Текст книги "Стрелок"

– Мне бы очень хотелось, чтобы все прошло абсолютно гладко, – сказал Джонни. – Эти козлы из Отдела полагают, что после Висконсина мы в бегах, испугались, разбежались, забрались под одеяло… Я хочу провернуть чистое, красивое, крупное дело, просто чтобы показать этим ублюдкам такую-то мать.

– Послушай, я не хочу никому ничего показывать, – сказал Лес. – Я просто хочу пришлепнуть нескольких кретинов – вот лучший способ показать им, кто мы такие.

– Кря, кря, – согласился Гомер.

* * *

Лес проехал к летнему лагерю «Счастливый верзила», расположенному в семнадцати милях, поставил машину перед маленьким бревенчатым домиком под номером четырнадцать и увидел двух своих малышей, играющих перед крыльцом. Эта картина неизменно наполняла его ни с чем не сравнимым блаженством. Дети! Его дети! Это он сотворил их, они с Хелен, и дети вырастут и станут гораздо лучше своего старика!

– Как поживают мои маленькие ковбои? Папа вас так любит!

Схватив Дарлену, Лес вскинул ее в воздух так, что дочкины ножки стали параллельны земле, и закружил ее. Девочка завизжала от восторга.

– И меня, папа, и меня! – воскликнул сын Ронни. – Папа, пожалуйста, и меня!

Лес опустил дочку на землю, и та, счастливая, немного оглушенная полетом, плюхнулась на траву. Взяв на руки Ронни, Лес проделал с ним то же самое. Мальчик кружился в воздухе, благодаря своему отцу бросая вызов земному притяжению и притворно вереща от страха.

– Мы кружимся и кружимся, – крикнул Лес, – и никто не знает, где мы остановимся!

Наконец он замедлил вращение и остановился, отпуская Ронни, и мальчик, заливаясь смехом, упал на землю.

Лес уселся на подножку своей машины, угнанного «Гудзона» с номерами от другой угнанной машины.

– Ого! – сказал он. – Ну и вымотали же вы меня, ребята! Я слишком стар для подобных штучек. Подыщите себе кого-нибудь таких же размеров, как вы сами.

– Папа, папа, давай завтра поедем в зоопарк!

– Гм, – задумчиво промолвил Лес, – возможно. – Он подумал, что Индианаполис, пожалуй, не так уж и далеко и там наверняка есть хороший зоопарк. – Если не завтра, то послезавтра. Все зависит от того, куда мы поедем.

– Я хочу посмотреть на львов, – сказала Дарлена.

– Ррр-ррррррр! – прорычал Ронни, оскалившись и превратив свои ручонки в лапы.

– Рррр-рррррррр! – повторил Лес. – Да, именно так говорят львы, совершенно верно. К ним лучше не приближаться, это я вам точно говорю.

Из домика вышла Хелен. Это была привлекательная молодая женщина, по-чикагски приветливая, голубоглазая и опрятная, и, что лучше всего, крепкая. В ней было все, чего только мог пожелать Лес. Его тошнило от шлюх, подружек его приятелей. Ну что можно получить от них, кроме разве что сиюминутного удовольствия? С Хелен же у него получалось всегда, когда он этого хотел, и неизменно хорошо; и быть с нею рядом, заботиться о малышах – это так здорово! Больше Лесу ничего не было нужно. Ну кто может хотеть чего-то еще; например, играть в казино или на скачках – глупо; или каждый вечер ходить по злачным местам – глупо!

И, что лучше всего, Хелен была верной и преданной. Ее взяли в «Маленькой Богемии», и она целую неделю провела гостем штата Висконсин, но ничего не сказала, даже когда ребята из Отдела хорошенько на нее надавили. Хелен замкнулась, и никакие угрозы на нее не подействовали. При желании она могла вести себя как упрямый мул.

– Привет, милая. Тебя совсем замучили? – спросил Лес.

– Есть немного, но ничего такого, с чем я не смогла бы справиться.

– Что сегодня на ужин?

– Я купила кусок отличной ветчины, картошку и свежие зеленые бобы. На десерт – пирог с ананасом.

