Текст книги "Дьюма-Ки"

ix

Все повторилось на обратном пути, только куда сильнее. Джек ничего не заметил, потому что не отрывал глаз от Кейси-Ки-роуд, и я практически уверен, что у Уайрмана не осталось об этом никаких воспоминаний. По моей просьбе мы возвращались не по Тамайами-Трайл, вечно забитой транспортом Главной улице западного побережья Флориды, а по более узкой и извилистой дороге. Я сказал, что хочу посмотреть, как луна отражается на воде.

– Обретаешь свойственную художникам эксцентричность, мучачо, – прокомментировал мою просьбу Уайрман, который улегся на заднем сиденье, задрав ноги. Ремень безопасности он проигнорировал. – Еще немного, и ты уже будешь носить беррет, – так и сказал, удвоив букву «эр».

– А не пойти ли тебе на хер, Уайрман, – отозвался я.

– Я трахался на востоке и трахался на западе, – в голосе Уайрмана слышались сентиментальные нотки, – но, если уж речь зашла о траханье, лучше твоей мамочки никого нет. – И замолчал.

Я наблюдал, как луна плывет по черной воде справа от меня. Зрелище это гипнотизировало. Я задался вопросом, а можно ли нарисовать все именно так, как я видел из мини-вэна: луна в движении, серебряная пуля под самой поверхностью воды.

Я думал об этом (может, даже начал проваливаться в дрему), когда боковым зрением уловил какое-то движение повыше луны на воде. Отражение Уайрмана. В первый момент у меня возникла безумная мысль: Уайрман онанирует на заднем сиденье, потому что его колени сдвигались и раздвигались, зад поднимался и опускался. Я бросил короткий взгляд на Джека, но того полностью увлекла симфония бесконечных поворотов Кейси-Ки-роуд. Кроме того, Уайрман по большей части находился за спинкой кресла Джека, невидимый даже в зеркало заднего вида.

Я повернул голову и через левое плечо посмотрел на Уайрмана. Он не онанировал. Он не спал, и ему ничего не снилось. Уайрман бился в припадке. Возможно, в слабом, но припадке. Сомнений быть не могло. В первые десять лет существования «Фримантл компани» у меня работал чертежник-эпилептик, и я узнавал припадок, если видел его. Корпус Уайрмана поднимался и опускался на четыре или пять дюймов, ягодицы сжимались и разжимались. Руки тряслись на животе. Он чмокал губами, словно ел что-то очень вкусное. И с глазами произошло то же самое, что и у гаража. При свете звезд было видно, что один смотрит вниз, другой закатился вверх. Жуткое, не поддающееся описанию зрелище. Слюна бежала из левого уголка рта, слезы – из налитого кровью левого глаза.

Припадок продолжался секунд двадцать. Потом прекратился. Уайрман моргнул, его глаза вернулись на положенные места. Минуту или две он лежал не шевелясь. Наконец заметил, что я смотрю на него.

– Я бы убил за стаканчик виски или шоколадный батончик с ореховым маслом, но, боюсь, о выпивке не может быть и речи?

– Похоже на то, если ты хочешь услышать ее ночной звонок. – Я надеялся, что в моем голосе не слышно тревоги.

– Впереди мост на Дьюма-Ки, – объявил Джек. – Вы почти дома.

Уайрман сел и потянулся.

– Потрясающий выдался денек, но я не буду сожалеть, увидев свою кровать. Должно быть, это и есть старость, да?

x

Хотя правая нога затекла, я нашел в себе силы вылезти из мини-вэна, и стоял рядом с Уайрманом, когда он открыл дверцу маленького железного ящика у ворот, в котором находился пульт кодового звонка.

– Спасибо, что съездил со мной, Уайрман.

– Конечно, – ответил он. – Но, если ты поблагодаришь меня еще раз, мучачо, я врежу тебе по зубам. Извини, но именно так и будет.

– Все понял, – кивнул я. – Спасибо, что предупредил.

