Текст книги "Ярость"

Глава 20

– О, род людской, – устало вздохнув, промолвил Дик Кин, сидевший на задней парте.

Внезапно его перебил звонкий ликующий голос:

– Мне кажется, это было потрясающе!

Я повернул голову и увидел Грейс Стэннор, миниатюрную девицу, чем-то напоминавшую немецкую куклу. Она пользовалась успехом у доморощенных щеголей, отличительной особенностью которых были прилизанные волосы и белые носки. Они увивались вокруг нее как рой пчел. Она носила облегающие свитера и короткие юбки. Во время ходьбы все ее прелести покачивались из стороны в сторону, притягивая взоры окружающих. По меткому выражению Чака Бэрри, это походило на затмение – только она и ничего больше. Я слышал, что ее мать была отнюдь не подарок. Она постоянно торчала в баре «Денни» возле южной магистрали, примерно в полумиле от того места, где их семья снимала угол. Это была грязная, обшарпанная забегаловка. «Яблоко от яблони недалеко падает» – излюбленная поговорка в нашем городе. В настоящий момент она была одета в розовый кардиган и темно-зеленую юбку, обнажавшую стройные ноги. Ее лицо напоминало личико маленькой проказницы.

Она подняла вверх стиснутый кулак. Было что-то чистое и одновременно пикантное в этом моменте. У меня перехватило дыхание.

– Давай, Чарли! Трахни их всех!

Все головы повернулись в ее сторону. Я говорил вам о шарике в рулетке, не правда ли? Ну, конечно же, говорил. Так вот, он все еще движется по кругу. Безумие бывает разное. Существует масса людей помимо меня, обожающих наблюдать за мордобоем. Они посещают состязания мотогонщиков, матчи борцов, смотрят фильмы ужасов. Реплика Грейс Стэннор была из этой же серии, имела тот же привкус насилия. Меня восхитило, что она сказала об этом вслух. Приз за честность всегда самый почетный. Кроме того, она была крошечная и хорошенькая.

Ирма Бейтц посмотрела на нее с отвращением.

– Закрой свой грязный рот! – крикнула она.

– А пошла ты… – улыбаясь отпарировала Грейс, спустя мгновение добавив, – шлюха!

У Ирмы отвалилась челюсть. Она попыталась что-то сказать. Я видел, как напряглась ее шея, вздулись вены, задергалось горло в поисках достойного ответа. Она подыскивала подходящие слова, чтобы бросить их в лицо сопернице. Ее распирало от ненависти и жажды взять реванш. Она была похожа на лягушку.

Наконец, она выпалила:

– Тебя нужно расстрелять с ним заодно, грязная потаскушка.

Ей показалось, что этого недостаточно. Она чувствовала себя уязвленной до глубины души. Внутри нее клокотала ярость.

– Смерть шлюхам! Шлюхам и их дочерям!

В комнате было тихо, но теперь эта тишина усилилась. Казалось, воздух звенит и вибрирует. Казалось, что Ирма и Грейс стоят на огромной сцене в свете юпитеров, а все присутствующие застыли в странном оцепенении.

Улыбка медленно сползла с лица Грейс. Сейчас она напоминала скорее гримасу.

– Что? – медленно спросила она. – Что-что?

– Проститутка! Развратная девка!

Грейс встала и медленно отчеканила, растягивая слова: – Моя-мать-работает-в-прачечной-вонючая-сучка! Лучше-возьми-своислова-обратно!

Глаза Ирмы триумфально засияли. Ее шея блестела от пота. Эта пай-девочка по пятницам всегда смотрела вечерние телепередачи, не забывая поглядывать на часы. У нее не было друзей, ее телефон всегда безмолвствовал. Голос мамочки был для нее все равно что глас Божий. Она постоянно пощипывала усики, темневшие над верхней губой. Эта девица с растительностью под носом по сто раз бегала на фильмы с участием Роберта Рэдфорда и, изнемогая от нежности, писала письма Джону Траволта при ярком свете настольной лампы. Время для нее текло медленно и вяло. Казалось, что ее удел – пустые комнаты и запах пота. Она открыла рот и заорала:

– Дочь шлюхи!

– О'кей, – сказала Грейс. Она встала и пошла Ирме навстречу, держа перед собой вытянутые руки, как гипнотизер. Ее длинные ногти были покрыты перламутровым лаком.

– Я выцарапаю тебе глаза, стерва!

