Текст книги "Невозможное возможно! Как растения помогли учителю из Бронкса сотворить чудо из своих учеников"

Глава 3
Во мне прорастает учитель

Весна 1986 года. Как бы я ни заботился о своих учениках и как бы ни любил работу учителя, я сам едва вышел из подросткового возраста. Мои друзья продолжали вести себя так, словно жизнь была продолжением сериала «Зверинец». В мои студенческие годы меня дважды просили «закончить обучение где-нибудь в другом месте», что было вежливой формой сообщения об исключении. В конце концов я получил диплом Перчайз-колледжа, государственного университета штата Нью-Йорк.

Если я разобрался в проблемах Ванессы, то свои распознать не смог. В конце концов, я ведь не ходил на тусовки, пока не заканчивался рабочий день или не наступали выходные. Я убедил себя, что это всего лишь способ выпустить пар. По утрам в воскресенье, если я просыпался на Орчард-Бич, после того как вечер закончился слишком поздно, то временами встречал учеников, которые направлялись на поиски собственных приключений. «Эй, Ритц! Мы знали, что найдем вас здесь!»

Несмотря на все усилия ребят держать меня в рамках бюджета, денег никогда не хватало до конца месяца. Моя активная общественная жизнь обходилась недешево. Если у меня в кармане заводились наличные, я тратил их так же импульсивно, как и мои ученики, на все, что бросалось мне в глаза. Чтобы увеличить доход, я начал подрабатывать. Это были легкие деньги, пока вы были готовы их получать и не задавали слишком много вопросов.

Теневая экономика оказалась гигантской отраслью. Во всех районах типа Южного Бронкса подпольные организации вели свой бизнес. Задолго до появления сотовых телефонов хорошо осведомленные в законах улицы предприниматели знали, что информация – это деньги. Они создали свои собственные каналы информации. Пейджеры и телефоны-автоматы были полезными изобретениями для тех, кому нужно было связываться с людьми – от легальной индустрии высокой моды и других официальных предприятий до подземного мира пари, ставок, оборота наркотиков и так далее. После отмены государственного контроля над телефонами-автоматами они превратились в «Дикий Запад» средств коммуникации. Платные таксофоны на улицах все еще арендовал город, но автоматы в ресторанах, барах и мясных лавках стали новым источником дохода для хозяев заведений.

Меня не интересовало, кто занимался этим новым бизнесом. Все, что мне требовалось знать, – это как продавать телефоны. Остальное могло оставаться в тайне. Парень вроде меня, который любит болтать с людьми и никого не боится, порой может сделать тысячу долларов в день, продавая телефоны-автоматы и карты предоплаты. Мне не нужно было знать, кто владелец аппаратов, кто звонил и о чем они говорили. И тем не менее внутренний голос нашептывал, что я попал в систему, где не протяну слишком долго.

Я быстро заработал достаточно, чтобы урвать свой собственный кусочек рая. Моя первая квартира располагалась на самой верхушке огромного шестиэтажного комплекса на 238-й улице. У этого здания имелся свой сад. Улица была великолепная, вся усаженная деревьями. Разумеется, ученики могли бы мной гордиться. Я превратил квартиру в чердак, сняв всю драпировку с кирпичных стен. За углом жил весьма предприимчивый художник по имени Даниэль Хаубен, который лепил свои произведения, состоящие из ломаных линий, на пожарные выходы, железнодорожные эстакады и кирпичные здания. У меня было свое представление о дизайне, художниках, работающих на соседей, и еженощных тусовках, где я трудился ди-джеем. Мне казалось, что я живу во сне.

Когда мама пришла ко мне в гости и открыла холодильник, там стояло как минимум 50 пар самых модных кроссовок. Никакой еды. У меня не было своих кастрюль или сковородок, зато еще 100 пар новеньких кроссовок, припрятанных в кухонных шкафах.

«Почему у тебя кроссовки в холодильнике?» – спросила мама.

«Мам, они как я, – ответил я. – Просто охлаждаются».

