Текст книги "Дьюма-Ки"

iii

ifsogirl88 to EFree19

10:19

3 февраля

Дорогой папуля!

Так приятно услышать, что твоим картинам устроили восторженный прием! Ура!

И если они ПРЕДЛОЖАТ тебе организовать выставку, я прилечу на следующем самолете и буду присутствовать на открытии в «маленьком черном платье» (оно у меня есть, поверишь ты или нет). Сейчас я сижу допоздна и не отрываюсь от учебников, потому что (это секрет) хочу удивить Карсона, когда в апреле наступят весенние каникулы. «Колибри» тогда будут выступать в Теннесси и Арканзасе (он говорит, что турне началось просто отлично). Если с зачетами и экзаменами все будет в порядке, я смогу нагнать их в Мемфисе или в Литл-Роке. Что ты думаешь насчет моей идеи?

Илзе

Мои опасения относительно баптиста-колибри нисколько не уменьшились, и я думал, что она нарывается на неприятности. Но если Илзе в нем ошибалась, возможно, ей следовало как можно раньше узнать о допущенной ошибке. Поэтому (надеясь, что сам не ошибаюсь) я отправил ей электронное письмо, в котором написал, что идея это интересная, при условии, что она не запустит учебу (я не мог заставить себя сказать любимой младшей дочери, что это хорошая идея – провести неделю в компании бойфренда, даже если бойфренд находится под присмотром высокоморальных баптистов). Я также написал, что, наверное, ей не стоит делиться своими планами с матерью. Ответ получил тут же.

ifsogirl88 to EFree19

12:02

3 февраля

Дорогой, дорогой папуля!

Ты думаешь, что я выжила из УМА???

Илли

Нет, я так не думал… но если по прибытии в Литл-Рок она поймала бы своего тенора что-то вытанцовывающим в горизонтальном положении на альт-сопрано, то стала бы очень несчастной If-So-Girl. Я не сомневался, что тогда ее мать узнала бы и о помолвке, и обо всем остальном, и у Пэм нашлось бы что сказать насчет моего здравомыслия. Я и сам задавался на этот счет не одним вопросом, и вроде бы решил, что скорее здоров, чем болен. Когда дело касается детей, время от времени ты выдвигаешь какие-то странные предположения и просто надеешься, что все как-нибудь образуется, и с предположениями, и с детьми. Родителям, как никому, удается спеть всю песню, услышав лишь несколько нот.

Еще я пообщался с Сэнди Смит, риелтором. В сообщении, записанном на моем автоответчике, Элизабет сказала, что я один из тех, кто верит в искусство ради искусства, иначе Дьюма-Ки не позвала бы меня. И от Сэнди я хотел услышать только одно: подтверждение, что позвал меня исключительно глянцевый буклет, который показывали потенциальным арендаторам с туго набитым бумажником по всем Соединенным Штатам. Может, и по всему миру.

Ответ я получил не тот, на который надеялся, но солгал бы, сказав, что меня это крайне удивило. В конце концов, тот год выдался неудачным для моей памяти. И не нужно забывать про желание верить, что события выстроены в определенной последовательности; когда дело касается прошлого, мы все склонны подтасовывать.

SmithRealty9505 to EFree19

14:17

8 февраля

Дорогой Эдгар!

Я так рада, что Вам нравится это место. Отвечая на Ваш вопрос, сообщаю, что буклет с описанием виллы «Салмон-Пойнт» был не единственным, а одним из девяти, которые я Вам посылала. Эти дома находились или тоже во Флориде, или на Ямайке. Насколько я помню, Вы проявили интерес только к «Салмон-Пойнт». Еще и сказали: «Не торгуйтесь по мелочам, сразу заключайте сделку». Надеюсь, Вам это поможет.

Сэнди

Я прочитал ее письмо дважды. Потом пробормотал:

– Просто заключи сделку и позволь сделке заключить тебя, мучача[90]90
  девушка (исп.).


[Закрыть].