– Дочь шлюхи, дочь шлюхи! – пропела Ирма Бейтц. Грейс улыбалась. Ее глаза горели огнем. Она не спеша, вразвалку, шла прямо на Ирму. Она была хороша как никогда. Черты ее лица казались вырезанными из кости.

– О'кей, Ирма, – сказала она. – Вот я до тебя и добралась. Сейчас я выдеру тебе глаза.

Ирма опомнилась и сделала шаг назад.

– Стоп, – сказал я Грейс.

Я не стал поднимать пистолет, просто положил на него руку. Грейс остановилась и взглянула на меня вопрошающе. На лице Ирмы читалось удовлетворение. В мыслях она уже видела нимб вокруг моей головы.

– Дочь шлюхи, – повторила она, обращаясь к классу. – Миссис Стэннор готова принять любого каждую ночь, когда возвращается после попойки. Вместе с дочерью, идущей по ее стопам.

Она тошнотворно улыбнулась Грейс. Грейс все еще смотрела на меня вопрошающе.

– Ирма, – сказал я вежливо. – Посмотри на меня, пожалуйста.

Она уставилась на меня не мигая. Выражение ее лица поразило меня. Она была вне себя от гнева. Ее щеки горели, хотя лицо напоминало застывшую восковую маску. Она походила на визжащую летучую мышь-альбиноса. Казалось, она не задумываясь ринется в самое пекло, если в этом возникнет необходимость.

– Хорошо, – сказал я, когда они обе уставились на меня. – А теперь слушайте меня внимательно. Мы должны поддерживать здесь порядок. Я ясно выражаюсь? Что мы имеем без дисциплины? Джунгли. Наилучший способ поддержания порядка – разрешать трудности цивилизованным образом.

– Правильно, правильно! – крикнул Харман Джексон.

Я встал, подошел к доске и взял кусочек мела. Затем я нарисовал на полу большой круг, примерно пяти футов в диаметре. Все это время краешком глаза я наблюдал за Тедом Джонсом. Затем я вернулся к столу и сел.

– Пожалуйста, девочки, – сказал я, указывая на круг. Грейс беспрекословно выполнила мое приказание. Я залюбовался ее походкой. Ирма сидела неподвижно.

– В чем дело, Ирма? – спросил я. – Ты ведь провинилась, не так ли?

Она выглядела совершенно сбитой с толку. Затем она опомнилась и встала со стула, прикрывая рот рукой, будто сдерживая истерический хохот. Ирма вошла в круг, стараясь держаться как можно дальше от Грейс. Ее глаза были опущены, руки скрещены на груди. Казалось, она готова исполнить оперную арию.

Ни с того ни с сего мне в голову пришла мысль:

«Продает ли ее отец машины?»

– Отлично, – сказал я. – А теперь зарубите себе на носу. Шаг в сторону карается расстрелом. Ясно?

Им было ясно. Им было все абсолютно ясно. Когда вы уже не способны мыслить, понимание какого-нибудь явления сводится к примитивным ощущениям, наподобие тех, которые вы испытываете, когда смотрите в окошко камеры обскура викторианской эпохи.

– Мне не хотелось бы применять насилие. Я думаю, у вас было много времени поразмыслить о вопросах жизни и смерти. Мы ограничимся словесными оскорблениями и незначительным рукоприкладством, девочки. Я буду судьей. Согласны?

Они кивнули.

Я вытащил из заднего кармана красный носовой платок. Когда-то я купил его по дешевке в деловой части города и некоторое время носил обмотанным вокруг шеи. Затем мне это надоело, и я стал использовать его по прямому назначению.

– Как только я брошу платок на пол, приступайте к делу. Ты начинаешь первая, Грейс, как защищающаяся сторона.

Грейс кивнула головой, соглашаясь. Как сказала бы моя мамочка, на ее щеках цвели пурпурные розы.

Ирма Бейтц ошарашенно уставилась на платок.

– Прекрати! – заорал Тед Джонс. – Ты обещал, что не будет никакого насилия, Чарли. Сейчас же прекрати это безобразие!

Без всяких на то причин Дон Лорди разразился безумным смехом.

– Она первая начала, Тед, – с ненавистью сказала Сильвия Рэгон. – Если какая-то вшивая вонючка называет мою мать шлюхой…

– Шлюха, грязная шлюха, – сдержанно подтвердила Ирма.

– …Я выцарапаю твои бесстыжие глаза!

