Текст книги "Пыль грез. Том 2"

Стивен Эриксон
Пыль грез. Том 2

Steven Erikson

DUST OF DREAMS

Copyright © Steven Erikson, 2009

First published as Dust of Dreams by Transworld Publishers, a part of the Penguin Random House group of companies.

Иллюстрация А. Дубовика

© А. Андреев, М. Молчанов, П. Кодряной, перевод на русский язык, 2021

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2021

Книга третья
Пусть пляшет пыль

 
Мертвые отыскали меня в моих снах
Я рыбачу там у озер, брожу по чужим домам
Где могли б поселиться разбитые семьи
Радуясь, что вновь оказались вместе
Теперь я вожу с ними компанию
В которой мне легко и уютно.
Мертвые встречают меня с пониманием
И не пеняют, что приходится просыпаться
Заново вываливаться в одиночество
Распахнутых глаз и задернутых штор.
Когда мертвые находят меня во сне
Я вижу, что они живут в тайных укрытиях
Вне времени, не старея, как сокровенные мысли.
Лежащая рядом женщина слышит, как я вздыхаю
При звуках утреннего колокола, и спрашивает, все ли
В порядке, а я покоюсь в печальном отзвуке
И не хочу говорить с ней про одиночество
Пустынных берегов, где бродят рыбаки
И домов, где никто уже никогда не поселится
Но которые стоят, расположившись так
Чтобы у наших мертвых было привычное место.
Однажды я тоже забреду в ее сны
Пусть сейчас и прячу это знание за улыбкой
Она увидит, как я высматриваю проблеск форели
В темной воде, мы будем с ней путешествовать
По странной стране в застывшей вечности
Пока она не оставит меня ради утреннего солнца
Но мертвые прекрасно знают, что награда рыбака
Заключается в радостно сверкающей надежде
И вечно любящем ожидании, так что я думаю
Что если боги и существуют, их искусство
Есть плетение снов, они даруют нам
Благословенную реку сновидений, где мы
Изумляясь, приветствуем своих мертвых
А жрецы и пророки правы, когда говорят
Что смерть есть сон, что мы останемся вечно живы
В сновидениях тех, кто живет, ведь и сам я видел
В еженощных странствиях своих мертвых, и знаете?
Им там хорошо.
 

«Песнь сновидца» Рыбак 

Глава тринадцатая

Они явились на пустующие земли поздно вечером и недовольно уставились на шестерых волков, наблюдавших за ними с кромки горизонта. С собой они пригнали стадо коз и дюжину черных овец. Их не волновало, что местность уже принадлежит волкам, – в их сознании собственность была сугубо человеческой короной, которую никто иной не смеет возложить на чело. Что до зверей, те не возражали против совместной борьбы за выживание, против охоты и преследования, ведь у мемекающих коз и блеющих овец такие нежные глотки, да и осторожностью стадные животные не отличаются; а про двуногих пришельцев волки пока еще мало что знали. Стада служат источником пищи самым разным созданиям. Волки нередко делили трапезу с койотами и воронами, им даже доводилось иной раз ссориться из-за лакомого кусочка с неуклюжим медведем.

Когда я набрел на дом, который пастухи выстроили на откосе над долиной, то увидел приколоченные у главного входа шесть волчьих черепов. В своих странствиях менестреля я многое успел повидать, мне даже расспросов не потребовалось – в конце концов, все уже давно вплетено в историю человеческого рода. Не стал я спрашивать ни про развешанные по стенам медвежьи и антилопьи шкуры, ни про оленьи рога. Не повел бровью, обнаружив в мусорной яме гору бхедериньих костей, а вокруг – дохлых стервятников, отведавших предназначенного для койотов отравленного мяса.

Тем вечером в виде платы за ночлег я спел множество песен и легенд. Я пел им о героях и подвигах, и они остались довольны. Пиво было не самым худшим, да и жаркое не подвело.

Поэты подобны оборотням – поскольку способны влезть в шкуру мужчины и женщины, ребенка и зверя. Есть среди них и такие, кто отмечен тайной печатью, присягнул первозданным культам. Той ночью я оделил каждого своим ядом, и наутро покинул притихший дом, где не осталось даже собаки, чтобы скулить по мертвым. Я сел на вершине холма, раскурил трубку и вновь призвал диких зверей. Я защищаю их права, когда они сами на это не способны, и от обвинений в убийстве не отрекаюсь, однако умерьте ваш ужас, друзья мои: разве существует общепринятый закон, что ставил бы человеческую жизнь превыше жизни зверя? Как вам подобное в голову-то пришло?

