Текст книги "Пыль грез. Том 2"

Даже слова – в первую очередь слова – не способны пробить эти стены, обрушить башни. Слова лишь отскакивают от упрямой глупости, безмозглой глупости, умопомрачительной, отвратительной глупости. Против тупого взгляда любые слова бессильны.

Сознание позволяло себе наслаждаться взрослостью, одновременно прекрасно понимая, что в действительности взрослой ей уже никогда не стать. И однако занятие это было ее собственным – довольно скромным, не слишком причудливым, не то чтобы исполненным удовольствия, и все же ее собственным. Принадлежащим именно ей.

Интересно, а что в теперешние времена принадлежит взрослым? Ну, то есть, помимо мертвящего наследства? Великих изобретений, похороненных под слоем песка и пыли. Горделивых монументов, по которым даже пауки больше не ползают, дворцов, пустых, словно пещеры, скульптур, проповедующих бессмертие белым ухмыляющимся черепам, гобеленов с величавыми изображениями, ушедшими на корм моли. Великолепное, радостное наследство!

Взмывая вверх вместе с накидочниками и стервятниками, риназанами и целыми роями осколков, она была свободна. И, глядя вниз, могла наблюдать гигантскую беспорядочную схему, что некогда нанесли на стеклянную равнину. Древние дороги, улицы, стены, но на их месте виднелись только отдельные неясные пятна – от великолепного сосуда, принадлежавшего неведомой цивилизации, остались лишь осколки стекла.

Змейка, а в голове у нее, даже чуть впереди – крошечный подергивающийся язычок. Рутт и ребенок, которого он назвал Ношей, у него на руках.

Она могла обрушиться вниз стремительной истиной, встряхнуть крохотное тельце внутри свертка, который сжимает руками-тростинками Рутт, чтобы девочка открыла сияющие глаза и увидела перед собой драгоценный пейзаж: гнилую ткань, проникающий сквозь нее солнечный свет, пульсирующий жар, что исходит от груди Рутта. Зрелище, которое ей предстоит забрать с собой в смерть, – ведь сияние именно об этом и возвещает.

Слова способны передать всю магию тех, кому нечем дышать. Только взрослые не желают их слышать. В их головах нет места ни для измученной колонны полумертвых детей, ни для героев, в ней бредущих.

– Столько мертвых, – сказала она Сэддику, который ничего не забывает. – Я могла бы перечислить всех и каждого. Могла бы написать о них книгу на десять тысяч страниц. И люди прочли бы ее – но лишь настолько, насколько им позволит внутренняя граница, а это совсем недалеко. Какие-то несколько шагов. Несколько шагов.

Сэддик, который ничего не забывает, кивнул и сказал:

– Это был бы один долгий вопль ужаса, Бадаль. В десять тысяч страниц длиной. Его никто не захотел бы слу– шать.

– Верно, – согласилась она. – Никто не захотел бы.

– Но ты ведь все равно ее напишешь?

– Я Бадаль, и кроме слов у меня ничего нет.

– Пусть тогда мир ими подавится, – сказал Сэддик, который ничего не забывает.

Ее сознание было свободно. И могло сочинять любые разговоры. Могло лепить из острых осколков кварца мальчуганов, бредущих рядом с ее собственными бесчисленными копиями. Могло ловить свет и сворачивать его, еще и еще, пока все цвета не делались единственным цветом, ярким настолько, что он ослеплял все и всех вокруг.

Этот последний цвет и есть слово. Видишь, как ярко он сияет: это же сияние ты увидишь в глазах умирающего ребенка.

– Бадаль, твое удовольствие слишком уж причудливо. Они не станут тебя слушать, не пожелают ничего знать.

– Разумеется, так ведь оно спокойней.

– Бадаль, ты все еще чувствуешь себя свободной?

– Чувствую, Сэддик. Свободней, чем когда-либо.

– Ноша у Рутта в руках, и он ее донесет.

– Да, Сэддик.

– Донесет и передаст взрослым.

– Да, Сэддик.

Последний цвет и есть слово. Видишь, как ярко он сияет в глазах умирающего ребенка? Посмотри один лишь раз, прежде чем отвернуться.

– Обязательно, Бадаль, когда я вырасту. Но не сейчас.

