Текст книги "Пыль грез. Том 2"

Глава четырнадцатая

 
Остановите этот безумный удар
Все вы, кого я знал, что мотыльками влипли
В неподвижную паутину наших юных дней
Восстаньте из ярко-белой пены
Пока я не успел нырнуть в море
Взвойте, чтоб прервать мой дикий бег
И дикий блеск глаз – но я слышу зов
Прежней жизни, дневной жары
Цикад, стрекочущих среди высоких трав
Где я ребенком шагал вдоль дороги
И лето казалось мне вечным
Дни не кончались, и я играл
В воинов и дикарей, был героем-гвоздем
На который нанизаны трепещущие миры
Синие, как новорожденное железо, а соленые ветры
Не задули еще, не впились зубами ржавчины
В мой прочный хребет, в каленые ребра
Что способны нести на себе золотую тяжесть
Многотысячных судеб
Где вы теперь, лишенные морщин лица
Богатых, шепчущих летних дней
Когда мы, подобно богам, правили диким
Неприрученным миром. Остались лишь оболочки
Шелковые нити, что устало тянутся следом
И ты, что обрушиваешься на меня в слепой
Горячке – твой удар не отвести
Море ожидает нас всех, обещая
Разъесть, растворить все юные дни,
Сломанные гвозди, хрустнувшие ребра
Солнечные дни уплывают по нему прочь, прочь
Навеки прочь.
 

«Жалоба сломанного гвоздя» Рыбак

Откуда-то доносились предсмертные вопли, но к подобным звукам Военный вождь Голл за свою жизнь успел привыкнуть. Он развернул своего коня на проселке, вгляделся – глаза ел плавающий в воздухе дым – и разразился потоком проклятий. Из обнаружившейся в долине деревушки высыпало сразу несколько конных разъездов – пики высоко вздеты, на них подпрыгивают и развеваются окровавленные трофеи.

– Колтейн забери этих болванов, да и растопчи напрочь! Джарабб, скачи к их командиру. Я приказываю ему собрать отряд и возобновить разведку на юге – и чтоб больше никаких атак! Скажи придурку, что если он еще раз ослушается, я отберу у него всю добычу, и жены его с дочерьми тоже будут моими, все до единой.

Джарабб сощурился.

– Это Шелемаса, вождь.

– Пусть так. Значит, я заберу ее мужа и сыновей, обращу в рабство и продам кому-нибудь из д’рас. Клянусь сломанным носом Бальта, ей следует получше управлять своими воинами.

– Воины просто следуют ее примеру, – возразил Джарабб. – Она сама хуже бешеной волчицы.

– Много треплешься, – проворчал Голл, хотя ему хотелось сейчас выдернуть ногу из стремени и хорошенько поддать тому по ребрам – слишком уж он за последнее время освоился, обнаглел, сплошные, Худ его подери, словеса да понимающие взгляды. Ничего, когда разберусь с Шелемасой, щенок тоже получит как следует, и пусть потом сколько угодно корчит обиженную физиономию.

Джарабб попытался было улыбнуться, но осекся, когда Голл еще больше нахмурился. Мгновение спустя юный гонец – «Бегущая слеза» – ударил пятками в бока коню и устремился навстречу вопящим всадникам.

На небе поверх мутного слоя дыма не было ни единого облачка – ярко-синий шатер и злобное солнце, словно бы кипящее в самой его середине. Стаи длиннохвостых птиц хаотично метались туда-сюда, страшась приземлиться, – внизу скакали сейчас во всех направлениях воины-хундрилы. По вытоптанным полям ползала жирная, в палец размером саранча.

По дороге к ним приближался сейчас отряд, высланный ранее на разведку далеко вперед, и Голл с удовольствием отметил, что кони скачут размеренной, дисциплинированной рысью, а пики за спинами воинов торчат вертикально вверх. Кто там у них во главе? Разглядев, что на темляке у командира болтается обтянутый кожей обруч, он понял, что знает ответ. Ведит – в начале кампании он разгромил городской гарнизон. Понес большие потери, но это как раз неудивительно. Молодой и по-глупому горячий – однако взять его на заметку все же стоит, поскольку воинов своих он явно держит в подчинении.