Хорошие времена продлились недолго. Лишние деньги были потрачены на кучу всякой ерунды. Я играл взрослого в классе, но мне было еще очень далеко до того, чтобы играть эту роль в моей собственной жизни. Возможно, я казался независимым, но был импульсивным большим ребенком, ожившим пинбольным шариком.

Я так же не имел представления о своем будущем, как и мои ученики. Кем я хочу стать? Я мог быстро заработать деньги, но какой ценой? Я считал себя неуязвимым и не понимал, что значит отвечать за свои действия. Карьерные перспективы? Без понятия. Мне нравилось преподавать, но после двух лет работы учителем нужно было превратить временную лицензию в постоянную. Для этого требовался диплом. Я записался на необходимые курсы, но ненавидел их всей душой. Все, чему меня учили, казалось, не имело отношения к реальной жизни моих учеников. Профессора ждали от меня домашних заданий, сочинений и выполнения других обязательств, которые не вписывались в мою жизнь вне школы. Я не хотел получать степень, мне было достаточно карабкаться по ступенькам карьерной лестницы без каких-либо амбиций.

Итак, срок моего временного учительского сертификата истек к концу второго года работы в школе. Я понял, что это знак. Раз уж мне так нравилось в Бронксе, я стал искать выход.

Как-то мне позвонил приятель. Дальше началась волшебная сказка, но она была реальностью. Дальний родственник приятеля скончался и оставил ему огромный дом в аризонской деревне. Он был единственным наследником и теперь отправлялся на Запад, чтобы устроиться в своем поместье.

«Там 300 акров и деревенский дом. Полным-полно комнат», – сказал приятель.

Картина домика в пустыне подстегнула мое воображение. Он может стать оазисом. Я чувствовал, что здесь, в Бронксе, назревают неприятности. Многие мои друзья изменились, подсели на наркотики и были пойманы за мелкие преступления. Другие попали в еще более серьезные переделки. У некоторых диагностировали ВИЧ. Я был в ужасе от этой эпидемии. От нее еще не существовало лекарств, и диагноз превращался в чудовищный смертный приговор.

«Ну, так чего ты хочешь?» – спросил я приятеля.

«Хочу, чтобы ты поехал со мной. Начни сначала. Подумай, на каком ты свете и куда собираешься двигаться дальше. Кто знает? Может, ты вернешься в свой Бронкс, а может, и нет».

Так я очутился в Прескотте, штат Аризона. В этом краю кактусов, песков и изобилия белых людей я не нашел легких ответов. Но мне было откровение: куда бы ты ни отправился, ты придешь и принесешь себя с собой.

Я быстро освоился на новом месте. Почти сразу меня назначили руководителем игрового комплекса в школе, где училось много детей индейцев. Я ничего не знал об их истории и культуре, но мне страстно хотелось с ней познакомиться. Я видел у них много общего с моими бывшими учениками. Эти ребята жили в крайней бедности, как и те, кого я учил в Бронксе. Изолированные в пустыне, их жуткие резервации казались мне горизонтальными версиями ночлежек Южного Бронкса. Здесь тоже буйным цветом расцветала наркомания. Вместо крэка клей и алкоголь разрушали целые семьи.

Мне было откровение: куда бы ты ни отправился, ты придешь и принесешь себя с собой.

От крэка жизнь катится в тартарары с огромной скоростью. События мелькают у вас перед глазами, словно товарный поезд, состоящий из цистерн с бензином. Нет возможности испытать подобные ощущения иным способом. Эмоции переполняют, настроение меняется ежесекундно. Клей и алкоголь вызывают противоположный эффект. Они замедляют время. По утрам, идя на работу, я видел парней, сидящих у обочины, застывших, словно кактусы. Вечером их можно было гарантированно найти на том же месте. Там они и сидели, обожженные солнцем пустыни. Даже когда ветер швырял им в лицо песок, они не шевелились. Они больше не реагировали ни на что, даже инстинктивно.