– Да, Сэддик, не сейчас.

– Когда я со всем этим покончу.

– Когда ты со всем этим покончишь.

– И когда свобода тоже закончится, Бадаль.

– Да, Сэддик, когда свобода тоже закончится.

Калит снилось, что она оказалась там, где ей пока что быть не следовало. Совсем низко над ее головой нависли серые разбухшие тучи, такие ей доводилось видеть над равнинами Элана, когда с севера приходили первые снегопады. Завывал ветер, холодный, как лед, и сухой, будто внутренность промерзшего склепа. Низкие северные деревья торчали из вечной мерзлоты, напоминая костлявые руки, в почве между ними виднелись многочисленные провалы, там вязли в грязи сотни четвероногих существ, умирали, превращались в лед, ветер теребил их сделавшиеся матовыми шкуры, а кривые рога выбеливала изморозь, и она же кольцами окружала провалы глазниц.

Согласно эланским мифам, так выглядит подземное царство мертвых, и так же обстояли дела в отдаленном прошлом, у самого начала времен, когда жизнь впервые оттеснила жгучий холод собственным жаром. Мир начался во мраке, тепла в нем тоже не было. В должное время оно пробудилось, вспыхнуло угольком, совсем ненадолго, чтобы потом все вернулось в первоначальное состояние. Так что перед ней могло быть и зрелище из будущего. Но, будь то прошлое или же еще не наступившая эпоха, жизнь в этом месте заканчивалась.

Только она здесь была не одна.

Поверх гребня в сотне шагов от нее восседали на тощих конях два десятка всадников. Они были в черных плащах, в шлемах и при оружии и, казалось, смотрели на нее в ожидании. Однако ужас приковал Калит к месту, словно она тоже по колено вмерзла в грязь.

На ней была лишь тонкая туника, драная, полусгнившая, стужа сжимала ее сейчас со всех сторон, словно рука Жнеца. Безжалостная хватка не давала шевельнуться, даже пожелай она этого. Ей хотелось избавиться от чужаков, закричать на них, ударить волшебством, чтобы они обратились в бегство. Изгнать прочь. Только это было не в ее власти. Калит чувствовала себя такой же бесполезной, как и в своем собственном мире. Пустым сосудом, тщетно мечтающим исполниться геройской отвагой.

Ветер трепал мрачные силуэты воинов, из тяжелых туч наконец-то посыпался снег, колючий, словно ледяные осколки.

Всадники зашевелились. Их кони вскинули головы и все одновременно двинулись вниз по склону. Под копытами потрескивала мерзлая земля.

Калит скрючилась, покрепче охватив себя обеими руками. Заиндевевшие всадники приблизились, теперь она могла видеть их лица, полускрытые змеевидными наносниками шлемов – мертвенно-бледные, покрытые глубокими багровыми порезами, хотя кровь из них не текла. Поверх кольчуг на них были мундиры – как поняла она вдруг, униформа, означающая принадлежность к какой-то иностранной армии, серо-фиолетовая, в пятнах замерзшей и запекшейся крови. Один оказался покрыт татуировками, стилизованными изображениями когтей, перьев и бус – огромный, самого варварского вида, вероятно, даже и не человек. Остальные, впрочем, были одной с ней расы, в этом она не сомневалась.

Оказавшись совсем рядом, они остановили коней, натянув поводья. Что-то притянуло внимание ошарашенной Калит к одному из всадников. С его седой бороды свисали ледяные сосульки, а серые глаза в глубоких темных глазницах напомнили ей неподвижный взгляд птицы – холодный, хищный, напрочь лишенный сострадания.

Когда он заговорил с ней на эланском, изо рта его не вырвалось ни единого облачка пара.

– Время Жнеца на исходе. Смерти предстоит лишиться нынешнего лика…

– Не то чтоб он отличался привлекательностью, – перебил солдат по правую руку от него, крупный, круглолицый.

– Помолчи, Молоток, – отрезал третий всадник, однорукий, сгорбившийся под гнетом лет. – Ты как бы пока еще и не здешний. Мы ждем, чтобы мир за нами поспел, так уж устроены видения и грезы. До тысячи праведных шагов в жизни любого смертного им нет никакого дела, о миллионах бесполезных я и не говорю. Учись терпению, целитель.