– Ты сошла с ума! – заорал Тед. Он покраснел как рак. – Мы могли его остановить! Если бы мы действовали все заодно, то могли бы…

– Заткнись, Тед, – рявкнул Дик Кин.

Тед огляделся, но никто его не поддержал. Глаза его метали молнии. Я порадовался, что между нами было значительное расстояние. При необходимости я бы успел выстрелить ему в ногу.

– Ну как, готовы, девочки?

– Готовы, – подтвердила Грейс, ухмыляясь. Ирма кивнула в знак согласия. Она была крупной блондинкой отталкивающей наружности. Ее волосы имели грязноватый оттенок, слипшиеся локоны напоминали рулон туалетной бумаги.

Я уронил платок на пол. Представление началось. Грейс о чем-то напряженно размышляла. Казалось, я слышу, с каким скрипом вращаются шестеренки в ее мозгу. В тот момент я любил ее. Нет… Я любил их обеих.

– Ты жирная грязная потаскушка, – отчеканила Грейс, с ненавистью глядя Ирме в лицо. – Ты самая настоящая вонючка. От тебя постоянно воняет. Вшивая дрянь!

– Отлично, – одобрил я, когда она закончила свою тираду. – А теперь дай ей пощечину.

Грейс со всей силы залепила Ирме пощечину. Раздался треск, как при столкновении двух лодок. Когда Грейс замахивалась, ее свитер задрался, обнажив часть спины.

– У-ух! Вот это да! – восторженно прокомментировал Корки.

Голова Ирмы резко качнулась назад, лицо сморщилось от боли. Выражение сдержанности исчезло с него напрочь. На щеке расплылось алое пятно.

Грейс запрокинула голову, тяжело дыша. Ее красивые волосы рассыпались по плечам. Она ждала.

– Теперь твоя очередь, Ирма, – сказал я. – Вперед!

Ирма тяжело дышала. Ее глаза потускнели, рот искривился.

– Прошмандовка! – наконец выпалила она, предвкушая победу. Ее губы задергались как у лающей собаки. – Шлюха, ложащаяся под первого попавшегося самца.

Я одобрительно кивнул ей.

Ирма ухмыльнулась. Она выглядела ужасающе огромной. Ее тяжелая, будто каменная рука с треском опустилась на лицо Грейс.

– О! – восторженно взвыли зрители.

Грейс осталась стоять на месте. Ее лицо приобрело пунцовый оттенок, но она даже не пошатнулась. Она стояла и улыбалась Ирме в лицо. И Ирма не выдержала. Я видел и не мог в это поверить.

Я мельком взглянул на аудиторию. Все были словно загипнотизированы и находились в каком-то подвешенном состоянии. Они больше не думали о мистере Грейсе, Томе Денвере или Чарльзе Деккере. Они наблюдали захватывающее зрелище. Казалось, они всматриваются в кривое зеркало и видят собственные души.

– Как насчет сатисфакции, Грейс? – спросил я.

Крошечные зубки Грейс обнажились в улыбке.

– Тебе ни разу в жизни не назначали свидания. Ты уродина. От тебя дурно пахнет. Поэтому ты ненавидишь всех и вся. Поэтому все, что делают люди, кажется грязным в твоем искаженном восприятии. Озабоченная девка!

Я кивнул Грейс.

Грейс заехала кулаком Ирме в лицо. Та свалилась на пол. Удар был не сильным, но она зарыдала громко и безнадежно.

– Отпусти меня, Чарли! – взмолилась она. – Я больше не могу! Отпусти меня!

– Возьми назад свои слова о моей матери, – потребовала Грейс.

– Твоя мать берет в рот! – завизжала Ирма. Ее лицо было перекошено от ненависти. Она трясла головой как ненормальная.

– Очень хорошо, – сказал я. – Теперь твоя очередь, Ирма.

Но Ирма продолжала визжать как недорезанная.

– Боже… Я хочу умереть… – всхлипывала она. Она закрыла лицо дрожащими руками.

– Проси прощения, тварь, – угрожающе повторила Грейс.

– Твоя мать берет в рот! – снова завопила Ирма, не отрывая рук от лица.

– О'кей, теперь твоя очередь, Ирма. Твой последний шанс.

Ирма изо всей силы ударила Грейс по лицу. Грейс зажмурилась, вены на ее шее от напряжения вздулись. Ее лицо покраснело. Тело Ирмы сотрясалось от рыданий.

– Ты ничего не сможешь со мной сделать, – сказала Грейс. – Ты ничтожество, жирная вонючая свинья.