На некотором расстоянии от вождя Ведит взмахнул рукой, после чего все всадники у него за спиной застыли на месте, сам же он подъехал поближе к Голлу, прежде чем остановиться.

– Военный вождь, армия Болкандо поджидает нас в двух лигах отсюда. Десять тысяч, два полных легиона, и к ним еще подтягивается обоз численностью примерно втрое. На лигу вокруг вырублены все деревья. Готов ручаться, что они стоят там уже третий или четвертый день.

– Болваны они там, в Болкандо. Что проку кормить армию, если она ползает, словно бхедерин, которому ноги поотрубали. Мы спокойно можем их обойти и двинуться прямо на столицу. Там бы я согнал короля с трона и уселся на его место, даже рук не замарав, тут бы все и закончилось. – Он фыркнул. – Генералы и военачальники ничего не соображают. Им кажется, что все решает битва, – словно они на задворках каких-нибудь на кулачках дерутся. Колтейн, тот понимал: война не цель, а средство. Главное не перебить побольше народу, а добиться превосходства в последующих затем переговорах.

С севера к ним неслась сейчас еще одна всадница, из-под копыт ее коня, скачущего прямо по изуродованным бороздам, летели комья земли. Дальше у нее на пути оказался клочок вытоптанных злаков, оттуда брызнули перепуганные зайцы. Голл некоторое время смотрел в ее сторону, потом развернулся в седле и уставился на юг. Верно, еще один всадник несется галопом, лошадь в мыле, что-то кричит, уворачиваясь от оказавшейся у него на пути вопящей оравы воинов Шелемасы. Военный вождь хмыкнул.

Ведит тоже заметил обоих всадников.

– Нас обошли с флангов, – умозаключил он.

– И что теперь? – поинтересовался Голл, снова сощурившись на молодого, но сообразительного воина.

Тот лишь пожал плечами.

– Даже будь у нас сейчас на пятках четвертая армия, вождь, мы можем попросту проскользнуть между ними – в конце концов, они ведь пешие.

– Да, словно ящерица между когтей ястреба. При этом ухватить нас за хвост у них нет ни малейшей надежды. Ведит, я назначаю тебя командиром над тысячей – именно так, пятьдесят разъездов. На тебе северная армия – они сейчас на марше, устали, как псы, наглотались пыли и вряд ли успели перестроиться из походной колонны. Не теряй зря времени. Налетишь на них, посечешь, пока все не смешается, – и прямиком к обозу. Что сможешь, заберешь с собой, остальное сжечь. И не позволяй своим воинам увлечься. Подрезать врагу поджилки и оставить его там – тебе все ясно?

Ведит радостно улыбнулся и кивнул.

– Только я бы все-таки выслушал разведчика, – добавил он, чуть помедлив.

– Само собой.

Голл увидел, что Джарабб отыскал-таки Шелемасу, оба скакали сейчас следом за южным разведчиком. Он сплюнул, чтобы избавиться от привкуса дыма на языке.

– Клянусь глазами Дукера, паскудная вышла заваруха. Как будто никто вообще ни на чем не учится.

– Вождь?

– Можно подумать, болкандцы согласились бы терпеть, поступи мы с ними так, как они с нами. Нет. Разумеется, нет. Так как же они сами оправдывали свое поведение?

– Полагали, что оно сойдет им с рук.

Голл утвердительно кивнул.

– Не видишь ли ты ошибки в подобной логике, воин?

– Ее трудно не заметить, вождь.

– А обратил ли ты внимание, что именно те, кто считает себя умней других, на деле и есть полнейшие идиоты? – Изогнувшись в седле, он звучно и обильно выпустил газы. – Нижние боги, от местных пряностей у меня в кишках настоящий ураган разбушевался.

К ним подъехала разведчица с севера, пот у нее на лбу и предплечьях казался припорошенным пылью.

– Вождь!

Голл отстегнул бурдюк с водой и перебросил его всаднице.

– Сколько – и как далеко?

Задержавшись не более чем на несколько глотков, она отрапортовала, перекрикивая тяжкое дыхание своего коня:

– Тысячи две, из них около половины – новобранцы в легкой броне и почти без снаряжения. В двух лигах отсюда, в походной колонне, и дорога для нее слишком узкая.

