Текст книги "Пыль грез. Том 2"

– Вижу, королева, что ваш супруг полностью вам доверяет.

Как будто у него есть выбор.

– Да, и не без причины.

– Так вы готовы принять наши требования?

– Готова, Военный вождь, хотя и с определенными изменениями.

Его глаза сузились.

– Огласите их.

– Запасы воды, которые вы потребуете, будут удвоены без взимания за это дополнительной платы. Мы также удвоим и количество фуража, поскольку намного лучше вашего представляем, что являет собой Пустошь, и не хотели бы вынудить вас нарушить собственное обещание не возвращаться в Болкандо. – Она помедлила, склонила голову набок. – По ту сторону Пустоши вы найдете с десяток или около того королевств Коланса. Военный вождь, подозреваю, что вы не захотите прислушаться к моему совету, но все равно его дам. Вы не обнаружите там ничего стоящего. А найдете, напротив, нечто невообразимо ужасное.

– Не могли бы вы изъясниться подробней, королева?

– Если вам будет угодно.

– Тогда могу я вас попросить, чтобы вы отложили объяснения до того момента, когда при разговоре смогут присутствовать Смертный меч Кругава или адъюнкт Тавор?

– Те двое, кого вы назвали, они ведь обе женщины?

– Верно.

– Не будете ли вы тогда себя чувствовать… не на своем месте?

– Буду, королева, но вовсе не по той причине, что вы по– думали.

– В таком случае, Военный вождь, я с нетерпением буду ожидать столь достославной встречи.

Впервые за время разговора Голл поклонился.

– Был рад нашей беседе, королева Абрастал.

– Уверена, что так оно и есть, и разделяю ваши чувства. Так мы заключили мир?

– Да.

Она покосилась на тела поверх расстеленной кожи.

– Как насчет этих?

– Ах да, – кивнул Голл, – этих мы заберем. Моим воинам стоит их увидеть, это утихомирит гнев. А для некоторых – смягчит горе по павшим сородичам.

Он снова поклонился и развернулся, чтобы идти, но Абрастал окликнула его:

– Военный вождь?

Он обернулся к ней с вопросом в глазах. Поколебавшись, королева произнесла:

– Когда вы говорили о том, что ваш народ думает о морпехах Малазанской империи… это ведь было правдой?

Он распрямил плечи.

– Королева, хотя Колтейн из Вороньего клана вел за собой множество виканцев, с ним были и морпехи. Совместными усилиями они эскортировали через треть континента тридцать тысяч беженцев, и на этом пути им давался с боем каждый шаг.

– Но позвольте, Военный вождь, кажется, я чего-то не понимаю. Колтейн ведь погиб? Пал? Как и все те, кто был с ним?

Воин вдруг показался ей очень, очень старым.

– Он погиб. Все они погибли – виканцы и морпехи.

– Но как же тогда…

– Они погибли, королева, но спасли тридцать тысяч беженцев. Погибли, но победили.

Когда стало ясно, что у нее больше нет слов, Голл кивнул и снова направился к своему коню. Навстречу, обходя ее, шагнули двое юных телохранителей, чтобы помочь упаковать лишенных мяса и костей купцов. Перехватив взгляд юноши, Абрастал подмигнула ему. Болкандец на его месте выпучил бы глаза. Этот же лишь ухмыльнулся.

В ней снова шевельнулось что-то темное.

Рядом неожиданно оказался Спакс, наблюдающий за Голлом, который запрыгнул в седло и сидел теперь неподвижно, ожидая, надо думать, пока его подчиненные и легионеры закончат дело.

– Прекрасно помню этих малазанских морпехов, – пробормотал Спакс.

– И?

– Голл не солгал. Таких упрямых солдат мир еще не видел.

Абрастал подумала о Колансе.

– Упрямство им пригодится.

– Проводишь ли ты их до границы, Огневолосая?

– Кого?

– Всех. Хундрилов, изморцев, Охотников.

– Я и не знала, что Охотники за костями тоже направляются в наши земли.

– Теперь, возможно, уже и нет, поскольку нужда миновала.

– Эвертинский легион будет сопровождать хундрилов и изморцев. Судя по всему, ожидается совещание, на котором будут присутствовать по меньшей мере двое из трех командующих, и Голл полагает, что состоится оно уже скоро. Я хотела бы принять в нем участие. Соответственно ты со своими гилками также отправляешься со мной – и если нам потребуется пересечь границу, мы так и поступим.