«Исповедь в двухстах двадцати трех актах правосудия»

Вельтан-менестрель (он же Безумный Певец)

– Он явился к нам в обличье князя труднодоступной приграничной области – столь отдаленной, что ни у кого не возникло и мысли его в чем-то заподозрить. Его манеры, его жесткость и немногословность как нельзя лучше отвечали нашим невежественным представлениям о подобных краях. Любой согласился бы, что это особенная личность – подобную самоуверенность при дворе встретишь нечасто. И еще что-то дикое в глазах, словно внутри у него волки с цепей рвутся – жрицы сразу же мокрыми делались. И лишь потом обнаружили, насколько у него могучее семя – и что это не семя тисте анди.

Силкас Руин потыкал в костер палкой, чтобы пробудить пламя. Искры устремились во мрак. Руд смотрел в мертвенное лицо воина, на котором играли рыжие пятна отблесков, словно прорисовывая в нем краткие мгновения жизни.

Спустя какое-то время Силкас Руин снова уселся поудобней и продолжил:

– Власть сама собой к нему притягивалась, словно железные опилки к магниту, и это казалось столь… естественным. Происхождение из отдаленных краев как бы подразумевало нейтралитет, и сейчас, задним числом, можно утверждать, что Драконус и в самом деле был нейтрален. Тисте анди, все до единого, служили лишь материалом для его амбиций, вот только могли ли мы вообразить, что желаниями его двигала любовь?

Взгляд Руда скользнул в сторону от Силкаса, поверх его правого плеча, где на ночном небе светились жуткие нефритовые царапины. Ему хотелось что-нибудь сказать в ответ, подыскать подобающую реплику: остроумную, или сочувственную, или даже циничную. Вот только что он знал о любви – такой, о которой говорил сейчас Силкас Руин? Да и вообще, что ему известно о мире, этом или любом другом?

– Консорт Матери Тьмы. В конце концов он предъявил права на этот титул, словно на роль, которую некогда утратил, но поклялся вернуть. – Белокожий воин чуть хмыкнул, не отводя взгляда от пламени. – Кто мы были, чтобы это оспаривать? К тому времени Дети Матери с ней уже не разговаривали. Вот только какая разница? Что ты за сын, если не готов бросить вызов любовнику матери – уже неважно, новому или старому… – Он поднял глаза на Руда и чуть усмехнулся. – Быть может, ты и сам способен понять. В конце концов, Удинаас был не первым и не единственным возлюбленным Менан– дор.

– Не уверен, что здесь уместно говорить о любви, – снова отвел взгляд Руд.

– Может статься, ты прав. Еще чаю?

– Спасибо, не стоит. Слишком он крепкий.

– Так и нужно, поскольку нас ждет дорога.

Руд нахмурился.

– Я не понимаю.

– Этой ночью мы отправимся в путь. Есть вещи, которые ты должен увидеть собственными глазами. Просто вести тебя за собой то туда, то сюда недостаточно – мне нужен не верный пес у моих ног, но товарищ, что встанет рядом. Видеть означает приблизиться к пониманию, а оно тебе понадобится, когда придет время решать.

– Что решать?

– Помимо прочего – какую сторону ты займешь в ожидающей нас войне.

– А какого именно прочего?

– Где ты вступишь в бой, и когда. Твоя мать, Руд, неспроста избрала тебе в отцы смертного. Подобные союзы способны дать неожиданный результат: в потомстве воплощаются достоинства обоих родителей.

В костре с треском лопнул камешек, и Руд вздрогнул.

– Ты говоришь, Силкас Руин, что хотел бы мне многое показать, поскольку не желаешь, чтобы я оставался верным, но безмозглым псом. И однако может статься, что в результате я не пожелаю встать с тобой рядом. Что тогда? Что, если в этой войне мы окажемся противниками?

– Тогда один из нас умрет.

– Отец поручил меня твоим заботам – и этим ты отплатишь ему за доверие?