– Вмажь ей хорошенько! – завопил Билли Сойер. Он ударил сжатыми кулаками по парте. – Дай ей по морде!

– У тебя даже нет ни единого друга, – тяжело дыша, выпалила Грейс. —Ты просто коптишь небо!

– Верни ей должок, – сказал я. – Теперь твой черед.

Грейс замахнулась, но Ирма завизжала и грохнулась на колени.

– Хватит!! Не бейте меня! Не трогайте меня!

– Проси прощения.

– Я не могу, – всхлипнула она. – Разве ты не видишь, что я не могу.

– Можешь. Так будет лучше для тебя.

В комнате не раздавалось ни звука. Внезапно тишину нарушил бой настенных часов. Ирма подняла голову, и в этот момент Грейс ребром ладони ударила ее по шее. Раздался звук, похожий на пистолетный выстрел.

Ирма тяжело опустилась на четвереньки, спутанные волосы закрыли ей лицо. Она завопила:

– О'кей! Будь по-твоему. Я прошу прощения!

Грейс отступила на шаг и застыла с открытым ртом. Она подняла руки и откинула волосы со лба. Ирма смотрела на нее неуверенно и жалко. Она снова встала на колени, и мне показалось, что она молится на Грейс. Снова послышались всхлипывания.

Грейс посмотрела на класс, а потом на меня. Грудь ее часто вздымалась.

– Моя мать много себе позволяет, – сказала она, – но я все равно люблю ее.

Все зааплодировали. Все, за исключением Теда Джонса и Сюзанн Брукс. Сюзанн была слишком ошеломлена, чтобы как-то реагировать. Она смотрела на Грейс Стэннор с восхищением.

Ирма сидела на полу, закрыв лицо руками. Когда аплодисменты прекратились (я заметил, что Сандра Кросс все это время вела себя как сомнамбула), я приказал:

– Встань, Ирма.

Она посмотрела на меня удивленно, словно очнулась ото сна.

– Оставь ее в покое, – отчеканил Тед.

– Заткнись, – оскалился Харман Джексон. – Чарли все делает правильно.

Тед обернулся и удивленно посмотрел на него. Но Харман даже не опустил глаза, как бы он поступил в другое время в другом месте. Они оба были членами Студенческого Комитета, правда, Тед всегда играл первую скрипку.

– Вставай, Ирма, – мягко сказал я.

– Ты собираешься меня убить? – прошептала она.

– Нет, ведь ты же извинилась.

– Она вынудила меня это сделать.

– Держу пари, ты действительно раскаиваешься в своем поступке.

Ирма смотрела на меня исподлобья, волосы закрывали ей лицо.

– Я ненавижу приносить извинения.

– Ты простила ее? – спросил я Грейс.

– Я? – с удивлением переспросила Грейс. – О да, конечно. Она направилась к своей парте и села, нахмурив брови.

– Ирма? – спросил я.

– Что?

Она смотрела на меня испуганно и жалко, как побитая собака.

– Ты хочешь еще что-нибудь сказать?

– Я не знаю.

Она стояла ссутулясь, не зная, куда девать руки.

– Мне кажется, тебе нужно выговориться.

– Облегчи свою душу, Ирма, – поддержала меня Тенис Гэннон. – Я всегда так поступаю, и мне это помогает.

– Отцепитесь от нее, – раздался с задней парты голос Дика Кина.

– Я не хочу этого, – внезапно сказала Ирма. – Я хочу выговориться.

Она снова отбросила назад волосы. Ее руки больше не дрожали.

– Я – некрасивая. Я никому не нравлюсь. Меня ни разу не приглашали на свидание. Все, что она сказала, – правда.

Она закусила губы, но слова все равно потоком лились из ее рта.

– Тебе нужно следить за собой, – сказала Тенис. – Нужно мыть и брить ноги и, пардон, подмышки. Следует быть более привлекательной. Я не красавица, но не сижу дома по выходным. Немного старания, и у тебя все получится.

– Я не знаю как!

Кое-кто из парней почувствовал себя неудобно, зато девчонки наклонились вперед, не пропуская ни слова. Сейчас они все казались очень хорошенькими.

– Ну… – начала Тенис. Затем она остановилась и покачала головой. – Иди сюда и садись рядом.

– Профессиональные секреты, – захихикал Пэт Фитцджеральд.