Спакс оскалил подпиленные зубы.

– Думаю, вождь сможет удовлетворить твою просьбу.

– По-моему, меня уже пригласили…

– Я не про собрание. – Он дернул подбородком, указывая. – Вон про того щенка.

Она нахмурилась. Вождь гилков ворчливо усмехнулся:

– Ты приказала мне внимательно наблюдать, Огневолосая.

Резко развернувшись, Абрастал зашагала к своему легиону.

– Рава мне за все заплатит!

– Я так понял, он уже заплатил.

– Недостаточно. Я его намерена трясти, пока он не сделается стар, сед и не порастеряет зубы с волосами.

– Голлу твой народ кажется отвратительным.

– Как и мне самой, Спакс.

Он снова хохотнул.

– Оставь уже это свое довольство, – отрезала она. – Сегодня погибли сотни, если не тысячи, болкандских солдат. И я серьезно думала о том, чтобы отправить твоих гилков в одну из армий охвата. Ты бы сейчас так не радовался.

– Мы бы не остановили свой марш, Огневолосая.

– Так бы и шли, утыканные стрелами?

– Это правда, за нашей спиной остались бы трупы сородичей, но мы пришли бы туда, куда нам следовало, и были бы готовы за них отомстить.

Она задумалась над его словами и решила, что это не просто пустое хвастовство. Нам следовало извлечь урок из случившегося с Летерийской империей. Дорогое мое Болкандо, мир за нашими пределами очень велик. И чем раньше мы его выпроводим восвояси, тем быстрее сможем вернуться к своей оргии обмана и предательств.

– У тебя, Огневолосая, сейчас какой-то ностальгический вид.

– Хватит уже все замечать, Спакс.

Когда он захохотал в третий раз, ей захотелось двинуть ему кулаком прямо по уродливой морде.

Потерявший всякое терпение Голл оставил двоих «Бегущих» разбираться с дареными шкурами и поскакал обратно к лагерю в одиночку. Жуткая баба эта королева. Длинные пышные волосы цвета пламени. Умные глаза, темно-карие, почти что черные. И довольно могучее телосложение – могла бы и против Кругавы устоять в кулачном поединке, где призом был бы какой-нибудь счастливчик. Хотел бы я быть той драке свидетелем – а ведь сам я, окажись в койке что с той, что с другой, и не знал бы толком, баба это со мной или мужик. При этих мыслях что-то в нем проснулось, и он заерзал в седле. Бальтовы яйца, хватит о таком думать, дурень ты старый.

В ближайшее время, как он подозревал, от Абрастал с ее Эвертинским легионом будет не избавиться. Самое малое до границы, а то и дальше. Впрочем, предательства он не ожидал – хундрилы достаточно потрудились для того, чтобы болваны сделались с ними честными – честностью той напуганной, услужливой разновидности, которую Голл так ценил. Иногда война все же идет на пользу. В конце концов, иметь дело с оглоушенным противником куда легче, да и выгодней.

Прошедшие переговоры его вполне удовлетворили, хотя некоторое беспокойство осталось и кусало его, словно крыса в юрте за пальцы ног. Коланс. Что ты такое знаешь, адъюнкт? Знаешь, и нам не говоришь.

Расстонался ты что-то, Голл, словно старик, которого озноб бьет под меховой накидкой. Хундрилы, Серые Шлемы Измора и Охотники за костями. Против этих трех сил, когда они вместе, не устоять никакой армии. Болкандо – королевство совсем маленькое. Абрастал правит крошечным захудалым государством. А единственную известную ей империю морпехи разбили в пух и прах.

Нет, бояться нам нечего. Но все равно неплохо было бы узнать то, что известно королеве.

На краю лагеря его поджидала группа командиров – начальников над крыльями и их заместителей. Подъехав поближе, он хмуро взглянул на них.

– Похоже, они все же решили сохранить за собой королевство. Объявите всем, что война окончена. Разъездам вернуться в лагерь.

– А те крылья, что атаковали окружавшие нас армии? – уточнил один из командиров.

– С ними что-то делать уже поздно, но отправьте к ним на всякий случай «Бегущих» – вдруг они еще сражаются. Приказ – возвращаться в основной лагерь, и никаких грабежей по дороге!