Ну кто может просить большего, особенно если учесть, что повсюду люди голодают или кое-как живут на пособие…

– Жду не дождусь. – И это была правда. Лес почувствовал, что умирает от голода. Все звучало так аппетитно…

– Как все прошло?

– О, сама знаешь. Джонни – отличный парень, с ним всё в порядке, и остальные тоже ничего. Но вот этот проклятый Гомер – не могу выносить ни его, ни его подружку. Я ей нисколечки не верю. Она выболтает все при первой же возможности. – Лес мысленно быстро сравнил стерву Микки Конфорти и преданную, добрую, обходительную, ласковую Хелен. Определенно, он выиграл главный приз!

– На этот раз ничего опасного? Ты говорил, что работа будет простая.

– Я говорил, что она должна будет быть простой. В таких вещах ничего нельзя обещать заранее. Посмотри, как все получилось у бедняги Томми. Только что он был счастлив, словно свинья в хлеву, – и вот по милости каких-то двух болванов из Айовы его уже катят на тележке в преисподнюю. Не буду лгать тебе, дорогая, никогда тебе не лгал и никогда не буду. Игра может быть очень опасной. Но еще не родился тот, кто сможет меня завалить. Я вернусь живой и невредимый, и этих денег нам хватит на целый год; мы переберемся куда-нибудь в приличное место и отдадим детей в хорошую школу.

– О, Лес, это будет просто замечательно!

– Кря, кря, – сказал Лес, потому что он был бесконечно счастлив.

Глава 09

Блю-Ай, штат Арканзас

Наши дни

В Блю-Ай мало что осталось от Чарльза. Здесь и от Эрла-то мало что осталось. На самом деле в Блю-Ай мало что осталось от Блю-Ай.

Боб приказал себе не высказываться вслух о переменах. Иначе день мог превратиться в мучительное испытание. «Помнишь, здесь когда-то стоял магазинчик Никерсона, а теперь тут прачечная самообслуживания. О, а вон там, там был супермаркет “Уинн-Дикси” – по крайней мере, до тех пор, пока мистер Сэм не построился рядом с автострадой и не закрыл его. А ресторана Фреда, где от четырех до шести часов утра каждый день завтракали все фермеры, давно уже нет. Теперь там какой-то “Соник”… Черт возьми, а что такое “Соник”?»

Нет, он не станет так себя вести. Боб просто бесчувственно взирал на неотвратимую действительность. Маленький городок, в котором когда-то порядок обеспечивал шериф по имени Энди Гриффит, по большей части вымер и пришел в запустение, и единственная жизнь теплилась в ресторанах быстрого обслуживания вдоль магистрали. Боб рассудил, что теперь Блю-Ай мало чем отличался от Каскейда, штат Айдахо, такой же крохотной точки на карте рядом с автострадой, которую он называл своим домом.

Однако городок умер не совсем. Энди Винсент, внук Сэма и племянник Джейка, заведовал страховым агентством «Оллстейт», и дела у него шли достаточно неплохо, чтобы он мог позволить себе завести ватагу ребятишек, называвших Свэггера мистером Бобом. Его репутация открывала в Блю-Ай все двери – потому что он также занимал должность мэра.

Например, когда они пришли в редакцию «Блю-Ай Стар-Кларион», несмотря на то что теперь газета принадлежала информационному холдингу со штаб-квартирой за пределами штата, секретарша сходила и позвала управляющего редактора, встретившего их очень любезно, и когда они объяснили, зачем пришли, тот сказал, что старых подшивок – тогда это был просто «Кларион», «Демократический голос Западного Арканзаса» – больше нет, номера существуют только на микрофильмах, но к ним можно получить доступ в библиотеке, и управляющий редактор обещал позвонить туда и предупредить, чтобы Боба встретили как надо, а не спихнули на какого-нибудь семнадцатилетнего стажера.

– Вы очень любезны, – сказал Боб. – Я вам крайне признателен.

– Вы вернулись сюда не случайно? – спросил газетчик. – Кажется, вы уже давненько не появлялись здесь.

И действительно, с момента последнего приезда Боба в Блю-Ай прошло уже много времени.

– Да как вам сказать, сэр… Это чисто семейное дело, только и всего. Мой дед. Я вдруг понял, что ничего о нем не знаю, и решил, что пора уже что-нибудь раскопать.