Все захохотали. Ирма Бейтц прошла вглубь комнаты, где Тенис, Энн Лески и Сюзанн Брукс о чем-то совещались между собой. Сильвия и Грейс о чем-то разговаривали. Пиг Пэн ощупывал их взглядом. Тед Джонс сидел нахмурив брови. Джордж Янек что-то выцарапывал на парте и курил сигарету, чем-то смахивая на ужасно занятого плотника. Остальные наблюдали в окно за копами, которые суетились на лужайке. Я заметил среди них Дона Грейса, старину Тома Денвера и Джерри Кессерлинга.

Внезапно зазвенел звонок, заставив всех подпрыгнуть. И копов в том числе. Парочка из них вытащила пистолеты.

– Расписание звонков изменилось, – сказал Харман.

Я посмотрел на часы. Было 9:50. В 9:05 я еще сидел у окна, наблюдая за белкой. Сейчас белка уже скрылась, старина Том Денвер последовал ее примеру. Миссис Андервуд перешла в мир иной. Обдумав все это, я решил, что мое время настало.

Глава 21

Прибыли еще три полицейские машины. Подходил народ из города, и копы более или менее успешно его разгоняли. Подкатил на новом «Понтиаке» владелец ювелирного магазина мистер Франкл. Он тут же вцепился в Джерри Кессерлинга и стал чего-то добиваться от него, поправляя на носу очки в роговой оправе. Джерри пытался избавиться от него, но тщетно. Мистер Франкл был вторым лицом в городе и большим другом Нормана Джонса, папы нашего Теда.

– Мама купила мне кольцо в его магазине, – произнесла Сара Пастерн, косясь на Теда. – Оно окрасило мне палец в первый же день отвратительным зеленым цветом.

– А моя мама называет его проходимцем, – сказала Тенис.

– Эй! – воскликнул Пиг Пэн. – А вот и моя мамочка!

Все посмотрели в направлении, указанном Пэном. Действительно, это была миссис Дано, разговаривавшая с кем-то из военных. Из выреза платья выглядывал бюстгальтер. Она была одной из тех женщин, у которых разговор наполовину состоит из жестикуляции. Ее трепещущие руки, то замирающие, то вновь развевающиеся как флаги, вызывали у меня какие-то странные ассоциации.

Мы все хорошо знали ее не только понаслышке, но и в лицо. Она возглавляла большинство кружков в городе и состояла в клубе матерей. Куда бы вы не пришли: на школьную вечеринку, праздничный ужин или танцы, вы непременно увидите миссис Дано с ее вечной кислой ухмылкой, выражающей недовольство жизнью и уверенность в тщетности бытия. Она любила сплетни и вылавливала крупицы информации с жадной проворностью, с какой ловят мух лягушки.

Пиг Пэн заерзал на сиденье, будто ему захотелось в уборную.

– Эй, Пэн, тебя мама зовет, – окликнул его Джек Голдмен.

– Ну и пусть, – пробормотал Пиг Пэн. У Пэна была старшая сестра Лилли Дано. Она училась в старшем классе, когда мы еще были новичками. Внешне она походила на брата, и отсюда можно сделать вывод, насколько далеко ей до королевы красоты. Крючконосый тип по имени Лафоллет Арманд стал увиваться вокруг нее, и это закончилось спустя некоторое время довольно банально: подростковый секс на заднем сиденье машины и беременность. Бедная Лилли была отправлена к тете в Оксфорд. Миссис Дано два месяца не появлялась в клубе матерей, а затем ее опять можно было видеть всюду, только ухмылка стала еще более кислой. Классическая для маленького городка история.

– Но она действительно беспокоится о тебе, – сказала Кэрол Гренджер. – Что с того, – равнодушно произнес Пиг Пэн. Сильвия Рэгон улыбнулась.

Пэн покраснел. Некоторое время все молчали. Мы смотрели на горожан, находящихся в миле от нас. Я узнал еще несколько отцов и матерей. Родителей Сандры не было, не увидел я и Джо Мак-Кеннеди. Я и не думал, что он покажется: такой цирк не в нашем стиле.

Подъехала пресса. Один парень выскочил из автобуса и привязался с какими-то вопросами к копу. Коп что-то отвечал ему, указывая на дорогу. Еще двое репортеров принялись устанавливать камеры.

– Есть у кого-нибудь транзистор? – поинтересовался я.

Трое подняли руки. Самый большой приемник оказался у Корки. Он принимал шесть программ, в том числе коротковолновые. Мы включили его как раз вовремя: передавали десятичасовые новости.