Я научился распознавать детей, рожденных с синдромом «пьяного зачатия». У них было пустое, лишенное эмоций выражение лица. Я твердо решил, что попытаюсь пробиться через их скорлупу и заставлю улыбаться. Я одевался Клиффордом (Большой Рыжий Пес из мультфильма) и занимался волонтерством – учил читать людей в резервации. Я взялся за это дело со всей энергией, которую раньше тратил на баскетбольной площадке, и дети начали реагировать. Я был не просто руководителем игрового комплекса – я был Премьер-Министром Игр! В хорошие дни ко мне приходило до 300 детей, с которыми мы играли в «захват флага» и другие игры. Я был в самом центре этой кучи-малы и чувствовал себя дирижером огромного оркестра. Все это было здорово, но я задавался вопросом, что еще можно сделать, чтобы повысить шансы этих детей на будущее.

Через шесть месяцев работы на игровой площадке я начал серьезно задумываться о работе учителем. Точнее, наполовину серьезно. Я знал, что у меня мало шансов получить диплом Университета Аризоны, но все же решил поехать туда и рассказать о своей ситуации. По чистому везению, или же судьба была ко мне благосклонна, но меня познакомили с профессором Стэном Цукером. Одетый в шорты и гавайскую рубашку, он казался более простым и доступным, чем должен быть декан факультета. Он очень внимательно выслушал меня. Стэн – как он предпочитал, чтобы его называли, – был экспертом в области образования детей с ограниченными возможностями. И он решил дать мне шанс.

Как и я, здесь, в Аризоне, Стэн был «пересаженным» ньюйоркцем. Если он слышал, как где-то в кампусе говорят слишком эмоционально или чуть громче, чем принято, то сразу узнавал мой голос, голос коренного жителя Бронкса. Ему было достаточно кинуть на меня взгляд, и я немедленно спохватывался. Я мог нести полную ахинею, но он видел меня насквозь и понимал, что я обладаю некоторыми знаниями, и даже более. Как и я, Стэн был «совой», и мне как нельзя лучше подходило расписание его вечерних занятий. Я решил, что могу сочетать получение диплома с подработкой в кафе-бутербродной и активной общественной жизнью. Стэн стал моим профессором-консультантом по диплому. Я оставил работу на игровой площадке и переехал в общежитие в Темпе, поближе к университету.

Цукер выглядел так, словно только что побывал на концерте группы «Благодарные мертвецы»[7]7
  «Благодарные мертвецы» (Grateful Dead) – американская рок-группа, созданная в 1965 году (Прим. ред.).


[Закрыть]. На первый взгляд он напомнил мне белого парня, который явился в Южный Бронкс, чтобы сделать свое дело и смыться. У Стэна была борода, прическа «конский хвост» и беззаботная улыбка хиппи средних лет. Я знал такой тип людей слишком хорошо, или думал, что знаю. По его дружелюбной, спокойной манере поведения нельзя было догадаться, насколько он был умен и требователен. Я узнал это на собственной шкуре.

«Нам тебя не хватало сегодня на занятиях, Стив». Это было приветствие, которого я смертельно боялся. Если я пропускал лекцию, то Цукер выслеживал и отлавливал меня. Он знал, что я работал в бутербродной рядом с кампусом, и появлялся там ровно перед закрытием.

«Должен был работать допоздна, друг», – обычно отвечал я и видел, как он кивал головой, не дослушав. Периодически он вылавливал меня на баскетбольной площадке, потного и пыльного, после случайной игры, затянувшейся дольше запланированного. «Ого! Похоже, я потерял кучу времени!» – начинал я, и он качал головой.

«Что ты тут делаешь, Стивен? – спрашивал он удивленно. – Тебе не нужно занимать место на моем курсе. Давай прекращай это безобразие». Среди студентов-выпускников я выделялся по всем возможным отрицательным параметрам. Прогуливая занятия и не выполняя задания, я привлекал внимание Цукера. С его стороны было естественно дать мне провалиться на экзаменах и вылететь из университета. Но он не собирался позволить мне идти такой дорогой.