Даже теперь я не мог вспомнить другие буклеты, но помнил тот, по которому выбрал «Салмон-Пойнт». Он лежал в ярко-розовой папке. В розовой громадине, если угодно, и мое внимание привлекло не название, «Салмон-Пойнт», а строчка, расположенная ниже, вытисненная золотом: «ВАШЕ ТАЙНОЕ УБЕЖИЩЕ НА БЕРЕГУ ЗАЛИВА». Так что, может, Дьюма-Ки меня и позвала.

Может, и позвала.

iv

KamenDoc to EFree19

13:46

10 февраля

Эдгар!

Давно тебя не слышал, как сказал глухой индеец блудному сыну (пожалуйста, простите меня; кроме плохих, никаких других анекдотов не знаю). Как Ваши успехи в живописи? Что же касается МРТ, я предлагаю Вам обратиться в Центр неврологических исследований при Мемориальной больнице Сарасоты. Телефон – 941-555-5554.

Кеймен

EFree19 to KamenDoc

14:09

10 февраля

Кеймен!

Благодарю за рекомендацию. «Центр неврологических исследований» – звучит чертовски серьезно! Но все равно я запишусь на прием и подъеду туда.

Эдгар

KamenDoc to EFree19

16:55

10 февраля

Пусть это будет действительно скоро. Раз уж у Вас нет припадков.

Кеймен

Фразу «Раз уж у Вас нет припадков» он сопроводил одним из таких удобных для электронных писем смайликов, круглой, смеющейся зубастой рожицей. Поскольку перед моим мысленным взором возник Уайрман, которого трясло на заднем сиденье, а глаза его при этом смотрели в разные стороны, мне было совершенно не смешно. Но я знал, что до пятнадцатого марта мне удастся затащить его к врачу только в цепях и трактором, если, конечно, с ним не случится настоящий эпилептический припадок. И, разумеется, Уайрман не был пациентом Ксандера Кеймена. Строго говоря, я тоже уже не был его пациентом, но меня тронула забота Кеймена. Импульсивно я кликнул по слову «ОТВЕТИТЬ» и написал:

EFree19 to KamenDoc

17:05

10 февраля

Кеймен!

Никаких припадков! Я в порядке. Рисую без устали. Отвез несколько моих картин в одну из галерей в Сарасоте, и ее владелец взглянул на них. Я думаю, он может предложить мне организовать выставку. Если предложит и если я соглашусь, Вы приедете? Мне будет приятно увидеть знакомое лицо из страны льда и снега.

Эдгар

Я уже собирался выключить компьютер и приготовить себе сандвич, как раздался сигнал поступления нового письма.

KamenDoc to EFree19

17:09

10 февраля

Назовите дату, и я там буду.

Я улыбался, выключая компьютер. А перед глазами все туманилось.

v

Днем позже я поехал в Нокомис с Уайрманом, чтобы купить новый фильтр для раковины по просьбе парочки из дома 17 (спортивная машина; дерьмовая кантри-музыка) и пластиковые загородки для Злых собак. Уайрман в моей помощи не нуждался и, уж конечно, не нуждался в том, чтобы я хромал следом за ним по магазину хозяйственных товаров «Истинная цена», но выдался паршивый, дождливый день, и мне хотелось уехать с острова. На ленч мы зашли в «Офелию», поговорили о рок-н-ролле, так что поездка получилась удачной. По возвращении я увидел мигающую лампочку на автоответчике. Сообщение оставила Пэм. Сказала: «Позвони». – И положила трубку.

Я позвонил, но сначала (звучит как признание, и трусливое) вышел в Интернет, нашел на сайте «Миннеаполис стар-трибьюн» сегодняшний номер, открыл «НЕКРОЛОГИ». Быстро просмотрел имена и фамилии, убедился, что Томаса Райли среди них нет, пусть это и ничего не доказывало: он мог свести счеты с жизнью уже после того, как номер ушел в печать.

Иногда после полудня моя бывшая жена ложилась спать и выключала телефон. Тогда я бы услышал короткую фразу, записанную на автоответчике. Но в этот день Пэм сняла трубку, и до меня донеслось вежливо-сдержанное:

– Алло.