– Мы должны занять место того, кто падет, – продолжил первый бородач.

– Только на время войны, – прорычал воин-варвар, до сих пор, казалось, больше заинтересованный тем, чтобы заплести в косички грязные остатки гривы собственного скакуна.

– Жизнь – это война, Тротц, причем обреченная на поражение, – возразил бородач. – Не думай, что у нас скоро появится шанс отдохнуть.

– Но он был богом! – воскликнул еще один солдат, сверкнув зубами над раздвоенной угольно-черной бородой. – А мы – лишь потрепанный отряд морпехов!

– Видал, Застенок, до каких высот тебя вознесло? – расхохотался Тротц. – По крайней мере, башка у тебя снова на плечах. Помню, как тебя в Чернопесьем лесу хоронил – мы тогда целую ночь вокруг шарили, да так ее и не сыскали.

– Жаба сглотнула, – предположил кто-то.

Расхохотались все мертвецы, включая Застенка.

Калит увидела, что седобородый тоже чуть улыбнулся, и его орлиный взгляд вдруг преобразился – казалось, теперь он был способен, ни мгновения не колеблясь, объять все сострадание мира. Воин наклонился вперед, шарнирная лука седла скрипнула.

– Все верно, мы не боги, и на его гнилой плащ вместе с капюшоном не претендуем. Мы – «мостожоги», и задание наше – стоять на страже у Худовых врат. Последнее задание…

– Когда это мы успели на него подписаться? – вытаращил глаза Молоток.

– Сейчас узнаешь. Тем более что мы, как я уже сказал, – нижние боги, да вы тут все за давней смертью успели начисто позабыть о субординации! – «мостожоги». С чего это вас вдруг удивляет, что вы не разучились салютовать? Выполнять приказы? Выступать маршем, невзирая на погоду? – Он бросил направо и налево по грозному взгляду, несколько, впрочем, смягченному сухой усмешкой на губах. – Потому что, Худ не даст соврать, это и есть наше занятие!

Калит больше не могла сдерживаться.

– От меня-то вам что нужно?

Серые глаза снова остановились на ней.

– Дестриант, уже сам этот титул означает, что тебе предстоит общаться с нам подобными – за неимением Худа, которого ты называешь Жнецом. Ты видишь в нас Стражу у его Врат, но мы – нечто большее. Теперь мы стали – или вот-вот станем – новыми судьями, и пробудем ими столько, сколько потребуется. Среди нас есть рукопашники, чьи бронированные кулаки исполнены самой грубой силы. Есть целители и маги. Убийцы и лазутчики, саперы и конные лучники, копьеносцы и следопыты. Трусы и храбрые, непоколебимые воины. – Его губы дернулись в полуулыбке. – И мы обнаружили множество самых неожиданных… союзников. В своих многочисленных обличьях, Дестриант, мы станем большим, чем Жнец. Мы не судим свысока. И не безразличны. Видишь ли, мы, в отличие от Худа, еще помним, что такое жизнь. Мы помним все до единого мгновения страданий и отчаянной нужды, помним, как это больно, когда все твои мольбы не приносят ни малейшего облегчения, когда любые просьбы остаются без ответа. Мы здесь, Дестриант. Когда иного выхода у тебя не будет, призови нас.

Окружающий Калит ледяной мир, казалось, покрылся трещинами, она пошатнулась, когда внутрь ей вдруг хлынуло тепло. Благословенное тепло – или нет, благословляющее. У нее перехватило дыхание, она смотрела на безымянного солдата, и глаза ей застилали слезы.

– Я… не так представляла себе смерть.

– Не так, но вот что я тебе скажу. Мы – «мостожоги». И мы выстоим. Но не потому, что при жизни были могущественней остальных. Но потому, что ничем от них не отличались. Теперь ответь мне, Калит из Ампеласа Укорененного, ответь как Дестриант – достаточно ли тебе того, что мы есть?

Разве тут хоть чего-то может быть достаточно? Нет, не так быстро. Хорошенько подумай над ответом, женщина. Воин этого заслуживает.

– В страхе смерти нет ничего неестественного, – начала она.

– Ты права.

