Текст книги "Сады Луны"

– Но я их никогда прежде не слышала! – воскликнула девочка.

Он вздохнул.

– После того, что сейчас происходит там, на дороге, тебя допросят. С пристрастием. Есть те, кто знают наши имена.

– Видишь ли, девочка, – добавил Амманас, подавив смешок, – нас здесь быть не должно. Имена именам рознь. – Он обернулся к Котильону и ледяным тоном сказал: – С её отцом нужно разобраться. Послать Псов?

– Нет, – ответил Котильон. – Пусть живёт.

– Что тогда?

– Я полагаю, – сказал Котильон, – когда этот лист станет чистым, алчность возьмёт своё. – В следующей его реплике прозвучал сарказм: – Уж такое чародейство тебе под силу, не так ли?

Амманас хихикнул.

– Бойтесь теней, дары приносящих.

Котильон снова повернулся к девочке. Он широко развёл руки. Тени, которые прежде скрывали лицо мужчины, теперь потекли по его телу.

Амманас заговорил, и девочке показалось, что его слова звучат откуда-то издалека:

– Она нам идеально подходит. Императрица никогда не сможет её выследить, ей это даже в голову не придёт. – Он возвысил голос: – Не так уж это и плохо, девочка, – быть пешкой бога.

– Не кнутом, так пряником, – быстро пробормотала девочка.

Котильон на миг смутился от этого странного заявления, но потом пожал плечами. Тени рванулись вперёд и окутали девочку. От их холодного касания сознание её рухнуло вниз, во тьму. Последним ощущением был мягкий воск свечи в правой руке, который словно проступил между пальцами её сжатого кулака.

Капитан поёрзал в седле и бросил взгляд на женщину, которая ехала рядом.

– Мы перекрыли дорогу с обоих концов, адъюнкт. Здешнее движение перенаправили подальше от моря. Пока что ни слова не просочилось. – Он утёр пот со лба и поморщился. Жаркий шерстяной подшлемник натёр голову.

– Что-то не так, капитан?

Он покачал головой, глядя на дорогу.

– Шлем болтается. Когда я его в последний раз надевал, волос у меня было побольше.

Адъюнкт Императрицы ничего не ответила.

Утреннее солнце заставило белое пыльное полотно дороги ослепительно блестеть. Капитан чувствовал, как по его телу стекает пот, а бармица шлема цепляется за волоски на шее. У него уже ныла поясница. Капитан много лет не садился на коня, и старая привычка к седлу никак не возвращалась. При каждом шаге лошади он чувствовал, как хрустят его позвонки.

Уже очень давно рядом не было никого, чьё звание заставило бы его вытянуться в струнку. Но эта женщина была адъюнктом Императрицы, личной посланницей Ласиин, исполнительницей императорской воли. Меньше всего капитану хотелось выказать слабину перед этой опасной молодой женщиной.

Впереди дорога начинала петлять и уходила вверх. Слева дул солоноватый ветер, посвистывал между покрытых свежими почками деревьев с этой стороны дороги. После полудня он станет горячим, как печка, и вместе с отливом поднимет вонь с полосы прибоя. Солнечный жар принесёт и кое-что другое. Капитан надеялся, что к этому моменту уже вернётся в Кан.

Он пытался не думать о том месте, куда они направлялись. Пусть у адъюнкта болит об этом голова. За годы службы Империи он научился понимать, когда следует совершенно перестать думать. И сейчас был именно такой момент.

Адъюнкт заговорила:

– Давно тут служите, капитан?

– Так точно, – проворчал он.

Женщина подождала, а затем снова спросила:

– Как давно?

Он замялся.

– Тринадцать лет, адъюнкт.

– Значит, вы дрались за Императора, – сказала она.

– Так точно.

– И пережили чистку.

Капитан покосился на неё. Если адъюнкт и почувствовала его взгляд, то ничем этого не показала. Готовая к бою верхом, она продолжала смотреть на дорогу, легко покачивалась в седле, высоко под её левой рукой подпрыгивал длинный меч в ножнах. Волосы адъюнкта были коротко острижены, не то собраны под шлемом. И фигурка грациозная, подумал капитан.

– Это всё? – уточнила адъюнкт. – Я спрашиваю про чистки, которые проводила императрица Ласиин после безвременной кончины своего предшественника.