– Понял, – сказал журналист. – Путешествие в свое прошлое… Значит, это сугубо лично, и вам не будут мешать.

В библиотеке милая молодая дама проводила Боба к устройству для чтения микрофильмов, и тому потребовалось какое-то время, чтобы освоиться с зеркальными манипуляциями, необходимыми для перемещения страниц в увеличителе, но он довольно быстро сообразил, что к чему.

– Мы перешли на микрофильмы незадолго до того, как открылась кибервселенная, – объяснила мисс Дэниелс, некрасивая дурнушка, но бесконечно дружелюбная и готовая помочь, как это бывает в маленьких городах. Благослови, Господи, ее душу. – Наверное, мы восторгались тем, как у нас все современно. Но наше нововведение устарело через пару недель после того, как мы его установили.

– Мисс Дэниелс, я до сих пор воспринимаю водопровод в доме как чудо, так что по моим меркам это просто замечательно. К тому же я ненавижу компьютеры. Зато лево от права отличу, так что все будет хорошо.

Мэр Энди удалился продавать страховой полис, проводить заседание совета или еще по каким-либо делам, оставив Боба наедине со страницами «Клариона» за 1934 год, с января по декабрь.

Это было так давно… Тогда все было другим, но в то же время таким же. Автомобили являлись дикими зверями, но в их потугах к совершенству уже просматривались очертания того, что со временем трансформировалось в современные чудеса на колесах. Почти все они были черные или темно-серые, в крайнем случае синие или зеленые. Мужчины в те дни ходили в костюмах при галстуке и в шляпах, везде, постоянно, частенько еще и с жилетами, всегда с сигаретами, трубками или сигарами. Трубки! Боб уже много лет не видел трубку. Никаких темных очков. Галстук туго затянут, кроме как на стадионе. Шляпы по большей части были фетровыми, и в тот год мода требовала, чтобы поля понижались по кругу, никаких щегольски задранных вверх краев сзади, похожих на утиную задницу. Кое-кто залихватски носил шляпу набекрень, но большинство просто нахлобучивали их на лоб, защищаясь от солнца или снега, и забывали об их существовании. Никакой «спортивной одежды»; повседневной одеждой считались просто брюки от прошлогоднего костюма и стоптанные, поношенные рабочие башмаки. Женщины все до одной носили чулки и корсеты (предположил Боб) и почти всегда были в шляпках – обыкновенно маленьких сооружениях с перьями, аккуратно угнездившихся в их тщательно ухоженных волосах. Нередко шляпки были с вуалькой, а платья были с накладными плечами, из пестрой ткани, с талией узкой, но не утянутой до осиных размеров. Никто не пытался выглядеть сексуальным; это предоставлялось одним лишь кинозвездам. И у женщин был такой вид, будто пол у себя дома они мыли также в туфлях на высоком каблуке и украшениях. И еще: никаких босых ножек. Босые ножки были табу. Не говоря про пальцы на ногах: ни одного нельзя было увидеть на страницах «Клариона» начиная с 1 января 1934 года и по 31 декабря того же года. Фермеры носили широкие панталоны и клетчатые рубашки с расстегнутым воротником, но те же самые фетровые шляпы. Изредка на страницах встречались соломенные шляпы, выделявшиеся, подобно сверкающим монеткам, в этой вселенной серых и черных точек, какими в ту эпоху печатались фотографии. Много снимков поездов, господствующего средства передвижения, и многие торжественные события, похоже, происходили на вокзале, перед огромными паровозами, извергающими пар и масло из десятка отверстий. Никаких самолетов, за исключением публикуемых время от времени Министерством обороны снимков «нашего нового истребителя», биплана с прозрачным пластмассовым козырьком перед кабиной и длинной трубкой оптического прицела вдоль фюзеляжа, с помощью которого летчик мог превратиться в снайпера и поймать в перекрестье – кого? гунна? япошку? красного? Никто даже представить себе не мог ураган насилия, маячивший всего в нескольких годах впереди, которому суждено было поглотить многих из этих счастливых, довольных людей в галстуках и корсетах.