– Вождь, – обратился к нему еще один воин, – ваша жена прибыла и ждет вас в палатке.

Голл что-то проворчал и пришпорил коня.

Она лежала на его койке – голая и тяжелая на вид, как это свойственно беременным.

– Жена, – сказал он, глядя на нее и расстегивая плащ.

Она глянула на него из-под полуприкрытых век.

– Муж. Как там твоя резня?

– Пока что прекратилась.

– Вот как. Не повезло тебе.

– И почему это я тебя давным-давно в речке не утопил?

– А ты что, предпочел бы, чтобы вместо создания из плоти тебе мой дух покоя не давал?

– А он не давал бы? Твой дух?

– Какое-то время. Но мне бы быстро надоело.

Голл принялся расстегивать доспехи.

– Ты так мне и не скажешь, от кого ребенок?

– А какая разница?

– Значит, может статься, и от меня?

Она моргнула, взгляд ее сделался более сосредоточенным.

– Голл Иншикалан, тебе пятьдесят шесть лет. Из них ты сорок пять яйца об седло отбиваешь. В этом возрасте ни один хундрил зачать не способен.

– В том-то и беда, – вздохнул он. – Это каждому вокруг понятно.

– Тебя это что, стыдит, муж мой? Я и не думала, что такое возможно.

Стыд. Что ж, пусть он такого никогда и не хотел, но и он принес этой женщине, что большую часть жизни была его женой, ее долю стыда. Ему было тогда пятнадцать лет. Ей – десять. В те стародавние времена даже муж и жена не спали вместе до ее первого кровотечения. Он помнил женский праздник, когда это время наконец настало и для его жены, – бледную девочку забрали от него для ночи таинств, и та, что на закате была лишь испуганным ребенком, поутру вернулась обратно с таким знанием во взгляде, что он почувствовал себя… неуверенным, даже почему-то дураком, и с того самого дня стало совершенно неважно, что жена младше его на пять лет; более того, теперь казалось, что это она его старше. Мудрей, уверенней и сильней во всех отношениях.

Истина, которую он глубоко ценил все те годы, что они были вместе. И – осознал он вдруг, чувствуя, как кровь приливает к лицу, – до сих пор не перестал.

Голл стоял, глядя на лежащую жену, и пытался найти недостающие слова, чтобы ей об этом сказать. Как и обо всем остальном.

А она смотрела на него, и в глазах ее тоже что-то…

Снаружи палатки раздался крик. Она отвела взгляд:

– Зовут вождя.

И, как всегда, нужное мгновение ушло, закрылось. Он повернулся и вышел наружу.

Перед ним стояла женщина-разведчик, которую он отправил с Ведитом. Покрытая засохшей кровью, пылью, чем-то скользким, и воняло от нее, как от трупа.

– Так быстро? – нахмурился Голл.

– Мы разбили их, вождь. Но Ведит погиб.

– Командование приняла ты?

– Да.

Он отвернулся в сторону, пытаясь вспомнить, как ее зовут, она же продолжала:

– Вождь, он лично возглавил первую атаку, строй был в образцовом порядке. Но его конь угодил ногой в змеиную нору и опрокинулся. Ведита выбросило из седла. Он неудачно приземлился и свернул шею. Мы сразу поняли, еще когда он по земле катился, словно кукла.

Голл лишь кивал. Верно, такие вещи случаются. Неожиданные, не поддающиеся никакому планированию. Копыто, тень на неровной почве, глаза коня, нора – все сходится одно к одному в единственном фатальном мгновении. Если слишком об этом задумываться, недолго озвереть, сорваться во всепоглощающую ярость. К этой игре случая, злой, жестокой игре.

– Вождь, – продолжила разведчица, чуть помедлив, – Ведит организовал засаду самым идеальным образом. Все разъезды продолжали выполнять поставленные задания, пусть мы и знали, что он мертв, – мы это делали ради него, чтобы почтить его память. Враг не выдержал. Болкандцы потеряли тысячу четыреста убитыми, остальные побросали оружие и разбежались по холмам. У нас девятнадцать убитых и тридцать один раненый.

Его взгляд вернулся к ней.

– Благодарю, Рафала. Крылом теперь командуешь ты.

– Я хочу дать ему имя Ведита.