– Обоз?

На чумазом лице появилась улыбка.

– Не в середине, вождь, и без флангового прикрытия. В арьергарде около трех сотен разномастной пехоты – похоже, из тех, кто совсем уже ноги посбивал.

– Они вас заметили?

– Нет, вождь, не думаю. Их конная разведка жмется поближе к колонне, там с обеих сторон плоские поля. Они знают, что за холмами могут быть наши разъезды, и не хотят подставляться.

– Прекрасно. Перемени коня и будь готова вести на них Ведита и его крыло.

Она бросила на Ведита взгляд своих темных глаз – откровенно оценивающий.

– Что-то не так? – уточнил Голл.

– Все в порядке, вождь.

– Но он еще так молод?

Она лишь пожала плечами.

– Можешь ехать, – отрезал Голл.

Перебросив ему обратно бурдюк с водой, всадница ускакала прочь. Голл и Ведит остались дожидаться гонцов с юга. Поерзав в седле, чтобы расслабить затекшую спину, Ведит поинтересовался:

– Вождь, а кто поведет воинов в атаку против южной челюсти капкана?

– Шелемаса.

Увидев, как брови воина поползли вверх, Голл добавил:

– Нужно дать ей возможность исправиться – или моя щедрость вызывает у тебя вопросы?

– Что вы, вождь, я бы никогда и не подумал…

– А тебе бы следовало, Ведит. Если малазанцы нас чему и научили, так именно этому. Меч у тебя в руке или кузнечный молот – и то, и другое работа, и мы в свою вовлечены все до единого. Побеждает та сторона, где люди не стесняются использовать собственные мозги.

– Если только их не предадут.

Голл поморщился.

– Даже если и так, Ведит, ответ…

– …дадут вороны, – закончил Ведит. После чего оба сотворили знамение черного крыла, молча отдавая честь Колтейну, его деяниям и его непоколебимому вызову против худшего, на что способны люди.

Мгновение спустя Голл развернул коня навстречу южному разведчику, за которым изо всех сил пытались сейчас угнаться еще двое воинов.

– Клянусь дерьмом Дурного Пса, вы только взгляните на эту парочку!

– Я вам еще нужен, вождь?

– Можешь ехать. Собирай свои разъезды. – Он еще раз наклонился, чтобы пустить ветры. – Нижние боги!

Шелемаса, все еще красная после полученного от Военного вождя разноса, бешено гнала коня впереди своего крыла. За спиной слышались выкрики – это командиры разъездов пытались удерживать строй своих подчиненных, чему препятствовала все более и более пересеченная местность. Склоны каменистых холмов избороздили глубокие овраги, сами же холмы зачастую оказывались разрытыми – болкандцы что-то здесь добывали, что именно, Шелемаса не имела ни малейшего понятия. Им приходилось огибать похожие на колодцы ямы, наполовину заполненные стоячей водой, где буйно цвели водоросли. Края ям заросли тростником и камышами. Над траншеями, тоже заросшими, возвышались лебедки, их просевшие рамы из серого от времени дерева были увиты вьюном. Над гроздьями усыпавших вьюн малиновых цветов туда-сюда порхали колибри, а в воздухе повсюду вертелись переливающиеся шестикрылые насекомые.

Ей здесь совсем не нравилось. Кричащие цвета ассоциировались у нее с ядами – в конце концов, в Хундрил-одане самые яркие змеи и ящерицы обычно оказывались и самыми смертоносными. Не далее как вчера ей попался на глаза угольно-черный паук с сиреневыми глазами, размером, чтоб его, аж с сапог. Паук был занят тем, что жрал целого зайца. Неке, проснувшись поутру, обнаружила, что у нее на ноге всю кожу от лодыжки до колена обгрызли огромные янтарные муравьи, а она даже ничего не почувствовала. Теперь Неке валялась в лихорадке на одной из телег обоза с добычей. По слухам, кто-то из воинов всего лишь понюхал цветочек, а у него потом нос отвалился. Нет, со всем этим пора заканчивать, и поскорее. Она ничего не имела против того, чтобы выступить в поход вместе с Охотниками за костями, и однако адъюнкт – это далеко не Колтейн, так ведь? Не Бальт, и даже не Дукер.