Время от времени можно было увидеть личность, известную как «Шериф», хотя он частенько терялся на заднем плане фотографий и обыкновенно в момент съемки отворачивался от объектива камеры. Кто был этот человек? Его звезда неизменно в фокусе; его лицо всегда размыто. Он что-то скрывал? Казалось, было в нем нечто такое, что он не хотел никому показывать.

ШЕРИФ АРЕСТОВАЛ ДВУХ ЧЕЛОВЕК С НЕЛЕГАЛЬНЫМ САМОГОННЫМ АППАРАТОМ

ШЕРИФ БОРЕТСЯ С НАРУШИТЕЛЯМИ СКОРОСТНОГО РЕЖИМА

ШЕРИФ ГОВОРИТ «НЕТ» РАБОЧИМ-МИГРАНТАМ

«УРОВЕНЬ ТЯЖКИХ ПРЕСТУПЛЕНИЙ СНИЖАЕТСЯ», – ЗАЯВИЛ ШЕРИФ

ШЕРИФ И ЕГО ПОМОЩНИКИ ПОБЕЖДАЮТ НА ПЕРВЕНСТВЕ ШТАТА ПО СТРЕЛЬБЕ

ШЕРИФ ЗАДЕРЖАЛ ПРЕСТУПНИКА, ОГРАБИВШЕГО ЗАПРАВОЧНУЮ СТАНЦИЮ

Он был повсюду, и в то же время его не было нигде – неясное пятно, призрак, олицетворение нравственной добродетели. Боб пытался рассмотреть его, максимально увеличивал разрешение устройства для просмотра микрофильмов, однако в определенный момент изображение распадалось на отдельные точки и можно было видеть лишь эти точки.

Кто ты такой, Чарльз Свэггер? Каковы твои поступки, круг твоего познания, твоя цель, твоя страсть? Для героя ты слишком размытый, нечеткий, смазанный. Ты никогда не сидишь неподвижно на одном месте, и никто не может тебя ухватить. Что ты прячешь?

Бобу пришла мысль отметить все упоминания о своем деде в «Кларион», и он вернулся в самое начало и стал дотошно изучать каждую страницу каждого номера, день за днем, месяц за месяцем, на протяжении всего года.

– Усердно трудишься? – спросил Энди Винсент, вернувшись ближе к вечеру после своих дел.

– Пытаюсь взять в толк, чем занимался дед в тот год, – сказал Боб.

– Что-нибудь выяснил?

– Ну… да. Он в газете сфотографирован или на месте чрезвычайного происшествия, или на месте преступления, или на какой-нибудь глупой церемонии, примерно три раза в неделю, с января по июнь. Именно это и можно ждать от шерифа маленького городка, входящего в администрацию, избранного по партийному билету, принадлежащего истеблишменту, если можно так сказать. Но затем где-то с середины июня он таинственным образом исчезает. Никаких объявлений, никаких обсуждений, никаких упоминаний о болезни или чем там еще – просто бесследно пропал. Главным лицом правоохранительных органов становится какой-то помощник шерифа по имени Сайрел Джадд. «Как заявил помощник шерифа Сайрел Джадд…» – в газете такое можно увидеть раз сто. Однако потом, в декабре, Чарльз возвращается как ни в чем не бывало. «Шериф Свэггер сегодня доложил, что за финансовый год в округе собрано штрафов за превышение скорости на общую сумму 900 долларов», и так далее, и так далее. Он просто отправился неизвестно куда, сделал свое дело и вернулся обратно – и никто не строил никаких догадок. Если его и хватились, до официального уровня это так и не дошло, и в «Кларион» осталось без внимания. Полагаю, судья Тайн, в те дни главный босс в о́круге, говорил газете, что можно печатать, а что нет. Никаких надуманных объяснений – просто соглашение между двумя взрослыми мужчинами.

– Эх, если б я мог сегодня говорить газетам, что печатать, а что нет… – Энди вздохнул.

– Определенно, в те дни все обстояло иначе, – согласился Боб.

* * *

И, наконец, могила.

– Ты хочешь остаться один? – спросил Энди.