– Это я, Пэм. Отзваниваюсь.

– Небось грелся на солнце. У нас идет снег. Идет снег, и воздух холодный, как пряжка ремня колодцекопателя.

На душе полегчало. Том жив. Если бы он покончил с собой, мы не говорили бы о пустяках.

– Если на то пошло, здесь холодно и дождливо.

– Хорошо. Надеюсь, ты подхватишь бронхит. Этим утром Том Райли выбежал отсюда, обозвав меня лезущей не в свои дела мандой и хряпнув вазой об пол. Наверное, я должна радоваться, что он не швырнул ее в меня. – Пэм начала плакать. Всхлипнула, потом удивила меня, засмеявшись. Смех был горьким, но удивительно добродушным. – И когда только ты лишишься этой странной способности вышибать у меня слезу?

– Расскажи мне, что случилось, Панда.

– На этом поставим точку. Позвонишь снова – я повешу трубку. А ты можешь позвонить Тому и спросить его, что произошло. Может, мне следует заставить тебя это сделать. Послужит тебе хорошим уроком.

Я поднял руку и начал массировать виски: большим пальцем – левый, мизинцем и безымянным – правый. Просто удивительно, что одна кисть может охватить так много грез и боли. Не говоря уже о потенциальных возможностях по удовлетворению эротических фантазий.

– Расскажи мне, Пэм. Пожалуйста. Я тебя выслушаю и не буду злиться.

– Это ты уже можешь, да? Один момент… – Она положила трубку, вероятно, на кухонный стол. Какие-то мгновения я слышал далекое бормотание телевизора, потом оно смолкло. Пэм снова взяла трубку. – Ладно, теперь могу слышать свои мысли. – Она опять всхлипнула. Высморкалась. Заговорила уже спокойно, без намека на слезы в голосе. – Я попросила Майру позвонить мне, когда он вернется домой… Майру Деворкян, которая живет напротив Тома. Я сказала, что тревожусь из-за его психического состояния. Нет смысла держать это при себе, так?

– Так.

– В точку! Майра сказала, что она тоже тревожилась… она и Бен. Сказала, что Том пил слишком много, это во-первых, а иногда уходил на работу, не побрившись. Хотя признала, что в круиз он уезжал достаточно бодрым и веселым. Удивительно, как много видят соседи, даже если они не близкие друзья. Бен и Майра понятия не имели о… нас, разумеется, но они замечали, что Том был в депрессии.

«Это ты думаешь, что они понятия не имели», – подумал я.

– Короче, я пригласила его к себе. У него был такой взгляд, когда он явился… такой взгляд… словно он решил, что я… ты понимаешь…

– Войдешь на той же остановке, где и вышла.

– Я буду рассказывать или ты?

– Извини.

– Что ж, ты прав. Конечно, ты прав. Я собиралась пригласить его на кухню и угостить кофе, но дальше прихожей мы не продвинулись. Он хотел поцеловать меня, – последнее она произнесла демонстративно гордо. – Я ему позволила… один раз… но когда стало ясно, что он хочет большего, оттолкнула и сказала, что нам нужно поговорить. Он ответил, что ничего хорошего и не ждал, едва увидел выражение моего лица, но никто уже не сможет причинить ему большей боли, чем причинила я, когда сказала, что мы больше не будем видеться. Такие вот вы, мужчины. А еще говорите, что это мы знаем, как вызвать у человека чувство вины.

– Я подтвердила, что да, романтических отношений у нас больше не будет, но это не значит, что он мне безразличен. Добавила, что несколько человек в разговоре со мной удивлялись странностям в его поведении, он, мол, сам не свой, и тут я вспомнила, что он перестал принимать антидепрессанты, и заволновалась. Пришла к выводу, что он собирается покончить с собой.

Пэм на мгновение запнулась, потом продолжила:

– До того как он пришел, у меня и в мыслях не было говорить ему это в лоб. Но вот что забавно… едва он переступил порог, я начала думать, что скажу, а уж когда он поцеловал меня, отпали последние сомнения. Губы у него были холодные. И сухие. Я словно целовалась с трупом.