Шелемаса слышала и про то, как морпехам досталось во время вторжения. Если верить слухам, то примерно как пустынной кошке, которую бросили в яму, полную голодных волков. Немудрено, что они после этого столько проторчали в столице. Адъюнкту везло примерно как Мяснику, и Шелемасе разделять с ней подобную удачу совсем не улыбалось.

Перекопанные холмы наконец-то закончились, местность к югу от них выровнялась, сделалась заливным лугом, где тут и там торчали плотные бамбуковые рощицы – каждая была окружена водяной канавкой, рядом с которой тянулась насыпь. За ними пролегала очередная цепь жмущихся один к одному холмов – у этих вершины были срыты, на них высились каменные редуты. За рядами укреплений выстраивалась сейчас болкандская армия, однако пока еще в очевидном беспорядке. Предполагалось, что она станет одной из челюстей капкана и вступит в бой, когда битва уже начнется и хундрилы будут сражаться против основных сил. Вот тогда эта армия ударила бы им в открытый фланг.

Несмотря на неготовность армии к бою, казалось очевидным, что выбить ее из-за этих холмов будет непросто, тем более под анфиладным обстрелом с редутов. Мало того, противник имел перед ней по меньшей мере двукратное численное превосходство.

Шелемаса замедлила коня, потом остановила его рядом с одной из бамбуковых плантаций. Подождала, пока приблизятся остальные командиры.

Первым подскакал Джарабб – получивший от вождя едва ли меньшую взбучку, чем сама Шелемаса.

– Нам ведь их отсюда не вышибить?

Мальчик на побегушках, чтоб тебя, а гонору-то сколько.

– Что, не доводилось еще настоящего боя понюхать?

Джарабб осекся.

– Будь ты моим сыном, – сказала она ему, – я б давно тебя выволокла из хижин, где место разве что для баб. Мне-то наплевать, что ты там за одежку носишь под доспехами, но вот Голл на тебя засматривается, и это, Джарабб, тебе вовсе не на пользу. Мы на войне, обезьяна ты бестолковая.

Она развернулась – к ним подъехали шесть командиров подкрыльев.

– Ханаб, – обратилась она к одному из них, ветерану, чей бронзовый шлем изображал стилизованную воронью голову, – скажи мне, что ты видишь?

– Старую границу я вижу, вот что, – ответил воин. – Укрепления на ней давно разобраны, только на этом участке и сохранились. Армия там все равно что костяшка под половиком – никуда ей не деться. От нас только и потребуется, что их не выпускать.

Шелемаса перевела взгляд на другого командира – высокого, с вислыми плечами и лисьей физиономией.

– И как мы, Кастра, этого добьемся?

Тот неторопливо поморгал, прежде чем ответить:

– Да запугаем их до такой степени, что по холмам коричневые реки потекут.

– Собрать конных лучников, – приказала Шелемаса. – Выдвинуть их поближе к склонам. Утыкаем болванов стрелами. Будем их так весь день беспокоить, пока раненых не сделается столько, что форты превратятся в лазареты. Когда наступит ночь, отправим разъезды к обозу, ну и еще несколько задействуем, чтобы зажечь форты, – насколько я вижу, внутренние помещения там соломой крыты. – Она обвела офицеров взглядом. – Все согласны с тем, что нам следует их пришпилить к этому месту?

Джарабб прокашлялся.

– Военный вождь хочет оттянуть угрозу настолько, чтобы она перестала быть угрозой, командир.

– У них половина армии – недавние рекруты, – заметил Ханаб. – Рукопашники. Выставлять таких против легкой кавалерии – чистое самоубийство. И однако, – ухмыльнулся он, – взгляните, как они выстроились – в пять шеренг впереди драгоценной тяжелой пехоты.

– Именно так. Чтобы принять на себя наши стрелы, – согласилась с ним Шелемаса.

– Тяжелая пехота боится доспехи свои запачкать, – фыркнул Кастра.