– Само собой, – хмыкнул тот, кого назвали Застенком. – Хуже ведь и не придумаешь. Только посмотри на этих сукиных детей рядом со мной – мне теперь от них уже не избавиться. Те, кого ты оставила, женщина, тоже сейчас тебя ждут.

– Но они тебя не осуждают, – сказал сероглазый воин.

Однорукий несколько раз кивнул и добавил:

– Только не надейся, что кто-то из них избавился от дурных привычек, – взять хоть того же Застенка с его вечно кислым настроением. Ты найдешь лишь то, что знала прежде, – то есть тех, кого знала прежде. Только их и ничего больше.

Калит эти люди были незнакомы, но уже казались ближе, чем любой из тех, кого она прежде знала.

– Я действительно становлюсь Дестриантом, – изумленно проговорила она. И уже не чувствую себя столь… одинокой. – Я все еще боюсь смерти, но совсем не так, как раньше. – А ведь когда-то я заигрывала с мыслями о самоубийстве, но теперь их оставила, и навсегда. Я еще не готова встретить свой конец. Я – последняя из элан. Мой народ меня ждет, и им все равно, приду я сейчас или через сто лет – для них это безразлично.

Мертвые – мои мертвые – утешат меня.

И будут это делать столько, сколько мне нужно. Столько, насколько меня хватит.

Солдат подобрал поводья.

– Ты их найдешь, Калит, – своего Смертного меча и своего Кованого щита. Ты должна ответить пламенем на убийственный холод. Настанет время, когда ты перестанешь следовать за к’чейн че’маллями – ты должна будешь сама их повести. Ты – их единственная надежда на выживание.

Но заслуживают ли они того?

– А это уже решать не тебе.

– Нет, не мне… прости мои слова. Но они для меня столь… чужие…

– Как и ты для них.

– Конечно же. Прости.

Тепло начало отступать, вокруг снова сомкнулся снег.

Всадники развернули мертвых коней.

Она смотрела, как они скачут прочь, как исчезают в вихрящейся белизне.

Белизна – как она обжигает глаза, как требует…

Калит открыла глаза навстречу яркому, ослепительному солнцу. Какие странные у меня теперь сны. Но я как наяву вижу их лица, всех до единого. Вижу варвара с подпиленными зубами. Хмурого Застенка, которого просто обожаю за то, что он способен посмеяться над собой. Того, кого зовут Молоток, целителя – да, несложно понять, что это так и есть. И однорукого тоже.

И того, с орлиным взглядом, моего железного пророка. Я ведь даже имени его не узнала. «Мостожог». Странное прозвище для солдата, и однако… столь уместное там, где проходит грань между живыми и мертвыми.

Стражи Смерти. Человеческие лица вместо призрачного черепа Жнеца. Что за мысль! Что за облегчение!

Она вытерла слезы, села. Сразу же волной вернулась память. У нее перехватило дух, она обернулась, ища взглядом к’чейн че’маллей. Саг’Чурок, Риток, Гунт Мах.

– Спаси нас духи!..

Все верно, она не видела Кор Турана, спокойного, непроницаемого охотника К’елль. Свободное место рядом с Ритоком завывало о его отсутствии, визжало о собственной пустоте. К’чейн че’малль был мертв.

Он отправился на разведку к западу, далеко за пределы видимости – однако внезапно вспыхнувшую схватку почувствовал каждый из них. Черепа их заполнились ревом Кор Турана, его яростью, ошеломленной решительностью – его болью. От горьких воспоминаний ее бросило в дрожь. Он умер. И мы даже не видели, кто его погубил.

Наш крылатый убийца тоже исчез. Не Гу’Рулл ли это и был? Что, если Кор Туран нас предал? Если охотник пытался бежать, а убийца его покарал? Но нет, Кор Туран нас не бросил. Он вступил в бой и умер, обороняя наш фланг.

Теперь враги начнут охоту за нами. Они знают, что мы недалеко. И намерены нас найти.

Она потерла лоб и с трудом, прерывисто вздохнула – отголоски жуткой смерти охотника К’елль все еще переполняли ее рассудок, отчего она чувствовала себя совсем разбитой. А ведь день еще только начался.