Капитан заскрипел зубами и опустил подбородок, чтобы натянуть ремешок шлема – он не успел побриться и пряжка натёрла кожу.

– Убили не всех, адъюнкт. Жителей Итко-Кана не так-то легко расшевелить. Никаких восстаний и массовых казней, не то что в других частях Империи. Мы просто сидели и не дёргались.

– Я так понимаю, – с лёгкой улыбкой сказала адъюнкт, – что вы не благородных кровей, капитан.

Он хмыкнул.

– Если б я был благородных кровей, я бы не выжил даже тут, в Итко-Кане. Мы оба это знаем. Приказания Императрицы были очень чёткими, даже канские фигляры не посмели бы ослушаться. – Он нахмурился. – Нет, адъюнкт, выслужился из рядовых.

– Ваше последнее сражение?

– На Виканских равнинах.

Долгое время они ехали молча, минуя то одного, то другого солдата на дороге. По левую руку деревья уступили место вересковой пустоши, за которой виднелись белые гребни моря. Адъюнкт заговорила:

– Сколько стражников вы поставили на охрану оцепленной территории?

– Одиннадцать сотен, – ответил капитан.

Она повернула к нему голову, холодный взгляд из-под края шлема стал жёстче. Капитан присмотрелся к выражению её лица.

– Побоище тянется на пол-лиги от моря, адъюнкт, и четверть лиги по берегу.

Женщина промолчала.

Они подъехали к вершине. Там столпилось два десятка солдат, остальные ждали на склоне. Все обернулись к всадникам.

– Приготовьтесь, адъюнкт.

Женщина изучала лица солдат, стоявших у обочины. Она знала, что это закалённые мужчины и женщины, ветераны осады Ли-Хэна и Виканских войн на северных равнинах. Но они увидели нечто такое, что сделало их слабыми и уязвимыми. Солдаты смотрели на неё с таким вниманием, что адъюнкту стало не по себе, они словно жаждали получить ответ. Она подавила желание заговорить с ними по пути, предложить какие-то слова утешения. Но она никогда не обладала даром утешения. В этом они были похожи с Императрицей.

Откуда-то с той стороны гребня раздавались крики чаек и ворон, их гомон слился в несмолкаемый гул, когда всадники достигли вершины. Не обращая на солдат внимания, адъюнкт направила коня вперёд. Капитан последовал за ней. Они поднялись на гребень и посмотрели вниз. Дорога здесь опускалась примерно на пятую часть лиги, а потом снова поднималась по склону прибрежного холма.

Землю укрывали тысячи чаек и ворон, они копошились в канавах и среди низкого вереска и дрока. Под этим подвижным чёрно-белым морем земля была равномерно красной. То тут, то там выпирали ребристые туши лошадей, а между пронзительно визжащими птицами угадывался блеск железа.

Капитан расстегнул ремешок, медленно снял с головы шлем и поставил на луку седла.

– Адъюнкт…

– Меня зовут Лорн, – тихо сказала женщина.

– Сто семьдесят пять мужчин и женщин. Двести десять лошадей. Девятнадцатый кавалерийский полк Итко-Канской Восьмой дивизии. – На миг у капитана перехватило дыхание. Он посмотрел на Лорн. – Все погибли. – Лошадь почуяла запах и заплясала под ним. Капитан резко натянул поводья, и животное задрожало и замерло, прижав уши и широко раздувая ноздри, все его мускулы напряглись. Жеребец адъюнкта не шелохнулся. – Все успели обнажить оружие. Все дрались с врагом, который на них напал. Но все мертвецы – наши.

– Берег внизу осмотрели? – спросила Лорн, по-прежнему глядя на дорогу.

– Никаких следов высадки, – ответил капитан. – Нигде никаких следов – ни у моря, ни на суше. Трупов на самом деле больше, адъюнкт. Фермеры, крестьяне, рыбаки, путники на дороге. Всех разорвали на куски – детей, собак, скот. – Он вдруг замолк и отвернулся. – Больше четырёхсот тел, – хрипло проговорил он. – Точное число мы не установили.

– Понятно, – сказала Лорн лишённым эмоций голосом. – Свидетели?

– Ни одного.