– Похоже на то. – Я попытался почесать правую руку.

– Лицо у него вдруг вытянулось, в прямом смысле этого слова. Все морщины разгладились, губы превратились в тонкую полоску. Он спросил, с чего у меня такие мысли. А потом, не успела я ответить, он заявил, что все это дерьмо. Так и сказал, а ведь таких слов в лексиконе Тома Райли никогда не было.

Я не мог с ней не согласиться. Том, которого я знал, не сказал бы «дерьмо», даже если бы набил им рот.

– Я не собиралась называть ему имена… твое точно не собиралась, он бы подумал, что я рехнулась, или Илзе, кто знает, что он мог ей наговорить, если бы…

– Я же тебе сказал, Илзе не имеет к этому никакого…

– Помолчи. Я почти закончила. Я лишь сказала, что люди, отмечающие странности в его поведении, даже не знают о таблетках, которые он принимал после второго развода, как и о том, что с мая прошлого года прекратил их принимать. Он называет их дурь-таблетки. И если он думал, что держит все под контролем, и никто ничего не замечает, то сильно ошибался. Потом предупредила, что если он что-нибудь с собой сделает, я расскажу его матери и брату, что это было самоубийство, и мои слова разобьют им сердца. Это была твоя идея, Эдгар, и она сработала. Надеюсь, ты этим гордишься. Вот тогда он кокнул вазу и обозвал меня лезущей не в свои дела мандой. Готова спорить… – Она сглотнула слюну. Звук, раздавшийся в горле, долетел до меня через все разделяющие нас мили. – Готова спорить, он уже точно знал, как он это сделает.

– Я в этом не сомневаюсь. Как думаешь, он сделает?

– Не знаю. Действительно не знаю.

– Может, мне стоит позвонить ему?

– Может, тебе не стоит ему звонить. Может, если он узнает о нашем разговоре, это и станет последней каплей. – И не без ехидства добавила: – Тогда ты будешь плохо спать по ночам.

О таком варианте я не подумал, а логика в ее словах была. В одном Том и Уайрман не отличались: оба нуждались в помощи – но я не мог тащить их на аркане туда, где им могли ее оказать. В голове мелькнула острота с бородой. Может, уместная, может – нет: «Ты можешь приобщить шлюху к культуре, но не заставишь ее думать». Оставалось надеяться, что Уайрман сможет назвать мне автора. И год.

– Так как ты узнал, что он собирается покончить с собой? – спросила Пэм. – Я хочу знать, и, клянусь Богом, ты мне все расскажешь до того, как я положу трубку. Я все сделала, и ты должен мне сказать.

Вон он, вопрос, который она еще не задавала. Слишком уж ее занимало другое: как я узнал о ней и Томе? Что ж, не только у Уайрмана были присказки на любой вкус. Их хватало и у моего отца. В том числе была и такая: если не катит ложь, говори правду.

– После несчастного случая я начал рисовать. Ты знаешь.

– И что?

Я рассказал, как нарисовал ее, с Максом и Томом Райли. О некоторых результатах моего интернет-знакомства с феноменом ампутированной конечности. О том, как увидел Тома Райли, стоящего на верхней ступени лестницы, ведущей в мою студию – так я теперь ее называл, – голого по пояс, в пижамных штанах, с одним выбитым глазом, место которого в глазнице заняли сгустки крови.

Когда я закончил, на другом конце провода повисла долгая тишина. Нарушать ее я не стал. Наконец Пэм заговорила. Другим, осторожным голосом:

– Ты действительно в это веришь, Эдгар… во что-то из этого?

– Уайрман, парень, который живет чуть дальше по берегу… – Я замолчал, внезапно захлестнутый яростью. И не потому, что не находил нужных слов. Или не совсем по этой причине. Я собирался ей сказать, что у парня, который жил чуть дальше по берегу, иногда проявлялись телепатические способности, вот почему он мне верил.