Голл кивнул.

– Займись ранеными.

Он шагнул обратно в палатку и застыл там, не зная, что теперь делать, куда идти. Даже не понимая, зачем он здесь.

– Я все слышала, – негромко сказала жена. – Этот Ведит был, наверное, хорошим воином и командиром.

– Он был молод, – проговорил Голл, будто это что-то могло изменить – будто это нужно было произнести вслух, чтобы что-то изменить, – но нет.

– У Тарата, двоюродного брата Малака, есть сын по имени Ведит.

– Больше нет.

– Он когда-то любил играть с нашим Кит Анаром.

– Точно, – сказал Голл, глаза которого вдруг загорелись. – Как я мог забыть?

– Потому что, муж мой, это было пятнадцать лет назад. Потому что Кит умер, когда ему было всего семь. Потому что мы договорились никогда не вспоминать о нем, о нашем замечательном мальчике, нашем первом сыне…

– Я никогда не говорил ничего подобного, да и ты тоже!

– Это верно. Никакие слова были не нужны. Договорились? Скорее уж поклялись на крови. – Она вздохнула. – Воины умирают. И дети тоже…

– Прекрати!

Она села на койке, застонав от потребовавшегося усилия. Увидела у него на лице слезы, которые он не успел вытереть, протянула к нему руку.

– Подойди ко мне, муж мой.

Но он не мог пошевелиться. Ноги под ним словно вросли в землю и корни пустили.

– Каждый день, каждое мгновение кто-то новый с воплем приходит в этот мир, – сказала она ему. – Открывает глаза, которые пока еще мало что видят. Кто-то приходит, а кто-то уходит.

– Я дал ему командование над крылом. Я сам.

– Такова ноша Военного вождя, муж мой.

Он попытался не всхлипнуть.

– Я чувствую себя таким одиноким.

Она встала рядом, взяла его за руку.

– Это истина, от которой никому не уйти, – сказала она. – С тех пор я родила семерых детей, и да, большинство твои. Ты никогда не задумывался, почему я не останавливаюсь? Что заставляет женщин раз за разом проходить через эти муки? Послушай меня, Голл, я открою тебе тайну – это потому, что когда носишь дитя, ты не одинока. А вот когда теряешь дитя, то это такое жуткое одиночество, которое незнакомо ни одному мужчине… разве что сердцу правителя, вождя своих воинов. Военного вождя.

Он обнаружил, что снова способен встретиться с ней взглядом.

– Ты всегда мне напоминаешь, – проговорил он хрипло.

Она его поняла.

– А ты – мне, Голл. В нынешние времена мы забываем так легко, и так часто.

Да. Он почувствовал у себя в руке ее мозолистую ладонь, и какая-то часть его одиночества отвалилась и осыпалась прочь. Потом он передвинул обе ладони, свою и ее, к ее округлому животу.

– Что ждет это дитя? – подумал он вслух.

– Этого мы знать не можем, муж мой.

– Сегодня вечером, – сказал он, – нужно будет созвать всех наших детей. И поужинать всем вместе, как одна семья. Что скажешь?

Она рассмеялась.

– Могу представить себе их лица, прямо-таки ясно вижу их вокруг нас – удивленные, озадаченные. Что они только по– думают?

Голл пожал плечами – руки его вдруг расслабились, давящая на грудь тяжесть исчезла с одним-единственным выдохом.

– Мы созовем их не ради них, а ради нас, ради меня и тебя, Ханават.

– Сегодня вечером, – кивнула она. – А Ведит сейчас снова играет с нашим сыном. Я слышу, как они вопят и хохочут, а вокруг них – небо, бесконечное небо.

Поддавшись неподдельному чувству – впервые за несколько лет, – Голл заключил жену в объятия.