По кладбищу гулял ветерок. Здесь были похоронены ветераны боевых действий, и можно было выжать одну-две слезинки, глядя на длинные ряды белых надгробий, уходящих до самого гребня холма, на фоне зелени травы, тут и там вздыбившейся плюмажем дерева или куста. Но Боб приказал своим чувствам отключиться, поскольку он находился здесь по делу, не имевшему никакого отношения к молодым парням, убитым еще до того, как они успели трахнуться, ради жестокого стервеца, которого умудренные сморщенные старики вырядили под лживым именем Долг, чтобы молодежь послушно шла на смерть и не жаловалась. Боб оплакивал их аж с 1974 года, с тех пор как вышел из комы в военно-морском госпитале Сьюбик-Бэй.

– Нет, – сказал он. – У меня нет к старику никаких чувств, и вряд ли какие-нибудь появятся. Это просто в своем роде обязательство.

– Долг? – спросил Энди.

– Точно, – согласился Боб.

Они прошли по тропинке через каменный сад и наконец оказались у места, числившегося за Чарльзом Свэггером.

– Похоже, как городская знаменитость он удостоился не просто камня.

– Можно считать, что он добился успеха в жизни?

– Полагаю, в том смысле, в каком это подразумевалось в то время, – сказал Энди.

И все-таки это был не слишком впечатляющий памятник человеку, прожившему жизнь, герою войны, послужившему обществу, как утверждалось в официальных архивах.

– Боб, папа похоронен недалеко; я, пожалуй, схожу его навестить, раз уж я здесь.

– Твой отец заслуживает того, чтобы его навестили, – согласился тот.

Энди удалился.

Свэггер остался наедине с мраморной глыбой, украшенной шестиконечной звездой сотрудника правоохранительных органов.

Чарльз Ф. Свэггер

майор Американского экспедиционного корпуса

шериф города

Долг на первом месте

«Что касается последней строчки, – подумал Боб, – может, да, а может, нет. Мы определенно постараемся это выяснить».

Но здесь для него было другое откровение, отозвавшееся эхом. Его дед был офицером. В короткой войне он успел дослужиться до майора. Что было странно, не потому, что Боб ставил под сомнение профессиональные качества своего деда и его умение вести людей за собой, а потому, что собственный отец упорно оставался сержантом, что, казалось, было заложено в мужчинах рода Свэггеров на генетическом уровне, поскольку и сам Боб, несмотря на настойчивые предложения, а в некоторых случаях и уговоры, также предпочел остаться сержантом, как и его сын Рей, который, хоть и воспитанный не Свэггерами, а приемными родителями-филиппинцами, тоже пошел по пути снайперов и тоже остался сержантом, несмотря на щедрые посулы, – а Рей умен, очень умен, поумнее многих генералов.

Боб попытался это осмыслить. Как такое произошло? Одно возможное объяснение заключалось в сверхъестественном таланте меткой стрельбы, присущем Свэггерам, значительно превосходящем нормальный уровень и крайне редком. Почти все мужчины Свэггеры были стрелками. Этот дар особенно выделял их на войне и в перестрелках в мирное время, но, сознавая свой талант и гордясь им, они искали пути использовать его максимально продуктивно. Отсюда – снайперы, уничтожающие пулеметные расчеты, и полицейские, патрулирующие дороги и охотящиеся на гангстеров. Поэтому настоящий Свэггер предпочел бы оставаться поближе к оружию, а офицерский чин оторвал бы его от этого оружия, превратив из человека, которым он был, в человека, которым ему нужно было притворяться.

Но другой причиной могло быть то, что Эрл старательно дистанцировался от Чарльза. Если его отец поднялся выше своих талантов стрелка и стал офицером, сам он этого не сделает. Эрл провозглашал себя другим. «Я не буду таким, как мой отец», – заявлял он. И отсюда динамика Боба, спустя поколение, определенная смертью человека, которого он до сих пор почитал величайшим на земле: «Я буду таким, как мой отец».

Это вернуло Боба обратно к Чарльзу Ф. Свэггеру, гниющему в могиле под разваливающейся глыбой мрамора, которого никто не навещает, никто не помнит, которого, возможно, никто не любил. Но он умер с репутацией человека, свято выполнявшего свой Долг, следовательно, он – когда-то, где-то, как-то – произвел на кого-то впечатление.