– Так что ты хотел сказать насчет этого парня, Эдгар? – Голос звучал спокойно и вкрадчиво. Я узнал этот голос. Слышал его в первый месяц или чуть дольше после несчастного случая. Таким голосом она говорила с Эдгаром – пациентом палаты номер шесть.

– Ничего, – ответил я. – Не важно.

– Тебе нужно позвонить доктору Кеймену и рассказать об этой твоей новой идее. Идее, что ты – экстрасенс. Не отправляй ему электронное письмо. Позвони. Пожалуйста.

– Хорошо, Пэм. – Навалилась усталость. Не говоря уже о раздражении и злобе.

– Хорошо что?

– Хорошо, я тебя слышу. Четко и ясно. Ошибки быть не может. Забудь об этом. Я хотел только одного – спасти Тома Райли.

На это ответа у нее не нашлось. Как и рационального объяснения, каким образом мне удалось узнать о планах Тома. На том мы и расстались. Кладя трубку, я думал: «Ни одно доброе дело не остается безнаказанным».

Может, и она клала трубку с той же мыслью.

vi

Злость и разбитость не отпускали меня. Не помогала и сырая, мрачная погода. Я попытался поработать наверху, но ничего не вышло. Спустился вниз, взял один из альбомов и вдруг понял, что рисую те же загогулины, что и в прошлой жизни во время телефонных разговоров: мультяшных уродцев с большими ушами. Уже собрался в отвращении отшвырнуть альбом, когда зазвонил телефон. Уайрман.

– Ты придешь во второй половине дня? – спросил он.

– Конечно, – ответил я.

– Я подумал, может, дождь…

– Я собирался приехать на автомобиле. Здесь я ни во что не врежусь.

– Хорошо. Но о часе поэзии можешь забыть. Она сегодня не в себе.

– Плоха?

– Такой я ее никогда не видел. Разорванное мышление. Отрыв от реальности. Помрачнение сознания. – Он глубоко вдохнул и шумно выдохнул. В трубку словно ударил резкий порыв ветра. – Послушай, Эдгар, мне неудобно просить тебя об этом, но могу я ненадолго оставить ее на тебя? Минут на сорок пять, не больше. У Баумгартенов нелады с сауной… что-то там с чертовым нагревателем, к ним приедет электрик, но мне нужно показать ему, где распределительный щит. И, разумеется, расписаться на бланке заказа за выполненную работу.

– Нет проблем.

– Ты – прелесть. Я бы тебя поцеловал, если б не язвы на твоих губах.

– Пошел ты на хер, Уайрман.

– Да, все меня так любят. Это мое проклятие.

– Мне звонила Пэм. Она поговорила с моим другом Томом Райли, – учитывая, чем эта парочка занималась в мое отсутствие, называть Тома моим другом было как-то странно, но, с другой стороны, почему нет? – Похоже, ее стараниями план самоубийства сдулся.

– Это хорошо. Но почему я слышу печаль в твоем голосе?

– Она захотела узнать, откуда мне стало обо всем известно.

– То есть ее уже не интересовало, как ты прознал о том, что она трахалась с этим парнем? Она спросила…

– Как я поставил ему диагноз «депрессия с суицидальным риском», находясь за полторы тысячи миль.

– Ага! И что ты ответил?

– Не имея под рукой хорошего адвоката, мне не оставалось ничего другого, как сказать правду.

– И она подумала, что ты – un poco loco[91]91
  немножко не в себе (исп.).


[Закрыть].

– Нет, Уайрман, она решила, что я – muy loco[92]92
  совсем рехнулся (исп.).


[Закрыть].

– А есть разница?

– Нет. Но она будет размышлять над этим, и, поверь мне, Пэм – кандидат в олимпийскую сборную США по размышлениям, а потому, боюсь, мое доброе дело рикошетом ударит по моей же младшей дочери.

– Предполагаешь, что твоя жена будет искать виноватого.

– Предположение правильное. Я ее знаю.

– Это плохо.