По дороге к ним приближался всадник. Он пригнулся к холке, успокаивая своего коня, чтобы тот прошёл через побоище. Перед юношей с возмущёнными криками взлетали птицы, но сразу же снова усаживались на трупы, стоило ему проехать.

– Кто это? – спросила адъюнкт.

– Лейтенант Ганос Паран, – проворчал капитан. – Недавно к нам переведён. Из Унты.

Лорн прищурилась и посмотрела на всадника. Он добрался до края долины и остановился, чтобы отдать приказания рабочим, потом распрямился в седле и бросил взгляд в их сторону.

– Паран. Из Дома Паранов?

– Так точно. Золотая кровь и всё такое.

– Вызовите его сюда.

Капитан взмахнул рукой, и лейтенант пришпорил лошадь. Вскоре он осадил её рядом с капитаном и отдал честь.

Лейтенант и его лошадь с ног до головы были покрыты кровью и обрывками плоти. Вокруг жадно кружились мухи и осы. В лице лейтенанта Парана Лорн не увидела и намёка на его юный возраст. Но всё равно это было красивое лицо.

– Были на той стороне, лейтенант? – спросил капитан.

Паран кивнул.

– Да, сэр. У подножия мыса стоит рыбацкая деревушка. Около дюжины хибар. Трупы во всех, кроме двух. Все барки на берегу, хотя есть одна пустая причальная свая.

– Лейтенант, опишите пустые хибары, – вмешалась Лорн.

Он отмахнулся от обезумевшей осы.

– Первая подальше от берега, почти у самой дороги. Мы думаем, что там жила старуха, тело которой нашли на дороге примерно в полулиге к югу отсюда.

– Основания?

– Адъюнкт, вещи в доме явно принадлежали старой женщине. К тому же она там часто жгла свечи. Восковые свечи. У старухи на дороге был мешок с репой и несколько восковых свечей. В этих краях они дорого стоят, адъюнкт.

Лорн спросила:

– Сколько раз вы уже проехали по этому полю, лейтенант?

– Достаточно, чтобы привыкнуть, адъюнкт. – Он скривился.

– А во второй пустой хибаре?

– Мы полагаем, там жили рыбак и девочка-подросток. Хибара стоит у самой приливной отметки, напротив пустой сваи.

– Бесследно исчезли?

– Да, адъюнкт. Но мы до сих пор обнаруживаем новые тела в полях рядом с дорогой.

– Однако на берегу их нет.

– Да.

Адъюнкт нахмурилась, понимая, что мужчины внимательно смотрят на неё.

– Капитан, каким оружием убили ваших солдат?

Капитан замялся, а потом перевёл взгляд на лейтенанта.

– Вы там всё облазили, Паран. Выскажите своё мнение.

Паран ответил с натянутой улыбкой:

– Слушаюсь, сэр. Естественным оружием.

Капитан почувствовал холод в животе. Он очень надеялся, что ошибся.

– Как вас понимать? – уточнила Лорн. – Естественным оружием?

– В основном клыками. Очень крупными, очень острыми.

Капитан откашлялся:

– В Итко-Кане не было волков уже лет сто. В любом случае вокруг ни одного тела…

– Если это были волки, – сказал Паран, глядя на море, – то размером с мулов. Никаких следов, адъюнкт. Ни одного клочка шерсти.

– Значит, не волки, – сказала Лорн.

Паран пожал плечами.

Адъюнкт набрала полную грудь воздуха, задержала, а потом выпустила с медленным вздохом.

– Я хочу осмотреть эту рыбацкую деревню.

Капитан приготовился надеть шлем, но адъюнкт покачала головой.

– Мне хватит лейтенанта Парана, капитан. Я бы вам рекомендовала лично руководить стражниками. Тела нужно убрать как можно скорее. Все свидетельства бойни – уничтожить.

– Понятно, адъюнкт, – ответил капитан, надеясь, что сумел скрыть облегчение.

Лорн обернулась к молодому дворянину:

– Ну-с, лейтенант?

Он кивнул и развернул коня.

