более многочисленными, но и преобразят их генетический код. Лондонец, наслаждавшийся новым унитазом или дорогой частной водопроводной линией от Саутуоркской водной компании, не только делал свою личную жизнь более удобной и роскошной. Своими действиями, сам того не желая, он перестраивал ДНК V. cholerae, превращая его в более эффективного убийцу.

* * *

Трагическая ирония холеры состоит в том, что у этой болезни есть поразительно логичный и не требующий сложных технологий способ лечения: вода. Больные холерой, которым дают воду и электролиты внутривенным и оральным путем, выживают во всех случаях – вплоть до того, что в многочисленных исследованиях добровольцам специально вводят возбудителей заболевания, чтобы изучить ее свойства: ученые знают, что регидратация превратит холеру всего лишь в очень неприятный и долгий приступ поноса. Вы, должно быть, подумали, что до водолечения додумались еще в те времена: в конце концов, из больных выходило огромное количество воды. Если вы хотите вылечить пациента, не логично ли будет начать с восстановления хотя бы части утраченной жидкости? И, в самом деле, британский врач Томас Латта обнаружил этот способ лечения еще в 1832 году, через несколько месяцев после первой эпидемии: он стал вводить больным соленую воду в вены. Подход Латты отличался от современных методов лечения только количественно: для полного восстановления необходимы целые литры воды.

К огромному сожалению, догадка Латты оказалась погребена под массой «лекарств от холеры», которые появились в последующие десятилетия. Несмотря на все технологические достижения Промышленной революции, медицину викторианской эпохи трудно было назвать триумфом научного метода. Читая газеты и медицинские журналы того времени, в первую очередь обращаешь внимание не только на разнообразие предлагаемых средств, но и на то, какие разные люди участвовали в дискуссиях: хирурги, медсестры, шарлатаны с патентованными средствами, эксперты по здравоохранению, диванные химики – и все они писали письма в Times и Globe (или даже выкупали там рекламные места) с новостями о надежном лекарстве, которое им удалось создать.

Врач Уильям Стивенс во время эпидемии холеры в 1832 году поил пациентов в тюрьме Лондона соленой жидкостью. Число скончавшихся от болезни составило 4 процента заболевших, что было неплохим результатом. Но его опыты были подвергнуты критике. В научных кругах Стивенса обозвали шарлатаном: «В отличие от свинины и сельди, – ерничал один из его противников, – засолка больных не слишком способствует продлению срока их жизни».

Эти бесконечные новости появились на странном историческом пересечении, которое мы по большей части уже переросли: в период, когда уже появились средства массовой информации, но еще не было специализированной медицинской науки.

Обычные люди передавали народные средства и домашние диагнозы из поколения в поколение, но до появления газет единственным средством этой передачи оставались устные инструкции. А вот разделение труда в медицине, которое мы сейчас воспринимаем как должное – ученые анализируют болезни и потенциальные лекарства, а врачи назначают их, опираясь на лучшие результаты исследований, – в викторианскую эпоху находилось в зачаточном состоянии. Медицинское сообщество, конечно, уже существовало – его главным печатным органом служил журнал The Lancet, – но его авторитет нельзя было назвать непререкаемым. Вам не требовалось университетское образование, чтобы поделиться со всем миром своим лекарством от ревматизма или рака щитовидной железы. По большей части это означало, что газеты того времени были полны обещаний (иногда – комичных и почти всегда – бесполезных) легкого излечения болезней, которые оказались куда более тяжелыми, чем считали шарлатаны. Но в то же время эта анархическая система давала настоящим визионерам дорогу в обход истеблишмента – особенно когда этот самый истеблишмент притворялся, что ничего не происходит.

У обилия шарлатанских средств был и еще один побочный эффект: благодаря ему возникла вся рекламная риторика – а также бизнес-модель журналов и газет, – которые продержались больше века. К концу XIX века производители патентованных средств были главными рекламодателями в газетах, и, как отмечает историк Том Стэндидж, они стали «одним из первых, кто понял всю важность торговых марок и рекламы, слоганов и логотипов… Поскольку сами лекарства обычно были очень дешевы в приготовлении, казалось вполне логичным потратить больше денег на маркетинг»¹⁰. Говорить, что сейчас мы живем в обществе, где образ ценится больше сути, где наши желания постоянно подогреваются иллюзорным топливом маркетинговых посланий, уже стало избитой истиной. Но, если говорить серьезно, это общество родилось благодаря причудливым объявлениям в колонках викторианских газет, обещавшим, что одна бутылочка на удивление недорогого эликсира излечит чуть ли не все болезни.

Не стоит удивляться, что индустрия патентованных средств с большой охотой стала предлагать лекарство от самой грозной болезни XIX века. Наивный читатель объявлений в лондонской Times за август 1854 года, скорее всего, предположил бы, что холеру вскоре изведут полностью, учитывая, сколько уже от нее изобрели лекарств.