У Боба зажужжал телефон, и – рассчитывать на это никогда нельзя – он услышал звонок. Взглянув на экран, увидел, что звонит Ник Мемфис из Вирджинии.

– Ник, это ты?

– Как делишки, док?

– Ноги у меня касаются земли раньше носа, так что это хороший знак.

– Очень многообещающе. Послушай, у меня кое-что есть. Отправить по почте я это не могу, но из старых архивов определенно следует, что твой дед работал в Бюро. А затем – э… как бы получше выразиться? – ушел из Бюро. Довольно внезапно, довольно драматично.

– Готов поспорить, он был дерьмом на колесах, – сказал Боб.

– На колесах? – Ник усмехнулся. – Пожалуй, твой дед стал первым дерьмом, преодолевшим звуковой барьер!

Глава 10

Банкерс-билдинг, 19-й этаж

Чикаго

Июнь 1934 года

– Послушай, Холлис, – сказал Чарльз. – Я знаю, что после «Маленькой Богемии» ты во всех черных списках. Но это случилось до меня, так что меня это не касается. Ты вкалываешь усердно, играешь по правилам, даешь мне честную двухдневную работу за каждый календарный день – и, по моим меркам, ты в полном порядке.

– Да, сэр, – сказал Холлис, прилежный тощий паренек из Айовы, окончивший юридический колледж.

– И я не буду ставить тебе в вину твое образование, справедливо? Здесь слишком много образованных дураков, а вот шерифов и полицейских недостаточно.

– Да, сэр.

Холлис вкалывал усердно; и пусть именно с его слов у оперативников родилось прозвище для Чарльза – разумеется, «Шериф».

Молодежь его просто обожала. В воздухе витали слухи о его победах. Кто-то раскопал отчет о знаменитой перестрелке 1923 года в отделении банка в Блю-Ай с его участием; кто-то, задействовав связи, получил доступ к его личному делу в Министерстве обороны и узнал, что он не только прослужил восемнадцать месяцев в нашей армии и вышел в отставку майором, отмеченным многими боевыми наградами, но до этого провел два года в окопах в рядах канадской армии и, помимо полной груди медалей, заслужил офицерский чин. Внезапно Чарльз стал королем-воином, каким, как прекрасно сознавали все эти молодые ребята, им никогда не стать. И то, что он не заигрывал с ними, притягивало их к нему еще сильнее. А то, что Чарльз не признавал свою репутацию, не обращал на нее никакого внимания и никогда сам не упоминал о ней, лишь делало его еще более загадочным, как и его суровая внешность, неизменный костюм-тройка, надвинутая на лоб фетровая шляпа с опущенными полями и новенький «Кольт» калибра.45 в кобуре под мышкой, в то время как все остальные предпочли более легкое оружие 38-го калибра, обладающее меньшей отдачей.

– Если калибр начинается не с четверки, оружие меня не интересует, – заявил Чарльз, выбирая себе табельный пистолет (эта фраза частенько цитировалась в отделении); и выбрал его он, покрутив в руках все, проверив плавность хода спускового крючка, подгонку затвора к рамке, а также не поддающееся описанию нечто, что он назвал «чувством» – ну как такая изготовленная на станке деталь, как рамка пистолета, может обладать чувством, гадала молодежь, – все эти неосознанные мелочи придали ему статус, к которому он не стремился и которому не был рад.

Первоочередное дело в повестке дня: меморандум для Первиса, копия для Коули, по поводу огневой подготовки сотрудников правоохранительных органов, в котором настойчиво предлагался отказ от традиционных занятий в закрытом тире в пользу более гибкой модели, делающей упор на постоянное перемещение между мишенями, стрельбу в движении, с различных углов и из разных положений, стрельбу навскидку наперегонки со временем, выбор калибра (опять же знаменитая «четверка», 45-й для «Кольта», 44-й специальный и 45-й длинный), упражнения по перезаряжанию и чистке (обязательно!), имитационная стрельба, имитационная стрельба и еще раз имитационная стрельба, а также базовые навыки ухода за оружием, не для серьезного ремонта в мастерской, а для исправления мелких неполадок в полевых условиях. Чарльз проповедовал абсолютную гибкость – другими словами, моделировал реальную перестрелку с участием реальных стрелков. Далее следовал вопрос прицельной стрельбы, в которую он свято верил, вопреки священной заповеди Отдела, требующей «стрельбы навскидку»: агент приседал, подавался вперед, вытягивал руку с пистолетом вперед и вниз, после чего вскидывал ее. Руководство Отдела полагалось на то, что мышечная память наведет пистолет на цель, и Чарльз соглашался с тем, что у некоторых людей мышечная память лучше, чем у остальных – у него самого она была отменная, – однако глаза, чтобы совместить мушку с прорезью прицела, есть у всех.