Когда птицы разлетелись с их пути, адъюнкт невольно позавидовала капитану. Перед ней перепуганные падальщики обнажили ковёр из брони, сломанных костей и мяса. Воздух был горячим, липким, тошнотворным. Она видела солдат, головы которых, несмотря на шлемы, раздавили огромные, невероятно сильные челюсти. Она видела разорванные кольчуги, треснувшие щиты и оторванные от тел конечности. Лорн не смогла заставить себя долго осматривать тела и, не в силах осмыслить масштаб этого побоища, перевела взгляд на мыс впереди. Её жеребец, родом из лучших конюшен Семи Городов, потомок многих поколений приученных к крови боевых коней, сбился со своего гордого шага и теперь осторожно выбирал путь среди тел.

Лорн поняла, что ей нужно отвлечься, и решила занять себя разговором.

– Лейтенант, вы уже получили своё назначение?

– Нет, адъюнкт. Но я рассчитываю получить пост в столице.

Она приподняла бровь.

– Да ну? И как же вы собираетесь этого добиться?

Паран прищурился и невесело улыбнулся.

– Всё будет устроено.

– Ясно, – Лорн замолчала. – Благородные семьи уже давно не пытаются делать карьеру в армии и держатся тише воды ниже травы, не так ли?

– С первых дней Империи. Император не питал к нам особой любви. Но императрицу Ласиин это, кажется, не заботит.

Лорн внимательно посмотрела на молодого человека.

– Вижу, вы любите рисковать, лейтенант, – сказала она. – Или вам хватает наглости на то, чтобы поддразнивать адъюнкта Императрицы. Вы настолько уверены в том, что ваше происхождение делает вас неприкосновенным?

– С каких это пор говорить правду стало наглостью?

– Как же вы молоды…

Эти слова, кажется, задели Парана за живое. Его гладко выбритые щёки покраснели.

– Адъюнкт, я уже семь часов хожу по полю по колено в разорванной плоти и пролитой крови. Я дрался за тела с воронами и чайками – вы знаете, чем эти птицы тут занимаются? На самом деле? Они отрывают куски мяса и дерутся за них; они пируют глазными яблоками и языками, печенью и сердцами. От дикой жадности они просто разбрасывают мясо… – Паран замолчал, с трудом взял себя в руки и выпрямился в седле. – Я больше не молод, адъюнкт. Что касается наглости, честное слово, мне всё равно. Нельзя танцевать вокруг да около правды – ни здесь, ни сейчас, никогда больше.

Они добрались до дальнего склона. Слева узкая тропинка спускалась к морю. Паран указал на неё и направил туда коня.

Лорн последовала за ним, задумчиво взглянула на широкую спину лейтенанта, а затем осмотрела окрестности. Узкая тропа огибала крутой выступ мыса. Слева открывался обрыв, в шестидесяти футах внизу виднелось каменистое дно. Настало время отлива, и волны разбивались о рифы в сотне ярдов от берега. Чёрные провалы и трещины были наполнены водой, которая тускло блестела под затянутым тучами небом.

Тропа повернула, и они увидели раскинувшийся полумесяцем внизу пляж. Над ним, у подножия мыса, лежал широкий, поросший травой уступ, на котором сгрудилась дюжина лачуг.

Адъюнкт взглянула в сторону моря. Низкие барки лежали рядом со швартовыми столбами. Воздух над пляжем и отливная отмель были пусты – ни единой птицы вокруг.

Она придержала коня. Паран оглянулся и тоже остановился. Он увидел, что адъюнкт сняла шлем и встряхнула длинными рыжеватыми, мокрыми от пота волосами. Лейтенант подъехал обратно и вопросительно взглянул на неё.

– Хорошо сказано, лейтенант Паран. – Она глубоко вдохнула солоноватый морской воздух, а потом посмотрела в глаза юноше. – Боюсь, вы не получите назначение в Унте. Вы перейдёте в моё подчинение.

Он медленно прищурился.

– Что случилось с этими солдатами, адъюнкт?

Она ответила не сразу, откинулась в седле и посмотрела на далёкое море.

– Кто-то был здесь. Чародей великой силы. Что-то произошло, и нас пытаются отвлечь, чтобы мы не узнали, что именно.

Паран от удивления разинул рот.

– Смерть четырёхсот людей – это отвлекающий манёвр?

– Если бы этот человек и его дочь ушли рыбачить, они бы вернулись с отливом.

– Но…

– Вы не найдёте их тел, лейтенант.

Паран был сбит с толку.

– И что теперь?