К’чейн че’малли взирали на нее в неподвижном ожидании. Костер для завтрака сегодня разводить не станут. Они несли ее прочь большую часть ночи, и она измучилась настолько, что уснула прямо на руках у Гунт Мах, словно больной ребенок. Она удивилась уже тому, что ее опустили наземь, а не продолжили бегство. И почувствовала, что их нервозное нетерпение куда-то делось, унеслось прочь. Над походом нависла тень катастрофы, и ближе, чем когда-либо прежде. Че’малли все еще имели внушительный и величественный вид, но теперь казались Калит уязвимыми, негодными для выпавшего на их долю задания.

Здесь водятся существа поопасней. С охотником К’елль они разделались за какую-то дюжину ударов пульса.

И однако, поднявшись на ноги, она вдруг ощутила, что ее переполняет новая уверенность, дарованная сновидением. Которое могло быть не более чем игрой рассудка, фальшивым благословением – но все же дало ей опору, и она почувствовала, как слабость осыпается с души, словно потрескавшаяся шелуха. Она твердо и уверенно встретила взгляды трех к’чейн че’маллей.

– Если они найдут нас – значит, найдут. От… от призраков не скроешься. На защиту Гу’Рулла теперь тоже рассчитывать не приходится. Поэтому мы направляемся прямиком на юг – стремительно, словно стрела. Гунт Мах, я поеду у тебя на спине. День будет долгим, и нам от многого, очень многого придется сейчас отказаться. – Она перевела взгляд на Ритока. – Брат, я намерена почтить память Кор Турана тем, что наш поход завершится успехом. Я и все мы.

Охотник К’елль смотрел на нее взглядом ящера – неподвижным, ничего не выражающим.

В последние дни Саг’Чурок и Гунт Мах редко к ней обращались, и голоса их при этом звучали отдаленно, почти неразборчиво. Но это вряд было их виной. Я словно скукоживаюсь изнутри. Мир сужается – но вот откуда я сама это знаю? Что это за часть меня, способная самое себя измерить?

Неважно. Мы обязаны справиться.

– Пора в путь.

Саг’Чурок смотрел, как Гунт Мах заставляет собственное тело измениться, придавая ему форму, позволяющую Дестриант ехать верхом. От нее исходили густые струи пряных ароматов, распространялись по воздуху, подобно ветвям растения, – и охотник К’елль ощущал в них отголоски предсмертной агонии Кор Турана.

Когда охотник сам становится дичью, все, что ему остается, – это непокорный рык и несколько примитивных угрожающих поз, а телу надлежит лишь принимать удар за ударом, растрачивать себя, стараясь продержаться как можно дольше, пока обитающая в нем душа пытается если и не спастись, то хотя бы что-то понять. Осознать. Что страх присущ даже охотнику. Неважно, сколь он могуч, сколь превыше прочих – рано или поздно и его настигнут такие силы, которые невозможно победить и от которых нельзя укрыться.

Превосходство – не более чем иллюзия. И бесконечно она держаться не может.

В памяти к’чейн че’маллей этот урок был словно выжжен раскаленным железом. Горечью его была пропитана пыль Пустоши, а к востоку отсюда, на обширной равнине, некогда видевшей величественные города и помнившей шепот сотен тысяч че’маллей, теперь не осталось ничего, лишь раздробленные и оплавленные обломки. Гуляющие по ней сейчас ветры не могли найти того, чего ищут, обреченные на вечные блуждания.

Кор Туран был молод. Никаких иных грехов за охотником К’елль не водилось. Он не наделал глупостей. Не пал жертвой самоуверенности или чувства собственной неуязвимости. Просто оказался в неподходящем месте в неподходящее время. И это так дорого им обошлось. Несмотря на все благородные слова, что произнесла Дестриант, неожиданно и без видимой причины обретшая уверенность и силу духа, Саг’Чурок, как и Риток, и Гунт Мах, понимал, что они потерпели поражение. Что у них почти нет шансов даже попросту пережить сегодняшний день.

Саг’Чурок отвел взгляд от Гунт Мах – после болезненного преображения по коже у нее струилось сейчас масло и капало на землю, словно кровь.