Он рассмеялся и хлопнул меня по плечу.

– Ты мне нравишься, Эдгар. У тебя есть вкус, у тебя есть интеллект, у тебя есть губы, чтобы целовать мне зад.

– Прекрасно. Я сейчас разрыдаюсь. Послушай, Уайрман…

Я мог бы сказать о припадке. Уже собрался, но все-таки передумал. Не знал, правильное это решение или нет, но помнил, что его могла ждать долгая бессонная ночь с Элизабет Истлейк. Опять же боль окопалась у меня в затылке. Поэтому я ограничился вопросом, согласен ли он превратить намеченную мной встречу с врачом в двойное свидание.

– Я об этом подумаю, – ответил Уайрман. – И дам тебе знать.

– Только долго не тяни, потому что…

Он поднял руку, прерывая меня, и на этот раз улыбки на его лице не появилось.

– Достаточно, Эдгар. Для одного вечера достаточно. Хорошо?

– Согласен, – кивнул я. Проводил его взглядом и вернулся к мини-вэну.

Джек прибавил звука. Из радиоприемника звучал «Отступник». Юноша протянул руку, чтобы убрать громкость, но я его остановил.

– Нет, не нужно. Пусть поют.

– Правда? – Джек развернул мини-вэн и поехал к моей вилле. – Отличная группа. Вы их раньше слышали?

– Джек, это же «Styx». Деннис Деянг? Томми Шоу? Где ты провел всю жизнь? В пещере?

Джек виновато улыбнулся.

– Я предпочитаю кантри, и вообще мне нравится более старая музыка. По правде говоря, я поклонник «Крысиной стаи»[84]84
  «Крысиная стая» – в данном контексте прозвище, придуманное журналистами для группы выдающихся эстрадных певцов-исполнителей 1960-х, которые дружили и часто выступали вместе: Фрэнка Синатры, Дино Мартина, Сэмми Дэвиса-младшего, Питера Лоуфорда и Джоя Бишопа. Сами они называли совместные выходы на сцену «Встречей клана».


[Закрыть].

Сама мысль, что Джек Кантори слушает Дино и Фрэнка, заставила меня задаться вопросом (и не первый раз за этот день), а происходит ли все это наяву? Задался я и другим вопросом: как мне удалось вспомнить, что Деннис Деянг и Томми Шоу играли в «Стикс» (и что именно Шоу написал песню, которая сейчас гремела в динамиках мини-вэна), если иногда я не мог вспомнить имя моей бывшей жены?

xi

На автоответчике, который стоял в гостиной рядом с телефонным аппаратом, мигали обе лампочки: одна сигнализировала, что получено сообщение, вторая предупреждала, что записывающая лента полностью заполнена. Но в окошечке «ПОЛУЧЕННЫЕ СООБЩЕНИЯ» светилась цифра «1». На эту цифру я смотрел с предчувствием беды, тогда как боль с затылка начала перемещаться ко лбу. Я знал только двух человек, которые могли оставить такое длинное, на всю кассету, сообщение – Пэм и Илзе, – и в обоих случаях не рассчитывал услышать хорошие новости, нажав на клавишу «ПРОСЛУШАТЬ СООБЩЕНИЕ». Для того чтобы сказать: «Все в порядке. Позвони, когда будет возможность», не требовалось пятиминутного времени записи.

«Оставлю до завтра», – подумал я, а потом трусливый голос, которого ранее вроде бы и не существовало в моей голове (может, он только что появился), внес более радикальное предложение: стереть сообщение, не прослушивая его.

– И это правильно, – согласился я. – А если отправлявшая сообщение позвонит, я всегда смогу сказать ей, что бродячий пес сожрал мой автоответчик.