Она поглядела на него, а потом развернула коня.

– Мы возвращаемся.

– И это всё? – Юноша ошеломлённо посмотрел на неё, а затем поскакал следом. – Погодите, адъюнкт, – сказал Паран, поравнявшись с нею.

Женщина бросила на него предостерегающий взгляд. Лейтенант покачал головой.

– Нет. Если я в вашем подчинении, я должен больше узнать о происходящем.

Она снова надела шлем и туго затянула ремешок под подбородком. Длинные волосы слипшимися космами свисали поверх имперского плаща.

– Хорошо. Как вы знаете, лейтенант, я не чародейка…

– Нет, – с холодной ухмылкой заметил Паран. – Вы их просто находите и уничтожаете.

– Не перебивайте. Как я и сказала, я – погибель для чародеев. Это значит, лейтенант, что хоть я и не практикую магию, но имею к ней отношение. В некотором роде. Мы с нею знакомы, если угодно. Я знаю, как работает колдовство, и знаю, как мыслят те, кто его использует. Предполагалось, что мы сочтём, будто эта резня была случайной и будто тут уничтожали всех подряд, без разбору. И то и другое неправда. Тут есть ниточка, и мы должны её найти.

Паран медленно кивнул.

– Ваше первое задание, лейтенант, – отправляйтесь в торговый городок… как он там называется?

– Герром.

– Да, в Герром. Тамошние жители должны знать эту деревушку, рыбаки ведь там продают улов. Расспросите всех, выясните, какая рыбацкая семья состояла из отца и дочери. Найдите мне их имена и описания. Если местные будут упираться, используйте ополченцев.

– Не будут, – сказал Паран. – Канцы всегда готовы к сотрудничеству.

Они поднялись по тропе и остановились на дороге. Внизу среди тел катились повозки, волы мычали и били по земле окровавленными копытами. Солдаты громко кричали, и у них над головой вились тысячи птиц. В воздухе пахло паникой. На дальнем конце долины стоял капитан, шлем висел на ремешке у него на локте.

Адъюнкт смотрела на долину суровым взглядом.

– Ради них, – сказала она, – надеюсь, вы правы, лейтенант.

Глядя, как приближаются двое всадников, капитан почему-то понял, что для него дни покоя в Итко-Кане сочтены. Шлем в руке вдруг показался очень тяжёлым. Капитан посмотрел на Парана. Этот жидкокровый ублюдок во всём виноват. «Сотни нитей тянут его шаг за шагом к какому-нибудь выгодному назначению в каком-нибудь мирном городе».

Когда всадники поднялись на гребень, капитан заметил, что Лорн внимательно на него смотрит.

– У меня к вам просьба.

Капитан хмыкнул. «Просьба, как же. Императрица небось каждое утро тапочки проверяет: а ну как эта стерва их уже натянула».

– Конечно, адъюнкт.

Женщина спешилась, как и Паран. Выражение лица лейтенанта было бесстрастным. Что это – заносчивость, или адъюнкт дала ему какой-то повод для размышлений?

– Капитан, – начала Лорн, – насколько я знаю, в Кане сейчас идёт набор рекрутов. Вы берёте людей из пригородов?

– В армию? Само собой, их даже больше, чем всех прочих. Горожанам есть что терять. К тому же до них дурные вести доходят быстрее. Крестьяне по большей части и не знают, что в Генабакисе всё провалилось в тартарары. Большинство из них всё равно считает, что горожане слишком много ноют. Позвольте поинтересоваться, почему вы спрашиваете?

– Позволяю, – Лорн отвернулась и наблюдала, как солдаты расчищают дорогу. – Мне нужен список новых рекрутов. За последние два дня. О горожанах забудьте, только пришлых. И только женщин и/или стариков.

Капитан снова хмыкнул.

– Это будет короткий список, адъюнкт.

– Очень надеюсь, капитан.

– Вы выяснили, что за всем этим стоит?

По-прежнему следя за происходящим на дороге, Лорн ответила:

– Понятия не имею.

«Ну да, – подумал капитан, – а я тогда – новое воплощение Императора».

– Очень жаль, – проворчал он.

– Кстати, – адъюнкт обернулась к нему. – Лейтенант Паран переходит под моё командование. Я полагаю, вы сделаете все необходимые записи.