– Если рукопашников как следует проредить, – предсказал Ханаб, – они попросту разбегутся. После чего мы сможем щипать и теребить тяжелых столько, сколько нам заблагорассудится.

Шелемаса снова развернулась в сторону Джарабба.

– Во время битвы будешь рядом. А когда мы вернемся к военному вождю, принесешь ему голову болкандского командующего на пике.

Джарабб с трудом выдавил кривую улыбку.

– Смотрите-ка! – воскликнул Ханаб.

Из канавки к насыпи выскользнула черно-желтая кольчатая многоножка – шириной с ладонь и длиной в клинок меча. Они молча наблюдали, как многоножка, извиваясь, переползла бегущую поверх насыпи тропу и скрылась в бамбуковых зарослях.

Шелемаса сплюнула и выругалась:

– Худ бы подрал эту задницу вместе со всем дерьмом.

И, чуть помедлив, добавила:

– Но не раньше, чем мы отсюда уберемся.

За спиной – тысяча воинов, и Ведит ни единого из них не хотел бы потерять. Его все еще преследовали воспоминания об атаке на гарнизон. Да, это была славная победа, но как же немного осталось товарищей, с которыми он ее разделил, всю, каждое обжигающее мгновение – да и теперь, стоило ему встретиться взглядом с глазами кого-то из тех воинов, он видел, что в них отражается точно такое же смутное неверие, что и у него самого, точно такое же чувство вины.

Кому жить, кому умирать, решают только вороны. Молитвы ничего не значат. Деяния и обеты, честь и благородство на весах судьбы весят не больше пылинки. Даже насчет храбрости он сомневался. Он видел, как умирают друзья, – мгновение назад они еще были в твоей жизни, и вот ушли, умалились до отдельных воспоминаний, на которые ты еще способен, тех случайных мгновений, которые до сих пор ровным счетом ничего не значили.

Ведит не знал, как это следует понимать. Но одно он все-таки осознавал. Жизнь воина обречена на одиночество, и одиночество это делается только тяжелей, когда поймешь, что лучше себя сдерживать, что не стоит слишком сближаться с собственными товарищами. Да, он по-прежнему готов отдать жизнь за любого из них, неважно даже, знакомого в лицо или нет, но рядом с павшим не остановится. Просто отойдет прочь и будет жить дальше, и лишь очень внимательный сумеет разглядеть у него в глазах тень утраты.

За спиной – тысяча воинов. Он пошлет их в бой, из которого вернутся не все, – он ненавидел это знание, ему хотелось ругаться последними словами, и все же он был уверен, что колебаться не станет. Самый одинокий из всех воинов – командир, и он чувствовал, как вокруг него сгущается отчуждение, твердое, как броня, и холодное, как сталь.

Голл. Адъюнкт Тавор. Колтейн из клана Вороны. Даже идиот командующий – или командующая – из Болкандо, что ведет сейчас свою ничего не подозревающую колонну навстречу кошмару наяву. Вот что нас объединяет. И вкус у него отвратительней, чем у крови во рту.

Хотелось бы знать, жалеет ли сейчас король Болкандо, что спровоцировал войну. Может статься, сукину сыну вообще наплевать, что его подданные сейчас умирают. И терзает его лишь боль от того, что спаленные фермы, забитый на корм войску скот и разграбленные сокровища означают уменьшение дохода. А что будет со следующими чужеземцами, что разобьют лагерь у его границ? Он что, отнесется к ним иначе? Или это будет его наследник, который выучит-таки урок, что они прямо сейчас пишут для него кровью по живой плоти?

Собачья Цепь пала у врат Арэна. Десять тысяч солдат Пормкваля повисли на деревьях. Повстанческую армию Леомана уничтожили в И’Гхатане. Казалось ясным, яснее некуда, что если во всем и заключался некий урок, учить его никто не собирается. Каждый новый придурок, каждый тиран, кому удавалось возвыситься над толпой, устремлялся навстречу тому же самому фиаско в уверенности, что уж он-то совсем иной, лучше и умней предшественников. А потом земля снова пьет досыта.

Навстречу ему скакал разведчик.