Гу’Рулл исчез, вероятней всего, тоже погиб. Попытки коснуться его мыслей ничего не давали. Само собой, убийца Ши’гал способен закрыться от контакта, вот только зачем? Нет, двое из пяти защитников уже потеряны. И однако крошечное человеческое существо уверенно стоит сейчас перед ними с вызовом – Саг’Чурок научился читать это выражение – на своем обычно мягком лице, вперив слабые глаза в мерцающий горизонт на юге, словно готовая вызвать к жизни столь желанных Смертного меча и Кованого щита одним лишь усилием воли. Так храбро. И… неожиданно. Полученные ей от Матроны дары начали увядать, но она нашла внутри себя силу им на замену.

Только все это напрасно. Им предстоит умереть, и очень скоро. Растерзанные тела будут валяться на земле, ничем не напоминая о возложенных на них великих надеждах.

Саг’Чурок поднял голову, глотнул воздух и ощутил гнусный привкус врага. Они уже рядом. И продолжают сближаться. Между чешуек проступило масло угрозы, он обвел взглядом горизонт и остановил его на западе – там, где пал Кор Туран.

Так же поступил Риток, и даже Гунт Мах повела головой в ту сторону.

Дестриант заметила их внезапную сосредоточенность. Оскалила зубы.

– Стражи, – проговорила она. – Похоже, нам нужна ваша помощь, и не когда-то в будущем, а прямо сейчас. Кого вы к нам пошлете? Кто среди вас способен противостоять тому, чего мои спутники мне даже увидеть не позволяют?

Саг’Чурок не понял ее слов. Ни даже к кому они обращены. Безумие Матроны? Или же самой Калит?

Дестриант подошла к Гунт Мах – скованной, выдающей страх походкой. Та помогла женщине взобраться в кривое седло из чешуи у себя на плечах.

Саг’Чурок перевел взгляд на Ритока. Охотник. Задержи их.

Риток распахнул пасть так широко, что скрипнули челюсти, потом провел лезвием одного меча по другому, и они запели. Охотник К’елль вытянул хвост и устремился вперед, опустив голову для атаки и оставляя за собой на земле капли густого масла. На запад.

– Куда? – воскликнула Калит. – Пусть он вернется! Саг’Чурок!..

Но они вместе с Гунт Мах тоже ринулись, рассекая воздух задними лапами, щелкая по камням когтистыми ступнями – которые несли их вперед, все быстрей и быстрей, пока неровную почву под ними не размыло скоростью. На юг.

Дестриант завизжала – маска уверенности на ее лице рассыпалась вдребезги, из-под нее проступило саднящее понимание, а следом и ужас. Крошечные кулачки замолотили по шее и лопаткам Гунт Мах, на мгновение показалось, что сейчас она спрыгнет со спины Единственной дочери – но скорость была слишком велика, опасность переломать конечности да и шею в придачу пересилила порыв и заставила ее покрепче вцепиться в шею Гунт Мах.

Они покрыли примерно треть лиги, когда в головах у них взорвалось яростное шипение Ритока – обжигающая кислота внезапной лихорадочной схватки. Мечи, ударяющие в цель, громоподобная дрожь отдачи. Потом жуткий треск – и хлынувшая волной кровь охотника К’елль. Пронзительный вопль, несколько шатающихся шагов, обжигающая боль и удивленная досада – ноги Ритока отказались повиноваться.

Он рухнул наземь так, что затрещали ребра. Заскользил вперед по острым камням, раздирающим мягкое подбрюшье.

Только с Ритоком так просто не покончить. Смерть подождет!

Он перекувыркнулся, развернулся и махнул мечом назад. Лезвие ударило в броню, пробило ее и впилось глубоко в плоть.

Полетели брызги крови и желчи, словно огнем обожгли глаза Ритока – а потом в них вдруг издевательски отчетливо запечатлелся огромный топор, качнулся вниз, целиком заполнил поле зрения слева от охотника.

Белая вспышка.

Смерть заставила обоих к’чейн че’маллей споткнуться на ходу. Но лишь на мгновение, потом их несгибаемая воля победила и они возобновили бегство. Покрытые горестным блеском, источающие запах боевых масел.

Дестриант плакала – тоже источала сейчас масло, жиденькое, соленое, все, на что была способна.