Первис принял этот документ с воодушевлением, похвалил его и вывесил копию на информационном стенде. Документ был переправлен в Вашингтон, где с ним подробно ознакомились по крайней мере два человека, а возможно, даже и три, однако ни один из них не был директором, поэтому предприятие было обречено с самого начала.

Затем Чарльз провел целую субботу в оружейной комнате вместе с Холлисом, изучая табельное оружие сотрудников, ища следы износа, плохого ухода, погнутые и поврежденные мушки и прицелы, незатянутые винты, заусенцы, избыточную или недостаточную смазку. Он показал Холлису, как разбирать все модели пистолетов, и нашел в нем прилежного ученика, обладающего некоторыми способностями механика, а после того как молодой агент преодолел робость перед сложными механизмами, он стал запросто справляться с незамысловатыми, словно старые ходики, внутренностями револьвера «Кольт» калибра.38.

Чарльз работал также и с длинноствольным оружием. Он быстро установил, почему именно молодой Холлис был ключевой фигурой во время стычки в «Маленькой Богемии». Судя по всему, он от природы «чувствовал» «Томпсон» и, несомненно, проведя с ним много времени, уже умел разбирать его, целиться из него, правильно выбирать положение для стрельбы, а также быстро перезаряжать его, что в бою является очень важным фактором. Чарльз предположил, что Холлис неплохо стреляет из «Томпсона». Посему Клегг поставил его на острие атаки, несмотря на то, что ему прежде не доводилось бывать в перестрелке, и поэтому именно Холлис вынужден был в кромешной темноте принимать за полсекунды решение, открывать ли огонь по троим неизвестным, садящимся в машину. Голова у него была забита всякой чушью о важности операции, о том, какое зло представляют собой бандиты, об одном шансе на миллион проявить себя перед остальными агентами, – так какой еще он мог сделать выбор, кроме как открыть огонь? Холлис выстрелил, все пошло наперекосяк, и, учитывая природу большой организации, то, что покатилось вниз по склону, покатилось на Холлиса, в то время как Первис и Клегг отошли от катящегося потока подальше, хотя брызги долетели и до них. Однако во всем этом никто, похоже, не обратил внимания на то, что один только Холлис поразил свои цели, пусть и не те, которые нужно, в то время как все остальные палили, словно одержимые, по зданию и домикам, но не добились ничего, кроме множества пулевых отверстий, на которые будут таращиться туристы ближайшую сотню лет.

Вопрос стрельбища встал рано, поскольку его настойчиво поднимал Чарльз. Единственный в городе тир находился в подвале нового здания центрального управления чикагской полиции, на Южной Стейт-стрит, дом 11, всего в нескольких кварталах, однако получить к нему доступ было каверзной политической проблемой. Сотрудники чикагской полиции занимались в нем каждую пятую неделю, с утра до вечера, проходя огневую подготовку. Все остальное время тир был формально открыт для добровольных занятий сотрудников всех местных и федеральных правоохранительных органов, хотя мало кто пользовался этой возможностью. Однако это не помешало заведующему тиром сержанту О’Мэлли возомнить себя полновластным правителем и превратить тир в некое подобие клуба для ребят из графства Корк[15]15
  ^{Здесь имеются в виду выходцы из Ирландии (Корк – город и графство в Ирландии).}


[Закрыть], которые заглядывали туда, чтобы потрепаться, поиграть в карты, послоняться без дела и посплетничать, но в целом тир использовался не по назначению, а только как место для встреч.