– Как прикажете, адъюнкт. Обожаю возиться с бумагами.

Этим он заслужил лёгкую улыбку. Потом она исчезла.

– Лейтенант Паран сейчас уедет.

Капитан посмотрел на молодого дворянина и усмехнулся так, чтоб усмешка всё сказала за него. Служить адъюнкту – быть червяком на крючке. Адъюнкт – это крючок, а на другом конце лески – Императрица. Пускай поизвивается.

Паран помрачнел.

– Слушаюсь, адъюнкт. – Юноша снова забрался в седло, отдал честь и уехал обратно по дороге.

Капитан посмотрел ему вслед, а потом уточнил:

– Что-то ещё, адъюнкт?

– Да.

Её тон заставил его обернуться.

– Я бы хотела услышать мнение солдата о том, как благородные семьи сейчас пролезают в имперское военное командование.

Капитан бросил на неё суровый взгляд.

– Я о них не лучшего мнения, адъюнкт.

– Продолжайте.

И капитан заговорил.

Шёл восьмой день набора, и старший сержант Араган сидел за столом, осоловело глядя на очередного щенка, которого вытолкнул вперёд капрал. Тут, в Кане, им, в общем-то, повезло. Рыбачить лучше всего в тихом омуте, так сказала Кулак Кана. Они тут только и слышат, что рассказы. От рассказов кровь не потечёт. Рассказы не морят тебя голодом и не натирают мозоли. Если ты молодой, воняешь свиным навозом и веришь, что никакое оружие в мире тебе не страшно, сам захочешь оказаться в этих рассказах.

Старуха была права. Как обычно. Эти люди уже так давно под каблуком, что им это понравилось. «Что ж, – подумал Араган, – вот тут и начинается учёба».

День выдался плохой: местный капитан сорвался с места с тремя ротами и не оставил ни одного годного слуха о том, куда он направляется. И будто этого мало, не прошло и десяти минут, как прямо из Унты явилась адъюнкт Ласиин – через один из этих жутких магических Путей. Хоть он её никогда и не видел, одного имени на горячем, сухом ветру было достаточно, чтобы он задрожал. Убийца магов, скорпион в кармане Империи.

Араган посмотрел на табличку для записей и подождал, пока капрал откашляется. Потом поднял глаза.

Увидев рекрута, старший сержант был огорошен. Он уже хотел разразиться тирадой, придуманной для того, чтобы гнать взашей малышню. В следующую секунду передумал и ничего не сказал. Кулак Кана выразилась вполне ясно: если у рекрута две руки, две ноги и есть голова на плечах, берите. Генабакисская кампания пошла наперекосяк. Нужно свежее мясо.

Он ухмыльнулся девочке. Она точно соответствовала требованиям Кулака. Но всё же…

– Ладно, дитя, ты хоть понимаешь, что собираешься поступить на службу в отряд Малазанских морпехов, а?

Девочка кивнула, она смотрела на Арагана сосредоточенным и холодным взглядом.

Лицо вербовщика помрачнело. «Проклятье, ей же лет двенадцать-тринадцать, не больше. Если бы это была моя дочь… И почему у неё глаза кажутся такими старыми?» В последний раз он видел нечто подобное у Моттского леса, в Генабакисе, – они шли по сельской местности, которую поразили пять лет засухи и десять лет войны. Её взгляд состарили голод или смерть. Он нахмурился.

– Как тебя зовут, девочка?

– Значит, берёте меня? – тихо спросила она.

Араган кивнул, его череп неожиданно сдавила головная боль.

– Получишь назначение через неделю, если у тебя нет особых пожеланий.

– Генабакисская кампания, – тут же ответила девочка. – Под командованием Первого Кулака Дуджека Однорукого. Войско Однорукого.

Араган заморгал.

– Я это отмечу, – тихо сказал он. – Как тебя зовут, солдат?

– Жаль. Меня зовут Жаль.

Араган быстро записал имя на своей табличке.

– Можешь идти, солдат. Капрал тебе скажет куда. – Когда она подошла к двери, он поднял глаза. – И ноги помой.

Араган ещё некоторое время продолжал писать, но потом остановился. Дождя не было уже несколько недель. И грязь в этих краях была серо-зелёная, а не тёмно-красная. Он бросил стилос на стол и начал растирать виски. «Ну, хорошо, хоть головная боль проходит».