Скоро начнется. И вдруг оказалось, что воздух все слаще и слаще с каждым вдохом, что повсюду, куда ни кинешь взгляд, бурлит жизнь. Он смотрел на окружающие предметы и думал, что никогда прежде не видел подобных красок, подобных форм, окружающий мир сверкал новизной – но не слишком ли он поздно это заметил? Осталось ли у него время, чтобы насладиться сиянием славы?

Ответ он узнает еще до заката.

Ведит готовился вести воинов в битву, и как же он сейчас ненавидел Военного вождя Голла, взвалившего на него эту ношу. Он не хотел командовать тысячей. Не хотел ощущать на себе тяжести их взглядов, их давящей на плечи веры.

Если б только ему достало смелости, он бы объявил отступление.

Но он был не настолько смел.

Голл сделал правильный выбор.

Тысячи зонтиков, десятки тысяч рабов с опахалами – ничто не спасло бы сейчас канцлера Раву от проступающей на лбу испарины. Он чувствовал, будто плавится в котле истории, причем огонь под ним он разжег собственной рукой, и каждое воспоминание об этом лишь подбрасывало в костер еще дровишек. Он поплотнее завернулся в пропотевшие шелка, пытаясь унять озноб, а паланкин вдруг опасно наклонился – спуск по треклятой козьей тропе стоил носильщикам немалых усилий.

Внутрь паланкина проникала пыль и оседала на всех поверхностях, резная позолота сделалась тусклой, яркие краски бархатной обивки помертвели. Во рту тоже был вкус пыли, смешанный со вкусом его собственного пота.

– Не лезь, дура!

Рабыня-д’рхасилхани испуганно отпрянула, склонила голову.

Ничего там внизу даже не пошевелится, сегодня уж точно. Он понимал, что рабыня изо всех сил старается его ублажить, но это еще больше бесило. Куда только подевалась истинная, пусть даже и старомодная, страсть? Хотя нет, от подобных мыслей он избавился уже давно, с тех самых пор, как осознал – сколь бы ему этого ни хотелось, расплачиваться тем, что ожидается в подобных обстоятельствах, он не готов. Верность, внимание, щедрость. Все те гнусные элементы, что в совокупности являют собой жалкий предрассудок под названием «взаимность». Он терпеть не мог ожиданий – не тех, что он вкладывал в остальных, которым следовало делать то, что положено, но тех, что остальные норовили навесить на него. Как у них только наглости-то хватает?

Способность избегать подобных ловушек и есть величайшее в жизни умение. Он был канцлером всего государства, что подразумевало службу королю и – упаси небеса! – королеве, однако даже превыше этого была его обязанность служить самому королевству, его многочисленным источникам богатства, процветания и всего такого, не говоря уже про вонючие толпы невежественных людишек с крабьими физиономиями. Понимая, само собой, что, по сути, смысла и значения во всем этом не больше, чем в праздновании дня рождения трехлетнего дитяти, которое даже и не вспомнит потом обо всех затраченных на торжество усилиях, – и это еще если забыть о последующем разгребании мусора.

Пусть даже Фелаш подпоила всех рабов пуншем, что-то в него подмешав, и заклинила замок в дверях палаты, так что он – канцлер Болкандо! – оказался заперт внутри и был вынужден все разгребать самостоятельно, а иначе там и ступить-то некуда было. И пусть даже…

Рава нахмурился. О чем это он только что думал? Ах да, о том, что в основе любого политического триумфа особой честности никогда не обнаружить. Сам он давно уже понял, что можно врать прямо в глаза и тебе ничего за это не будет, поскольку разоблачение лжи – само по себе весьма маловероятное – ничем не грозит, ибо даже выплыви истина наружу, через месяц-другой правдолюбы все равно от тебя отвяжутся и направят свой жалкий гнев на кого-нибудь другого. Главное – держать себя уверенно, это лучшая защита почти что от любых обвинений в твой адрес. Как и в любых других битвах, что идут на многочисленных полях, побеждает тот, у кого нервы покрепче.

Вот только, будь оно все проклято, здесь и сейчас – в противостоянии с монструозной бабой Кругавой – нервишки шалят не у нее, а у Равы.