– Так обстоят дела в Чикаго, – объяснил Первис. – Те, кто чем-то владеет, не желают ни с кем этим делиться. Те, у кого ничего нет, вынуждены с этим мириться. Точнее: хозяева ирландцы, остальным не на что рассчитывать. Все карты на руках у О’Мэлли, потому что он знает, что мы здесь новички, он нас еще не распробовал и не знает, задержимся мы здесь надолго или просто пошипим и испаримся, как масло на сковородке. Я мог бы писать одно за другим письма комиссару Оллману, но все они затеряются бесследно, а если буду жаловаться, меня никто не услышит. Ситуация непростая. И позвольте мне высказаться откровенно, шериф: чтобы чего-либо добиться, мне нужно много смазки, а после «Маленькой Богемии» смазки у меня нет. Уверен, Сэм Коули скажет вам то же самое.

– Я не из тех, кто ходит от одного начальника к другому, – сказал Чарльз, вызвав улыбку у Первиса. – Вы не возражаете, если я сам тряхну этого О’Мэлли? Неофициально?

– Не знаю, что вы задумали, шериф, и не хочу это знать. Но делайте, что считаете нужным. Только не попадитесь на этом.

И Чарльз присмотрелся, после чего как-то вечером заявился один-одинешенек с двумя коробками патронов в карманах пиджака. В Чикаго стоял погожий летний день, со стороны озера дул освежающий ветерок, и дорога привела Чарльза прямиком на Стейт-стрит, мимо больших универсальных магазинов, под проносящимися с ревом поездами на эстакадах, образующих южную оконечность «Петли», мимо нескольких покосившихся строений и, наконец, к новому зданию, похожему на поставленный на торец кирпич. Тринадцать этажей незыблемых моральных устоев, с обманчивой лепниной на первых двух этажах, призванной скрыть угрюмую утилитарность этого заведения. Войдя в вестибюль, Чарльз спустился на лифте на один этаж.

Здесь ничего нового. Просто тир за регистрационной стойкой, приглушенные звуки выстрелов, отражающиеся от толстых стен. Чарльз предъявил свой значок, ему выделили место, он заткнул уши ватой – так иногда поступали и другие, но это было необязательно, – и шагнул в привычный сырой бетонный полумрак, наполненный запахом порохового дыма, с россыпью стреляных гильз на полу и длинным коридором с кабинками. Зашел в выделенную ему кабинку, взял мишень и откатил ее на дистанцию двадцать пять ярдов, предел тира. Положив пистолет на столик, достал три снаряженных магазина, которые носил на ремне, и положил перед собой две коробки стандартных патронов. Мишень представляла собой один из тех абсурдных силуэтов, когда человек просто стоит перед тобой, весь черный, чтобы было лучше видно в тусклом освещении тира, в неестественной позе, словно просящей: «Пожалуйста, убей меня». Она не имела ничего общего с реальной перестрелкой.

Чарльз впервые имел дело с новым «Кольтом», за который расписался в арсенале. Пистолет был похож на все остальные «Кольты», из которых ему приходилось стрелять. Всё на месте, всё затянуто, никакого люфта затвора, как иногда бывает; тусклый блеск металла. Чарльз стрелял, держа пистолет в одной руке, развернувшись к мишени под прямым углом, поскольку это было общепринятое полицейское правило, а он не хотел показухи.

Вскоре он разорвал в клочья черный центр силуэта. Пистолет стрелял достаточно неплохо, но Чарльз хотел, как только у него появится время, поработать с ним напильником, потому что ему были известны все маленькие штучки, которые можно применить к геометрии мистера Браунинга внутри рамки и превратить хороший пистолет в великолепный. Оставив во второй коробке двадцать девять патронов, Чарльз аккуратно вставил по семь патронов в три запасных магазина и в тот, который шел с пистолетом. Этот он вставил в пистолет, дослал патрон в патронник, поставил оружие на предохранитель, достал магазин и вставил в него последний оставшийся патрон, после чего вставил магазин в пистолет – восемь зарядов для боевого применения, когда один лишний выстрел может решить исход дела. Засунув снаряженный и готовый к стрельбе пистолет в украшенную затейливой резьбой кобуру под левой мышкой, Чарльз обернулся и увидел, что его стрельба собрала зрителей. Не меньше десяти полицейских стояли в стороне, несомненно, потрясенные меткой стрельбой, что крайне редко можно было увидеть здесь.