Силкас Руин оскалил зубы в лишенной всяческого веселья улыбке.

– Руд Элаль, твой отец поручил мне тебя вовсе не из доверия – для этого он меня слишком хорошо знает. Считай это своим первым уроком. Отец разделяет твою любовь к имассам Убежища. Но этот край – и каждое живое существо внутри него – находится под угрозой уничтожения, если война будет проиграна…

– Старвальд Демелейн? Но врата запечатаны!

– Идеальных печатей не бывает. Воля и желания разъедают все подобно кислоте. Хотя нет. То, что пытается прорваться через врата, лучше будет описать как голод и амбиции. – Он поднял стоящий рядом с углями закопченный котелок и вновь наполнил кружку Руда. – Выпей. Мы отклонились от темы. Я говорил о древних силах – если угодно, о твоих сородичах. В том числе об элейнтах. Был ли Драконус истинным элейнтом? Или кем-то еще? Все, что я могу сказать по этому поводу, – какое-то время он носил обличье тисте анди. Может статься, то было издевательской шуткой, насмешкой над нашим чувством собственной значительности, кто теперь скажет? Так или иначе, мой брат Аномандр не мог не бросить консорту вызов – и тем самым мгновенно положил конец возможностям что-то узнать и понять. – Вздохнув, он добавил: – Я по сей день ломаю голову, не жалеет ли Аномандр, что убил Драконуса.

Руд вздрогнул. Мысли его шли сейчас кругом.

– Но как же имассы? Эта война…

– Я тебе уже объяснял, – оборвал его не сумевший скрыть раздражения Силкас Руин. – Войне безразлично, кто падет ее жертвой. Вина или же невинность тут совершенно не важны. Соберись с мыслями и слушай меня. Я не знаю, жалеет ли Аномандр. Зато знаю, что сам я не жалею. Драконус был тем еще хладнокровным ублюдком, а когда пробудился Отец Свет, вот тут-то мы и увидели, что представляет собой его ревнивая ярость. Консорт отвергнут – и в глазах отвергнутого вспыхивает черное пламя злобы! Когда мы говорим о стародавних временах, Руд Элаль, то обнаруживаем – речь о том, что сейчас совсем рядом. Чувства же, что нам кажутся совсем новыми, вспыхнувшими вместе с нашей юностью, вдруг оказываются невообразимо древними. – Он сплюнул в угли. – Вот потому поэты никогда не испытывают недостатка в темах для песен – хотя и от их избытка редко кто страдает.

– Я буду защищать Убежище! – воскликнул Руд, руки которого сами собой сжались в кулаки.

– Мы это понимаем, и потому ты сейчас здесь…

– Но это бессмыслица! Мне следует быть там, на страже у врат!

– Вот тебе еще один урок. Твой отец любит имассов, но тебя он любит еще больше.

Руд вскочил на ноги.

– Я возвращаюсь!..

– Нет. Сядь. У тебя больше шансов спасти их всех, если ты отправишься со мной.

– Каким образом?

Силкас Руин нагнулся и протянул руки к огню. Зачерпнул полными пригоршнями золу и горящие угли. Поднял их вверх.

– Скажи мне, что ты сейчас видишь? Руд Элаль, Риадд Элейс – знакомы ли тебе эти слова, твое истинное имя? Это андийский – известно ли тебе, что они означают?

– Нет.

Силкас Руин смотрел на пылающие угли у себя в ладонях.

– Вот это. Твое истинное имя, Риадд Элейс, означает «Огненные Руки». Твоя мать заглянула в душу собственному сыну и увидела в ней все, что следовало. Наверное, она обожала тебя – но и боялась.

– Она умерла, потому что избрала предательство.