Герром стоял в полутора лигах от моря по Старому каннскому тракту, ещё доимперских времён, которым редко пользовались с тех пор, как построили высокую Имперскую дорогу вдоль берега. Теперь по тракту ходили в основном пешком – местные крестьяне и рыбаки со своим товаром. Только разорванные тюки с одеждой, треснувшие корзины да растоптанные овощи – вот и все свидетельства их недавнего присутствия. Хромой мул, последний страж мусора на этом пути исхода, бездумно стоял по бабки в рисовом поле. Животное бросило вслед Парану единственный безнадёжный взгляд. Было похоже, что мусор лежал здесь не дольше дня, фрукты и зелень только-только начали гнить на послеполуденной жаре.

Пустив коня медленным шагом, Паран смотрел, как в пыльном мареве проступают первые дома торгового городка. Между ветхими кирпичными постройками не было ни движения; всадника не облаивали собаки, только брошенная тачка одиноко кренилась на единственном колесе. Вокруг царила мрачная тишина, воздух был неподвижен, не пели птицы. Паран чуть выдвинул меч из ножен.

Рядом с первыми домами он остановил коня. Бегство было быстрым и паническим. Но он не видел ни трупов, ни признаков насилия, несмотря на спешку, с которой жители покинули город. Паран глубоко вздохнул, а потом направил лошадь вперёд. Главная – и по сути единственная – улица городка вела к т-образному перекрёстку у единственного двухэтажного здания Имперской управы. Окованные жестью ставни были закрыты, тяжёлая дверь – заперта. Приближаясь, Паран не сводил глаз с управы.

Перед зданием он спешился, привязал кобылу к коновязи и оглянулся на улицу позади. Никакого движения. Обнажив клинок, Паран шагнул к двери управы.

Он остановился, услышав низкий звук изнутри, слишком тихий, чтобы его можно было уловить раньше, – жидкое бормотание, от которого у него волосы поднялись дыбом на загривке. Паран просунул в щель меч и задвинул остриё под щеколду. Он поднимал железную ручку вверх, пока та не свалилась с крюка, а потом распахнул дверь.

В сумраке внутри прошла волна движения, хлопанье и тихое гудение воздуха донесло до Парана сильный запах гниющей плоти. Во рту пересохло, и тяжело дыша, он стал ждать, пока глаза привыкнут к темноте.

Он смотрел в прихожую управы, и та была наполнена движением, жутковатым гудением голосов. В комнате было множество чёрных голубей, которые с ледяным спокойствием продолжали ворковать. На полу лежали облачённые в форму тела – среди помёта и покачивающегося чёрного покрова. Запах пота и смерти висел в воздухе – густой, как дым.

Он шагнул внутрь. Голуби зашуршали, но в остальном не обратили на него внимания. Ни один не двинулся к открытой двери.

Из тени на него смотрели распухшие лица с безжизненными глазами; лица были синими, будто все они задохнулись. Паран посмотрел на одного из солдат.

– Кажется, теперь носить такую форму – опасно для здоровья, – пробормотал он.

«И чёрные птицы словно служат по мертвецам шутовскую заупокойную молитву. Кажется, такой мрачный юмор мне больше не по душе». Он встряхнулся и прошёлся по комнате. Голуби с квохтаньем расступались перед его сапогами. Дверь в кабинет капитана была раскрыта нараспашку. Через щели в ставнях сочился слабый свет. Паран вложил меч в ножны и вошёл в кабинет. Капитан по-прежнему сидел на своём месте, его лицо распухло и окрасилось всеми оттенками синего, зелёного и серого.

Паран смахнул влажные перья со стола и просмотрел свитки. Листы папируса рассыпались от его касания, оставляя между пальцев маслянистую труху.

«Тщательно же они уничтожили все следы».

Паран развернулся, быстро прошёл через прихожую и оказался на тёплом свету. Он закрыл за собой дверь в управу, как, несомненно, прежде сделали жители городка.

Мало кто решился бы иметь дело с тёмной кляксой колдовства. Можно ведь и запачкаться.

Паран отвязал кобылу, забрался в седло и поскакал прочь из покинутого городка. Не оглядываясь.