Саг’Чурок устыдился. Разве его собственная шкура покрылась слоем печали, когда он казнил Красную Маску? Нет. Горечью разочарования – да, это он признавал. Но ледяная хватка неподкупного суждения оказалась сильней. Они с Гунт Мах стали тогда свидетелями резни, которую между собой устроили люди. Со всех сторон полыхала битва. Было очевидно, что человеческая жизнь недорого стоит – даже для самих людей. Что ж, в мире, где кишат сотни миллионов ортенов, кто станет жалеть о нескольких десятках тысяч?

И однако это хрупкое чужеродное создание сейчас плачет. По Ритоку.

Ему самому вот-вот предстоит развернуться. Сделать то же, что и Риток. Впрочем, не совсем то же. В попытках убивать особого смысла нет. Тактически куда более полезно калечить. Он постарается ранить как можно больше противников и тем самым уменьшить число тех, кто способен преследовать Гунт Мах и Дестриант. Используя при этом умения, которые Риток освоить не успел и никогда уже не освоит. Пусть Саг’Чурок и не солдат Ве’Гат, у него найдется, чем удивить врага.

Гунт Мах.

– Да, любовь моя.

Он чиркнул лезвиями.

– Нет, – завизжала Калит. – Не смей нас покидать! Саг’Чурок – я запрещаю!

Дестриант. Я способен справиться там, где не справился Риток. Ценой жизни я выиграю для вас день, а то и два – постарайтесь, чтобы это оказалось не напрасно.

– Остановись! Я к ним воззвала! Как ты не понимаешь! Они обещали откликнуться!

Не знаю, о ком ты говоришь, Дестриант. Послушай меня, и внимательно. Гнездо Асиль умрет. Матрона обречена, как и все оставшиеся в Укорененном. Гунт Мах несет в себе мое семя. Она станет новой Матроной. Найди Кованого щита и Смертного меча – втроем вы станете стражниками Дж’ан для Гунт Мах, пока она не породит вам замену.

Тогда Гунт Мах вас отпустит.

Это не ваша война. Это не ваш конец – но наш.

– Остановись!

Саг’Чурок собрался снова обратиться к ней, хотя это делалось все тяжелее и тяжелее. Он хотел сказать, что ей восхищается. Что в нее верит – и что сам поражен, испытывая к кому-то из людей подобные чувства. Столь жалкие существа, столь слабые, чтобы видеть в них хоть какое-то подобие дара, – и тем не менее…

Силуэты впереди. Не враги. Но и не потомки матрон. Даже и не люди, как вдруг осознал Саг’Чурок.

Стоят с разнообразным оружием наготове.

Четырнадцать. Стремительно приближаясь к ним, Саг’Чурок и Гунт Мах могли разглядеть все больше подробностей. Тощие даже под скрывающими тела и конечности почерневшими, погнутыми доспехами. Странные шлемы с длинными нащечниками, опускающимися ниже подбородка. Драные кольчужные бармицы – тоже черные. Толстые плащи, сейчас дырявые и покрытые пятнами, но некогда темно-желтые и отороченные серебристым мехом.

Саг’Чурок увидел, что семеро чужаков вооружены длинными узкими мечами из голубой стали с ажурными гардами и дужками в виде полумесяца, а в другой руке держат небольшие щиты с украшениями. Еще у двух – тяжелые топоры и круглые щиты побольше, обтянутые шкурами. У троих – копья с широким лезвием и окованным железом древком. Двое, чуть позади, держали наготове пращи.

На почве и камнях вокруг них, распространяясь во все стороны от небольшого взгорка, сверкал иней.

Невероятность происходящего ошарашила Саг’Чурока, словно удар молота.

Это невозможно. Это… беспрецедентно. Такого не может быть – и чего им от этих чужаков ждать? Враги они или союзники? Но нет, откуда здесь союзники?

Притом яггуты, как любому известно, всегда сами по себе.

– Вот они! – воскликнула Калит, указывая рукой. – Я воззвала! Вот они – скорей к ним! Это Стражи Врат!

Дестриант, услышь меня. Они нам не помогут. Они ничего не станут делать.

– Ошибаешься!

Дестриант. Это яггуты. Их…

…не может быть.

Но Гунт Мах уже изменила направление, сближаясь с поджидающими воинами. Саг’Чурок свернул следом за ней, все еще ошарашенный, озадаченный, ничего не понимающий…

Потом и он, и Гунт Мах ощутили плывущую от яггутов вонь, словно источаемую кругом мерзлой земли.