Глава пятнадцатая

 
Люди никогда не узнают той вины
От которой не отказаться, не уйти.
Ослепим богов, скуем их чешую
Прочными цепями, а потом
Обрушим, словно ненавистную правду.
Мы рассматриваем кости чужаков
Размышляя о том мире, где они
Плясали, ничего о нас не зная
В блаженной глубине веков, с тех пор
Мы успели измениться, но одна лишь мысль
О нас, тогдашних мужчинах и женщинах
Тревожит вихрящиеся призраки
Наших жертв, а куда это годится
Ведь мы ценим возможность спокойно
И бесстрастно вопрошать – что за оружие
Жестокого времени, злой природы
Погубило в стародавние времена
Чужаков, в то время как мы
Взирали, не умея, да и не желая помочь?
Ведь мы уклонились от копий судьбы
А они не смогли, неловкие, несообразительные
Во всем нам уступавшие – остались лишь кости
В горных пещерах, в речной глине
В затянутых паутиной пещерах поверх
Белых пляжей, в лесных логовах из камней
И повсюду, повсеместно, в каждом промежутке
Костей столько, что мы говорим: убийца
Не мог быть один, у природы множество
Враждебных орудий – но когда мы при этом
Отводим бегающие глазки, обладатель острого
Слуха расслышит, пусть и невнятно
За всеми смертями маячит единая тень –
Наша, виновато молчащих обладателей
Того одинокого незаслуженного дара
Не оставившего нам ничего кроме костей
Чужаков, которые мы и перекатываем с места
На место в бесплодных спорах.
Бессловесные в своем покое, они все же
Неприятны нам, поскольку говорят так
Громко, как могут лишь кости, но мы
Не слушаем. И однако когда я вижу кости
Чужаков, то делаюсь безутешен.
 

«Нежеланная жалоба» Гедесп, Первая империя

Он узрел иное прошлое. Состоявшееся, когда выбора сделано не было. Он видел то, что ему знакомо, но заключенное в чужом и неизвестном мире. Там они с сородичами сбивались в кучки около костров, а вокруг завывал ветер и во мраке двигались новые существа. Их же преследовала неудача за неудачей. Вместе со своими псами явились соперники, змейкой проскользнули в поросшие мхом соборы хвойных лесов, двинулись вдоль неглубоких речек, а им самим осталось лишь подбирать останки убитой не один день назад дичи и хмуро разглядывать обломки каменных орудий – незнакомых, никогда прежде не виданных. Он понял, что это – вот это все – было тем медленным угасанием, которого удалось избежать в его собственном прошлом.

Посредством Ритуала Телланн. Запечатлевшего живые души внутри мертвой плоти и кости, заключившего искорки разума в иссохшие глазницы.

Здесь, в ином прошлом, в ином месте, ритуала не случилось. А лед, что в его мире служил игрушкой яггутам, здесь двигался куда пожелает, ни на кого не оглядываясь. Мир словно бы уменьшался в размере. Конечно же, подобное случалось и раньше. Приносило с собой мучения, кто-то от них погибал, остальные превозмогали и продолжали жить дальше. Только в этот раз все было по-другому.

В этот раз пришли чужаки.

Он не знал, зачем ему все это показано. Просто до абсурда подробная ложная история, призванная причинить ему боль? Но нет, слишком уж все глубоко проработано, слишком много всего потребовалось, чтобы выстроить концепцию. В конце концов, у него ведь имелись и настоящие раны, которые несложно разбередить. Да, видение, конечно же, было издевательским, но столь масштабным, что личные неудачи на его фоне меркли. Ему показали неотъемлемую слабость его народа, он чувствовал то же самое, что чувствовали последние из выживших в этом ином, горьком мире, мутное понимание – все подходит к концу. Семьям – конец, друзьям – конец, детям – конец. Дальше ничего не будет.

Главное – конец тому, что и сомнению-то никогда не подвергалось. Непрерывности. Мы уверяем себя, что каждому из нас суждено умереть, но наш народ будет жить и дальше. Это самый глубокий из корней, что питает нашу волю к жизни. Если этот корень перерубить, увянет и жизнь. Увянет, иссохнет, выцветет.

Ему дали возможность заплакать еще один, последний раз. Не по себе, но по своему народу.

Когда на землю последний раз падала соленая слезинка имасса? И почувствовала ли земля разницу со всеми предыдущими слезинками? Была ли эта, последняя, горше? Слаще? Обожгла почву, точно кислотой?

Он видел эту слезинку, ее смертельное падение, растянутое до бесконечности, неизмеримо медленный путь. И в то же время понимал, что это фальшь. Последний из них умер с сухими глазами – здесь, в ложном прошлом, Онос Т’лэнн был тому свидетелем – как несчастный храбрец лежит, связанный, истекая кровью, и ждет, когда опустится нож из слоновой кости с кремневым лезвием в руке чужака. Чужаки тоже были голодны, тоже страдали. Сейчас они убьют имасса, последнего из своего народа, и съедят его. Бросят его разбитые, перерубленные кости на полу пещеры, вперемешку с остальными, – а потом, в припадке суеверного ужаса, чужаки бросятся прочь, не оставив ничего им принадлежащего, чтобы духи убитых не смогли их отыскать и преследовать.