– Коротко об основных событиях, – доносилось из приемника. —Старшекурсник пласервилльской высшей школы Чарльз Эверетт Деккер, очевидно, находящийся в состоянии аффекта…

– Эверетт! – воскликнул кто-то из ребят.

– Заткнитесь, – резко произнес Тед. Пэт Фитпджеральд показал язык. – …и теперь держит двадцать четыре заложника в аудитории высшей школы. Питер Вэнс, тридцатисемилетний учитель истории, убит. Подозревается, что нет в живых и другого учителя, тридцатисемилетней Джины Андервуд. Деккер дважды связывался со школьными властями. Мы приводим список заложников… Репортер зачитал список класса, который я давал Тому Денверу.

– Обо мне говорят по радио! – воскликнула Нэнси Каски, когда произнесли ее фамилию. Она зажмурилась и довольно улыбнулась. Мелвин Томас присвистнул. Нэнси покраснела и приказала ему заткнуться.

– …и Джордж Янек. Франк Филбрек, капитан полиции, утверждает, что Деккер чрезвычайно опасен. Действия его предугадать невозможно. «Этот парень без тормозов», – сказал Филбрек.

– А хочешь пощупать мой тормоз? – спросил я Сильвию.

– А ты уверен, что есть, что щупать? Я так верю сообщению радио, – ответила Сильвия, и все рассмеялись.

Энн Лески густо покраснела и хихикала, прикрывая рот ладошкой. Тед нахмурился.

– …Грейс, пласервилльский психиатр, разговаривал с Деккером несколько минут назад. Грейс сообщил репортерам, что Деккер угрожает убить всех заложников до одного, если Грейс немедленно не покинет своего кабинета.

– Ложь! – произнесла Грейс Стэннор. Ирма подпрыгнула.

– Что этот говенный репортер о себе думает? – зарычал Мелвин. – И как он собирается из этого дерьма выпутываться?

– …А также он заключил, что Деккер является шизоидной личностью, возможно, переживающей обострение болезни. Грейс завершил свою речь словами: «Я уверен, что Чарльз Деккер способен на все». Полиция окрестных городов…

– Какое дерьмо! – воскликнула Сильвия. – Я расскажу этим уродам, что в действительности происходит, как только мы отсюда выберемся! Я сразу… – Заткнись и слушай! – оборвал ее Дик Кин.

– …и теперь, по утверждению капитана Филбрека, ситуация зашла в тупик. Деккер начнет убивать в случае применения полицией слезоточивого газа. На карту ставится жизнь двадцати четырех детей…

– Детей, – повторил задумчиво Пиг Пэн. – Дети. Это удар в спину, Чарли. Чертово дерьмо. Что они думают, что понимают в происходящем?

– Он что-то говорит о…, – начал Корки.

– Не бери в голову. Выключи эту штуку, – ответил Пэн, – здесь раздаются куда более интересные звуки.

Я посмотрел на Пэна.

– Что ты имеешь в виду?

Пиг Пэн неожиданно рассмеялся. Без всякой видимой причины он полез в карман и, покопавшись там, вытащил карандаш. Затем уставился на него. – Карандаш Би-Боп, – сказал Пиг Пэн. – Самые дешевые карандаши на всей земле. Их невозможно заточить. Каждый сентябрь, с тех пор как я пошел в первый класс, мамочка приходит домой с двумя сотнями карандашей Би-Боп в пластиковой коробке. И я пользуюсь ими, о Боже.

Он вертел карандаш в руках, пристально уставившись на него. По правде говоря, это действительно был скверный, дешевый карандаш. Я сам пользовался только карандашами «Эберхард Фабер».

– Мама, – продолжал Пиг Пэн, – вот в чем для меня мама. Две сотни карандашей Би-Боп в пластиковой коробке. Как вам это? И все эти дерьмовые ужины. Гамбургер и бумажная миска с тертой морковкой. Она постоянно затевает споры. Это ее хобби. Постоянные споры, все время. Она подписывается на все женские журналы. Это невыносимо. Однажды сестра принесла котенка…

– Она забеременела, да? – спросил Корки.

– …И мать не разрешила его оставить. Утопила в туалете, когда никто не видел. Лилли говорила, что можно было хотя бы отнести его к ветеринару и усыпить, и то лучше, а мама отвечала, что не собирается выбрасывать четыре доллара на какое-то животное.

– Ах, бедный котенок, – вздохнула Сюзанн Брукс.