Я нажал на клавишу «ПРОСЛУШАТЬ». И как часто случается, когда мы точно знаем, чего ожидать, я ошибся в своих предположениях. Из автоответчика донесся хрипловатый, чуть задыхающийся голос Элизабет Истлейк:

– Привет, Эдгар. Есть надежда, что вы плодотворно провели день и наслаждаетесь вечером с Уайрманом точно так же, как я наслаждаюсь вечером с мисс… ладно, забыла ее имя, но женщина она очень приятная. И есть надежда, вы заметили, что я помню ваше имя. Наслаждаюсь одним из своих светлых периодов. Я люблю и ценю их, но они также и нагоняют на меня грусть. Все равно что летишь на планере, и порыв ветра поднял тебя над укутывающим землю туманом. Какое-то время можно все видеть ясно и отчетливо… но при этом знаешь, что ветер стихнет, и планер вновь уйдет в туман. Вы понимаете?

Я понимал, это точно. Сейчас все у меня шло неплохо, но это был мир, в котором я очнулся, мир, где слова не имели смысла, а мысли перемешались, как садовая мебель после урагана. Мир, в котором я пытался общаться, набрасываясь на людей, где из эмоций у меня оставались только страх и ярость. Можно выйти из этого состояния (как сказала бы Элизабет), но потом нельзя отделаться от ощущения, что эта реальность тонка и призрачна. А что за ней? Хаос. Безумие. Истинная правда, а истинная правда – красная.

– Но довольно обо мне, Эдгар. Я позвонила, чтобы задать вопрос. Вы из тех, кто творит ради денег, или верите в искусство ради искусства? Я уверена, что спрашивала вас при встрече, практически уверена, но не могу вспомнить ваш ответ. Я верю, что это искусство ради искусства, или Дьюма вас бы не позвала. Но если вы пробудете здесь достаточно долго…

В голос вкралась озабоченность.

– Эдгар, нет сомнений в том, что вы станете очень хорошим соседом, я это точно знаю, но вы должны принять меры предосторожности. Я думаю, у вас есть дочь, и мне представляется, что она вас навещала. Не так ли? Вроде бы я помню, как она махала мне рукой. Симпатичная блондинка? Я могу путать ее с моей сестрой Ханной (есть у меня такое, я знаю, что есть), но в данном случае я, вероятно, права. Если вы собираетесь здесь задержаться, Эдгар, вы не должны больше приглашать сюда дочь. Ни при каких обстоятельствах. Дьюма-Ки – небезопасное место для дочерей.

Я стоял, глядя на автоответчик. Небезопасное. Раньше она говорила – несчастливое, или по крайней мере я помнил, что говорила. Означали ли эти два слова одно и то же?

– И ваша живопись. Есть еще проблема с вашей живописью. – В голосе слышались извиняющиеся нотки, она уже чуть сильнее задыхалась. – Негоже говорить художнику, что делать, и однако… ох, черт… – И она зашлась в хриплом кашле многолетнего курильщика. – Прямо об этом говорить не любят… может, никто не знает, как говорить об этом прямо… но вы позволите дать вам совет, Эдгар? От того, кто только оценивает, тому, кто творит? Вы мне позволите?

Я ждал. Автоответчик молчал. Я подумал, что, возможно, закончилась пленка. У меня под ногами ракушки тихонько шептались. Словно делились секретами. «Пистолет, фрукт. Фрукт, пистолет». Потом Элизабет заговорила вновь.

– Если люди, которые управляют «Скотто» или «Авенидой», они предложат вам выставить ваши работы, и я настоятельно советую вам сказать «да». И для того, чтобы другие могли ими насладиться, но главное, чтобы как можно быстрее вывезти их с Дьюмы. – Она глубоко вдохнула, словно готовилась завершить какую-то тяжелую работу.

– Не накапливайте их. Вот мой совет, самый благожелательный и без всякой… всякой личной заинтересованности. Накапливать здесь произведения искусства все равно что слишком долго заряжать аккумулятор. Он может взорваться.

Я не знал, правда это или нет, но смысл уловил.