Уступить какой-то угрюмой варварке? Разве не возмутительно?

Вот только о чем он это думал? Взгляд снова упал на рабыню, все еще сидевшую у его ног, утирая подбородок и потупив глаза. Ах да, о любви. Мерзкому созданию по имени Фелаш, с таким презрением отвергнувшему его притязания, придется за это заплатить. И платить до скончания дней, если у Равы все получится, – а у него рано или поздно всегда получалось. О да, она будет стоять перед ним на коленях точно так же, как эта вот рабыня, и разница между ними двумя будет для него сладчайшей из наград. Поскольку на Фелаш не будет кандалов, во всяком случае, видимых глазу. Она сделается рабыней по собственной воле. Его, Равы, рабыней, и единственной ее отрадой будет служить ему, удовлетворять каждую его потребность, каждое желание. Это ли не любовь?

Носильщики снаружи облегченно застонали, паланкин выпрямился. Рава промокнул платком пот со лба, затем потянул за веревку колокольчика. Сооружение дернулось и, хвала небу, остановилось.

– Открывайте дверь, чтоб вас! И поскорей!

Он подтянул панталоны и завязал шнурок, потом наполовину приподнялся и отпихнул рабыню в сторону.

Снаружи оказалось примерно то, что он и ожидал. Перевал они миновали. Впереди простиралась относительно ровная местность, лиственные леса и рощи перемежались лугами, где местные дикари пасли свой скот. Земли эти служили чем-то вроде буфера между обитающими среди холмов жалкими племенами и цивилизованным населением Болкандо, хотя буфер этот постепенно таял, поскольку местные жители покидали его в обоих направлениях, либо переселяясь в города, либо присоединяясь к шайкам горцев. Рава знал – настанет день, когда королевство попросту поглотит эти земли, что будет означать появление здесь фортов, пограничных постов, гарнизонов и патрулей для сдерживания синекожих варваров, а следовательно, и дополнительные расходы для казны. Что ж, подумал Рава, для начала кое-какую прибыль даст вырубка леса, а потом – урожаи, на которые способна местная почва.

Подобные мысли Раву несколько успокоили, мир под ногами выровнялся. Еще раз утерев с лица пот, он принялся озираться в поисках завоевателя Авальта с его свитой посыльных, лакеев и так называемых советников. Как ни прискорбно, вояка был ему нужен, невзирая даже на все неизбежные неприятности, с этим связанные. Если вручить кому-либо меч – и аналогичным образом вооружить несколько тысяч человек под его началом, рано или поздно люди, подобные Раве, почувствуют, как кончик этого меча уколет их собственную шею. Нахмурившись, Рава напомнил себе, что Авальта следует держать на прочной привязи, каковую он, собственно, и поддерживал посредством запутанного клубка взаимовыгодных интересов.

Вокруг него становилась на привал, разбредаясь на лужайки по обе стороны от дороги, колонна болкандской гвардии. Мычали, силясь дотянуться до сочных травяных побегов, волы, откуда-то из мельтешения толпы доносился поросячий визг. Воняло человеческим потом, навозом и воловьей мочой. Хуже, чем стойбище д’рас.

Мгновение спустя Раве удалось-таки разглядеть штандарт Авальта в паре сотен шагов впереди. Жестом подозвав слугу, он указал на развевающееся знамя:

– Я желаю видеть завоевателя. Пусть явится ко мне.

Слуга исчез в толпе.

Измотанная армия явно предпочла бы стать лагерем прямо здесь, пусть даже от дня и осталось еще не менее трети. Насколько мог судить канцлер, Авальт остановил сейчас всю колонну. Рава вытянул шею, но изморских легионов даже не смог разглядеть – те ушли маршем далеко вперед, безразличные ко всему, словно мельничные жернова. Стоило все-таки ударить им в спину – разве какая-то армия способна сражаться после подобного перехода? Причем, если рапорты не врут, еще и в полном боевом облачении, разве что без щитов. Чушь какая-то.

Некоторое время спустя толпа на дороге зашевелилась, люди поспешно разбегались по сторонам, открывая проход; вскоре появился завоеватель Авальт, непривычно хмурый. Когда он подошел поближе, канцлер прочитал в устремленном прямо на него взгляде что-то вроде шока.