ЛИХОРАДКА и ХОЛЕРА. – Воздух в комнате, где лежит больной, должен быть очищен с помощью АНТИМЕФИТИЧЕСКОЙ ЖИДКОСТИ САНДЕРСА. Это мощное дезинфицирующее средство мгновенно уничтожает плохие запахи и наполняет воздух свежим ароматом. – Дж. Т. Сандерс, парфюмер, Оксфорд-стрит, 316В, площадь Риджент; продается у всех аптекарей и парфюмеров. Стоимость 1 шиллинг.

Сейчас, конечно, реклама патентованных средств кажется нам смехотворной, но даже она провоцировала гневные письма, авторы которых жаловались, насколько это несправедливо – держать дорогие лекарства вне доступа низших классов:

Сэр! Я недавно прочитал несколько писем в вашем влиятельном журнале, посвященных весьма обсуждаемой ныне теме – огромной стоимости касторового масла, которым торгуют аптекари… Один житель нашего города, набравшись смелости, объявил посредством плакатов, развешанных на стенах, что готов продавать лучшее касторовое масло холодного отжима по 1 пенни за унцию, и я надеюсь, что его примеру последуют все.

В самом деле, сэр, если уж сам аптекарь достаточно честен, чтобы объявить всему миру, что может позволить себе продавать этот товар по 1 пенни за унцию вместо 3 пенсов и все равно при этом получать достаточный доход, как после этого можно сомневаться, что представители этого ремесла много лет пожинали огромные барыши, продавая касторовое масло беднякам по таким ценам.

В этих словах мы видим зарождение другого современного чувства: возмущения, которое сейчас направлено на глобальные фармацевтические компании, необоснованно завышающие цены. Но «Большая фарма», по крайней мере, в большинстве случаев продает лекарства, которые реально действуют. Трудно сказать, что было бы хуже: продавать касторовое масло с такой накруткой или же раздавать его бесплатно в качестве акта благотворительности. Завышенная цена, по крайней мере, не давала людям широко использовать это гадкое средство.

Ступенькой выше откровенного шарлатанства стояли письма в Times, часто написанные уважаемыми медиками; они предлагали свои лекарства (или оспаривали эффективность чужих), не преследуя настолько очевидных коммерческих целей. В конце лета 1854 года главный врач городской полиции Дж. Б. Чайлдс отправил в Times описание своего гарантированно действующего средства от самого характерного симптома холеры: диареи. Вот его письмо, датированное 18 августа:

Будете ли вы… так добры, что предоставите мне место в ваших колонках – не только для того, чтобы повторить написанное мною об эфире и лаудануме, но и объяснить, как, по моему мнению, эти лекарства работают, попав в желудок? Если требуются какие-либо еще утвердительные доказательства его эффективности, предлагаю любому, кто скептически относится к его достоинству, посетить любой полицейский участок в Лондоне, где хранятся запасы этих средств, и узнать, с каким огромным уважением к нему относятся служители закона… Вам требуется лекарство, которое действует немедленно, не требуя медленного (и в данных случаях ненадежного) процесса переваривания. Если свойства опиума ценны, и их признают таковыми все авторитетные источники, то чем скорее эти свойства будут использованы на благо общества, тем лучше…

В заключение, сэр, прошу заметить, что, сообщая об этих лекарствах вашим многочисленным читателям, я, будучи должностным лицом, всего лишь исполняю общественный долг.

Если говорить формально, то заключительные серьезные фразы типичны для этого жанра, и для современных читателей эта серьезность, особенно учитывая, какое именно лекарство здесь предлагается, выглядит весьма комично. Одно из высших полицейских должностных лиц пишет в ежедневную газету, по сути, предлагая читателям лечить расстройство желудка инъекциями героина, – а если читатели не поверят, то они должны прийти в ближайший полицейский участок, где сами полицейские расскажут им, как высоко ценят это «лекарство». Да, это вам не «война с наркотиками», хотя, если честно, определенный медицинский смысл рекомендация имеет: запор – один из побочных эффектов употребления опиоидов, проявляющихся практически всегда.

С 1840-х годов в Великобритании опиум считался лекарственным средством, и, по некоторым данным, 5 процентов населения регулярно употребляли его. Первый закон, ограничивающий прием наркотиков, был принят в 1868 году: было запрещено употребление опиума без назначения врача.

Лекарства от холеры были темой живых обсуждений в газетах того времени, поводом для бесконечных дебатов. Один доктор медицины во вторник писал о достоинствах своего режима лечения – льняного масла и горячих компрессов, – а в четверг другой врач приводил целый список пациентов, умерших именно после такого лечения.