В этом, ином мире народ Тлена закончил свое существование под ударом ножа.

Кто-то завывал сейчас, и плоть его была готова разорваться под напором гнева.

Дети имассов, которые на деле никакие не дети, но тем не менее наследники, заполнили собой мир, а во рту у них остался привкус имасской крови. Просто очередной соперник, вышибленный прочь, в забвение, так что не осталось ничего, лишь неясное беспокойство где-то глубоко внутри, метка греха, ужас первого преступления.

Сын пожирает своего отца – сердцевина тысячи мифов, тысячи полузабытых преданий.

Сочувствие опало с него, словно шелуха. Вой, что он слышал, исходил из его собственной глотки. Гнев лупил по его телу изнутри, словно кулаками, подобный рвущемуся наружу демону.

Они за это заплатят…

Но – нет. Онос Т’лэнн продолжал ковылять вперед, под замотанными в шкуры ступнями хрустели замерзшие мхи и лишайники. Он выберется из этой фатальной, жестокой судьбы. Вернется в свой собственный мир, в рай за пределами смерти, где ритуалы даровали им одновременно проклятие – и спасение. Он не повернет назад. Сейчас он слеп, словно загнанный на край утеса зверь, но это неважно: та смерть, что ждет его впереди, все же лучше, чем вот эта смерть…

Он увидел всадника, сгорбленную фигуру в капюшоне верхом на тощей серой лошади, дыхания которой не было видно, несмотря на мороз. Увидел двояковыгнутый рхивийский лук в исхудавшей руке – и Онос Т’лэнн понял, что этот всадник ему знаком.

Этот наследник.

Тлен остановился в двадцати шагах от него.

– Тебя не может здесь быть.

Голова чуть наклонилась, черноту под капюшоном прорезал блеск единственного глаза.

– Как и тебя, мой друг, однако мы оба здесь.

– Уйди с моей дороги, Ток Младший. Дай мне пройти. Там меня ждет то, что я заслужил. То, к чему я возвращаюсь, – мое. Я снова увижу огромные стада, величественных айев и ранагов, окралов и агкоров. Увижу своих сородичей, рогатый тенаг подарит мне свою тень. Буду качать смеющегося ребенка у себя на колене. Я покажу детям их будущее, расскажу, как наш род продлится, никогда не прекращаясь. Я найду здесь бесконечное множество вечно исполняющихся желаний. Не отбирай у меня этого, Ток, друг мой. Ты и твои сородичи отняли у меня все остальное, так не отбирай хотя бы этого.

– Я не могу позволить тебе пройти, Тлен.

Ладони Тлена, израненные, покрытые шрамами, сжались в кулаки.

– Ради нашей с тобой дружбы, Ток Младший, не поступай так.

В другой руке Тока появилась стрела, легла на тетиву – и быстрее, чем Тлен мог разглядеть, снаряд с зазубренным наконечником промелькнул в воздухе и врезался в землю у его ног.

– Я мертв, – сказал Тлен. – Меня нельзя ранить.

– Мы оба мертвы, – ответил Ток холодным, незнакомым голосом. – Но я могу лишить тебя ног, и раны будут настоящими – я оставлю тебя искалеченным, в крови и муках. Ты не пройдешь.

Тлен сделал еще шаг вперед.

– Но почему?

– В тебе пылает гнев, разве не так?

– Бездна его забери – хватит с меня сражений! Хватит уже всего этого!

– У меня во рту, Онос Т’лэнн, вкус имасской крови.

– Ты хочешь, чтобы я с тобой дрался? Я ведь могу – думаешь, твои жалкие стрелы остановят имасса? Да я взрослому ранагу шею ломал! Меня на рога брали! Окрал меня калечил! Когда мы охотимся, то убиваем добычу голыми руками, и достается эта победа ценой боли и сломанных костей.

В землю глухо ударила вторая стрела.

– Ток – зачем ты так поступаешь?