Не успел Рава открыть рта, как Авальт шагнул еще ближе и прошипел:

– По-вашему, канцлер, мне больше делать нечего, кроме как бегать туда-сюда по первому вашему слову? Если вы еще не заметили, у меня тут армия вот-вот развалится, чтоб ее. Уже офицеры дезертировать начали, клянусь всеми двадцатью херами Беллата. Ну и что вы хотели? Очередной раз обменяться заверениями во взаимном уважении и прочими банальностями?

Рава злобно сощурился.

– Выбирайте выражения, завоеватель. Можете быть уверены, что если я вас призвал, тому есть причина. Мне требуется ваш доклад – как вы сами могли видеть, мои носильщики не способны угнаться за авангардом. Теперь вы остановили всю армию, и я желаю знать, почему.

Авальт заморгал, словно не веря собственным ушам.

– Вы меня что, Рава, не слышите? Половина легионов идет-то с трудом, у них башмаки на ходу разваливаются. И плечи стерты ремнями от доспехов – поставщики не позаботились о том, чтобы размягчить кожу. Спальные принадлежности, стоит им один раз промокнуть, расползаются от гнили. Половина припасов протухла, закончилась соль. Если всего этого недостаточно, то вот кое-что еще: от изморцев мы отстали по меньшей мере на пять лиг, что же до нашей армии, которая должна была их встретить, то она оставила здесь лишь одного посыльного – и тот доложил, что по состоянию на трое суток тому «Выжженные слезы» хундрилов находились в семи лигах от столицы. – Он оскалился. – Подумайте сами, сколько легкомысленных предположений, сделанных нами месяц назад, оказались или вот-вот окажутся фатально ошибочными. – Палец в кольчужной перчатке указал в направлении паланкина. – Залезайте-ка обратно, канцлер, а меня предоставьте собственным обязанностям…

– С которыми вы, завоеватель, насколько можно судить, не справляетесь, – не удержался Рава.

– Желаете моей отставки? Да на здоровье! Командуйте сколько вам угодно, дорогой канцлер. А я поскачу обратно в горы и вступлю в какую-нибудь шайку. Бандиты, те, по крайней мере, не делают вида, что мир именно таков, как им хочется.

– Успокойтесь, завоеватель, – я вижу, что вы переутомились. Я не испытываю желания взваливать на себя ваши заботы. В конце концов, я не военный. Поэтому ваша отставка не принимается. Восстановите боеспособность армии, Авальт, и возьмите на это столько времени, сколько потребуется. Раз армия, которую мы здесь оставили, ушла, очевидно, это было сделано с целью отражения исходящей от хундрилов угрозы. Можно исходить из того, что это уже сделано, и в любом случае мы вряд ли в том положении, чтобы повлиять на результат, не так ли?

– Я полагаю, канцлер, что нам на свое собственное положение неплохо бы повлиять.

– Возвращайтесь к командованию, завоеватель. Мы продолжим нашу беседу в более безопасной обстановке, когда окажемся во дворце. – Где я постараюсь объяснить тебе, кто из нас двоих главный.

Авальт вперил в него взгляд – достаточно долгий, чтобы выраженное в нем презрение сделалось очевидным, – потом развернулся и зашагал обратно.

Когда он скрылся в толпе, Рава сделал знак слуге – который имел неосторожность во время беседы канцлера с Авальтом держаться от них в каких-то пяти шагах.

– Выбери место, где мы встанем на ночлег. И разбей шатер. Малый, сегодня я ограничусь минимумом прислуги, двадцать человек, не более. Найди мне в обозе новых женщин, но не д’рас, их бестолковость мне уже надоела. Поторапливайся – а мне пусть подадут вина!

Слуга, подскакивая от усердия, бросился прочь. Рава повертел головой, пока не обнаружил одного из своих убийц. Тот глядел прямо на него. Канцлер указал глазами на удаляющегося слугу. Убийца кивнул.

Видишь, Завоеватель, что ты наделал? Убил несчастного старика. И я пришлю тебе его засоленную голову во избежание дальнейших недопониманий.