– Она поступила, как ей велела текущая у нее в жилах кровь элейнтов, – но ты унаследовал и кровь своего отца, смертного, человека, которого я успел близко узнать и понимаю так хорошо, насколько это вообще возможно. Человека, которого я научился уважать. Он первым из всех понял, для чего нужна девочка, первым осознал, что мне предстоит совершить, – и еще понимал, что меня отнюдь не радует перспектива запятнать ее кровью собственные руки. Он, однако, не стал мне мешать. Я пока не до конца разобрался, что же случилось тогда у врат – схватка с Сушеным, неуместная попытка несчастного Фира Сэнгара повторить деяние Скабандари, – только судьба Кубышки была предопределена с самого начала. Она была семенем Азата, а семя должно упасть в благодатную почву. – Он снова высыпал в огонь угли, уже остывшие. – Но она еще так юна. Ей нужно время, а если мы не встанем на пути у грядущего хаоса, времени у нее не будет – тогда имассы умрут. И твой отец. Умрут все. – Он встал и повернулся к Руду. – Нам пора. Корабас ждет.

– Кто это – Корабас?

– Нам придется обратиться. Каллоров мертвый Путь нам вполне подойдет. Корабас – это элейнт, Риадд. Она – Отатараловый дракон. В человеческой душе тоже присутствует хаос, это дар тебе от смертных, но берегись – он способен обернуться пламенем у тебя в ладонях.

– Пусть даже меня и так зовут «Огненные Руки»?

Красные глаза тисте анди словно на мгновение утратили блеск.

– Я тебя предупредил.

– Зачем нам встречаться с этой Корабас?

Силкас отряхнул ладони от золы.

– Ее освободят, и мы не сможем этого предотвратить. Я намерен убедить тебя, что нам не стоит и пытаться.

Руд обнаружил, что все еще крепко сжимает кулаки – до боли.

– Ты слишком мало мне говоришь.

– Это лучше, чем слишком много.

– Потому что боишься меня, как и моя мать.

– Да.

– Скажи, Силкас Руин, кто из вас, тебя и твоих братьев, был самым честным?

Тисте анди лишь склонил голову набок, потом улыбнулся.

Некоторое время спустя в темное небо взмыли два дракона – один из них отливал полированным золотом, то появляясь из мрака оранжевым отблеском, то вновь исчезая, другой был тускло-белым, светился мертвенной бледностью – лишь глаза его горели, словно угли.

Они поднялись над Пустошью, высоко и еще выше – а потом исчезли из этого мира.

Оставленный ими в каменном круге костерок еще некоторое время подрагивал на ложе из золы, доедая остатки самого себя. Пока не пожрал полностью.

Сандалат Друкорлат в последний раз тряхнула несчастного, так что у того слюни брызнули во все стороны, потом отшвырнула его прочь. Он с трудом поднялся на ноги, тут же рухнул снова, поднялся еще раз и, пошатываясь, заковылял вдоль берега.

Вифал негромко кашлянул.

– Радость моя, что-то ты последнее время раздражительной стала.

– Вот тебе и занятие нашлось, муж мой. Сделай уже что-нибудь, чтобы поднять мне настроение.

Он перевел взгляд на волны прибоя, слизнул с губ соль. Троица нахтов провожала удаляющегося беженца градом ракушек и дохлых крабов, хотя в тощую спину так и не попал ни один снаряд.

– По крайней мере, лошади отдохнули.

– Их истинные муки еще впереди.

– Я не совсем разобрался, что именно произошло, но, если понимаю правильно, шайхи ушли отсюда через врата. Мы, надо думать, собираемся отправиться следом.

– А прежде чем отбыть, один из них поубивал всех колдунов и ведьм – тех самых, кого я намеревалась обо всем расспросить.

– Всегда можно двинуться в Синецветье.

Она выпрямилась, Вифал чуть ли не буквально видел, как ее трясет. Ему как-то доводилось слышать, что молния на самом деле бьет из земли в небо, а вовсе не наоборот. Сандалат сейчас тоже выглядела готовой взорваться и разнести в клочья тучи над головой. Или же ринуться, сея вокруг себя разрушения, на простирающийся отсюда в обе стороны лагерь, где поселились островитяне, которых Йан Товис с собой не взяла – бедолаги жили в убогих хижинах из плавника и изодранных ветром палатках прямо над линией прибоя, так что поселение больше всего напоминало выброшенные морем на берег обломки кораблекрушения. Вода все еще поднималась, лагерь успел насквозь пропитаться брызгами от бушующих волн, вот только двигаться отсюда никто не решался.

Не то чтобы им было куда. От леса, насколько хватало глаз, осталась лишь черная пустошь, утыканная пнями и покрытая слоем золы.