– И мир Илзе содрогнется куда сильнее, чем она того заслуживает. Ведь и для нее, и для Мелинды Том был как дядя, с самого их рождения.

– Тогда тебе придется убедить жену, что ты действительно все это видел, и твоя дочь никоим образом не связана с этой историей.

– И как мне это сделать?

– К примеру, рассказать о ней что-то такое, чего ты не должен знать.

– Уайрман, что ты несешь? По своей воле я такого сделать не могу!

– Откуда ты знаешь? Я должен заканчивать разговор, амиго. Судя по звукам, ленч мисс Истлейк только что отправился на пол. Еще увидимся?

– Да. – Я собрался добавить: «До скорого», но он уже положил трубку. Я последовал его примеру, гадая, куда я подевал садовые рукавицы Пэм с надписью «РУКИ ПРОЧЬ». Может, если бы я их нашел, идея Уайрмана уже не казалась бы такой безумной.

Я обыскал весь дом, безрезультатно. Возможно, я выбросил рукавицы после того, как закончил рисовать «Друзей-любовников», но сам такого не помнил. Не мог вспомнить. Знаю только, что больше никогда их не видел.

vii

Комнату, которую Уайрман и Элизабет называли Китайской гостиной, в тот день заливал грустный свет субтропической зимы. Дождь лил еще сильнее, барабанил по стенам и окнам, поднявшийся ветер шумел в кронах пальм, окружавших «Эль Паласио», швырял их тени на стены. В этот день, придя в гостиную, я впервые не увидел на столе «живых картинок»: макеты зданий и статуэтки людей и животных пребывали в полнейшем беспорядке. Единорог и чернолицый мужчина лежали бок о бок возле перевернутого здания школы. Если на столе и рассказывалась какая-то история, то я видел разве что эпизод фильма-катастрофы. Рядом с особняком в стиле «Тары» стояла жестянка из-под печенья «Суит Оуэн». Уайрман ранее объяснил мне, что нужно делать, если Элизабет попросит коробку.

Элизабет сидела в инвалидном кресле, ссутулившись, чуть заваливаясь на один бок, рассеянно оглядывая беспорядок на своем игровом столе, где обычно все стояло на положенных местах. Ее синее платье цветом практически не отличалось от огромных баскетбольных кедов «Чак Тейлор» на ее ногах. Вырез-«лодочка» платья растянулся, превратившись в перекошенный раззявленный рот, открыв одну лямку комбинации цвета слоновой кости. Я задался вопросом, одевалась ли Элизабет этим утром сама или при помощи Уайрмана.

Поначалу она вела себя здраво, правильно произнесла мое имя, справилась о моем здоровье. Попрощалась с Уайрманом, когда тот отправлялся к Баумгартенам, и попросила его надеть шляпу и взять с собой зонт. И это было хорошо. Но когда пятнадцатью минутами позже я принес ей из кухни еду, произошло резкое ухудшение. Элизабет смотрела в угол, и я услышал, как она бормочет: «Возвращайся, Тесси, возвращайся, тебе здесь не место. И заставь уйти этого большого мальчика».

Тесси, мне было знакомо это имя. Я воспользовался своим методом поиска ассоциаций и вспомнил газетный заголовок «ОНИ ИСЧЕЗЛИ». Одну из сестер-близняшек Элизабет звали Тесси. Уайрман мне это говорил. Я буквально услышал его слова: «Предполагается, что они утонули», – и холод, как нож, полоснул мне по боку.

– Принеси мне это. – Элизабет указала на жестянку, и я принес. Из кармана она достала статуэтку, завернутую в носовой платок. Сняла с жестянки крышку, посмотрела на меня – во взгляде смешивались озорство и смятение, так что захотелось отвести глаза, – и бросила статуэтку в жестянку. Послышался мягкий глухой удар. С крышкой у Элизабет поначалу не получалось, но она оттолкнула мою руку, когда я попытался помочь. Закрыла жестянку, протянула мне.