– Я не могу объяснить вам, почему так следует поступить, но так надо. – Она продолжала говорить, а меня вдруг осенило: насчет «не могу объяснить» она лжет. – И, конечно же, если вы верите в искусство ради искусства, само написание картины – это важно, не так ли? – Голос ее стал таким вкрадчивым. – Даже если вам не нужно продавать картины, чтобы заработать на хлеб насущный, разделить плоды своих трудов… показать картины миру… конечно же, художники не относятся к этому с безразличием, не правда ли? Они готовы поделиться?

Откуда я мог знать, что важно для художников? Только в этот день я узнал, что готовую картину нужно покрывать консервантом. Я был… как там меня назвали Наннуцци и Мэри Айр? Американским примитивистом.

Еще одна пауза. А потом:

– Думаю, на этом я закончу. Я сказала все, что хотела. Пожалуйста, подумайте над моими словами, если вы собираетесь остаться здесь, Эдуард. И я с нетерпением жду того дня, когда вы придете и почитаете мне. Я надеюсь, много стихотворений. Для меня это будет праздник. До свидания. Спасибо, что выслушали старуху. – Она помолчала. – Стол течет. Так и должно быть. Я очень сожалею.

Я прождал двадцать секунд, тридцать. И уже решил, что она забыла положить трубку на рычаг, и протянул руку к клавише «СТОП» на автоответчике, когда снова раздался голос Элизабет. Она произнесла только четыре слова, в которых смысла для меня было не больше, чем во фразе о текущем столе, но от этих слов по коже побежали мурашки, а волосы на затылке встали дыбом:

– Мой отец был ныряльщиком.

Каждое слово прозвучало очень отчетливо, а потом раздался щелчок: трубка легла на рычаг.

«Больше сообщений нет, – раздался механический голос. – Лента записи заполнена».

Я постоял, глядя на автоответчик, подумал о том, чтобы стереть запись, потом решил сохранить и дать прослушать Уайрману. Разделся, почистил зубы и лег в кровать. Я лежал в темноте, чувствуя несильную, но гудящую боль в голове, а подо мной ракушки вновь и вновь шептали последнюю фразу Элизабет Истлейк: «Мой отец был ныряльщиком».

Глава 8
Семейный портрет

i

Темп жизни на какое-то время спал. Такое случается. Вода в кастрюле кипит, а потом, когда уже грозит выплеснуться наружу, некая сила (Бог, судьба, может, чистое совпадение) уменьшает огонь под кастрюлей. Однажды я поделился этой мыслью с Уайрманом, так он сказал, что жизнь – это пятничная серия мыльной оперы. Создается иллюзия, что все вот-вот закончится, а в понедельник начинается прежняя тягомотина.

Я думал, он поедет со мной к врачу, и мы выясним, что с ним не так. Я думал, он скажет мне, почему выстрелил себе в голову и как после такого человек может выжить. Ответ, впрочем, напрашивался: «Он становится припадочным, и у него масса проблем с чтением». Может, он даже сказал бы мне, почему его работодательница зациклилась на несовместимости острова и Илзе. И самое главное – я надеялся решить, каким будет следующий шаг в жизни Эдгара Фримантла, Великого американского примитивиста.

Ничего этого на самом деле не произошло, во всяком случае сразу. В жизни, конечно, случаются перемены, и конечные результаты иной раз сравнимы со взрывом, но, как в мыльных операх, так и в реальной жизни, к бомбе тянется длинный-предлинный бикфордов шнур.

Уайрман согласился поехать со мной к врачу и «проверить свою голову», но не раньше марта. В феврале, сказал он, и без того много дел. В следующий уик-энд зимние арендаторы (Уайрман называл их «эти месячные», словно речь о менструальных периодах, а не о людях) начинали въезжать в дома, принадлежащие мисс Истлейк, и первыми собирались прибыть те, кого Уайрман больше всего недолюбливал. Джо и Рита Годфри из Род-Айленда, которых Уайрман (а следовательно, и я) называл Злые собаки. Они приезжали на десять недель каждую зиму и останавливались в ближайшем к гасиенде доме. Знаки, предупреждающие об их ротвейлерах и питбуле, выставлялись перед домом. Мы с Илзе их видели. Злой пес Джо, по словам Уайрмана, когда-то служил в «зеленых беретах», и его тон однозначно указывал, что этим все объясняется.