– Клянусь Богом, она это сделала своими руками, прямо в сортире. И все эти чертовы карандаши. Думаете, она купит мне новую рубашку? Может быть, на день рождения. Я говорю ей: «Мама, ты слышишь, как меня называют ребята. Мама, ради Бога». Она никогда ничего мне не разрешает и постоянно затевает пререкания. Бесконечные разговоры. Бесконечные карандаши в пластиковых коробках. Однажды она не пустила меня на танцы, сказав, что в том месте, куда я собираюсь пойти, много развращенных девиц, которые только и думают, как бы кого-нибудь подцепить. Так и сказала.

– О, Боги! – пробормотала Сильвия.

– И эти ужины. И эти клубы. Ко всем пристает, привязывается со своими идиотскими разговорами. С этим невозможным выражением лица. – Он посмотрел на меня и улыбнулся самой странной улыбкой, какую я когда-либо видел. – Знаешь, что она сказала, когда Лилли уехала? Она стала убеждать меня продать машину. Тот старый «Додж», который подарил мне дядя, когда я получил права. Я отказался. Я сказал, что дядя Фрэд подарил мне эту машину, и я не собираюсь ее продавать. Она ответила, что сделает это сама, если я буду упрямиться. Она подписывала все бумаги, и официально машина принадлежит ей. Она сказала, что продаст машину, чтобы я не смог обесчестить какую-нибудь девушку на заднем сиденье. Обесчестить девушку, так вот и сказала.

Он размахивал карандашом, затем судорожно переломил его пополам и отбросил в сторону.

– Я сказал маме, что не собираюсь продавать «Додж». А она настаивала на своем, и мне пришлось это сделать. Я ничего против нее не могу. Она всегда знает, что сказать. Вы начинаете приводить ей какие-то аргументы, речь идет о машине, а она спрашивает вдруг: «Почему это ты так долго был в ванной?» Хоть на стену лезь. Вы ей про машину, а она про ванную. Будто я чем-то грязным там занимался. Она постоянно несет всякую чушь.

Он выглянул в окно. Миссис Дано уже не было видно.

– Она постоянно болтает, это подавляет, от этого невозможно уйти. Карандаши Би-Боп, которые ломаются всякий раз, когда пробуешь их заточить. Это и есть ее метод подавления. Она ужасна, она тупа, она утопила котенка, маленького котенка, и она так тупа, что каждый смеется над ней за спиной. Знаете, как это действует на меня? Я становлюсь меньше и глупее. Я начинаю чувствовать себя несчастным котенком, которого по ошибке принесли в дом, и он ползает в пластиковой коробке, полной карандашей Би-Боп.

В комнате воцарилась гробовая тишина. Пиг Пэн завладел вниманием аудитории, но не думаю, чтобы он это заметил. Он выглядел абсолютно потерянным и опустошенным. За окном коп поставил машину на лужайке параллельно школьным окнам. Несколько его приятелей с пистолетами в руках забежали за нее, очевидно, затевая какую-то секретную операцию.

– Я думаю, такого она еще не нюхала. – Пиг Пэн улыбнулся своей странной, пугающей улыбкой. – Если бы у меня был пистолет, Чарли, я убил бы ее не задумываясь.

– Ты безумен, – печально произнес Тед. – Боже, мы все скоро свихнемся.

– Не будь такой сволочью, Тед.

Эти слова произнесла Кэрол Гренджер. Довольно странно, что она выступила против Теда. Раньше эти два типичных представителя истэблишмента всегда поддерживали друг друга. Однако, именно Кэрол смогла открыто противостоять Теду. Для одноклассников Тед был чем-то вроде Эйзенхауэра для либералов пятидесятых, хотя эта аналогия очень приблизительна. Вы вынуждены восхищаться этим человеком, его стилем, улыбкой, блестящими манерами, успехом, но что-то в нем раздражает Вас. И Вы не можете выразить это словами, но ощущаете как что-то скользкое в нем. Вы скажете, я слишком много внимания уделяю Теду. Почему бы нет? Меня не покидает странное чувство, что все происходившее сегодня утром – не более, чем плод чьей-либо фантазии. Или дурной сон. И почему-то мне кажется, что вовсе не я, а Тед находится в центре всех событий. И именно он заставляет окружающих проявлять те качества, которые им не свойственны… Или которые были в них до поры до времени скрыты. Одно можно сказать точно: Кэрол сейчас смотрела на Теда вызывающе, она вовсе не собиралась играть по его правилам.