– Ты не должен пройти.

– Но я… я же дал тебе имасское имя. Разве ты не понял тогда, какая это честь? Разве не знал, что подобного никогда не удостаивался никто из твоего народа? Я тебя другом называл. Я рыдал, когда ты умер.

– Я вижу тебя здесь во плоти, раньше же знал лишь кости.

– Ты и таким меня видел, Ток Младший.

– Я не…

– Ты тогда меня не узнал. У стен Черного Коралла. Я нашел тебя там, но даже лицо у тебя было другое. Мы оба тогда поменялись. Если бы я мог вернуться обратно… – Тут ему изменил голос, но он продолжил: – Если бы я мог вернуться, я не позволил бы тебе пройти мимо. Я бы заставил себя узнать.

– Это ничего не меняет.

Внутри Оноса Т’лэнна что-то надломилось. Он отвел взгляд.

– Ты видел, как я умирал на оул’данской равнине.

Тлен отшатнулся, словно его ударили.

– Я же не знал…

– Как и я, Тлен. Истина возвращается к нам, совершив полный круг, со всей присущей проклятиям элегантностью. Я не узнал тебя у стен Черного Коралла. Ты не узнал меня на равнине. Некоторые судьбы… словно бы отражаются одна в другой. – Ток умолк, потом издал горький шипящий смешок. – А теперь вспомни, как мы с тобой познакомились у Морна? И посмотри на нас нынешних. Теперь я – иссохший труп, зато ты… – Он содрогнулся, будто кто-то невидимый нанес ему удар, но тут же оправился: – Там, Онос Т’лэнн, на равнине. За что я отдал собственную жизнь? Помнишь ли ты?

Тлен чувствовал во рту невыносимую горечь. Ему хотелось сорваться на визг, выцарапать собственные глаза.

– За жизнь детей.

– А сам ты сможешь так поступить?

Жуткие слова Тока ранили куда больней, чем стрелы.

– Ты же сам знаешь, что не могу, – хрипло проговорил Тлен.

– Ты хочешь сказать – «не стану»?

– Это не мои дети!

– Ты нашел гнев имассов – тот гнев, Тлен, которого они смогли избежать через Ритуал. Ты увидел истины иного прошлого. А теперь хочешь сбежать от всего этого? И ты, Онос Т’лэнн, действительно полагаешь, что тем самым обретешь покой? Найдя его в самообмане? Ты лишь отравишь той ложью, что говоришь сам себе, мир у меня за спиной, куда ты так стремишься. Даже детский смех, и тот будет звучать там фальшиво, а в глазах любого зверя ты прочтешь, что он видит тебя насквозь, таким, каков ты есть.

Третья стрела ударила ему в плечо, развернув, но не сбив с ног. Тлен восстановил равновесие и протянул руку к древку. Переломив его, он вытянул наружу оперенную часть. Кремневый наконечник и остаток древка с ладонь размером упали на землю у него за спиной.

– Чего… чего ты от меня хочешь?

– Ты не должен пройти.

– Но чего ты хочешь?

– Ничего, Тлен. Мне не нужно ничего. – Он наложил еще одну стрелу.

– Тогда убей меня!

– Мы и так мертвы, – ответил Ток. – Убить тебя я не смогу. Но могу остановить. Развернись, Онос Т’лэнн. Отправляйся обратно.

– И что меня там ждет?

Ток Младший замешкался, словно в первый раз за время их столь безрадостной встречи не знал, что ответить.

– Мы виноваты, – медленно произнес он, – в том, что случилось в прошлом, во множестве прошлых. Призовут ли нас когда-нибудь к ответу хотя бы за одно из них? Понимаешь, я жду, когда судьбы отразятся одна в другой. Жду этого мгновения – прекрасного, отравленного.

– Ты хочешь, Ток Младший, чтобы я простил – вас, твой народ?

– Как-то раз, в Мотте, я забрел на рынок и там обнаружил себя перед рядами, где продают обезьян-крикунов, что обитают в тамошних болотах. Я посмотрел им в глаза и увидел всю глубину их страдания, их жажды освободиться, той пытки, в которую превратили их жизнь. Но при всем при этом я понимал, что у них попросту недостаточно разума. Чтобы не простить нас за это. Но ты, имасс, разумен. И посему. Не прощай нас. Никогда не прощай!