– Мистер Диризко не выходит из автомобиля, когда привозит им корреспонденцию. – Уайрман говорил о толстом и веселом сотруднике Почтового ведомства США, который обслуживал южную часть Кейси-Ки и целиком наш остров. Мы сидели на козлах для пилки дров перед домом Злых собак за день или два до приезда четы Годфри. Подъездная дорожка из дробленого ракушечника блестела влажной розовизной: Уайрман включил разбрызгиватели. – Он оставляет привезенное на земле у почтового ящика, нажимает на клаксон и катит к «Эль Паласио». И разве я его виню? «Нет, нет, Нанетт»[85]85
  «Нет, нет, Нанетт» – название бродвейского мюзикла 1925 г., по которому в 1930 и 1940 г г. сняли фильмы.


[Закрыть].

– Уайрман, насчет врача…

– В марте, мучачо, и еще до ид[86]86
  Иды – согласно римскому календарю приходятся, в зависимости от месяца, на 13-й или 15-й день (в марте – на 15-й).


[Закрыть]. Обещаю.

– Ты просто тянешь время.

– Не тяну. У меня только один очень тяжелый месяц в году, и это февраль. В прошлый раз меня застали врасплох, но теперь такого не случится. Не может случиться, потому что в этом году мисс Истлейк будет гораздо меньше вникать в разные бытовые проблемы. По крайней мере Злые собаки здесь уже не первый раз, и я знаю, чего от них ждать. Как и от Баумгартенов. Баумгартены мне нравятся. Двое детей.

– Две девочки? – спросил я, думая об уверенности Элизабет в том, что дочерям на остров вход заказан.

– Нет, оба мальчики, которым на лбу следовало бы написать: «МЫ ЭТО СДЕЛАЛИ, НО НЕ СЕРДИТЕСЬ НА НАС». В остальные четыре дома заезжают новенькие. Я могу надеяться, что никто из них не будет крутить всю ночь рок-н-ролл, а днем устраивать пьянки, но каковы шансы, что мои надежды оправдаются?

– Не так, чтобы высокие, но ты можешь надеяться, что они оставят диски с записями «Slipknot» дома.

– Кто такие «Slipknot»? Что такое «Slipknot»?

– Уайрман, тебе лучше не знать. Особенно теперь, когда ты накручиваешь себя.

– Я не накручиваю. Уайрман просто объясняет, что такое февраль на Дьюма-Ки, мучачо. Мне придется делать все. И оказывать первую помощь одному из Баумгартенов, если его обожжет медуза, и искать вентилятор для бабушки Злой собаки Риты, которую они, наверное, опять поселят на неделю в спальне для гостей. Ты думаешь, мисс Истлейк старая? Я видел, как в День мертвых по улицам Гвадалахары носили мексиканские мумии, которые выглядели получше этой бабули. Ее лексикон состоит главным образом из двух фраз. Одна – вопросительная: «Ты принес мне печенье?» Вторая – повествовательная: «Рита, дай мне полотенце, я думаю, с пердой вылетел кусок говна».

Я расхохотался.

Уайрман мыском кроссовки начертил в ракушечнике улыбку. За нашими спинами тени ложились на Дьюма-Ки-роуд, асфальтированную, гладкую и ровную. Во всяком случае здесь. Южнее – совсем другая история.

– Решение вентиляторной проблемы, если тебя интересует, простое – «Мир вентиляторов Дэна». Отличное название, или ты не согласен? И вот что я тебе скажу: мне действительно нравится решать эти проблемы. Находить выход из этих маленьких кризисов. Людям на Дьюма-Ки я приношу гораздо больше радости, чем приносил в суде.