– Если они его схватят, то не найдут ничего интересного. Пустышка, – произнес Тед.

Пэн уставился на обломки своего дешевого карандаша, будто это была единственная оставшаяся на свете вещь. У него была грязная шея, но на это уже никто не обращал внимания. Кому было какое дело до его шеи.

– Они подавят тебя, – прошептал Пэн. Он оглянулся по сторонам, затем посмотрел на меня. Выражение его лица с застывшей полуулыбкой было неприятно мне. Оно почему-то вызывало тревогу.

– Они справятся и с тобой, Чарли. Вот увидишь, так все и будет.

В комнате было тихо. Я крепко сжимал пистолет. Стараясь ни о чем не думать, я взял коробку с патронами и заправил несколько штук в магазин. Руки мои вспотели. Неожиданно до меня дошло, что я держу пистолет за ствол, направив его на себя. Никто не шевелился. Тед замер, склонившись над партой. И он не двигался, разве что шевелил извилинами. Я неожиданно подумал, что коснуться его мне было бы также неприятно, как притронуться к крокодилу. Интересно, Кэрол когда-нибудь обнимала его? Скорее всего, да. Эта мысль вызвала у меня отвращение.

Сюзанн Брукс неожиданно разрыдалась. Никто не обратил на нее внимания. Я глядел на них, они на меня. Я держал пистолет за ствол. Они это знали. Я сделал пару шагов, и нога моя коснулась тела миссис Андервуд. Я взглянул на учительницу. На ней было ее обычное пальто из шотландской шерсти поверх коричневого кашемирового свитера. Она уже окоченела, и кожа ее на ощупь наверняка напоминала крокодиловую. Я оставил след на ее свитере. Мне вспомнилась картина, которую я однажды видел: Эрнст Хемингуэй одной ногой опирается на мертвого льва и сжимает в руках винтовку, а на земле сидит полдюжины черных туземцев. Неожиданно мне захотелось кричать. Я лишил эту женщину жизни, я убил ее, продырявил ей голову, и тем покончил с алгеброй. Сюзанн Брукс опустила голову на парту, как в детском саду во время тихого часа. Ее волосы были повязаны нежно-голубой косынкой, это смотрелось довольно мило. У меня заболел желудок.

– ДЕККЕР!

Я вскрикнул и повернул пистолет к окнам. Там был какой-то военный с громкоговорителем. Выше по склону холма располагались журналисты с камерой. Пиг Пэн, скорее всего, был прав.

– ДЕККЕР, ВЫХОДИ С ПОДНЯТЫМИ РУКАМИ!

– Сейчас иду, – ответил я.

У меня начали дрожать руки. Желудок болел все сильнее. У меня всегда были проблемы с желудком. Временами по утрам, когда я собирался в школу, со мной случались колики. Был также неприятный инцидент, когда я первый раз проводил время с девушкой. Однажды мы с Джо подцепили пару девчонок в парке Гаррисона. Стояли теплые июльские дни, и небо было бездонно-синее. Мою девушку звали Эннмари. Она произносила это имя одним словом. Девушка была хорошенькой, она носила темно-зеленые вельветовые шорты и шелковую блузку. У нее была пляжная сумка. Мы двигались по дороге по направлению к пляжу, из радио доносились звуки рок-н-ролла. Брайан Вилсон, помню как сейчас. Брайан Вилсон и «Бич Бойз». Джо вел старый голубой «Меркури» и улыбался своей фирменной улыбочкой. Я вдруг почувствовал бурю в желудке. Ощущение не из приятных. Джо разговаривал со своей девушкой, кажется, о серфинге, что хорошо сочеталось со звучавшей музыкой. Девушку звали Розалин, она была сестрой Эннмари, и тоже весьма привлекательной. Я открыл рот, чтобы сказать, что мне дурно, но вместо этого блеванул на пол. Я испачкал ногу Эннмари, и вы даже не можете себе представить выражение ее лица. Все постарались отнестись к происшедшему проще, будто все так и должно быть. Купаться в тот день я не мог, желудок выворачивало наизнанку. Эннмари загорала на скамейке рядом со мной. Девушки сделали бутерброды и пригласили нас перекусить. Но хотя я выпил соды, съесть так ничего и не смог. Все это время я думал о запахе, который будет стоять в салоне голубого «Меркури», весь день гревшегося на солнце. Реальность превзошла все мои ожидания. Мы делали вид, что ничего не ощущаем. Но вонь от этого никуда не девалась.