Самое неприятное ощущение я испытал, когда понял, что почти ничего не знаю. Я торговался и очаровывал всех на пути к диплому колледжа и не приобрел основополагающих навыков. Мои провалы в учебном материале были чудовищными. Как проводить исследование? Как написать научный отчет или курсовую работу? Как правильно цитировать литературу? Я преуспел в умении извиняться, но эта штука здесь не работала. Мне было стыдно признаться, что я чего-то не знаю.

Что во мне разглядел Цукер? Когда я показывал себя худшим из студентов, то напоминал ему подростка со всеми характерными поведенческими проблемами. В начале своей карьеры Цукер учил именно такой контингент. Он смотрел на меня как на большого ребенка в коротких штанишках, которому нужно изменить поведение для его же собственной пользы. Когда я приходил на занятие и громко выступал против несправедливой системы государственного образования, он видел себя в молодости. Стэн знал, что я прав, даже если мои доводы были корявыми. Он хотел помочь мне обуздать себя во имя детей, нуждающихся в защите. Стэн видел, как я нахожу общий язык с людьми, если не слишком достаю их. Я мог бы принести пользу, получив правильное образование и жизненную мудрость.

«Я бы никогда не стал тем, кем я стал, если бы не использовал возможности, предоставляемые другими людьми, – признался как-то Стэн. – Я знал, что всегда есть надежда, но только если вы сами хотите использовать предоставленные преимущества».

У меня тоже появилась надежда, особенно после того как я загремел в больницу. Занятия становились все сложнее и требовали все большего напряжения. Мое сумбурное расписание и снисхождение к собственным слабостям добавило масла в огонь. Сначала я простудился, потом простуда перешла в инфекцию дыхательных путей, которая никак не проходила.

Переломом стало одно прекрасное утро, когда я проснулся и увидел, что половина моих волос осталась на подушке. Я заподозрил худшее! За несколько недель до этого «Мэджик» Джонсон[8]8
  Ирвинг Эффей «Мэджик» («Волшебный») Джонсон (род.1959) – знаменитый американский баскетболист.


[Закрыть] шокировал мир, во всеуслышание признавшись, что у него ВИЧ. Информация, и особенно дезинформация, покатилась как снежный ком. Мои симптомы и мое неразумное поведение повергли меня в ужас. В тот день, когда я получил положительный анализ на ВИЧ, я услышал погребальные колокола. Я отправился в банк и перевел все свои сбережения – несколько сотен долларов – в чеки на мелкие суммы. Я накупил кучу 99-центовых гамбургеров и стал раздавать долларовые чеки незнакомцам. В конце концов я оказался на улице, босой, без гроша в кармане и без паспорта. Потом я собрался с силами, сдал повторный тест и узнал, что первый был ошибочным. У меня не было ВИЧ.

Я не рассказал своему консультанту об этом предупреждающем звонке. До меня наконец-то дошло, как близко к краю пропасти я подошел.

Цукер был таким требовательным именно потому, что знал, где будут работать его выпускники: в школах для детей с особыми потребностями. Если бы он не подготовил нас как следует, мы могли бы обмануть ожидания детей, заслуживающих лучшего.

«У нас есть специальный прием в коррекционном образовании, – сказал мне как-то Стэн. – Мы не можем позволить будущим учителям получить диплом, не выполнив всех заданий. Я не могу просто исключить тебя за неуспеваемость. Если ты не будешь заниматься, то не приобретешь навыки, необходимые учителю».

Но мотивировал меня не диплом, а вера Стэна в то, что у меня получится. Это был исключительный случай, своего рода взаимный настрой. Стэн принимал мои успехи близко к сердцу. В программе специального обучения я стал его специальным проектом.

Это заняло некоторое время, но наши сердечные разговоры не прошли для меня даром. Оглядываясь на прошлое, я понимаю, что Цукер наставлял меня в той теории образования, которая подходит всем ученикам, а не только тем, кто имеет ограниченные способности.

Особенно запомнился мне один урок. Я до сих пор храню его в своем сердце. Благодаря ему определился весь мой подход и к обучению, и к образованию.