– Я что, должен стать оружием твоей ненависти к самому себе?

– Если б я знал…

Вот за этими четырьмя словами Тлен узнал своего друга – угодившего в западню, отчаянно пытающегося освободиться.

– После Ритуала, – продолжил Ток, – вы в некотором смысле избрали не того врага для своей бесконечной отомстительной войны. Не кажется ли тебе, что куда справедливей было бы объявить войну нам, людям? Может статься, когда-нибудь Серебряная Лиса это поймет и изберет для своих неупокоенных армий иного врага. – Он пожал плечами. – Это если предположить, что я верю в справедливость… или скорее в ее способность все видеть достаточно ясно. Видеть, что вы, т’лан имассы, вы и только вы имеете возможность свершить необходимое воздаяние – за обезьян-крикунов, за всех так называемых братьев наших меньших, что стали, и продолжают становиться, жертвами наших неуемных потребнос– тей.

Он говорит словами мертвых. Его сердце застыло. Его единственный глаз способен видеть все и не отворачиваться. Он… страдает.

– Ты вот такого ожидал от смерти? – спросил его Тлен. – А как же Худовы врата?

Сверкнули зубы.

– На замке.

– Разве это возможно?

Стрела раздробила ему правую коленную чашечку. Тлен взвыл от чудовищной боли и рухнул. Он катался по земле, а ногу жгло словно огнем. Боль… слой боли за слоем, обвивающие друг друга, – рана, убитая дружба, погибшая любовь, история, взвившаяся вверх столбом пепла.

Медленно приближающийся звук лошадиных копыт.

Сморгнув слезы, Тлен уставился в изуродованное, полусгнившее лицо своего старого друга.

– Онос Т’лэнн, замок – это я.

Боль казалась невыносимой. Он не мог вымолвить ни слова. Пот, солоней любых слез, разъедал глаза. Друг мой. Единственное, что во мне оставалось, умерло. И убийца – ты.

– Возвращайся, – сказал Ток невозможно усталым голосом.

– Я… не могу идти…

– Тебе станет легче, когда ты повернешь назад. Когда двинешься обратно по собственным следам, и тем легче, чем дальше… от меня.

Тлен окровавленными руками вытащил торчавшую в колене стрелу. Боль нахлынула такая, что он едва не потерял сознание и мог лишь глотать воздух широко открытым ртом.

– Найди своих детей, Онос Т’лэнн. Не кровных. Духовных.

У меня их не осталось, сукин ты сын. Как ты сам сказал, подобные тебе перебили их всех до единого. Обливаясь слезами, он все-таки сумел подняться на ноги, и, извернувшись, уставился туда, откуда пришел. Череда утыканных камнями холмов, низкое серое небо. Вы все у меня забрали…

– И продолжаем забирать, – сказал Ток у него за спиной.

С этого мгновения я отказываюсь от любви. Я выбираю ненависть.

На это Ток ничего не ответил.

Тлен захромал вперед, припадая на искалеченную ногу.

Ток Младший, бывший некогда Анастером, Перворожденным от Мертвого Семени, бывший некогда малазанским солдатом, одноглазый сын безвестно пропавшего отца, сидел на мертвой лошади и смотрел, как раненый воин ковыляет к отдаленной гряде холмов.

Когда, очень не скоро, Тлен перевалил наконец через гребень и исчез из виду, Ток опустил свой единственный глаз. Взгляд его скользнул по заляпанной кровью мертвой траве, по двум окровавленным стрелам, сломанной и целой, и по двум другим, торчащим из полумерзлой земли. По стрелам, которые Тлен сделал своими руками, давным-давно, на равнине далеко отсюда.

Он вдруг резко наклонился вперед, согнувшись, словно ребенок, которого предательски ударили в живот. Из груди его вырвался жалобный всхлип. Тело его тряслось, кости скрипели в мертвых суставах, а он продолжал плакать – без слез, одними лишь звуками, рвущимися сквозь истлевшую глотку.

В нескольких шагах от него раздался голос:

– Герольд, принуждать тебя к подобному не доставляет мне ни малейшего удовольствия.

Со стоном взяв себя в руки, Ток Младший выпрямился в седле и уставил единственный глаз на древнюю заклинательницу костей, стоящую сейчас там, где недавно был Тлен. Оскалил тусклые сухие зубы.