«Но ты не разучился уводить людей от тем, обсуждать которые тебе не хочется», – подумал я.

– Уайрман, нам нужно лишь полчаса, чтобы врач заглянул тебе в глаза и просветил твою…

– Ты ошибаешься, мучачо, – терпеливо отозвался Уайрман. – В этот период времени нужно как минимум два часа, чтобы попасть на прием к врачу в передвижном медицинском пункте, припаркованном на обочине, чтобы этот господин заглянул в твое воспалившееся горло. А если добавить час на дорогу (даже больше, потому что начался сезон перелетных птиц, и никто из них не знает, куда ехать), то мы говорим о трех часах светлого времени суток, которых у меня просто нет. Потому что нужно посмотреть, как работает кондиционер в номере 17… счетчик электричества в номере 27… привести вот туда монтажника, если он появится. – Он указал на соседний дом, номер 39. – Молодые люди из Толедо сняли его до пятнадцатого марта и платят дополнительно семьсот долларов за нечто, называемое Wi-Fi. Я даже не знаю, что это такое.

– Волна будущего. У меня это есть. Джек позаботился. Волна отценасильного, матереубийственного будущего.

– Хорошо. Арло Гатри[87]87
  Гатри Арло Дейви (р. 1947) – американский фолк-певец и актер. Отценасильники и матереубийцы – из его знаменитой 18-минутной (иногда на концертах Гатри растягивал ее до сорока пяти минут) песни-речитатива «Ресторан Элис» (1966 г.). Песня легла в основу одноименного фильма (1969), в котором Гатри сыграл самого себя.


[Закрыть], тысяча девятьсот шестьдесят седьмой.

– А фильм, думаю, сняли в шестьдесят девятом.

– Чем ни был этот Wi-Fi, ура матеренасильному, лягушкоубийственному будущему! Которое не отменяет того факта, что занят я буду почище одноногого инвалида на конкурсе «Кто отвесит больше пинков». И вот что еще, Эдгар. Ты же знаешь, что речь идет не о быстром осмотре. С этого все обычно только начинается.

– Но если тебе требуется…

– Какое-то время я и так протяну.

– Конечно. Вот почему каждый день стихотворения читаю я.

– Приобщение к поэзии тебе не повредит, гребаный ты каннибал.

– Я знаю, что не повредит, и ты знаешь, что я говорю о другом. – Я подумал (и не в первый раз), что Уайрман – один из считанных мужчин, встреченных мною по жизни, который мог постоянно говорить мне «нет», не вызывая ответной злобы. Он был гением «нет». Иногда я думал, что дело в нем, иногда видел причину в несчастном случае, который что-то во мне изменил, а иной раз полагал, что свою лепту внесли оба фактора.

– Я могу читать, знаешь ли, – признался Уайрман. – По чуть-чуть. Достаточно для того, чтобы идти по жизни. Названия на пузырьках с лекарствами, телефонные номера, все такое. И я поеду к врачу, так что придержи свое стремление сделать мир лучше. Господи, должно быть, этим ты просто выводил жену из себя. – Он искоса глянул на меня. – Ой! Уайрман наступил на мозоль?

– Ты готов поговорить о маленьком круглом шраме у виска? Мучачо?

– Туше, туше. Премного извиняюсь.

– Курт Кобейн. Тысяча девятьсот девяносто третий. Или около того.

Уайрман моргнул.

– Правда? Я бы сказал, тысяча девятьсот девяносто пятый, но рок-музыка по большей части всегда обгоняла меня. Постарел Уайрман, печально, но факт. Что же касается припадка… извини, Эдгар, я в это просто не верю.

Но он верил. Я видел это в его глазах. И прежде чем я успел сказать что-то еще, Уайрман поднялся с козел и указал на север:

– Смотри! Белый микроавтобус! Думаю, прибыл передовой отряд «Кабельного телевидения».

ii

Я поверил Уайрману, когда тот, прослушав пленку с моего автоответчика, сказал, что понятия не имеет, о чем говорила Элизабет Истлейк. Он остался при своем мнении, что тревога Элизабет о моей дочери как-то связана с ее давно умершими сестрами. А уж предложение не оставлять готовые картины на острове просто поставило его в тупик. Он не знал, как на это реагировать.