Сразу за воротами Летераса Сандалат открыла проход в Путь, который, по ее словам, назывался Рашан, после чего они долго ехали сквозь непроглядную тьму – сперва это было страшно, но быстро превратилось в пытку монотонностью. Пока Путь не начал распадаться на части. Она сказала, виноват хаос. Эманации. Что бы оно там ни значило. И лошади совсем обезумели.

Они вернулись в обычный мир на склоне над самой береговой полосой, из-под лошадиных копыт взвились тучи золы и пепла, а жена взвыла от разочарования.

Правда, с тех пор несколько успокоилась.

– Чему это ты разулыбался, во имя Худа?

Вифал потряс головой.

– Разулыбался? Ты меня с кем-то путаешь, дорогая.

– Слепой Галлан, – объявила она.

Такое в последнее время повторялось все чаще. Непонятные фразы, невидимые глазу поводы для раздражения, а то и ослепительной ярости. Пора признать, Вифал, – медовый месяц подошел к концу.

– Завел привычку вылезать, когда не надо, словно сорняк какой-нибудь. И нести всякую загадочную чушь, но на местных это действовало. Только разве можно доверять старику, впавшему в ностальгию, – да и старухе, надо полагать, тоже не стоит. В любой их байке найдется скрытый смысл, затаенная злоба по отношению к настоящему. Прошлое же – в их изложении – делается чем-то вроде магического эликсира. «Выпейте, друзья мои, и перенесемся в старые времена, когда все было так замечательно». А как же! Если б это я его ослепила, то тем бы не ограничилась. Не только глаза бы выскребла, но и всю черепушку!

– Жена, да кто он такой, этот Галлан?

Она осеклась, ткнула в него пальцем:

– Ты ведь не думаешь, что до встречи с тобой я вообще не жила? Ах, пожалейте бедного Галлана! Пусть у него за спиной и осталась целая вереница женщин, так это оттого, что нельзя ж не посочувствовать несчастному – а кончается потом тем, чем кончается, верно?

Вифал поскреб затылок. Видишь, что бывает, если жениться на женщине себя старше? Справедливости ради, за ними всеми тянутся тысячелетия воспоминаний, тисте анди они там или нет.

– Ну, ладно, – не спеша вымолвил он, – нам-то теперь что делать?

Она махнула рукой в сторону поспешно удаляющегося беженца.

– Он даже не знает, был ли среди шайхов Нимандр и остальные – среди нескольких-то тысяч и не разобрать было. А Йан Товис видел только во время высадки, да и то издалека. С другой стороны, кто еще мог бы открыть врата? И держать открытыми, пока не пройдут десять тысяч человек? Только кровь анди способна открыть Дорогу, и только королевская кровь анди – удержать ее открытой. Бездна, да им пришлось кого-то одного до последней капли выжать!

– И куда ведет эта дорога, Санд?

– Да никуда. Ох, и зачем я только оставила Нимандра с сородичами? Шайхи же не просто выслушали Слепого Галлана, они ему еще и поверили! – Она шагнула ближе и взмахнула рукой, словно собираясь ударить.

Вифал отступил на шаг.

– Боги, Вифал, шел бы ты уже наконец за лошадьми!

Прежде чем выполнить распоряжение, он бросил – с неожиданной завистью – еще один взгляд в спину удаляющемуся беженцу, который так и не остановился.

Некоторое время спустя они уже сидели в седлах, позади топтались вьючные лошади, а неподвижная Сандалат, казалось, изучала нечто прямо перед ними, видимое только ей. Нахты тем временем сражались за толстый обломок плавника, весом, по всей вероятности, превосходящий всех троих сразу. Из него могла бы выйти неплохая дубина… для треклятого тоблакая. Ввернуть в палку крепежные болты, обить тот конец, что потолще, кованым железом. Снабдить бронзовыми заклепками, да и несколько шипов не помешает. Потом протянуть насквозь проволоку и закрепить в рукоятке тяжелый противовес…

– Уже затягивается, хотя кожица еще совсем тонкая. – В руке у нее вдруг появился кинжал. – Думаю, мне удастся открыть проход.

– У тебя никак тоже королевская кровь?