– Ты знаешь, что с ней делать? – спросила Элизабет. – Он… он… – Я видел, как она борется. Слово было близко, но за самой гранью досягаемости. Насмехалось над ней. Я мог бы подсказать его Элизабет, но помнил, какая во мне вспыхивала ярость, когда это делали другие люди, и ждал. – Он сказал тебе, что нужно с ней сделать?

– Да.

– Тогда чего ты ждешь? Забирай эту суку.

Я понес коробку к маленькому пруду рядом с теннисным кортом. Рыбки выпрыгивали из воды, дождь радовал их куда больше, чем меня. Возле скамьи горкой лежали камни, как и говорил Уайрман. Я бросил камень в пруд («Ты можешь подумать, что она не услышит, но слух у нее очень острый», – предупредил Уайрман), стараясь не попасть ни в одну из рыб. Потом отнес жестянку со статуэткой внутрь дома, но не в Китайскую гостиную, а на кухню, снял крышку и вытащил завернутую в носовой платок статуэтку. Обстоятельные инструкции Уайрмана такого не предполагали, но меня разбирало любопытство.

Я увидел фарфоровую женщину с отбитым лицом. На его месте белела неровная поверхность.

– Кто здесь? – взвизгнула Элизабет, и я от неожиданности аж подпрыгнул. Едва не выронил покалеченную статуэтку. Она наверняка бы разбилась, ударившись о керамические плитки пола.

– Это я, Элизабет, – откликнулся я, возвращая статуэтку на столик.

– Эдмунд? Или Эдгар, или как там вас зовут?

– Точно. – Я вернулся в гостиную.

– Вы выполнили мою просьбу?

– Да, мэм, не извольте беспокоиться.

– Я уже поела?

– Да.

– Очень хорошо. – Она вздохнула.

– Хотите чего-нибудь еще? Я, безусловно, могу…

– Нет, благодарю, дорогой. Я уверена, поезд скоро прибудет, а вы знаете, я не люблю путешествовать на полный желудок. Всегда приходится садиться на одно из задних сидений, а с набитым желудком у меня разыграется железнодорожная болезнь. Вы не видели мою жестянку, жестянку из-под «Суит Оуэн»?

– Кажется, она на кухне. Принести?

– Не в такой дождливый день. Я хотела попросить вас бросить ее в пруд, пруд бы для этого подошел, но передумала. В такой дождливый день в этом нет необходимости. Не знает милосердье принужденья, вы помните. Оно струится, как тихий дождь.

– С небес, – вставил я.

– Да, да. – Элизабет отмахнулась, словно говоря, что вот это как раз значения и не имеет.

– Почему вы не расставляете статуэтки, Элизабет? Сегодня они все перемешались.

Она бросила взгляд на стол, потом на окно, в тот самый момент, когда особенно сильный порыв ветра плеснул в него дождем.

– На хрен, – услышал я в ответ. – У меня в голове все на хрен перемешалось, – а потом добавила с неожиданной для меня злобой: – Они все умерли и оставили меня здесь.

Если вульгарность ее речи у кого-то и не вызывала неприятия, так это у меня. Я очень хорошо ее понимал. Возможно, милосердие не знает принужденья, миллионы живут и умирают с этой идеей, но… но нам свойственно такое состояние, как ожидание смерти. Да, свойственно.

– Не следовало ему этого брать, но он не знал, – добавила Элизабет.

– Брать что? – спросил я.

– Этого, – доходчиво объяснила она и кивнула. – Я хочу в поезд. Хочу выбраться отсюда до того, как придет большой мальчик.

После этого мы оба замолчали. Элизабет закрыла глаза и вроде бы заснула в инвалидном кресле.