Дестриант, осторожно! Они мертвые!

– Сама знаю! – отрезала Калит. – Гунт Мах, остановись, ни шагу назад – просто стой здесь и не двигайся.

Она соскользнула со спины Дочери.

Дестриант, у нас нет времени…

– Есть! Скажи мне, сколько за нами преследователей. Отвечай!

Каста. Пятьдесят. Теперь уже сорок девять. У четверых колдовское оружие, кеп’ра. Ими руководит Венец, они действуют как единое целое.

Она обернулась на северо-запад.

– И как они далеко?

Скоро разглядишь собственными глазами. Они… верхом.

– На ком?

Саг’Чурок отправил бы ей изображение, но теперь это было невозможно. Она уже закрылась – и продолжала закрываться.

Железные… ноги. Как наши собственные. Но не знают усталости.

Дестриант какое-то время переваривала новости, потом обернулась к яггутам.

– Стражи. Я ожидала увидеть… знакомые лица.

Вперед выступил один из копейщиков.

– Худу мы ни к чему.

– В противном случае он бы нас призвал, – подтвердила женщина-мечник рядом с ним.

– Но он этого не сделал, – продолжил копейщик, – поскольку знает, что мы его вряд ли послушаемся.

– Худ злоупотребил нашим благорасположением при первом сковывании, – сказала мечница, сверкнув заиндевевшими клыками. – Ему достало ума не обращаться к нам при нынешнем. – Она ткнула пальцем в железной перчатке в сторону Дестрианта. – Вместо этого он злоупотребил тобой, дитя имассов. А в другом обрел смертельного врага. Вот только печалиться о нем мы не станем.

– И жалеть его, – кивнул копейщик.

– И сочувствовать, – добавил один из пращников.

– Пусть остается один, – проскрежетала мечница. – Одинокий яггут.

Саг’Чурок обернулся, вгляделся в металлический отблеск на горизонте. Уже близко.

– Ты нашла себе странную компанию, женщина, – продолжала мечница. – Эти че’малли тебя ничему полезному не научат. Они обречены раз за разом повторять одни и те же ошибки, пока не уничтожат самих себя и всех остальных вокруг. Им нечего тебе подарить.

– Похоже на то, – ответила ей Калит Эланская, – что мы, люди, уже и так усвоили все, чему они способны научить, – пусть даже и не осознавая того.

Раздался леденящий душу звук – раскатистый хохот четырнадцати мертвых яггутов.

Снова заговорил копейщик:

– Бегите. Вашим преследователям выпала честь повстречаться с последними солдатами единственной за все времена яггутской армии.

– Последними из павших, – проворчал кто-то из яггутов.

– Если вдруг повстречаете Худа, – сказала мечница, – напомните ему, что его солдаты никогда не отступали. Даже когда он нас предал. Мы не умеем отступать.

Снова хохот.

Бледная, трепещущая Дестриант вернулась к Гунт Мах.

– Нужно двигаться. Погоню они возьмут на себя.

Саг’Чурок заколебался. Их слишком мало, Дестриант. Я останусь с ними.

На охотника К’елль уставилось четырнадцать пар холодных безжизненных глаз, потом мечница усмехнулась и заговорила:

– Нас вполне достаточно. Против Омтоз Феллака кеп’ра – ничто. Но ты можешь остаться. Мы приветствуем зрителей, такой уж мы самодовольный народ. – Жуткая ухмылка сделалась шире. – Почти как вы, че’малли.

– По-моему, – заметил копейщик, – этот выглядит… пристыженным.

Его соратница пожала плечами.

– Вместе с закатом расы приходит и стыд, все равно что у старушки, которая вдруг вспомнила, что так и осталась в девицах. Только, что называется, поздновато спохватилась. Я как-то не впечатлена. – Мечница попыталась сплюнуть и, когда у нее ничего не вышло, тихонько выругалась.

– Саг’Чурок, – сказала Дестриант со спины Гунт Мах, – не нужно здесь умирать. Ты меня понял? Мне ты еще понадобишься. Если не можешь иначе, то останься и смотри. Когда увидишь все что нужно, догоняй нас.