«Существует только две причины, по которым ребенок не может что-то сделать, – объяснял мне Стэн. – Либо ребенок не согласен, то есть не хочет этого делать, либо он не способен, то есть не знает, как это сделать. В любом случае мы должны научить его. Вы не имеете права отказываться от этого ребенка. Иначе вы оба окажетесь и несогласными, и неспособными. Я учитель, поэтому я не могу отказаться от тебя».

Выучив этот урок, я уже не забывал его всю свою жизнь.

Мало-помалу я начал использовать возможности, которые открывал мне Цукер. Если я честно признавался, что чего-то не знаю, то он всегда спешил на помощь и заполнял пробелы в такой форме, чтобы я мог разобраться. Чем больше я вкладывался в учебу, тем больше соответствовал целям образования, которые, с помощью Цукера, поставил для себя. Я был готов приложить все силы, чтобы стать центральным игроком, каким видел меня Стэн. Дайте мне немного времени, и я получу диплом с отличием.

При распределении на практику я всегда просил дать мне те назначения, от которых отказывались другие. Школы в самых бедных районах, самые низшие слои населения – запишите меня. Я решительно настроился учить тому, чему научился сам в университете, и работать еще усерднее, использовать больше ума и интуиции. И теория, и практика научили меня, что бессмысленно ровнять всех «под одну гребенку». Работая с учениками коррекционного класса, я старался искать у них сильные стороны. Что хорошо получается у этого ребенка? Что ему нравится?

Страсть, цель и надежда всегда были краеугольными камнями моей работы, но нужно иметь еще и правильный скрепляющий раствор для них. Страсть – это та штука, которая привлекает детей в школу. Цель заставляет их возвращаться. Ну а надежда побуждает их стараться даже из последних сил, даже вопреки всему. Я видел, как ученики намертво застревали на какой-то проблеме и начинали сомневаться, что вообще способны учиться. Моя работа заключалась в том, чтобы убедить их в обратном и обеспечить поддержку, необходимую для успеха. Я по своей природе люблю много говорить; но теперь мне нужно было много наблюдать. Я должен был в мгновение ока решать, кто из учеников понимает урок, а кто находится в полном замешательстве.

Задолго до того, как слово «ответственность» закрепилось в словаре мудрецов и политиков, оно стало обыденным в моем классе. Я говорил ученикам: «Вы будете отчитываться передо мной, а я перед вами». Мы выполняли это обещание ежедневно и создали атмосферу взаимного доверия.

Страсть – это та штука, которая привлекает детей в школу. Цель заставляет их возвращаться. Ну а надежда побуждает их стараться даже из последних сил, даже вопреки всему.

Например, со своей стороны я обещал следующее:

Я буду предоставлять вам ежедневную программу.

Я найду время, чтобы ответить на все ваши вопросы, каждому.

Я дам вам все необходимые средства, чтобы вы добились успеха.

Я буду обращаться с вами достойно и с уважением.

Я буду приходить рано и оставаться допоздна, и я всегда помогу вам, если это понадобится.

Вот обещания с другой стороны:

Мы всегда будем воплощать наши мысли в слова. Мы всегда будем с любовью и уважением относиться друг к другу, даже когда поссоримся.

Мы будем следить, чтобы все в классе записывали домашнее задание.

Мы не будем опускать руки только потому, что перед нами стоит трудная задача.

Мы всегда будем спрашивать, если что-то окажется непонятным.

Мы никогда не будем демонстрировать отвращение к чужой пище.

Раньше ученики думали, что школа им что-то должна; теперь мы работали вместе. Ребята, которые считали себя отстающими, обрели заинтересованность в своих достижениях.

Такой подход начал приносить плоды. Когда мои отстающие превратились в успевающих, я испытал тот же негатив, который уже пережил в Бронксе. Справедливости ради надо отметить, что у многих моих коллег в Аризоне были благие намерения. Я ставил их в тупик своими вопросами, например: «Вы бы привели своего ребенка в эту школу? Вы бы хотели, чтобы так обращались с вашим ребенком?» Людям не нравилось такое слышать, особенно от новичка из Нью-Йорка.