Солнце тяжёлым, распухшим шаром зависло среди багровых туч на горизонте. У Парана слипались глаза. День выдался долгим. «Жуткий день». Земли вокруг, совсем недавно знакомые и безопасные, стали чем-то другим, взбаламученным тёмными потоками колдовства. Проводить ночь под открытым небом совсем не хотелось.

Его лошадь тяжело ступала, низко опустив голову, а сумерки медленно сгущались. Парана сковали цепи усталых мыслей, он пытался разобраться со всем, что произошло с утра.

Вырваться из тени унылого немногословного капитана и из гарнизона в Кане – в этом лейтенант видел предвестие отличных перспектив. Ещё неделю назад ему бы и в голову не пришло, что карьера может сделать такой крутой поворот и он окажется помощником адъюнкта. Несмотря на избранную Параном профессию, отец и сёстры наверняка будут поражены, может, даже восхищены таким достижением. Как и многие отпрыски благородных фамилий, он давно уже подумывал об Имперской армии, потому что хотел славы и очень устал от самодовольной, застойной жизни благородных семей. Паран хотел заниматься чем-то более важным, чем согласовывать поставки вина или следить за разведением коней.

Не он первый пошёл в армию и тем самым облегчил остальным путь к офицерским чинам и высоким назначениям. Ему просто не повезло с тем, что его послали в Кан, где гарнизон опытных ветеранов зализывал раны уже почти шесть лет подряд. Здесь мало кто уважал не нюхавшего пороху лейтенанта, и ещё меньше – благородного отпрыска.

Паран думал, что всё изменилось после резни на дороге. Он справился лучше, чем многие из ветеранов, чему немало помогло то, что его лошадь была самых лучших кровей. К тому же, чтобы выказать перед ними холодный и бесстрастный профессионализм, он сам вызвался осмотреть поле.

И ведь хорошо справился, хотя осмотр дался ему… нелегко. Блуждая среди трупов, Паран слышал крик где-то в своей голове. Юноша высматривал детали, странности – необычная поза, необъяснимая улыбка на лице мёртвого солдата – но хуже всего было то, что произошло с лошадьми. Покрытые коркой ноздри и губы – знак ужаса – и раны, ужасные, огромные и смертельные раны. Желчь и испражнения замарали коней, и всё вокруг было покрыто блестящим ковром крови и обрывков плоти. Паран едва не плакал, глядя на этих некогда гордых животных.

Он поёрзал в седле, чувствуя, как ладони становятся влажными там, где касаются резной луки. Весь день Паран держал себя в руках, но теперь его мысли вернулись к ужасной сцене побоища. Словно нечто в его душе, прежде твёрдое и решительное, вдруг запнулось, зашаталось, грозя лишить его равновесия; притворное равнодушие, которое Паран демонстрировал ветеранам в своём отряде, когда они падали на колени у обочины дороги, сотрясаясь от рвотных позывов, теперь обернулось для него своей тёмной стороной. Эхо того, что Паран увидел в герромской управе, обрушилось последним ударом на и так уже избитую, измученную душу, – разрывая в клочья панцирь невозмутимости, который до сих пор позволял сохранять контроль над собой.

Паран с трудом выпрямился. Он сказал адъюнкту, что юность его миновала. Да и другого наговорил – бесстрашно, равнодушно, безо всякой осторожности, которой отец учил его встречать многоликую махину Империи.

И где-то невообразимо далеко в памяти Парана прозвучали давние слова: «Живи тихо». Он отмахнулся от этой мысли тогда, отвергал её и теперь. Но адъюнкт его заметила. Сейчас юноша впервые засомневался, стоит ли этим гордиться. Тот побитый жизнью ветеран, которой много лет назад стоял рядом с ним на стене Паяцева замка, теперь презрительно плюнул бы Парану под ноги. Мальчик вырос и стал мужчиной. «Лучше бы ты меня послушался, сынок. А сейчас – только посмотри на себя».

Кобыла вдруг остановилась, её копыта неуверенно застучали по разъезженной дороге. Паран схватился за оружие, с тревогой оглядываясь в наступивших сумерках. Дорога шла среди рисовых полей, ближайшие лачуги крестьян стояли на гряде холмов в сотне шагов от дороги. Но путь ему преградила фигура.