– Заткнись уже, пока я сама тебя не заткнула. Я ж ясно сказала – тут огромная рана, и почти не залеченная. Чувство на самом деле такое, что по ту сторону она еще хуже выглядит, а это не очень хорошо, более того, неправильно. Надеюсь, они не сошли с Дороги? Уж настолько-то должны соображать? Вифал, слушай меня внимательно. Приготовь оружие…

– Оружие? Какое еще оружие?

– Неудачный ответ. Соображай скорей.

– Что?

– И дурачком не прикидывайся. У тебя на поясе палица.

– Это кузнечный молот…

– А ты у нас кузнец, следовательно, знаешь, как им пользоваться.

– Если противник положит голову на наковальню, то проблем не будет.

– Ты вообще драться-то умеешь? Тоже мне муж. Вы ведь, мекросы, только и делаете, что отбиваетесь от пиратов и прочей шушеры, ты мне сам говорил… – Тут она прищурилась. – Если только все это не было россказнями, чтобы произвести впечатление на бедную девушку.

– С тех пор как я брал в руки оружие, не один десяток лет прошел – мое ремесло в том, чтоб его ковать! Да и с чего это я сражаться буду? Если тебе нужен телохранитель, могла сразу сказать, а я б просто нанялся на первый же корабль, выходящий из устья Летера.

– Бросил бы меня? Я так и знала!

Он уже потянулся, чтобы хорошенько дернуть себя за волосы, но тут вспомнил, что их у него для этого недостаточно. Боги, не жизнь, а сплошное расстройство!

– Ладно. – Он снял с пояса молот. – Я готов.

– Не забудь, в первый раз я умерла, потому что не умела драться, а умирать еще раз мне совсем не хочется…

– О чем ты сейчас вообще – драться, умирать? Это же просто врата, так? Что там такого на другой стороне, Худа ради?

– Я понятия не имею, идиот ты бестолковый! Просто будь готов.

– К чему?

– Ко всему.

Вифал выдернул левую ступню из стремени и спрыгнул на грязный песок. Сандалат вытаращила глаза:

– Ты куда?

– Помочиться, и, может, еще что получится. Если предстоит угодить в заваруху, не хотелось бы испачкать штаны, или к седлу прилипнуть, или чтоб надо мной эти демоны насмехались. Потом, мне вообще, похоже, жить всего ничего осталось. Я бы предпочел уйти чистым.

– Кровь, кишки и ничего лишнего?

– Именно.

– Звучит душещипательно. Можно подумать, тебе не все равно будет.

Он отошел в сторону в поисках местечка поукромней.

– И побыстрее там, – прокричала она ему вслед.

А ведь было время, чтоб его, когда с этим можно было никуда особо не торопиться.

Вернувшись, он уже уселся было на лошадь, но Сандалат погнала его ополаскивать в море руки. Покончив с умыванием, Вифал подобрал молот, отряхнул с него песок и наконец забрался в седло.

– Что-нибудь еще? – поинтересовалась она. – Побриться не желаешь? Может, стоит сапоги начистить?

– Отличная идея! Я только…

Она что-то сердито проворчала и полоснула кинжалом по левой ладони. Воздух перед ними раскрылся, обнажив алый просвет, такой же, как и рана у нее на руке.

– Скачи! – завопила она, посылая лошадь вперед. Вифал выругался и последовал за ней.

Они оказались на ослепительно-яркой выжженной равнине, дорога под ними сверкала, словно толченое стекло.

Лошадь Сандалат громко заржала, ее копыта заскользили, потом она, повинуясь натянутым поводьям, рванулась в сторону. Животное под Вифалом вдруг странно всхлипнуло, его голова словно куда-то исчезла, передние ноги подогнулись, тошнотворно хрустнув…

Краем глаза Вифал заметил, как длинная бледная рука прорезает воздух там, где только что была голова его лошади, потом все заслонил кровавый фонтан. Лицо, шею и грудь словно обернули горячим липким покрывалом. Ослепший Вифал принялся размахивать молотом, не встречая никакого сопротивления, потом его повело вперед, он вылетел из седла и врезался в шершавую поверхность дороги. Ткань куртки словно испарилась, примерно так же поступила и кожа у него на груди. Воздух вышибло у Вифала из легких. Кажется, он слышал, как, подпрыгивая, катится по дороге молот.