К моменту окончания практики я сформулировал для себя ту теорию образования, которой придерживаюсь до сих пор. Эта теория предельно проста: мы должны перестать делать скидку на бедность. Бедные дети могут оправдать самые высокие ожидания, но сначала их надо обрести. Ни один ребенок ничего не добьется с низкими ожиданиями! Я считаю, что все начинается с любви. Мы должны любить детей, чтобы они научились любить себя. Я почувствовал на себе эту силу любви, когда Стэн Цукер дал мне шанс и заставил меня относиться к моим ученикам с тем же уважением. Встречи со Стэном, его занятия и совместная работа – все это было настоящими возможностями, которыми я с тех пор всегда делюсь с другими. Благодаря Стэну я понял, что учитель обладает силой изменять жизни учеников.

Как только я получил степень магистра по коррекционному обучению, меня пригласили на работу в благополучный и богатый пригород. В этой школе учились преимущественно белые и небольшое количество детей из резервации, попавших сюда исключительно по территориальному признаку. Школе требовался бебиситтер для этих детей, а также для других учеников с ограниченными возможностями, изолированных от остальных, успевающих и благополучных. Я жаждал получить результат.

У детей из резервации было еще меньше причин доверять белому парню, чем у моих латино– или афроамериканцев из Бронкса. Мы нашли общий язык на баскетбольной площадке. Когда моя команда коренных американцев побила лучшую команду школы, на меня стала весьма косо смотреть администрация школы. Лучшая команда, состоявшая почти целиком из белых, хотела выиграть чемпионат, чтобы заработать себе статус. Еще лучше для них было бы получить стипендии от колледжа.

Для коренных американцев такая стипендия могла бы изменить всю жизнь. Получи кто-то из моих ребят вожделенное место в университетской команде, мы бы перевернули привычный порядок вещей. Мои ученики выиграли. Но, к сожалению, никто из них не получил то, что заслуживал.

То же самое касалось учебы. В тот год тринадцать моих учеников были готовы к письменному государственному экзамену. Их успех принес мне титул «Лучший учитель Аризоны» уже в мой первый год. Какое недовольство это вызвало со стороны моих коллег! В конце последней четверти директор вызвал меня и попросил не возвращаться в школу на следующий год.

«Почему бы вам не попробовать себя в городской школе?» – спросил директор. Он дал мне великолепные рекомендации, но ясно показал, что я не вписываюсь в его коллектив.

Однажды в моем почтовом ящике оказался конверт, такой мятый, словно он проделал тысячемильное путешествие «на своих двоих». Письмо разыскивало меня по многим адресам, начиная с дома моих родителей в Рокланде. Я торопливо вскрыл конверт и расплылся в улыбке, увидев подпись: «Ванесса». Мне на колени посыпались фотографии, где она была запечатлена в мантии и шапочке выпускницы.

Через два года после того, как я покинул Бронкс, она сделала это – взяла себя в руки, вылечилась и с отличием закончила школу. Теперь она нацелилась в колледж и размышляла о профессии психолога. Вкладывай в будущее. Я ухмылялся, вспоминая эту маленькую пороховую бочку, которая дразнила меня на моей первой работе. Если так себя чувствовал человек, оказавший на кого-то благотворное влияние, то это был я.

Но письмо Ванессы тоже оказало на меня влияние. Она не могла выбрать лучшего времени. Благодаря меня за то, что я вдохновил ее, Ванесса тем самым подарила мне то, что я дал ей. Пусть я не был превосходным учителем, но я был достаточно хорошим. Если я мог изменить жизнь молодой девушки, когда сам чуть не сорвался, то представьте, сколько пользы я мог бы принести, вернувшись к работе более грамотным и умелым. Покажи, что ты повзрослел. Собери свое тело, и разум последует.

Каждому нужен второй шанс, думал я. Даже мне.