Чтобы чем-то себя занять, я поднялся со стула, который хорошо смотрелся бы в джентльменском клубе, и подошел к столу. Поднял фарфоровые фигурки мальчика и девочки, посмотрел, отставил в сторону. Рассеянно почесал руку, которой не было, продолжая разглядывать художественный беспорядок. Статуэток на полированной деревянной поверхности было точно больше сотни, а может – и двух. Я обратил внимание на фарфоровую женщину со старомодным чепцом на голове (чепец молочницы, подумалось мне), но брать не стал. Во-первых, головной убор не тот, во-вторых, женщина слишком молода. Нашел другую женщину, с длинными крашеными волосами, и вот она устроила меня в большей степени. Да, волосы чуть длиннее и чуть темнее, но…

Нет, не темнее и не длиннее, потому что Пэм ходила в салон красоты, известный так же как Фонтан юности кризиса среднего возраста.

Я держал статуэтку в руке, сожалея, что у меня нет дома, куда бы ее поселить, и книги, которую она могла бы почитать.

Попытался переложить статуэтку в правую руку (совершенно естественное желание, потому что моя правая рука была на положенном месте, я ее чувствовал), и статуэтка с громким стуком упала на стол. Не разбилась, но Элизабет открыла глаза.

– Дик! Это поезд? Уже был свисток? Объявляли посадку?

– Пока нет, – ответил я. – Поспите еще немного.

– Ты это найдешь на лестничной площадке второго этажа, – сказала она, будто я ее о чем-то спрашивал, и опять закрыла глаза. – Скажи мне, когда подойдет поезд. Меня тошнит от этой станции. И остерегайся большого мальчика. Этот мандализ может быть где угодно.

– Будьте уверены, – ответил я. Правая рука ужасно зудела. Я потянулся к заднему карману, надеясь, что найду там блокнот. Не нашел. Я оставил его в кухне «Розовой громады». От одной кухни мысль перескочила к другой, уже в Паласио. На столике, куда я поставил жестянку из-под печенья, лежал блокнот. Я поспешил на кухню, схватил блокнот, зажал в зубах и чуть ли не бегом вернулся в Китайскую гостиную, на ходу доставая из нагрудного кармана шариковую ручку. Сел на стул с высокой спинкой и стал быстро зарисовывать фарфоровую статуэтку под дробь бьющего в окна дождя. Элизабет спала по другую сторону стола, чуть наклонившись вперед, с приоткрытым ртом. Гонимые ветром тени пальм метались по стенам, словно летучие мыши.

Много времени на это не ушло, но, рисуя, я понял: я выдавливал зуд через шарик ручки, заливал им страницу. Рисовал я фарфоровую статуэтку, но при этом и Пэм. Нарисованная женщина была моей бывшей женой, но при этом и фарфоровой статуэткой. Волосы она теперь носила длиннее, чем при нашей последней встрече, они рассыпались по плечам. И она сидела в

(ДРУГЕ, СТАРИКЕ)

кресле. В каком? В кресле-качалке. До моего отъезда в нашем доме такого не было, но теперь появилось. Что-то лежало на столе у нее под рукой. Поначалу я не знал, что это, но потом из-под шарика появилась коробка с надписью на крышке. «Суит Оуэн»? С надписью «Суит Оуэн»? Нет, с другой надписью. Нет, «Бабушкино печенье». Моя ручка нарисовала что-то рядом с коробкой. Овсяную печенюшку. Пэм обожала овсяное печенье. И пока я смотрел на печенюшку, ручка нарисовала книгу в руке Пэм. Прочитать название я не мог, книга лежала не под тем углом. Ручка уже добавляла полосы между Пэм и окном. Она говорила, что идет снег, но теперь снегопад закончился. И полосы изображали солнечные лучи.

Я подумал, что рисунок закончен, но нет, кое-чего еще не хватало. Ручка, быстрая, как молния, переместилась к левому краю странички и добавила телевизор. Новый телевизор, с плоским экраном, как у Элизабет. А под ним…

Ручка закончила работу и оторвалась от бумаги. Зуд пропал. Пальцы закостенели. По другую сторону длинного стола дремота Элизабет перешла в глубокий сон. Когда-то она могла быть юной и прекрасной. Когда-то она могла быть мечтой какого-то молодого человека. А теперь похрапывала, обратив к потолку по большей части беззубый рот. Если Бог есть, думаю, Ему следовало бы принимать побольше участия в судьбах людей.