Потом вдруг раздался низкий рев сразу из нескольких глоток, а следом – звук, как если бы что-то огромное врезалось в плоть и кости. Дорога затряслась от ударов, от которых щепки летели, – на спину плеснуло горячим – он соскреб кровь с глаз, нашел в себе силы приподняться на четвереньки – и сразу закашлялся, чуть не захлебнувшись рвотой.

Громоподобные удары не прекращались, но на коленях рядом с ним вдруг оказалась Сандалат.

– Вифал! Любимый! Ты ранен – ах, забери меня Бездна! Столько крови! Прости меня, любимый, прости меня!

– Это лошадиная.

– Что?

Он сплюнул, чтобы очистить рот.

– Кто-то моей лошади голову срубил. Голой рукой!

– Что? Это твоей лошади кровь? Вот это вот все? А ты даже не ранен? – Только что нежно гладившая рука вдруг отпихнула его прочь. – Только посмей мне еще раз такую штуку выкинуть!

Вифал еще раз сплюнул, потом оттолкнулся и поднялся на ноги, глядя прямо в глаза Сандалат.

– С меня довольно!

Она открыла было рот, чтобы его осадить, но он шагнул ближе и прижал к ее губам грязный палец.

– Кто-нибудь иной на моем месте уже излупил бы тебя до потери сознания – и не надо так глаза таращить! Я тебе не мальчик для битья на случай, если вдруг настроение испортится. И, надо думать, заслужил хоть какое-то уважение…

– Ты даже сражаться не умеешь!

– Пусть так, но и ты тоже не умеешь. Зато я умею вот этими вот руками делать разные полезные вещи. И еще кое-что умею – понять, когда с меня достаточно. И, чтоб ты знала, на этот раз все чуть было не зашло слишком далеко, чтоб его! – Он отступил на шаг. – Кстати, Худа ради, что это вообще такое сейчас… нижние боги!

Он не смог удержать потрясенного возгласа – сразу за мертвой лошадью на дороге возвышалась троица огромных чернокожих демонов. Один продолжал молотить по изувеченному, расплющенному трупу у себя под ногами дубинкой из плавника, которая в его лапище казалась не больше дирижерской палочки. Двое других с интересом наблюдали за ним, словно оценивая результат каждого сокрушительного удара. Дорога была залита голубоватой кровью и прочими не столь очевидными жидкостями, хлещущими из размозженных останков их жертвы.

– Это твои нахты, – негромко проговорила Сандалат. – Яггуты никогда не упускали случая пошутить. Ха-ха-ха. На нас напал форкрул ассейл. Похоже, шайхи всех тут успели взбудоражить и теперь, вероятно, до единого мертвы, а этот шел назад по их следам, чтобы прикончить отставших, – а потом, надо думать, выбрался бы через врата и перебил всех беженцев на берегу, где мы только что были. Однако нарвался на нас – и на твоих демонов-венатов.

Вифал утер с глаз оставшуюся кровь.

– Я, хм, кажется, начинаю видеть в них определенное сходство. Они что же, были заколдованы?

– В известном смысле. Думаю, что-то вроде запретного заклинания. Они – одиночники, если даже не д’иверсы. Но, так или иначе, в этом мире они вернулись в свою первоначальную форму – ну или наоборот, кто теперь разберет, какая из форм была изначальной.

– А яггуты-то тут при чем?

– Это они создали нахтов. Во всяком случае, так я поняла – маг по имени Обо в Малазе был в этом вполне уверен. Само собой, если в этом он прав, яггутам удалось сделать то, что до сих пор не удавалось никому, – они нашли способ сковать первозданные силы, управляющие д’иверсами и одиночниками. Теперь, муж мой, приведи себя в порядок и седлай другую лошадь, нам нельзя здесь задерживаться. Мы проедем по этой дороге так далеко, как окажется необходимым, чтобы убедиться в гибели шайхов, и сразу же вернемся обратно. – Она помедлила. – Опасность угрожает нам даже в сопровождении венатов – где нашелся один форкрул ассейл, там обязательно есть и другие.

Венаты, очевидно, решили наконец, что с форкрул ассейла уже достаточно, – отпрыгав по дороге немного в сторонку, они сгрудились вокруг дубинки, изучая причиненный своему единственному оружию ущерб.