Прибыли Злые собаки Джо и Рита, вместе со своим зверинцем. Прибыли также Баумгартены, и я часто проходил мимо их мальчиков, перебрасывающихся фрисби на берегу. Они были, как и говорил Уайрман, крепкие, симпатичные и вежливые, один лет одиннадцати, второй – тринадцати, и с такими фигурами им очень скоро предстояло услышать заискивающий смех молодняка группы поддержки, если этого еще не произошло. Когда я хромал мимо, они всегда стремились завлечь меня в свою игру, чтобы и я раз-другой бросил фрисби. Старший, Джефф, обычно кричал что-то подбадривающее, вроде: «Эй, мистер Фримантл, хороший бросок!»

В соседний с «Розовой громадой» дом вселилась пара, приехавшая на спортивном автомобиле, и теперь перед обедом до меня доносился действующий на нервы, надрывный голос Тоби Кейта[88]88
  Тоби Кейт (настоящее имя Тоби Кейт Ноувл, р. 1961) – популярный американский певец. На сцене с 1993 г. пять его альбомов и 16 песен занимали первые строчки американских чартов в разделе кантри.


[Закрыть]. Если на то пошло, я бы предпочел «Slipknot». У четверки молодых людей из Толедо был гольф-кар, на котором они носились взад-вперед по берегу, когда не играли в волейбол и не отправлялись на рыбалку.

Уайрман был не просто занят, он вертелся как белка в колесе. К счастью, он мог рассчитывать на помощь. Как-то раз Джек помог ему прочистить засорившиеся разбрызгиватели на лужайке Злых собак. Еще через день или два уже я помогал ему вытаскивать застрявший в дюне гольф-кар гостей из Толедо: они оставили его там, чтобы сходить за пивом, и прилив грозил утащить гольф-кар в Залив. Мое бедро все еще заживало, но оставшаяся рука чувствовала себя в полном здравии.

Вне зависимости от ощущений в бедре, я отправлялся на Большие береговые прогулки. Иногда (особенно в те дни, когда ближе к вечеру густой туман сначала прятал в холодной белизне Залив, а потом брался за дома) я принимал болеутоляющие таблетки из моих тающих запасов. Но гораздо чаще я обходился без них. В тот февраль Уайрман редко появлялся на пляже, чтобы посидеть в шезлонге со стаканом зеленого чая в руке, но Элизабет Истлейк всегда была в своей гостиной, практически всегда знала, кто я, и обычно держала под рукой книгу поэзии. Не обязательно «Хорошие стихи», собранные под одной обложкой Кайллором, хотя ей этот сборник нравился больше всего. Мне он тоже нравился. И Мервин, и Секстон, и Фрост, и все-все-все.

В феврале и марте я и сам много читал. Прочитал больше, чем за многие годы: романы, рассказы, три толстые публицистические книги о том, как мы увязли в иракской трясине (если в двух словах, то для этого требовалось второе имя, начинающееся на букву «У», и хер на месте вице-президента[89]89
  Второе имя Джорджа Буша – Уокер, а английское слово dick (дик) – не только уменьшительное имя от Ричарда (вице-президент США – Ричард (Дик) Чейни), но еще и мужской половой орган.


[Закрыть]). Но в основном я рисовал. Всю вторую половину дня и вечер, пока мог поднимать тяжелеющую руку. Береговые пейзажи, морские пейзажи, натюрморты и закаты, закаты, закаты.

Но этот фитиль продолжал тлеть. Огонь лишь чуть убавили. Проблема Кэнди Брауна не была первоочередной, и при этом не могла не возникнуть. Правда, не возникала она до дня святого Валентина. Если подумать, какая отвратительная ирония.

Отвратительная.