Боги, это все те же придурки-нахты. Только куда крупней.

Жуть какая!

– Вифал.

Он снова повернулся к ней.

– Прости меня.

Вифал пожал плечами.

– Все будет в порядке, Санд, главное – не нужно ожидать, что я вдруг окажусь тем, кем не являюсь.

– Я так боюсь за Нимандра, Аранату, Десру, всех остальных, пусть они меня иной раз и бесили. Так за них боюсь.

Он поморщился, потом покачал головой.

– Думается, Санд, ты их недооцениваешь.

Да простит нас призрак Фейд.

– Хотелось бы верить.

Он принялся снимать седло, чуть задержавшись, чтобы похлопать лошадь по окровавленной шее.

– Даже кличку тебе придумать не успел. Уж этого-то ты заслуживала.

Ее сознание было свободно. Оно могло скользить между острых кварцевых костяшек, усеивавших равнину, на поверхности которой не имелось ничего живого. Могло скользнуть еще ниже, под окаменевшую глину, где прятались от безжалостной жары алмазы, рубины и опалы. Сокровища этих земель. И туда, где в глубине живых еще костей – завернутых в иссохшее мясо, омываемых кипящей от лихорадки кровью, – разлагается костный мозг. Она могла зависнуть в предпоследний миг прямо внутри жарко сверкающих глаз – их яркость словно озаряла последний взгляд на окружающее, на эти драгоценные пейзажи, и объявляла, что пора прощаться. Теперь она знала, что подобная яркость во взгляде свойственна не только старцам, пусть даже никому другому по праву и не полагается. Нет же – здесь, в тощей, скользкой, неторопливой змейке она маяком сияла в детских глазах.

Однако от всего этого можно было улететь. Вспорхнуть высоко и еще выше, примоститься на бархатной спинке накидочника, ухватиться за перья на кончике крыла стервятника. И кружить там, вглядываясь в полудохлого червяка далеко внизу, в красный обугленный шнурок, чуть подергивающийся от бессильных попыток двигаться. В нити пропитания, узелки надежды, бесчисленные пряди спасения – и видеть, как его составные части одна за другой отваливаются, остаются позади, а потом спускаться, все ниже, ниже и еще ниже, чтобы вгрызться в выдубленную кожу, выклевать из глаз то, что осталось от сияния.

Сознание было свободно. И умело создавать красоту из слов – прекрасных, ужасных слов. Она могла купаться в прохладном наречии утрат, то всплывая и касаясь драгоценной поверхности, то ныряя в полночные глубины, куда медленно опускались трепещущие обрывки мыслей, чтобы выстлать дно бесконечной летописью подробных сказаний.

Да, сказаний – и повествовали они о павших.

Страданий здесь не было. Вырвавшись на свободу, она забывала про саднящие суставы, про корку из мошкары на потрескавшихся обкусанных губах, про черные израненные ноги. Можно было плавать и распевать песни наперекор жадным ветрам, избавление от боли казалось совершенно естественным, разумным, именно тем, чему и следовало быть. Тревоги уносились прочь, будущее больше не представлялось угрозой прошлому, и становилось несложно поверить, что отныне все именно так и будет – как в прошлом.

Она даже могла представить себя повзрослевшей – как поливает прекрасные цветы, обмакивает пальцы в сонные фонтаны, запруживает реки, пускает под топор деревья. Заполняет озера и пруды ядовитыми отбросами, а воздух – плотным горьким дымом. И ничто уже не изменится, не грядет, чтобы помешать ей, взрослой, столь увлеченной своими мелкими причудами и удовольствиями. Тот мир взрослых, как же прекрасен он был!

Что с того, что дети их тащатся сейчас костлявой полудохлой змейкой по стеклянной пустыне? Взрослым на это наплевать. Даже самым мягкосердечным из них – у их заботливости есть четкая граница, и проходит она совсем недалеко, в нескольких шагах. Граница под надежной охраной, это ощетинившаяся башнями толстая стена, и пусть снаружи жертвы умирают в муках, внутри все спокойно. Взрослые знают, что есть смысл охранять, и столь же хорошо знают, как далеко могут позволить зайти своим мыслям – вовсе не далеко, нет-нет, совсем нет.